скачать книгу бесплатно
– Если бы она не умела сохранять спокойствие в самых экстремальных ситуациях, она не проработала бы столько лет в школе.
Через несколько минут Ксения Георгиевна внесла в комнату поднос с чашечкой кофе для сына и двумя большими чашками с чаем – для себя и для мужа. Прошло еще минут пять, но к чаю она так и не прикоснулась, сидела неподвижно, обхватив горячую чашку ладонями. Андрей почему-то не мог оторвать глаз от ее рук, он впервые заметил сейчас на них проступающие пигментные пятна, неумолимые свидетельства надвигающейся старости. Правда, пятна совсем еще незаметные, бледные, ведь мама совсем не старая…
– Костя, Андрюша, – начала Ксения Георгиевна глухим голосом, – я не знаю, как вы отнесетесь к тому, что я сейчас скажу, но я все равно скажу, потому что когда-то же нужно… Нужно, наконец, сказать. Я очень любила Олега, своего первого мужа. Очень любила. Я считала его самым лучшим, самым добрым, самым умным. Я восхищалась им, его трудолюбием, его умом, его образованностью… Он ведь очень много читал и очень много знал. Я всегда удивлялась, как это получается, что мальчик из провинциального городка знает намного больше меня, столичной девчонки. Знаете, такое столичное высокомерие… Я не просто восхищалась им, я его боготворила. Он был абсолютно неординарной личностью, ни на кого не похожий, с очень своеобразным мышлением, с оригинальной логикой. Прости, Костя, я никогда не говорила тебе этого, и тебе, наверное, неприятно это слышать.
– Ничего, – успокоил жену Мусатов-старший, – ничего, Ксюша, все в порядке. Все нормально. Рассказывай.
– Олег с самого первого дня нашего знакомства попросил, чтобы я занималась с ним английским, просил для перевода самые трудные тексты. Разговорная практика ему не была нужна, он набирал лексику и учился читать научную литературу. Он где-то доставал научные книги на английском, в основном по специальности, но потом я заметила, что он читает и много другого. Он интересовался даже астрологией… Тогда, в семидесятых, это было чем-то совершенно запредельным, вроде сатанинских культов, ведь мы все были оголтелыми материалистами, воспитанными в идеологии научного атеизма.
Ксения Георгиевна помолчала немного, глядя в свою чашку, потом заговорила снова.
– И вот когда все это случилось… Когда Олега арестовали, отправили на судебно-психиатрическую экспертизу, поставили ему диагноз и признали невменяемым, я сразу поверила. И его оригинальность, и своеобразие, и невероятная, просто какая-то нечеловеческая память и способность усваивать новые знания, и его увлечение астрологией и некоторыми другими вещами, которые в то время назывались «буржуазными штучками» и «отрыжкой капитализма»… Все это укладывалось в картину шизоидной личности. И я поверила. Я не оправдываюсь сейчас, я хочу сказать совсем о другом… – она тяжело вздохнула и впервые за все время разговора подняла глаза на мужа и сына. – Я действительно очень его любила. И я действительно боготворила его. И вот уже без малого тридцать лет я живу с сознанием, что обожала и боготворила чудовище, убийцу детей. Мне стыдно за свою любовь. Я отвратительна сама себе. И сегодня я вдруг поняла, что больше не могу. Я больше не хочу этого стыда. Я устала от отвращения к себе самой. И если есть хоть малейшая надежда покончить со всем этим, я прошу вас, дорогие мои, любимые мои Андрюша и Костенька, давайте сделаем это. Помогите мне. Пожалуйста.
И вот тут она наконец заплакала. Очень тихо и очень горько. Слезы лились по щекам, стекали по подбородку и капали в чашку с чаем.
– Мам, соленый чай – это невкусно, – попробовал пошутить Андрей, чтобы, как выражался Костя, «снизить уровень полемики».
Константин Викторович одобрительно посмотрел на него и едва заметно подмигнул.
