скачать книгу бесплатно
– Анастасия Павловна, можно к вам на минутку?
– Заходите, Мишенька.
Она приветливо улыбнулась, открывая перед Мишей дверь. Он ей нравился своим упорством, неугасимым стремлением научиться тому, чего он еще не умеет, открытостью и какой-то почти детской наивностью и чистотой. Сам он перед Каменской трепетал, называл ее по имени-отчеству, чем вот уже три года ввергал ее в смущение и краску, но переходить на «ты» и на обращение по имени отказывался категорически.
– Выпьете со мной кофе? – спросила она, доставая большую керамическую кружку и кипятильник. Без кофе она не могла прожить и двух часов, и если ей не удавалось вовремя влить в себя чашку горячего крепкого напитка, она начинала слабеть, внимание рассеивалось, а глаза закрывались.
– С удовольствием, если можно, – застенчиво ответил Миша. – Анастасия Павловна, объясните мне, пожалуйста, про Лепешкина, я не все понял из того, что говорил Виктор Алексеевич.
У Миши Доценко было еще одно отличительное качество: он был единственным сотрудником отдела Гордеева, который никогда не называл своего начальника Колобком не то что за глаза, а даже и в мыслях.
– Видите ли, Мишенька, я сама узнала об этом только сегодня утром. Оказывается, от Игоря Евгеньевича в свое время ушла жена, бросила его ради красивого богатого любовника. Подозреваю, там было еще кое-что, но вам, как человеку молодому, эти гадости знать не обязательно. Игорь Евгеньевич очень переживал, причем настолько, видимо, сильно, что у него сформировался свой взгляд на адюльтер. Мужчина, как холостой, так и женатый, может делать все, что считает нужным, но изменяющая мужу женщина достойна всяческого порицания. Он ненавидит только свою жену, но никак не ее нового мужа. Понятно?
– Пока понятно, – кивнул Миша, не сводя с Насти внимательных черных глаз. – У вас вода кипит.
– Спасибо.
Она повернулась к тумбочке, на которой стояла кружка с кипятильником, вытащила вилку из розетки.
– Вам крепкий?
– Средний.
– Сахар?
– Два кусочка, если можно, пожалуйста.
– Можно, пожалуйста. – Настя бросила в его чашку два куска сахару. – От вашей вежливости, Мишенька, можно сойти с ума. Вы не устаете от нее? Впрочем, извините, это с моей стороны уже грубо. Вернемся к Лепешкину. Если Игорю Евгеньевичу приходится беседовать с женщиной, имеющей любовника, то беседу можно считать загубленной с самого начала. Он проявляет крайнюю резкость, нетерпимость, невежливость вплоть до грубости, постоянно давая ей понять, что она нарушает нормы морали и ей вообще не место среди людей. Понятно, что практически любая женщина в такой обстановке замкнется и слова лишнего не скажет, лишь бы быстрее ноги унести от этого малоприятного человека. А поскольку Галактионов в любовных связях и разовых похождениях себя не ограничивал, то совершенно очевидно, что его подруги составляют значительную часть всех источников информации. И вот сегодня утром оказалось, что полноту информации, полученной из этих источников, нужно ставить под сомнение. Костя-то Ольшанский хорошо знает, что такое Лепешкин, вот он меня и просветил.
– Вы мне не расскажете?
– О чем? – удивилась Настя.
– О том, что сказал Ольшанский. Я только в кабинете у Виктора Алексеевича в первый раз об этом услышал.
– Ох, Мишенька, простите меня, ради бога! – спохватилась Настя. Она и в самом деле до начала оперативки не успела поговорить с Мишей, а теперь получалось, что она отстранила младшего товарища от дела, ничего ему не объясняя. – Понимаете, свалить вину на покойника – дело некрасивое, но, к сожалению, весьма распространенное. Ольшанский подозревает, что шантажист Лыков может говорить неправду и сведения об усыновлении он получил вовсе не от Галактионова. Проверить это очень трудно, но Ольшанский вцепился в это дело как собака в кость и хочет, чтобы мы по возможности ему помогли. Мы имеем с одной стороны мужа и жену Красниковых, а с другой – Галактионова, якобы обладавшего информацией об их семейной тайне. И мы должны попробовать провести линию между ними. При этом мы договорились, что Константин Михайлович будет двигаться нам навстречу со стороны Красниковых и их окружения, а мы, в свою очередь, еще раз проанализируем круг знакомых Галактионова, на этот раз с точки зрения контактов с теми, кто соприкасался с Красниковыми. Идея понятна?
