скачать книгу бесплатно
– Вы с уборкой сами справитесь? – строго спросила она, вспомнив нескрываемый ужас, мелькнувший в глазах Никиты при виде пылесоса и парогенератора. – Хотелось бы, чтобы вы за полгода не привели квартиру в состояние свинарника.
Никита помолчал, обводя глазами стены, мебель и пол.
– А можно на «ты»? – внезапно спросил он. – Не умею я все это… Церемонии всякие… И уборку тоже не умею, если какая-то особенная. Ну, бумажки там выбросить, окурки – это само собой.
Аня улыбнулась.
– Тебе сколько лет?
– Двадцать четыре. А тебе?
– Мне значительно больше, – усмехнулась она. – Почти тридцать. А в грязи жить нельзя. Если не умеешь сам делать уборку, найми кого-нибудь, клининговых фирм полно.
– Оксана сказала, можно с тобой поговорить… – осторожно произнес Никита. – Она сказала, что ты работаешь дома, почти никуда не ходишь… И… Ну, насчет уборки и насчет жрачки… Если что…
«Гигант речи, – мысленно рассмеялась Анна. – И гигант самостоятельного решения бытовых проблем. Привык, наверное, что мамочка для него все делает».
Она вздохнула и назвала сумму. Работы она не боится, а дополнительные деньги не помешают. Никита кивнул в ответ:
– Годится, потяну.
– Продукты сам будешь покупать?
– Да какие там продукты, – он вдруг улыбнулся и как-то очень по-мальчишески взмахнул рукой. – Я макароны люблю. Больше всего на свете. А если макароны не получается, то бургер какой-нибудь. Но лучше макароны. Или жареную картошку.
– Значит, так, – сухо проговорила Аня. – Когда будешь готов – выйдем с тобой вместе, я покажу тебе микрорайон, расскажу, где у нас что находится. Картошку купишь сам и принесешь. И будешь следить, чтобы она не закончилась. Я тяжести таскать для тебя не собираюсь. Макароны тоже сам выберешь, какие любишь, и тоже будешь следить, чтобы всегда были в шкафу.
Никита взглянул на нее с каким-то даже интересом.
– А ты суровая, – протянул он.
– Я не суровая, просто захребетничества не выношу, – резко отпарировала она. – Если ты собираешься платить мне за то, чтобы я готовила еду и делала уборку, то покупка продуктов в эту цену не входит, и покупка чистящих средств для уборки, кстати, тоже. Не хочешь ходить по магазинам – стоимость будет выше. Я не бюро добрых услуг, у меня есть своя работа, а обслуживание жильца – просто подработка, источник дополнительного дохода.
– Ну чего ты взъелась-то? Я ж ничего такого… Ты – хозяйка, как ты скажешь – так и будет. Я буду платить, сколько назначишь.
«Покладистый, – отметила про себя Анна. – Или просто слабый и трусливый? Ладно, не имеет значения, он всего лишь жилец, имеет право быть каким угодно, это не мое дело».
Договорились через час выйти на ознакомительную прогулку. Зарядил снег с дождем, оба накинули капюшоны и прибавили шагу, чтобы побыстрее закончить обход. Аня показывала Никите магазины, точки общепита, офисы банков и компаний сотовой связи, медицинские учреждения, причем последние вызывали у парня искреннее недоумение.
– Да это-то зачем? – пытался сопротивляться он.
Было понятно, что он очень хочет скорее вернуться домой.
– Не хочу, чтобы ты звонил мне среди ночи, когда у тебя живот схватит или зуб разболится, – отрезала Аня. – Теперь сам будешь знать, куда бежать, если что.
Ей очень хотелось спросить, зачем этот парень приехал в их город на полгода, любопытно было до невозможности, но она сдерживалась. Ведь если он ответит, то получит право задавать ей вопросы и рассчитывать на ответы. А ей как реагировать? Врать – унизительно, откровенничать с малознакомым типом – опасно, грубить и отказываться отвечать – глупо. Так что лучше всего выстроить между собой и Никитой глухую стену и ни в коем случае не прорубать в ней даже крохотные оконца.