И снова Андрей никак не мог уснуть, хотя и комната была его, а не чужая, и за стенкой спали мама с Костей, а не посторонний человек, и диван был привычным и удобным. Неужели и вправду этот Личко был не чудовищным детоубийцей, а талантливым, неординарным человеком, которого любила и боготворила мама? Неужели у него, Андрея Мусатова, могут появиться основания гордиться своим отцом? Не стыдиться его, а уважать? А если старый доктор ошибается? Если Личко и впрямь был сумасшедшим, если он и в самом деле убивал и насиловал маленьких детей? Андрей займется выяснением обстоятельств, он примерно представляет уже, с какого конца браться за дело, и выяснится, что все было именно так, как написано на тех страшных листках папиросной бумаги, которые Лев Яковлевич Юркунс заставил-таки его взять с собой. И что тогда с этим делать? Ничего не выяснять, сказать себе: «Юркунс прав, Олег Личко ни в чем не виноват, произошла чудовищная ошибка, сломавшая жизни нескольких людей», – и на этом успокоиться и закрыть тему. Может быть, так и поступить?
Он услышал тихий шорох, шаркающие шаги прошелестели мимо двери в комнату Андрея. Это Костя идет на кухню. Андрей никогда не путал Костины шаги и мамины, потому что Костя дома носил шлепанцы без задников, а мама никогда никаких шлепанцев не признавала, она носила тонкие матерчатые закрытые тапочки, в которых ходила совершенно бесшумно. Андрей откинул одеяло, сполз с дивана и выскользнул из комнаты.
– Ты чего? – вполголоса, чтобы не разбудить мать, спросил он, увидев Константина Викторовича, неподвижно сидящего за столом в просторной кухне.
– Да так… Не спится что-то. Давай чаю, что ли, выпьем, – предложил тот.
– Давай.
Андрей нажал кнопку на электрическом чайнике, достал из шкафа чашки.
– Что ты решил? Будешь заниматься этим делом? – спросил Константин Викторович.
– Не знаю. Не могу решить. Если результат будет положительным – это хорошо для всех. А если он окажется отрицательным? Если Юркунс ошибается?
– Тогда ничего не изменится, – пожал плечами Константин Викторович, – все останется, как есть. Что ты теряешь?
– Многое. Надежду. Пока мы еще ничего не выяснили, мы можем просто сказать себе: Юркунс прав, а Личко не виноват. А вдруг потом мы этого сказать не сможем?
– Андрюша, Андрюша, – Мусатов слабо улыбнулся, – как это похоже на тебя. Закрыть глаза и сделать вид, что проблемы не существует. Кажется, твой доктор тебе все объяснил насчет проблемы, загнанной внутрь, а ты не сделал никаких выводов.
– Но тут совсем другое дело!
– Да то же самое дело, Андрюша, то же самое. Ты когда-нибудь задумывался о том, что ты всю жизнь называл меня Костей, а не папой?
– А ты обижался?
– Да нет же, не об этом речь. Речь сейчас о том, почему ты не называл меня папой. Можешь ответить, почему?
– Потому что я знал, что ты не папа. Мне было девять лет, когда ты вошел в нашу семью, я уже все понимал, и откуда дети берутся – тоже знал.
– Нет, Андрюшенька, это ты можешь сам себе рассказывать, а мне – не надо. Ты снова загоняешь проблему вглубь, вместо того, чтобы посмотреть ей в глаза. Если ребенок хочет, чтобы у него был отец, как у всех, если ему нравится избранник его матери, то нет ничего более естественного, чем называть этого человека «папой». Более того, ребенок испытывает невероятное наслаждение оттого, что теперь может вслух произносить это слово, обращаясь к конкретному взрослому мужчине. Ты хотел, чтобы у тебя был отец, это предопределено на генетическом уровне, твой старый психиатр все тебе про это объяснил. И я тебе нравился, иначе у нас не сложились бы такие отношения, какие сложились. Так почему же ты никогда не называл меня папой, а?
– Не знаю, – пожал плечами Андрей, разливая в чашки кипяток, – не называл – и все. И какое это имеет значение?
– Огромное. Это означает, что уже в детстве, уже в свои девять лет ты подсознательно хотел называть папой только своего родного отца, биологического. Того, от кого тебя родила мама.
– Да перестань, Костя! Ну что я мог соображать в девять-то лет! Какое подсознание? Откуда оно возьмется у девятилетнего пацана?
