скачать книгу бесплатно
Руда, Руда!
Ты, что иссушаешь дожди,
Сделай так, чтобы ветры моря-океана
Ворвались на мою землю
И тучи прогнали прочь,
И тогда треклятая моя станет
Светить ярко в ясном небе!..
Укроти воды всех рек,
Чтобы я, в них купаясь,
Мог забавляться с моею треклятой,
А она бы в них для меня отражалась!..
Так он пел. А затем слезал с дерева и рыдал на плече Маанапе. Жиге, всхлипывая от печали, подкладывал хворосту в огонь, чтобы герой не замерз. Маанапе, глотая слезы, взывал к белочке Акутипур?, сове Мурукутут?, жабе Дукук? – ко всем этим хозяевам сна, приговаривая так:
Белочка-агути,
Дай своего сна кусочек
Макунаиме,
Ведь он грустит сильно очень!..
Потом он искал у героя клещей и убаюкивал его. Герой расслаблялся, успокаивался и крепко засыпал.
На другой день путники вновь отправлялись в глухие леса. И неотрывно следовала за Макунаимой свита красных ара и нандайя.
Шли они, шли, и вот однажды ранним утром, когда заря только-только начинала прогонять темноту, они услышали далекий девичий плач и отправились разузнать, в чем дело. Шли они полторы лиги и, наконец, увидели скалу, плачущую горючими слезами водопада. Макунаима спросил у скалы:
– Ты плачешь? Почему?
– Потому, что кончается на «у»!
– Расскажи, в чем дело.
И скала рассказала, что с нею приключилось.
– Да будет вам известно, что я дочь вождя МешоМешойтики, что на наречии моего племени означает Ползучка-Ползунок, а сама зовусь Найпи. Я была самой красивой девушкой племени, и все вожди соседних племен хотели спать в моем гамаке и отведать моего мягкого тела. Но когда они приходили ко мне, я кусала и пинала их ногами того ради, чтобы проверить их силу. Ни один не выдержал, и все они отправились несолоно хлебавши восвояси.
Мое племя находилось под игом черного змея Капея, что живет в глубокой темной пещере вместе с большими муравьями. Каждый год в ту пору, когда деревья ипе, растущие на берегу реки, покрывались желтыми цветами, змей приходил в деревню выбрать невинную деву, которая должна была ночевать с ним в его набитой скелетами пещере.
Тем утром, когда мое тело впервые заплакало кровью, требуя мужской силы, на плетеные пальмовые листья моего шалаша сел филин и прокричал страшным голосом, а потом пришел Капей и выбрал меня. Деревья ипе переливались желтым блеском, все эти цветы упали на плечи плачущего воина Тицатэ, который служил моему отцу. В деревню пришла печаль, подобная полчищам черных муравьев, и стало тихо так, что самой тишины не было слышно.
Когда старый колдун вновь вынул из ямы ночную тьму, Тицатэ собрал все упавшие цветы и пришел с ними к моему гамаку в последнюю мою свободную ночь. И тогда я укусила Тицатэ.
Кровь брызнула фонтаном из прокушенного запястья, но юноша не обратил на это никакого внимания, а лишь издал любовный стон и заполнил мне рот цветами, так что я не могла больше кусаться. Тицатэ забрался в гамак, и Найпи служила Тицатэ.
Когда мы позабавились, позабыв самих себя от наслаждения, в лужах крови и на ковре из цветов муравьиного дерева, мой покоритель взвалил меня на плечо, положил меня в лодку, привязанную в потайной заводи, и мы пустились по Буйной реке, убегая от черного змея.
На другой день, когда старый колдун вновь спрятал ночь в яму, Капей пришел за мной в деревню и увидел только пустой окровавленный гамак. Он грозно заревел и бросился за нами в погоню. Он мчался всё быстрее и быстрее, уж мы слышали прямо за нами его рев, вот он уже почти догнал нас, и, наконец, воды Буйной реки поднялись до небес, раскачавшись от движений черного змея.