Первый монолог
Мне было лет пять или шесть, когда я впервые обратил внимание на музыку, которую слушает мой отец после того, как отгремит ставший уже привычным домашний скандал. Мама всегда пронзительно кричала и плакала, оглушительно дребезжала разбиваемая ею посуда, от громких звуков телевизора закладывало уши – отец прибавлял звук на максимальную мощность, чтобы ни я, малыш, ни соседи не слышали тех плохих грязных слов, которые мама швыряла ему в лицо.
«Мама болеет, – смущенно объяснял мне папа каждый раз. – Ты не должен бояться. Это как шторм, его надо просто пережить». Я верил. Болезнь – это было мне понятно. Боль в горле, высокая температура, рези в животе, разбитая коленка – все это знакомо и действительно рано или поздно проходило, просто это нужно было пережить, переждать, перетерпеть. Правда, и папа, и я сам болели, как мне казалось, не так противно, громко и устрашающе, как мама, но, наверное, болезни бывают разными… Я боялся этих маминых приступов и не любил их. Позже я понял, что и саму маму я боялся и не любил.
После того как мама затихала, отец уходил в их с мамой комнату, ложился на пол и включал музыку. Не похожую на ту, что раздавалась из телевизора или радиоприемника. Я даже не сразу сообразил, что это музыка, долгое время думал, что просто звуки окружающего мира. Когда я в первый раз спросил отца, он улыбнулся и ответил:
– У взрослых это называется музыкой для релаксации. Но для тебя это слово незнакомое, поэтому скажу попроще: это такая специальная музыка, которую люди слушают, чтобы успокоиться, если они сильно расстроены или рассержены.
– Вроде таблеток? – уточнил я, вспомнив, что мама пьет какие-то таблетки, когда нервничает.
– Совершенно верно. Умница, сынок, все схватываешь с первого раза, – похвалил меня отец, и мне было очень приятно заслужить его одобрение.
– А почему ты лежишь на полу, а не на диване? – спросил я. – На диване же удобнее.
– Если лежать на полу, то тело принимает более правильное положение, и мне легче расслабиться. Чем скорее я расслаблюсь, тем скорее успокоюсь и перестану расстраиваться.
Отец всегда разговаривал со мной очень серьезно, как со взрослым, не отмахивался от моих вопросов и старался все объяснить максимально доступно.
– Ты расстраиваешься из-за мамы? – догадался я. – Из-за того, что она болеет?
– Да, – ответил он, снова прикрывая глаза.
Но я не отставал. Я был нормальным любознательным ребенком, задающим множество вопросов.
– А мама может поправиться?
– Не знаю, сынок.
– А какая еще музыка бывает?
– Еще бывает музыка для медитации. Эта музыка позволяет человеку, который ее внимательно слушает, забыть о мелочах и погрузиться в размышления.
– А почему мама тоже не слушает эту музыку? Если это как таблетки, то пусть она тоже слушает и выздоравливает, – не унимался я.
– Маме музыка не поможет.
– Но почему? Тебе же помогает!
– Я здоров. Просто расстроен. А мама болеет. Это большая разница.
– А музыка для тех, кто болеет, есть?
– Нет, сынок.
– Почему?
– Потому что никто ее не придумал.
– Почему ее никто не придумал?
– Наверное, никто не смог. Это очень трудно.
– Почему это трудно? Для здоровых же придумали, так почему нельзя придумать для больных?
Отец открыл глаза и посмотрел на меня со своей доброй улыбкой.
– Помнишь, как недавно у нас перестал работать пульт от телевизора?
– Помню, – обрадованно кивнул я. – Ты постучал им по краю стола, и он заработал. Ты тогда сказал что-то про батарейки и контакты.
– Правильно. Пульт не сломался, он был здоров, и чтобы его починить, достаточно было просто потрясти его, тогда батарейки займут более правильное положение и плотно прижмутся к контактам. А если бы батарейки сели окончательно или вышла бы из строя электроника, то постукивание по столу не помогло бы. В этом случае пришлось бы принимать совсем другие меры.
– Какие? – настырно спрашивал я, не давая отцу спокойно слушать его лечебную музыку.