– Вот теперь понятно, – облегченно улыбнулся Доценко.
– Ну, раз понятно, тогда начнем. Несите мне все, что у вас есть по Галактионову, я пока начну приводить это в систему, а вы, Мишенька, отправляйтесь к свидетельницам, которых допрашивал Лепешкин. Придумайте какую-нибудь убедительную сказочку, заморочьте им голову, но постарайтесь их разговорить. Ни один из тех, с кем мы беседовали, не сказал ни слова, из которого можно было бы догадаться, откуда у Галактионова сведения об усыновлении. Никто не упоминал ни о связях в органах загса, ни о роддомах, ни о Саратове, где родился и был усыновлен мальчик. Ну не во сне же ему это приснилось, правда? Должен быть кто-то, кто сказал ему об этом. Вот этого «кого-то» мы с вами и должны вычислить.
Получив от Михаила все блокноты с записями по делу Галактионова, Анастасия Каменская заперлась в кабинете, сварила себе еще кофе, убрала со стола все лишнее и с головой погрузилась в изучение списка людей, с которыми так или иначе был связан Александр Владимирович Галактионов.
6
Инна Литвинова, невысокая, широкоплечая, крепко сбитая, легко поднималась по лестнице, неся в одной руке объемистый портфель, в другой – тяжелую сумку с продуктами. Открыв дверь своей квартиры и войдя в прихожую, она сразу поняла, что Юля дома.
– Котенок! – радостно позвала она. – Я пришла!
Ей никто не ответил. Инна быстро сбросила грязные сапоги и, даже не сняв короткую шубку, стремительно ворвалась в спальню. Юля лежала в постели с книжкой, ее длинные светло-рыжие волосы казались золотыми на фоне голубой наволочки, а выражение смазливого личика было недовольным и скучным.
– Котенок, ты чего не откликаешься? Ты плохо себя чувствуешь? – заботливо спросила Инна.
– Нормально, – вяло протянула Юля.
– Сейчас я приготовлю ужин. Хочешь салат с крабами? Я купила…
– Да ну, – все так же вяло протянула девушка. – Я хочу шампиньонов, я тебе еще вчера говорила. Курицу хочу с шампиньонами. И креветок в кляре.
– Я все купила, котеночек, не злись, я сейчас все сделаю, – засуетилась Инна.
– Да? – Юля заметно оживилась. Просто удивительно, откуда в этой юной девушке была такая непреодолимая страсть к изысканной кухне. Она ела немного, была очень стройной и изящной, но претензии по части кухни у нее были поистине княжеские, и она знала, что Инна в своей слепой любви к ней готова на все, лишь бы доставить ей удовольствие.
Ужин Инна принесла ей в постель. Сидя рядом на краешке кровати, она с умилением наблюдала, как Юля с аппетитом ест крупные креветки в кляре, обмакивая их в специальный соус.
– Вкусно? – с надеждой спросила Инна.
– Нормально, – безразличным тоном ответила девушка. – Ты мне обещала, что мы поедем на Средиземное море, где в ресторанах подают устрицы, креветки и омаров. Когда мы поедем?
– Скоро, котеночек. Скоро у нас будет много денег, очень много. Я, может быть, не смогу с тобой поехать, но ты ведь и одна съездишь, правда?
Инне очень хотелось услышать в ответ сожаления по поводу невозможности поехать на Средиземное море вместе. Но она, как, впрочем, и ожидала, услышала совсем другое.
– Ладно, я и одна не пропаду. Так даже лучше. Так когда я поеду?
– Я не могу сказать точно. Я думаю, что получу деньги в течение двух, самое большее – трех месяцев. Сейчас январь, значит, наверное, в мае ты уже сможешь ехать.
– Договорились, – повеселела Юля, – в мае я еду в Италию, на море, есть устрицы.
Инна тщательно перемыла на кухне всю посуду, протерла мокрой тряпкой пол. Ей приходилось тщательно следить за чистотой в квартире, потому что Юля обожала ходить босиком и по целым дням не снимала белых, нежно-голубых или розовато-сиреневых пеньюаров, и не дай бог на кухонном столе останется непросохший след от чашки с кофе или от розетки с вареньем.