Тицатэ от изнеможения уже не мог грести, много крови вытекло из запястья, куда я его укусила. Потому мы не могли больше убегать. Капей схватил меня, перевернул, погадал на яйце и увидел, что я уже служила Тицатэ.
Он, наверное, хотел весь мир порешить от злости… Он обратил меня в этот камень, а Тицатэ бросил на берег реки, превратив его в цветок. Вон там растет он, у самого берега, там, в воде, вот он! Это вон та прекрасная понтедерия, вот она машет мне своими листочками. Ее пурпурные цветы – капли крови от моего укуса, кровь эту я заморозила холодом моего водопада.
Капей живет подо мною, беспрестанно проверяя, действительно ли я забавлялась с воином. Да, забавлялась! И я буду плакать на этом камне до конца нескончаемого и тосковать по моему воину Тицатэ…
Падающая вода прервала свой рассказ. Слезы брызгали на колени Макунаимы, и он, задрожав, всхлипнул.
– Ка… кабы… кабы я встретил сейчас че-черного змея, я бы убил его на этом самом месте!
Тогда все услышали громогласный рев, и из воды появился Капей. А Капей – это был черный змей. Макунаима принял грозный вид, светясь геройством, и пошел на чудище. Капей разверз пасть и изверг целую тучу больших ос. Макунаима отчаянно бился и убил их всех. Тогда чудище размахнулось и ударило хвостом с погремушками, но в то же мгновение героя укусил за пятку муравей-древоточец, он согнулся от боли, и тяжеленный хвост змея пролетел над Макунаимой и ударил самого Капея по голове. Тогда чудище заревело громче и попыталось ударить героя в бок. Тот лишь подвинулся, схватил булыжник, размахнулся и – трах! – снес змею голову.
Тело змея унесло потоком, а голова, выпучив огромные ласковые глаза, катилась к своему победителю, чтобы поцеловать ему ноги. Герой испугался и вместе с братьями рванул в лес.
– Иди ко мне, птенчик мой, иди ко мне! – звала голова.
Братья припустили сильней. Пробежав полторы лиги, они обернулись. Голова Капея всё еще катилась за ними. Они вновь пустились бегом, а когда устали так, что не могли уже больше бежать, забрались на дерево бакупари, что растет на берегу реки, и решили ждать, пока голова минует их. Но голова остановилась у подножия дерева и попросила плодов бакупари. Макунаима потряс дерево. Голова собрала упавшие плоды, съела их и попросила еще. Жиге сбросил несколько плодов в реку, но голова наотрез отказалась заходить в воду. Тогда Маанапе изо всех сил размахнулся и забросил один плод далеко-далеко; пока голова катилась за ним, братья спустились с дерева и задали стрекача. Бежали они, бежали и через полторы лиги увидели дом, где жил Хананейский бакалавр. Старик сидел у дверей дома и изучал старинные документы. Макунаима сказал ему:
– Как дела, бакалавр?
– Не так плохо, безвестный странник.
– Дышим свежим воздухом, да?
– C'est vrai, как говорят французы.
– Ладно, до скорого, бакалавр, а то мне бежать надо.
И братья вновь пустились бегом. В один миг они оставили позади ракушечные холмы Капутеры и Моррети. Впереди стоял бесхозный дом. Они ворвались внутрь и крепко-накрепко закрыли дверь. Отдышавшись, Макунаима заметил, что потерял талисман, и не на шутку опечалился, ведь это было единственное, что у него оставалось в память о Си. Он было отправился обратно искать камень, но братья не пустили героя. Вскоре прикатилась голова: трах-тарарах! – заколотила она в дверь.
– Что такое?
– Откройте дверь и впустите меня!