– Или менять батарейки, или нести пульт в мастерскую.
Объяснение про пульт, электронику и батарейки было мне понятно, я к тому времени уже вполне ловко справлялся со всей домашней техникой и с родительским компьютером, на котором были разные «игрушки».
Штормы накатывали на нашу семью все чаще и чаще и длились все дольше, и каждый раз после того, как они утихали, отец ложился на пол и слушал свою специальную музыку. Иногда я тоже приходил к нему, ложился рядом и слушал. Музыка была разная, у отца на полке стояло множество кассет и дисков. Я тогда сделал вывод, что раз музыки для здоровых людей много, значит, придумать ее не так уж сложно.
Сначала я ничего не понял. Просто лежал рядом с папой и старательно слушал. Музыка мне не нравилась, она была какая-то расплывчатая, невнятная, не веселая и не грустная, вообще никакая. Но мне нравилось быть с отцом, ощущать нашу с ним общность и принадлежность к стану «здоровых». Ну и пусть музыка мне не нравится, зато мы с папой вдвоем и шторм уже позади, мы его перетерпели и пережили.
Когда мне исполнилось десять, маму забрали в больницу. Отец сразу сказал, что это надолго, а возможно, и навсегда. Я решил, что он обманывает меня, как это всегда делают родители в кино, если нужно скрыть от ребенка смерть.
– Мама умерла? – спросил я.
– Ну что ты, сынок!
По лицу отца я видел, что он испугался, но не оттого, что я угадал страшную правду, а просто от чудовищности самого предположения.
– Мама действительно в больнице, и мы с тобой можем ее навещать. Правда, я не уверен, что тебе это пойдет на пользу, потому что больница – это всегда очень тяжело, особенно такая, в которой лежит теперь наша мама. Но если ты очень захочешь, мы будем навещать ее вместе.
Мне стало страшно. Что же это за больница такая, в которую тяжело приходить? К тому времени в больницах мне довелось полежать два раза, с пневмонией и с краснухой, и ничего страшного в них не было. Да, противно, да, скучно, бегать и играть не дают, мультиков по телику не посмотришь в свое удовольствие, и уколы болезненные, и еда отвратительная, и няньки злые, но все эти обстоятельства даже в моем тогдашнем возрасте не описывались словом «тяжело».
Ехать к маме в больницу я боялся и не хотел. Папа был рад, что я не настаиваю, и говорил, что сейчас маму усиленно лечат и доктора не советуют никому ее навещать, особенно детям.
– Но ты же ездишь, – заметил я. – Почему ты ездишь к маме, если доктора говорят, что нельзя?
– К маме меня не пускают, я приезжаю, чтобы передать продукты и лекарства и поговорить с доктором.
Никому и никогда я не признавался, что испытал облегчение, когда маму забрали в больницу. Жить в постоянном напряжении и ожидании очередного шторма, потом трястись от страха, когда на голову обрушивается лавина оглушительных резких звуков… Невыносимо. Любил ли я свою мать? Не знаю. Может быть, в самом раннем детстве, даже во младенчестве, и любил. А вот сейчас, когда мне двадцать пять, кажется, что нет, не любил. Я ее боялся, как люди боятся источников повышенной опасности. И ненавидел в те минуты, когда отец бывал расстроен из-за скандала. Мне кажется, что, если бы тогда на мой вопрос «Мама умерла?» отец ответил утвердительно, я бы даже не сильно огорчился.
После того как мамы рядом не стало, папа совсем перестал слушать свою лечебную музыку. Я очень его любил и радовался, что он стал спокойнее, больше не грустит, часто шутит, проводит много времени со мной. Мы вместе ходили в кино, вместе смотрели по телевизору боевики и разные развлекательные программы, вместе осваивали Интернет, когда он стал доступен. Жизнь налаживалась!