Закончив уборку, она отправилась в ванную. Сняв юбку и темную строгую блузку, она осталась в одном белье и по привычке окинула себя взглядом в зеркале. Прямые плечи, мощный торс, полное отсутствие талии и узкие сильные бедра. Лицо некрасивое, грубоватое. Коротко остриженные волосы с ранней сединой. Да, Инна Литвинова, до красавицы тебе далеко, но это не так уж и важно. Мужик и не должен быть красивым, вполне достаточно, если он чуть-чуть лучше обезьяны.
Стоя под душем, она с нежностью подумала о Юле, о ее золотых волосах и молочно-белом теле на голубых простынях, и почувствовала, как внизу живота возникла приятная ноющая тяжесть. Юлечка… Юленька… Котеночек…
Глава 2
1
Дима Красников родился в 1979 году в Саратове. Его мать, Вера Борисовна Боброва, так и не вышла замуж, но, защитив диссертацию и построив себе кооперативную квартиру, в сорок три года решила, что нужно рожать. Родители ее были уже старенькими, и перспектива остаться совсем одной на этом свете Веру Борисовну ужасала.
Она поехала в южный санаторий «за беременностью», но в первый раз ей не повезло. На следующий год она повторила попытку, но снова неудачно. Ей хотелось родить ребенка от здорового непьющего мужчины, а такой нашелся лишь под самый конец ее пребывания в санатории, и хотя и удалось затащить его в постель, но забеременеть Вера снова не успела. Третья поездка оказалась успешной, правда, врач предупредил, что первые роды в сорок пять лет – дело весьма опасное. Отец Веры к этому времени умер, оставалась мать, которой было уже за семьдесят и которая здоровьем похвастаться не могла. Перспектива полного одиночества была такой близкой, что Вера рискнула пренебречь советом врача, хотя тот очень и очень советовал ей подумать, показывал результаты анализов, кардиограмму и говорил о высокой вероятности неблагоприятного исхода.
Прогноз врача оправдался. Двоюродная сестра Веры Борисовны Оля Боброва, коренная москвичка, работавшая в то время в Курске учителем русского языка и литературы по распределению после окончания педагогического института, примчалась в Саратов, едва узнав о смерти сестры.
– Тетя Люба, давайте я заберу мальчика, – предложила она своей тетке. – Вы с ним не справитесь, а отдавать в детский дом при живых родственниках – кощунство.
Мать Веры Борисовны вынуждена была согласиться с тем, что ее племянница права. Ольга назвала мальчика Дмитрием, оформление документов прошло легко и быстро отчасти потому, что у покойной сестры и у самой Ольги фамилии были одинаковыми: обе они носили фамилии своих отцов – родных братьев. Поэтому в доброй половине учреждений тот факт, что Ольга Боброва оформляет какие-то документы на Дмитрия Боброва, ни малейших вопросов не вызвал.
К моменту, когда произошли эти печальные события, срок работы по распределению подходил к концу, через два с половиной месяца Ольга собиралась возвращаться в Москву, к родителям, а примерно через месяц должна была состояться ее свадьба с Павлом Красниковым, учителем истории, преподававшим в той же школе, что и она.
– Ты можешь оставить ребенка в Курске на некоторое время? – спросил Павел, когда взбудораженная Ольга позвонила ему в Саратов и объявила о предпринятом ею шаге.
– Зачем? – насторожилась она.
– Мы поженимся здесь, в Саратове, потом вместе поедем в Курск и оформим перемену фамилии мальчику. После этого ты пишешь родителям в Москву покаянное письмо, что, мол, родила за месяц до свадьбы, стеснялась им говорить, что ждешь ребенка. Ждите, мол, дорогие мои, меня вскорости с мужем и младенцем на постоянное жительство в город-герой, столицу нашей Родины.
– И что нам это дает? – не поняла Оля. – Зачем такие сложности?
– Я не сторонник ненужной огласки, – объяснил ей жених. – Чем меньше людей знают об усыновлении, тем дальше спокойнее жить. Если ты привезешь сейчас ребенка в Саратов, то все поймут, в чем дело, потому что беременной тебя никто здесь не видел. Таким образом, отсюда ты уедешь просто замужней дамой, а в Москву приедешь счастливой молодой матерью. Все, кто знает об усыновлении, останутся только в Курске. Поняла?
– Ты хочешь, чтобы я и от своих родителей это скрыла? Но это не получится, есть же тетя Люба, она им расскажет. Они ведь знают, что Верочка умерла в родах.