Кайман – и тот не открыл, а наш герой и подавно. И голова не смогла войти. Макунаима же не знал, что голова теперь была в его власти и не могла причинить ему зла. Голова ждала долго-долго, а не дождавшись, стала размышлять, чем ей теперь обернуться. Станет водой – выпьют, муравьем – раздавят, комаром – прихлопнут, поездом – с рельсов сойдет, рекой – на карте отметят… И порешила так: «Стану Луной». Тогда она крикнула:
– Откройте дверь, я хочу кой-чего взять с собою!
Увидев, что дверь не открывают, Капей стал горько жаловаться. Пришел тарантул, спросил, отчего змеиная плачет голова. Та ответила, что хочет подняться в небо.
– Нить мою Солнце спалит, – ответил папаук-великан.
Тогда голова созвала черных птиц, и стало темным-темно, как ночью.
– Нити моей в ночи не увидать, – сказал папаук-великан.
Голова отправилась в Анды за калебасом холода, принесла его и сказала:
– Ты капай по капле каждые полторы лиги, нить и побелеет от инея. В путь?
– Что ж, в путь.
Паук принялся плести нить и расстилать ее по земле. С первым порывом ветра невесомая нить взмыла в небо. Тогда папаук-великан поднялся по ней и капнул инеем. И пока он плел нить еще выше, нижняя часть стала белой-белой. Тогда голова воскликнула:
– Прощайте, люди добрые, я в небо ухожу!
И стала, поедая нить, подыматься к бескрайним небесным полям. Братья открыли дверь и смотрели, не отрывая глаз. А голова всё поднималась и поднималась.
– Ты и в самом деле в небо отправляешься, голова?
– Угу, – промычала она, ведь она цеплялась зубами за нить и не могла открыть рта.
Когда рассвет был уже совсем близко, черный змей Капей поднялся на небо. Он изрядно растолстел, ведь столько паутины съел, и побледнел от изнеможения. Он сильно потел, и пот его падал на землю свежей росой. Луна так холодна именно оттого, что Капей ел ледяную паутину. Капей когда-то был черным змеем, а теперь он – лунная голова в бескрайних небесных полях. С тех пор тарантулы плетут свою паутину ночною порой.
На другой день братья сбегали на берег реки, искали-искали, но тщетно: нигде не было талисмана. Они спросили всех живых существ: черепаху аперему, мартышку игрунку, маленького броненосца, ящерицу тегу, водяных и древесных скорпионовых черепах, огромную осу тапиукабу, ласточку, кукушку, дятла, чачалаку, кассика, птичку, что кричит «Таан!», и ее подружку, что кричит «Таин!», ящерку, что спорит с мышью, рыбу паку, рыбу тукунаре, рыбу арапаиму, рыбу куримату, птицу ибиса, птицу йерере – всю эту живность; но никто ничего не знал. Тогда братья вновь отправились в путь по дорогам империи. Тяжело давили на сердце тишина и отчаяние. Макунаима то и дело останавливался как вкопанный, думая о треклятой… Как он по ней скучал! Время точно остановилось. Он непрерывно плакал. Слезы, скатывающиеся по детским щекам героя, орошали волосы, что росли на его груди. И он то и дело качал головой и вздыхал:
– Мочи нет, братцы! Сердцу первой любви не забыть – только как же без любимой быть?
И шел дальше. И везде, где он проходил со своей свитой из разноцветных попугаев, ему воздавали почести.
Однажды герой прилег в теньке, пока братья ловили рыбу; мимо проходил Чернокожий Пастушок, приемный сын Девы Марии, которому Макунаима молился каждый день. Он сжалился над несчастным и решил помочь ему – послал ему птичку-невеличку уирапур?. Герой услышал беспокойный щебет, и птичка села ему на колено. Макунаима замахнулся и отогнал ее. Но минуты не прошло, как он снова услышал щебет, а птичка села ему на живот. А Макунаима больше и ухом не повел. Тогда птичка сладко запела, и Макунаима понял всё, что она пела. А пела она о том, что несчастный Макунаима потерял муйракитан на берегу реки, поднимаясь на дерево бакупари. Но печалиться не стоит, пела птичка уирапуру, потому что муйракитан проглотила речная черепаха, а рыбак, который ее поймал, продал зеленый камень перуанскому купцу по имени Венцеслав Пьетро Пьетра. А разбогатевший хозяин талисмана остановился в роскошном имении в Сан-Паулу, громадном городе, что ласкают воды потока Тьете.