Лет в тринадцать до меня дошло наконец, что мама находится в психушке. Как я мог быть таким тупым и не сообразить этого раньше! Ведь все было так очевидно… И мамины истерики, и сочувственные взгляды соседей, и перешептывание у меня за спиной, и настороженность школьных учителей, которые стали поглядывать на меня с опаской, и внезапная холодность и отчужденность вчерашних товарищей, которых, вероятно, предупредили родители: мол, не дружи с ним, у него мама чем-то болеет, а вдруг и он тоже… Вряд ли кто-то в моей школе точно знал, чем болеет мама, но любая болезнь все равно кажется и опасной, и заразной, даже не инфекционная. Хорошо, что я не настаивал на посещениях! У меня хватило ума сразу же сказать отцу:
– Пап, если мама в психбольнице, я не буду просить тебя, чтобы ты взял меня с собой, когда ты поедешь ее навещать. Я все понимаю. Ты просто кивни, если я угадал.
И отец молча кивнул. Но я увидел, что его глаза налились слезами.
Дзюба
Задача, поставленная Константином Георгиевичем Большаковым, звучала довольно необычно. То есть на самом-то деле ничего необычного в ней не было, если смотреть с точки зрения профессии: нужно вычислить предполагаемую траекторию движения уже известного человека и перехватить его. Но в рамках другой, теневой деятельности оперативника Романа Дзюбы такие задания прежде не давались. Суть программы никогда не состояла в том, чтобы раскрывать преступления, для этого существует официальная деятельность полиции и следственного комитета, те же, кто работает на программу, должны лишь использовать несовершенство законодательства и системы управления, но использовать не для собственной корысти, а для того, чтобы завалить систему закономерными последствиями этого несовершенства. Завалить так, чтобы система не смогла вздохнуть. Чтобы все шестеренки застряли и больше не могли проворачивать колесо.
Итак, нужно найти некоего Игоря Пескова. Сперва быстро проверить его московские адреса и вылетать в Тавридин. Потом из Тавридина можно будет ехать в любое нужное место, но начинать придется именно с того города, куда выписано командировочное удостоверение. Нельзя подводить тех, кто прикрывает тебя «сверху». Нельзя допускать сомнений и уж тем паче – проверок и контроля.
Из сведений, полученных от полковника Большакова, вытекало, что Игорь Песков, 1976 года рождения, разведен, детей не имеет, проживает один. Родителей нет в живых: мать убита в 1988 году, и за это преступление отец Игоря был осужден на десять лет лишения свободы, освобожден условно-досрочно за примерное поведение в 1996 году, скончался в 2008 году. Из родственников в Москве имеется тетка – старшая сестра покойного отца, которая и была опекуном мальчика, пока Песков-старший отбывал наказание, а также дети и внуки этой самой тетки. Родственников по линии матери на данный момент не выявлено.
В квартире по адресу, где зарегистрирован Песков, Роману, само собой, дверь не открыли, а вот в соседних квартирах ему повезло: люди оказались доброжелательными и разговорчивыми. Только знали они, к сожалению, мало и Игоря Пескова не видели уже несколько месяцев, видно, уехал куда-то. Нет, об отъезде никого не предупреждал, ключи никому не оставлял и цветы поливать не просил, да у него цветов и нету.
– Бобыль бобылем, – сочувственно вздохнула немолодая соседка, проживающая в этом доме с момента его постройки. – Как Вадика, царствие ему небесное, посадили, так Игорька тетка к себе забрала, жалела его очень, воспитывала, растила. А как Игорек школу закончил – сюда вернулся, чтобы самостоятельно жить. Работать пошел, потом в армию. Тем временем и Вадик вернулся, тихий такой стал, набожный, все в церковь ходил, грехи, видно, замаливал. Игорек долго не женился, так и жили они вдвоем с отцом, а уж когда Вадик, царствие ему небесное, помер, так Игорек и жену в дом привел. Только недолго они прожили вместе, не сложилось у них. И деток не случилось.
– Значит, с женой Игорь после развода не общается? – спросил Роман.
– Ни-ни. Она сюда больше ни ногой, – заверила его соседка.
– А он к ней не ходит, не знаете?
– Да откуда же мне знать? И вообще, – в соседке вдруг проснулась подозрительность, – вы почему интересуетесь?