– А ты поговори со своей тетей Любой. Я очень тебе советую, Олюшка, попытайся ее убедить. Ты у меня умница, ты сумеешь найти нужные слова. Все, что я хочу сделать, пойдет только на благо мальчику. Чем меньше людей знает, тем лучше, поверь мне, милая, – ласково уговаривал ее Павел. – Попробуй договориться со своей теткой. Не получится – так не получится, но попробовать надо. Мы ведь не знаем, кто отец мальчика, откуда твоя сестра привезла свою беременность. А вдруг она поддерживала с ним отношения вплоть до самых родов? А вдруг он знает, что у него должен родиться ребенок? Ты можешь гарантировать, что он в один прекрасный момент не ворвется в нашу жизнь с какими-нибудь гадостями?
Оля была вынуждена согласиться с тем, что Павел прав. Она сделала все в точности так, как он предлагал, и через три месяца молодая семья с грудным Димочкой переступила порог московской квартиры Бобровых. Тетя Люба вняла Ольгиным уговорам и объяснениям и поклялась ничего не говорить брату своего покойного мужа и его жене. А через полгода она умерла.
Таким образом, в Москве обладателями тайны усыновления были только супруги Красниковы. Те же люди в Курске, которые знали о смерти Веры Борисовны Бобровой, не знали, какую фамилию стал всего через три месяца носить маленький Димочка, а те, кто знал, что Дима Бобров превратился в Диму Красникова, понятия не имели о том, что его настоящая мать умерла.
Обдумывая эту информацию, Константин Михайлович Ольшанский чувствовал себя неуютно. Конечно, проследить путь Димы Красникова от момента рождения до сегодняшнего дня можно, но для этого надо быть работником правоохранительных органов и иметь доступ к любым архивным документам, задавать вопросы множеству людей, которых еще предварительно надо найти, потому что за минувшие пятнадцать лет почти никто из тех, кто работал в 1979 году, не остался на прежнем месте. Кто на пенсии, кто умер, кто уехал в другой город… И потом, нужно же еще найти самих Красниковых. Что толку от того, что какой-то болтун из Курска сегодня скажет: «А в 1979 году я оформлял перемену фамилии мальчику Боброву, который стал Красниковым. И я точно знаю, что хоть у него и записана мать Ольга Боброва, но она ему не родная». Красникова в тот момент была прописана в Саратове, из Саратова убыла в Москву, и спустя пятнадцать лет живет вовсе не в той квартире, куда приехала с грудным Димой, и работает совсем не в той школе, где начала работать после возвращения. Найти Красниковых, безусловно, можно, но опять-таки, это под силу только работнику милиции или прокуратуры. Обычный гражданин сделать этого не сможет.
«Что же из всего этого следует?» – задавал себе вопрос Константин Михайлович, сидя за столом в своем служебном кабинете над раскрытой папкой с материалами по Красниковым и Леониду Лыкову. Вариантов только два: либо Красниковы все-таки кому-то проболтались, либо в деле фигурирует работник милиции или прокуратуры, который раскопал историю Бобровых и зачем-то поделился ею. Вот только с кем? С Лыковым? Значит, Лыков врет и покрывает его, спихивая вину на Галактионова. Или он поделился с Галактионовым? Тогда получается, что Лыков не врет, а среди связей Галактионова есть такой нечистоплотный представитель правоохранительной системы, но почему-то его не назвал и не упомянул ни один из почти восьми десятков свидетелей. Выходит, если у Галактионова и была такая связь, то он ее охранял бережно и тщательно, никого в свой секрет не посвящая. Интересно, почему? И откуда у него эта связь?
А если Лыков все-таки врет, то стало быть, такая связь есть у него. Но Леонид Лыков работает в автосервисе, и проверять его контакты – дело тухлое, для этого надо освобождать от работы половину сыщиков с Петровки и половину следователей из городской прокуратуры. Но проверять, конечно, надо, никуда не денешься.
Что же касается Курска, то Ольга Красникова не вспомнила ни одной фамилии тех людей, которые были посвящены пятнадцать лет назад в суть событий. Поэтому искать их и проверять «на болтливость» придется через милицию. Добросовестно заполняя многочисленные бланки разнообразных запросов, Константин Михайлович Ольшанский в глубине души был уверен, что делает это напрасно. Но от него требовали образцовое дело, а в образцовом деле о разглашении тайны усыновления обязательно должны быть сведения обо всех, к этой тайне причастных. И запросы тоже должны быть образцовыми.