– Не говори ерунды. Ты – превосходный инженер, специалист по нефтяным вышкам, не спорю, но в психологии ты, уж прости меня, полный профан. Тебя даже слушать смешно. Подсознание формируется даже раньше сознания, в нем зафиксировано все, что происходило с тобой, пока ты еще в утробе матери находился, это давно доказано наукой. И то, как сильно, страстно и нежно мама любила твоего отца, как уважала его, боготворила, как восхищалась им, там тоже зафиксировано, хотя ты этого, разумеется, не осознаешь. Именно поэтому твое подсознание не давало тебе назвать меня папой. Слово «папа» было предназначено только для него, для того, другого, которого ты не помнишь, потому что был слишком маленьким, когда он исчез из твоей жизни. Его нет в твоей памяти, но он есть в твоем подсознании, потому что ты прожил с ним бок о бок целых полтора года. И он любил тебя, носил на руках, целовал тебя, баюкал, тетешкал, менял тебе пеленки. То, что тебе официально рассказывали об отце, я имею в виду, что ты родился вне брака, что он расстался с мамой еще до твоего рождения, не давало тебе оснований ненавидеть его. До семнадцати лет ты не знал о нем ничего плохого. Зато в твоем подсознании накрепко запечатлелись и мамина любовь к твоему отцу, и его любовь к ней, и его любовь к тебе.
– Ты так говоришь, будто на сто процентов уверен, что он не был психом, – перебил его Андрей. – А если все-таки был? И маму он не любил, и меня не любил тем более, потому что человек, который убивает и насилует чужих детей, не может любить своих собственных.
– Боже мой, как чушь! Какая чушь! Тысячи, миллионы убийц отнимают чужие жизни, оставаясь при этом любящими детьми, мужьями и родителями, это же прописная истина! Но это не о том… – Мусатов тряхнул головой. – Не о том мы заговорили. Я вот что хочу тебе сказать: тебе нужен человек, которого ты сможешь назвать отцом. Ты все время держал это место вакантным, потому что твое подсознание знало: или Личко, или никто. С тем багажом информации, который у нас был до недавнего времени, называть Олега Личко отцом как-то не очень хотелось, верно?
– Да уж, – хмыкнул Андрей, – приятного мало.
– Твое подсознание хочет сказать: «Папа!», и при этом испытывать радость, гордость, счастье, любовь. Понимаешь? Это нормальное желание нормального человека, заложенное в нас природой. Потому что природой нам предназначено любить своих родителей, и если по каким-то причинам мы этого сделать не можем, мы страдаем. Кто больше, кто меньше, кто явно, кто скрыто, но страдаем все. Думая, что Олег Личко – убийца и насильник, ты не сможешь испытывать никаких положительных эмоций, называя его «папой». Согласен?
– Ну.
– Но ничего не выясняя, поверив доктору Юркунсу на слово, ты оставляешь место сомнениям, и все равно не сможешь думать о Личко как об отце и испытывать радость и гордость. Знаешь, как в старом анекдоте: то ли он украл, то ли у него украли, но что-то такое было. Если ты оставишь все, как есть, тебе не станет лучше. Если выяснится, что доктор ошибается и Личко – преступник, тебе не станет хуже, потому что ты и так живешь с этим уже много лет. Но есть шанс, что доктор не ошибается. И тогда вакантное место окажется заполненным. И все встанет на свои места, и сделается так, как должно быть по природе. В твоей душе появится образ отца, которого ты будешь любить и уважать, пусть даже его давно нет в живых. Имей в виду, деление людей на живых и мертвых – функция сознания. Подсознание этого деления не принимает, ему все равно, умер человек или жив, оно видит образ и либо радуется, либо негодует. У тебя есть шанс дать своей душе радость, которой ты был лишен тридцать лет. Теперь ты понимаешь, о чем я говорю?
– Не очень. Я должен подумать.
– Мамин сын, – ласково усмехнулся Константин Викторович.
* * *
Андрей вернулся в Москву в понедельник утром, прямо с вокзала отправился в офис, до обеда успел напутать в бумагах все, что можно, обнаружил это только часам к пяти, разозлился, пнул ногой урну для мусора, стоящую рядом со столом, потом, чертыхаясь и ползая на коленях, навел порядок и уселся все переделывать заново. Настроение было отвратительным.
Около восьми вечера в кабинет заглянул начальник службы безопасности Болотов, грузный, седой, краснолицый, отставной полковник милиции, имеющий репутацию человека, не доверяющего никому и не верящего ничему.