Пропев всё это, птичка хвостиком махнула и упорхнула прочь. Когда братья вернулись с рыбалки, Макунаима объявил им:
– Шел я по дороге, ловил зверя на приманку, и вдруг у меня в боку защекотало. Я хлопнул – а там уховерточка, она-то мне всю правду и рассказала.
И Макунаима рассказал братьям, где находился талисман, и объявил, что собирается отправиться в Сан-Паулу на поиски этого Венцеслава Пьетро Пьетры, чтобы забрать у него похищенную драгоценность.
– …И пусть на этом самом месте сделает себе гнездо гадюка, если я не верну муйракитан! Хотите, братья, идите со мной, не хотите – лучше одному, чем вместе с кем попало! Ну, я-то упертый, как жаба, и если что-то мне в голову пришло, то я уж буду стоять на своем. Да, я отправлюсь, чтобы просто проверить, правду ли говорит птичка уирапу… то есть – тьфу! – уховертка.
После таких речей Макунаима звучно рассмеялся, представив, как он разыграл птичку. Маанапе и Жиге решили отправиться с ним вместе, хотя бы потому, что за героем нужен был глаз да глаз.
Глава 5
Пьяйман
Едва забрезжил день, Макунаима прыгнул в камышовую лодку и вмиг домчался до устья реки Риу-Негру, чтобы оставить свою совесть на острове Марапата. Повесил ее высоко-высоко – на самую верхнюю колючку десятиметрового кактуса, чтобы не сожрали муравьи. Тогда он вернулся обратно, где его уже дожидались братья, и все трое отправились к левому берегу Солнца.
Много разных приключений у них было, пока они шли через каатинги, реки, ручьи, дремучие чащи, пустоши, ущелья, поля белой глины, девственные леса и чудеса сертанов. Макунаима шел с братьями к Сан-Паулу. За все свои прошлые подвиги и свершения герой не накопил ни сентаву, но в глубоких гротах Рораймы были спрятаны сокровища, унаследованные от икамиабы-звезды. Из этих сокровищ Макунаима выделил для путешествия ни много ни мало сорок раз сорок миллионов зерен какао – исконной монеты этих мест – и соорудил из них тьму-тьмущую судов. И величественно и красиво двигалось по реке Арагвайе это воинство из двухсот каноэ, соприкасаясь бортами, и, как одну большую стрелу, держала их река в своей руке. А впереди Макунаима стоя плыл в своем каноэ и, прищурившись, высматривал город вдали. Он размышлял, кусая пальцы, которые все покрылись бородавками – ведь он то и дело указывал на звезду Си. Братья гребли, отгоняя москитов, и с каждым ударом весел зерна какао сталкивались друг с другом, оставляя на коже воды шоколадный след, в котором весело сновали и угощались камуата, белобрюхие пирапитинги, позолоченные дорады, красноголовые пираканжубы, чернобокие уар?, каменные сомы бак? и другие речные рыбы.
Как-то раз Вей, Солнце, вылила на братьев столько жару, что пот на их телах стал плотным, словно чешуя, и тогда Макунаима решил, что неплохо бы наконец помыться. Но в реке искупаться было нельзя, ведь в ней жили прожорливые пираньи, которые выпрыгивали из воды на несколько метров, чтобы откусить друг от друга кусок пожирнее. Тогда Макунаима увидал посреди реки скалу, а в ней – пещеру, полную воды, да такую громадную, точно это был след какого-нибудь великана. К этой-то скале они и пристали. Герой долго бегал по краю пещеры, кричал, что вода холодная, но наконец окунулся и вымылся целиком. А вода в пещере была волшебная – ведь сама пещера была не что иное, как след, оставленный колдуном Суме, когда он в обличье святого апостола Фомы проповедовал Иисусово Евангелие бразильским индейцам. Когда герой вышел из воды, кожа его стала белой, волосы – светлыми, а глаза – голубыми, вода смыла с него всю черноту. И уже никто не разглядел бы в нем сына черного-пречерного племени тапаньюмас.