2
Он резко распахнул дверь и вошел в одно из помещений лаборатории. Сидящий за компьютером мужчина повернулся к нему и приветливо кивнул.
– Добрый день.
– День добрый, – бодро откликнулся он. – Как дела? Когда представляешь диссертацию в Совет?
– На ближайший Совет я не успеваю, а следующий первого марта, хочу на него успеть.
– А почему на ближайший не успеваешь?
– Да с перепечаткой застрял. Машинистка приболела, но обещает за десять дней напечатать весь текст вместе с авторефератом. Если не подведет, то десять дней, плюс день вычитать опечатки и проверить формулы, плюс еще день, чтобы все поправить, и сдавать ученому секретарю нужно как минимум за неделю до Совета. Итого – двадцать дней. А ближайший Совет – через две недели.
– Но к следующему точно успеваешь? Ты не забыл, что в плане работы Института твоя защита предусмотрена во втором квартале? Чтобы защититься до конца июня, ты должен обязательно успеть пройти Совет первого марта. Пока будут тиражировать автореферат, месяц пройдет. Пока его разошлют да пока отзывы придут… Какая у тебя будет ведущая организация?
– Новосибирский Институт.
– Ого! Тебе надо брать командировку в Новосибирск и везти туда диссертацию самому, иначе ты отзыв прождешь до второго пришествия. Туда почта будет идти месяц, а то и больше, если вообще не потеряется, и обратно столько же. Давай созванивайся с Новосибирском, заявляй командировку в план на второй квартал, и прямо в начале апреля дуй за отзывом.
– Спасибо, – от души поблагодарил его собеседник. – Хорошо бы, все прошло без срывов.
– А каких это срывов ты боишься, интересно знать? – недобро улыбнулся он.
– Ну, мало ли. Машинистка руку сломает. Ученый секретарь попадет в больницу с инсультом. Разобьется самолет, на котором я полечу в Новосибирск. Вот так планируешь, планируешь и не знаешь, где споткнешься, где судьба тебе веревочку поперек дороги натянула.
– Что за пессимизм! – укоризненно воскликнул он. – Бомба дважды в одно место не падает, ты же знаешь. А в записке ничего не было, я проверял. Так что успокойся и не нервничай.
Он быстрым шагом вышел из лаборатории и мысленно похвалил себя за то, что выработал правило, согласно которому старался не общаться с коллегами в своем кабинете, а предпочитал навещать их на рабочих местах. Он хотел оставить за собой свободу маневра и возможность прервать разговор в любой момент и выйти из помещения. Беседуя с сослуживцами в своем кабинете, он эту свободу терял. Не выгонять же людей. И рот им не заткнешь, когда они начинают ныть и жаловаться или – еще хуже – сплетничать. Он этого терпеть не мог. Впрочем, если быть объективным, то следует признать, что он вообще терпеть не мог людей. Люди его раздражали. Они казались ему недалекими, мелкими, сварливыми, мерзкими в своей слабости и жадности, смешными до отвращения в своих глупых переживаниях. Если бы его спросили, чего он хочет больше всего на свете, он бы ответил, что хочет жить в полном одиночестве, никого не видеть и ни с кем не общаться. И был бы при этом совершенно искренним.
3
Из задумчивости Настю Каменскую вывел настойчивый телефонный звонок.
– Аська, ты не забыла, что я тебе обещал сегодня торжественный ужин?
Это звонил Алексей Чистяков, Настин друг с незапамятных времен, а на протяжении последних четырнадцати лет – ее любовник и потенциальный жених, выходить замуж за которого она отказывалась все эти годы с непонятным, но завидным упорством. Периодически, примерно раз в год, он на всякий случай спрашивал, не передумала ли она, хотя прекрасно знал, что услышит в ответ одно и то же:
– Нет, Лешик, я не передумала, зачем нам жениться? Разве нам и так плохо? Мы же проводим вместе столько времени, сколько хотим. Если мы поженимся, ничего не изменится, ты будешь заниматься своей работой в Жуковском, я – своей, а сливаться в экстазе мы все равно будем только по воскресеньям.
Алексей не находил эти доводы убедительными, но и настаивать не хотел. Он просто решил взять свою подругу измором и с тех пор, как приобрел автомобиль, стал приезжать к ней не только на выходные, но и посреди недели, оставаясь у нее по нескольку дней подряд. Насте это не мешало, потому что приходила она поздно, а готовил Лешка ух как здорово!