– Охрана сказала, вы еще работаете, – как можно безразличнее бросил он в пространство, стараясь не встречаться глазами с Андреем.
Болотов был именно руководителем службы безопасности, а не просто начальником всех охранников, и бдительно следил за тем, чтобы из фирмы не утекали производственные секреты. Любой сотрудник, остающийся в офисе после окончания рабочего дня, автоматически подозревался Болотовым в попытках скачать и скопировать информацию в неблаговидных целях. Андрей это знал и относился с пониманием.
– Сам виноват, – сердито ответил он, – напортачил, теперь переделываю. Настроение хреновое, всякая дурь в голову лезет, вот и наделал ошибок.
Болотов подошел поближе и сел за соседний стол, повернувшись так, чтобы видеть экран компьютера, на котором работал Андрей.
– Проблемы, Андрей Константинович?
– Проблемы, – вздохнул тот. – Кстати, можно, я с вами посоветуюсь? Мне нужен частный детектив, может, вы кого-нибудь порекомендуете?
– Что-то связанное с личной жизнью? – кинул на него понимающий взгляд Болотов. – Дама сердца своим поведением доставляет беспокойство? Или бывшая супруга донимает?
– Нет, с бывшей супругой все в порядке, – улыбнулся Андрей. – И с дамой сердца тоже. Мне нужен человек, умеющий разбираться с прошлым, причем очень давним. Середина семидесятых. Наверное, нужно работать с архивами или еще что… В общем, не знаю.
– А можно чуть подробнее?
– У меня на руках есть решение суда по одному делу, где человек был признан невменяемым и отправлен на принудительное лечение. И есть основания полагать, что одна из свидетельниц говорила неправду. Мне нужно разыскать эту женщину и узнать о ней как можно больше. Это возможно?
– А почему нет? – пожал плечами Болотов. – Возможно все, если правильно взяться. Вам нужен человек, имеющий доступ к архивам суда. В архиве лежит уголовное дело, в деле – все протоколы допросов, а в протоколе – паспортные данные свидетеля, место его работы, адрес и много другой полезной информации. В каком суде слушалось дело?
В каком суде? А бог его знает. Андрей достал из кармана сложенные вчетверо листки, привезенные от Юркунса, развернул, пробежал глазами первую страницу. А вот, есть.
– В Московском городском.
– Вполне реально. Если бы суд был не московским, тогда сложнее, а здесь я вам подберу подходящего человека, если вы готовы платить.
– Разумеется, – кивнул Андрей. – Мне обязательно нужно разобраться с этим, а то – сами видите, не работа, а сплошная халтура. Голова не тем занята.
– Вас это так сильно беспокоит?
– Очень сильно.
– Речь идет о ком-то из близких?
Андрей помолчал, прикидывая, говорить Болотову правду или придумать какое-нибудь правдоподобное вранье. Решил не врать. Смысла нет, ведь если Болотов свяжет его со своим знакомым детективом, он все равно узнает правду, но Андрей в его глазах окажется лжецом и выйдет из доверия. А кому это надо – выйти из доверия у начальника службы безопасности фирмы? Себе дороже.
– Речь идет о первом муже моей матери.
И ведь это чистая правда. Хотя и не вся.
– Ясно. Я подумаю, что можно сделать.
Выправлять огрехи Андрей Мусатов закончил около десяти вечера и прежде, чем уходить с работы, позвонил Наташе.
– Ну ты где вообще? – капризно протянула девушка. – Сколько можно тебя ждать?
– Не надо меня специально ждать, я на работе. А ты где?
– А я, между прочим, у тебя дома. Сижу тут, как дура, а тебя все нет и нет.
– Ты бы позвонила, я бы тебе сказал, что приду поздно.
– А я хотела, чтобы был сюрприз.
«Не надо, – мысленно произнес он, – не надо мне сюрпризов. Мне пока достаточно того, что уже случилось. И тебя мне пока не надо. Я хочу дома побыть один. Куда ж тебя девать, сокровище ты мое?»
– Наталья, я очень устал и вряд ли составлю тебе хорошую компанию. Тем более ночь я провел в поезде, а ты же знаешь, я поездах не могу спать.