– Так мне его найти нужно, срочно, – рассмеялся Дзюба. – Я же вам объяснял: Игорь Вадимович Песков много лет бьется за реабилитацию своего отца, вы наверняка и сами это знаете.
– Знаю, знаю, – закивала женщина. – Игорек никогда не верил, что Вадик мог убить, считал, что отца по ошибке посадили, а я вот считаю, что очень даже мог Вадик убить. Запросто. Запивал он сильно и становился буйным, и ревновал очень, а Катька-то, покойница, красавица была, мужики ей проходу не давали, а она знай хвостом вертит да глазками стреляет. Но Игорек отца очень любил и все хотел доказать, что осудили неправильно. Упертый. Вадик уж помер давно, а сынок все бьется за свою правду. Ой, сколько писем он во все инстанции написал, сколько жалоб! А ответы-то приходят заказным отправлением с уведомлением о вручении, почтальон приносит. Игорек на работе, так они ко мне в дверь звонят, оставляют извещение и просят передать, чтобы зашел на почту с паспортом. У нас в подъезде хулиганы какие-то почтовые ящики подожгли, так все никак новые не повесят, уже года три почту по квартирам разносят. Хорошо еще, что лифт есть. Газеты внизу на табуретке складывают, жильцы потом разбирают, кому что положено, а уж с письмами и извещениями приходится по квартирам ходить, чтобы недоумки всякие не растащили. А то ведь знаете как пацаны-то развлекаются: украдут да и выбросят в помойку. А вы, значит, по этому вопросу пришли? Насчет Вадика?
– Да. Игорь Вадимович обратился к одному очень хорошему адвокату, а этот адвокат нанял меня в качестве частного сыщика, чтобы собирать нужную информацию. Как вы думаете, где мне Игоря Вадимовича найти?
– Вот уж чего не знаю – того не знаю. Да вы у его тетки спросите, она-то наверняка в курсе, куда он уехал и зачем и когда вернется. Все-таки единственная родня.
Можно было, конечно, еще пообщаться со словоохотливой и приветливой дамой, которая наверняка рассказала бы много любопытных деталей об Игоре Пескове, но времени не хватало просто катастрофически. Рейс в Тавридин завтра рано утром, и за сегодняшний день нужно успеть пообщаться с теткой и бывшей супругой Пескова, потом вернуться в контору и быстро «подобрать хвосты» по тем делам, которые на время командировки будут переданы другим оперативникам. Командировка-то неизвестно на сколько затянется!
Начать Дзюба решил с тетки Игоря Пескова, Валентины Семеновны Фокиной. Возраст у нее пенсионный, так что есть хорошие шансы застать ее дома. А работающую экс-супругу лучше навестить попозже, после семи часов вечера.
В свои семьдесят лет Валентина Семеновна выглядела лет на восемьдесят пять, да и двигалась медленно и с трудом, но глаза ее, светло-голубые и какие-то прозрачные, смотрели ясно и с любопытством.
– Игорек? – спросила она, медленно шаркая ногами и ведя Романа в комнату, где стояли визг и вой и маленькими метеоритами носились двое ребятишек дошкольного возраста. – А что случилось? Зачем он вам?
Роман снова заученно повторил все ту же байку об адвокате, к которому Игорь Вадимович обратился за содействием и который нанял себе в помощь частного детектива. Байка была непробиваемая и непроверяемая, с адвокатом Орловым еще вчера договорился полковник Большаков.
– Ах ты, господи! – устало вздохнула Валентина Семеновна. – Никак он не уймется… Чего уж теперь-то копья ломать? Ведь столько лет прошло, да и Вадюша умер… А Игорек уехал, только не сказал, зачем и надолго ли. Поеду, говорит, в Тамбов, там у меня друг живет, давно звал к себе, у него дом в лесу, он егерем работает.
– Не звонил он оттуда? – поинтересовался Роман. – Вестей не подавал?
– Не звонил, нет. А вести теперь какие же? Никто писем не шлет, перестали…
– Это внуки ваши? – Дзюба кивнул на проносившихся мимо пацанят. Одному из них было года три-четыре, другому примерно пять.
– Правнуки.
– Все вместе живете? Или вам их на день приводят?