Увидев такое чудо, Жиге, недолго думая, бросился в след от ноги Суме. Но вода в нем была уже грязная от черноты героя, и сколько яростно Жиге ни тер свое тело, сколько ни окунался, сколько ни плескал на себя воду, чернота полностью не сходила, и он стал цвета только что отлитой бронзы. Макунаиме стало жаль брата, и он бросился утешать его:
– Смотри-ка, братец Жиге, ты хоть белым не стал, но чернота ушла, да и лучше гнусавым быть, чем без носа жить.
Тогда мыться полез Маанапе, но Жиге успел расплескать почти всю волшебную воду. Оставалось только чуть-чуть на самом дне пещеры, и Маанапе смог вымыть только ладони и ступни. Потому он и остался черным, как настоящий сын племени тапаньюмас. Только ладони да ступни у него теперь красные, потому что он вымыл их в святой воде. Макунаима стал его утешать:
– Не злись, братец Маанапе, не злись, брат Господень Иуда Фаддей еще не так страдал!
Что за великолепное зрелище: на краю залитой Солнцем пещеры три брата – белый, красный и черный – горделиво стоят голышом и смотрят вдаль. Все жители речных зарослей собрались поглазеть: черный кайман, красный кайман, желтобрюхий кайман, гигантский крокодиловый кайман – все эти кайманы подняли над водой и вытаращили свои каменные глаза. На ветвях инги, анинги, водяного ореха, трубного дерева, пальм и других растущих на берегу деревьев все сорок видов бразильских обезьян: сапажу, саймири, ревуны, коаты, толстые шерстистые обезьяны, бородатые красноспинные саки, кайрары – смотрели, брызжа слюной от зависти. А все разноцветные птицы: светлобрюхие, зеленокрылые, желтоногие, рыжегрудые, краснотелые-что-едят-ягоды-спелые, бледноголовые, крикливые, – все они в изумлении рты раскрыли да петь забыли. Макунаима рассердился не на шутку. Он звонко хлопнул себя по бокам и крикнул природе:
– Ну, что уставилась!
Тогда вся живность бросилась врассыпную, а трое братьев вновь отправились в путь.
И вот они уже шли по землям, омываемым потоком Тьете. А в этих землях бурбон льется рекой, и традиционная монета здесь уже не какао, а называется так: деньги, медяки, конту, десятки, милрейсы, пятаки, червонцы, гроши, реалы, пятихатки, полтинники, железяки, цветные бумажки, звонкие, – и товар, которому ползерна какао красная цена, здесь не уступят и за двадцать тысяч зерен. Макунаима всерьез разозлился. Искать работу? Он, герой – и вдруг работать?..
– Ай, как же лень! – пробормотал он в отчаянии.
Он уже готов был отказаться от похода и вернуться обратно в места, где он был императором. Но брат Маанапе сказал так:
– Хватит уже упрямиться, братец! Мангровое дерево не скорбит по погибшему раку! – черт подери! – не переживай ты так, уж я всё улажу!
В штате Сан-Паулу он потратил часть казны на еду, а остальное разменял на Бирже на восемьдесят новеньких конту. Маанапе был колдун. Восемьдесят конту – не так уж много, но, хорошенько подумав, герой наконец сказал братьям:
– Спокойно. Мы уж как-нибудь с этим перебьемся, ведь коли хочешь коня вовсе без изъяна – ходи пешком.
На эти медяки Макунаима и жил.