Услышав в трубке его голос, она слегка напрягла память и припомнила, что он, действительно что-то говорил вчера про торжественный ужин, но, убей бог, она не могла взять в толк, по какому поводу.
– Я все купил, сейчас подъеду к тебе за ключом, – сказал он весело. – Чтобы к твоему приходу все было готово.
Оставшуюся часть дня Настя перебирала многочисленные листки и блокноты на своем столе, отбирая то, что возьмет с собой домой на воскресенье. Утром ей позвонил Ольшанский и попросил проанализировать информацию о жизни и характере Галактионова, чтобы понять, мог ли он в принципе совершить такой некрасивый поступок, как отдать тайну усыновления практически первому встречному – знакомому мастеру из автосервиса, вместо того чтобы либо одолжить ему денег, либо отказать. У следователя все еще сильны были подозрения, что Лыков врет и тайну раскрыл ему вовсе не покойный Галактионов.
Весь последний год она боялась встречаться с Ольшанским и разговаривать с ним. Год назад у них произошла настоящая трагедия. Ее коллега Владимир Ларцев, оставшийся вдовцом и имеющий на руках одиннадцатилетнюю дочку, поддался на шантаж и угрозы причинить девочке неприятности и стал оказывать услуги некоей криминальной структуре. Работая с Ларцевым по одному убийству, Настя заподозрила неладное и сказала об этом Ольшанскому, который был с Ларцевым дружен. Узнал об этом и полковник Гордеев. Им всем было жалко своего товарища, все они хотели смягчить ситуацию, помочь ему, не обидеть, а главное – не навредить ребенку, которого к моменту кульминации преступники просто похитили, поставив перед беднягой Ларцевым дилемму: или он заставляет строптивую Каменскую делать то, что нужно, или прощается с дочерью навсегда. Каким образом можно заставить Настю делать то, что нужно, они не объяснили, выдав ему карт-бланш на любые действия вплоть до ее убийства. И даже в этой ситуации все продолжали жалеть Ларцева и сочувствовать ему. А кончилось все тем, что он получил тяжелое ранение в голову, еле-еле выжил, был комиссован из органов милиции по инвалидности и теперь сидел дома, иногда подрабатывая на жизнь частной юридической практикой, но в основном лежа на диване и корчась от невыносимых головных болей и сводящих всю правую половину тела судорог. Насте почему-то казалось, что Ольшанский во всем винит ее. Ей и самой иногда казалось, что трагедию можно было бы предотвратить, если бы она плюнула на то убийство и не стала соваться туда, куда не нужно. Ну, было бы одним нераскрытым убийством больше. Зато Володька был бы здоров.
Иногда ей казалось, что и сам Ольшанский избегает встречаться с ней. Ведь он-то первым заметил, что с его другом что-то происходит, потому что Настя подключилась к тому делу намного позже. Значит, и на нем есть часть вины. А может, прав Юрка Коротков, не надо себя грызть, тут вообще ничьей вины нет?
Как бы там ни было, Настя никоим образом не хотела обострять отношения со следователем Ольшанским. Нужно как можно меньше с ним общаться и как можно лучше выполнять все его поручения. Тем более, кто знает, может быть, история с усыновлением прольет хоть какой-нибудь свет на убийство Галактионова.
Она запихнула в большую спортивную сумку многочисленные папки и блокноты и позвонила Леше, что выезжает.
Выйдя из автобуса неподалеку от своего дома, она с удивлением увидела на остановке Чистякова.
– Что ты здесь делаешь? – спросила она, с облегчением передавая ему тяжеленную сумку. После неудачного падения у нее от поднятия тяжестей начинала невыносимо болеть спина. Впрочем, болела она почти постоянно, но боль была хоть и раздражающей, но терпимой, а вот после упражнений с сумками Настя ложилась на пол и тихо умирала, не имея возможности ни сесть, ни встать, ни перевернуться на живот без посторонней помощи.
– Тебя встречаю. Мне нужно обсудить с тобой один вопрос.
– Что, так срочно? А десять минут подождать нельзя было, пока я домой приду?
– Нельзя.
Леша крепко взял ее под руку и не торопясь повел домой, аккуратно обходя глубокие грязные лужи и скользкие колдобины.
– Я получил гонорар, очень большой гонорар, за учебник, который перевели в Штатах.
– Поздравляю, – равнодушно откликнулась Настя. Мысли ее были заняты Галактионовым, и она не совсем понимала, почему радостная весть о большом гонораре не могла подождать до ужина.