И вот однажды темной холодной ночью братья добрались до громадного города Сан-Паулу, что раскинулся на брегах потока Тьете, по которому ходят каноэ. И тут громко закричали, прощаясь с героем, императорские попугаи. И красочная разноцветная свита исчезла вдали, возвращаясь в свои северные леса.
Братья шли теперь по серраду, в котором повсюду росли пальмы инажа, оурикури, бакаба, мукажа, мирити, тукуман, но вместо ягод и кокосовых орехов их кроны венчали перья дыма. С неба, белого от постоянного дождя, все звезды сошли на улицы города. Макунаима первым делом пустился на поиски Си. Эх! Ее не забыть ему никогда, ведь она была колдунья и знала, что гамак для забав, который она сплела из своих волос, навсегда оставит ее в памяти. Макунаима искал-искал, но на улицах и площадях встречались ему такие белые, такие белоснежные женщины, такие – просто ахнуть можно!.. У героя аж дух захватывало. Он себя забыл от сладострастия и такой красоты, прикасался к женщинам, приговаривая нежно: «Какие беленькие! какие нежненькие! маниокины дочери!» Наконец он отобрал трех и позабавился с ними на странном гамаке, который был поставлен на полу в хижине повыше гор в Паранагуа. А потом – ведь гамак был жесткий – он разлегся поперек на всех трех девушках. Эта ночь стоила ему четыреста медяков.
А утром герой понять ничего не мог. Он проснулся от криков диких зверей, доносившихся снизу, с улиц, и отскакивающих эхом от стен огромных хижин. А та обезьяна, что подняла его почти на крышу этого огромного сарая, в котором он уснул… Что за дивные звери! Какое великое множество хриплых бук, гигантских аистов, огромных говорящих макак, колдовских птиц и жар-змей на потайных тропах, в подземных ходах, на череде холмов, в которых были продырявлены отверстия, из которых выходило множество народу, и все белые-белые, вот уж точно маниокины дети!.. Герой ничегошеньки не понимал. А ведь женщины еще с ночи пытались, смеясь, втолковать ему, что макака – это никакая не макака, что называется она лифт и что это машина. А с утра они объяснили герою, что весь этот шум, гам, свист, крик, визг, топот, рычанье – совсем не то, что кажется, ведь это клаксоны, дверные звонки, свистки, моторы – и всё это машины. Пумы – это вовсе никакие не пумы, это форды, хапмобили, шевроле, доджи, мармоны – и это тоже машины. Муравьеды, жар-змеи, пальмы, на которых вместо плодов растет дым, – это грузовики, трамваи, светящаяся реклама, часы, фонари, радиоприемники, мотоциклы, телефоны, столбы линии электропередачи, заводские трубы… Это машины, и всё, что ни есть в городе, тоже машина и только машина! Герой молча слушал и мотал на ус. И иногда дрожал от страха. И вновь неподвижно сидел, машинально внимал в холодном оцепенении. Его охватило полное зависти уважение к этой поистине сильной богине, женственному Тупану, которого дети маниоки называли Машиной и песнь которой призывнее и громче, чем песни Матери Воды, а ведь она какие пузыри своим голосом по воде пускает.
И тогда герой твердо решил позабавиться с Машиной, чтобы стать императором сынов и дочерей маниоки. Но три девушки громко расхохотались над ним и сказали, что все боги – это всего лишь старые враки, что нет никаких богов и что с машиной не позабавишься, потому что не влезай – убьет. Машина – это никакой не бог, да и женских частей, которые так нравятся герою, у нее нет. Она создана людьми. Она движется от электричества, от огня, от воды, от ветра, от дыма, и люди пользуются силами природы. Даже кайман в такие сказки не поверил бы, а наш герой – и подавно. Он вскочил с кровати и с громадным размахом развел руки, стукнул – хлоп! – левым локтем по сгибу правой руки, энергично повертел правой ладонью в сторону трех девушек и отправился прочь. Говорят, именно тогда был придуман знаменитый обидный жест.
И герой поселился вместе с братьями в пансионе. От той первой ночи паулистанской любви у него весь рот покрылся белыми волдырями, и он постоянно стонал от боли. И никак это было не вылечить – до тех пор, пока Маанапе не стащил ключик от дарохранительницы и не дал его пососать Макунаиме. Герой пососал, облизал и тут же излечился. Маанапе был хороший колдун.
После этого Макунаима целую неделю не ел и не забавлялся, а только и думал о беспобедных сражениях маниокиных сынов с Машиной. Машина убивает людей, но люди при этом правят Машиной… В смятении он заключил, что маниокины сыны – бессильные хозяева машины, не знающей ни любви, ни отвращения, и что ни маниокины сыны, ни Машина не обладают тайным знанием, а иначе не мог объяснить себе все эти злоключения. Вот до чего довела его тоска. А однажды ночью, сидя с братьями на краю балкона, Макунаима объявил:
– В этой борьбе маниокиным сынам не победить Машину, а Машине не победить маниокиных сынов. У них ничья.
Больше он ничего не заключил, потому что еще не привык к длинным речам; но притом он начал потихоньку и путано, сбиваясь в собственных суждениях, размышлять о том, что Машина – это такой бог, над которым люди на самом деле не имеют никакой власти, потому что они не сделали из нее, например, понятную всем Иару, но при этом она вот она, повсюду и всегда сопровождает человека. Во всей этой путанице ясно был виден один лучик света: это люди на самом деле были машинами, а машины были людьми. Макунаима громко расхохотался. Он стал вновь свободен и доволен, как слон. Тогда он обратил Жиге в машину-телефон, позвонил в кабаре и заказал лангустов и француженок.
На другой день он так утомился от буйных празднеств, что почувствовал страшную тоску. И вспомнил о муйракитане. Герой решил действовать быстро, ведь змею надо убивать с первого удара.
Венцеслав Пьетро Пьетра жил в прекрасном шатре посреди леса в конце улицы Мараньян с видом на Пакаэмбу. Макунаима сказал Маанапе, что пройдется дотуда, чтобы подружиться с Венцеславом Пьетро Пьетрой. Маанапе произнес речь, в которой показал нежелательность такого похода ввиду того, что у купца ноги пятками вперед, а если Бог его так пометил, то это уж неспроста. Наверняка злобная нечистая сила… Да уж не Пьяйман-людоед ли он! Макунаима и слушать не захотел.
– А я всё равно пойду. Где меня знают, там меня любят, а где пока не знают – там знакомство будет!
Тогда Маанапе решил пойти вместе с братом.
За купеческим шатром росло высокое дерево Дзалаура-Йег, которое дает любые плоды: кешью, момбины, амбареллы, манго, ананасы, авокадо, жаботикабы, гравиолы, саподиллы, пальмовые ягоды, персики, питанги, гуажиру, что пахнет подмышками негритянки, – все эти плоды есть на этом дереве. Братья были голодны. Чтобы их не заметили лакомящиеся плодами птицы и звери, они соорудили на нижних ветвях дерева убежище из срезанных муравьями листьев. Маанапе наказал Макунаиме:
– Смотри, если запоет птица, не повторяй ее песни, братец, иначе плакали все мои советы!
Герой кивнул в знак согласия. Маанапе стрелял из сарбатаны, а Макунаима подбирал из-за убежища падающую дичь. Дичь падала с громким треском, а Макунаима складывал в укрытии тинаму, макак, мику, орангутанов, краксов, пенелоп, криптуреллусов, туканов – всю эту дичь. Но весь этот сыр-бор заставил Венцеслава Пьетро Пьетру прервать свое дольче фар ньенте, и он вышел посмотреть, что за шум. А Венцеслав Пьетро Пьетра – это был и в самом деле великан-людоед Пьяйман. Он вышел на крыльцо и пропел по-птичьи, как будто вдали птица кричит:
– Огоро! Огоро! Огоро!