– Ну почему ты так упорно ездишь поездом, а не летаешь самолетами? Нет, я просто тебя не понимаю. Это же гораздо быстрее, и спать будешь нормально.
Наверное, самолетом и в самом деле лучше, но Андрей привык ездить на поезде из Москвы в Питер и обратно. Главным образом потому, что питерская квартира, в которую они переехали тринадцать лет назад, находилась на улице Восстания, прямо напротив Московского вокзала, и так соблазнительно было, выйдя из вагона, через семь минут оказываться дома! А из Пулкова пока доберешься… Да и в Шереметьево путь не близкий.
– Я делаю так, как мне удобно, – сухо ответил он.
– Значит, тебе удобно ночь не спать, чтобы потом чувствовать себя разбитым и портить мне настроение, – уточнила Наташа.
– Я не собирался портить тебе настроение…
– Ага, и ты вообще не собирался со мной сегодня встречаться, – зло закончила она. – Так может, мне уйти?
«Уходи, – про себя произнес Андрей. – И чем скорее – тем лучше. У нет ни малейшего желания сегодня вечером ни с кем общаться. Вот приду через полчаса домой – чтоб тебя уже не было.»
– Ну зачем ты так, – примирительно сказал он вслух. – Просто я действительно не гожусь сегодня для веселья. Если ты готова терпеть меня таким – я буду рад тебя видеть.
– Ничего я не готова. Ты мне весь вечер испортил. Я могла бы его провести намного интереснее.
– Ну так проведи, у тебя еще есть возможность все исправить. Только не надо меня лечить, хорошо?
Когда разговариваешь по городскому телефону, всегда слышно, если твой собеседник в ярости швыряет трубку на рычаг. Мобильная связь таких прекрасных возможностей не дает, и нажатие кнопки приводит к совершенно одинаковым акустическим результатам, какие бы клокочущие эмоции ты ни испытывал, поэтому о настроении своей подруги в момент прекращения разговора Андрей мог только догадываться. Вероятно, она все-таки очень обиделась, потому что через тридцать пять минут, когда он вошел в свою квартиру на Ленинском проспекте, там никого не было. Более того, Наташа, похоже, решила обидеться всерьез и надолго, вероятно, недели на две: из ванной исчезли ее зубная щетка, щетка для волос, баночки с кремами и шелковый белый пеньюар. Сколько бы времени она ни провела в этот день в квартире Андрея, продуктов она не купила и ужин не приготовила, наверное, рассчитывая, что он после работы поведет ее в ресторан.
Он равнодушно оглядел содержимое холодильника, одновременно прислушиваясь к себе, чтобы понять, настолько ли он голоден, чтобы затеваться с приготовлением чего-нибудь серьезного, или можно перебиться бутербродом с чаем. Сыр в холодильнике был, масло тоже, а вот хлеба в шкафу не оказалось, так что номер с бутербродом, пожалуй, не пройдет. Зато в том же шкафу обнаружились разнообразные несъедобные, на его взгляд, продукты вроде отрубей и целлюлозы, которые покупала Наташа, трепетно относящаяся к всяческим идеям очищения организма, и макароны»Макфа», которые предпочитал он сам и мог есть в любое время дня и ночи. Юность Андрюши Мусатова пришлась на рубеж восьмидесятых-девяностых годов, когда его растущему организму постоянно требовалась сытная еда, а продуктовые прилавки своим ассортиментом могли устроить только тех, кто сидел на голодной диете. Но макароны можно было купить всегда, и с легкой руки Ксении Георгиевны мальчик научился их любить и потреблять в любом виде: с маслом, с сахаром, с сыром, с кабачковой икрой, с тушеными помидорами, с творогом и даже с подливкой, которую он делал из супового концентрата. Спустя годы, когда наступило продуктовое изобилие, он остался верен своей любви к макаронам, методично перепробовал все поступающие в продажу сорта и остановил свой окончательный выбор на «Макфе». Андрей любил, особенно в плохом настроении, плотно поесть перед сном, и обычно наутро, встав на весы, отчетливо видел результаты нервических излишеств, однако почему-то после двух-трех изрядных порций макарон ничего экстраординарного не происходило. То ли такая особенность обмена веществ у него, то ли особенность сорта, – он не знал, но радовался, что можно бесконтрольно набивать утробу в поздний час себе на радость. И еще одно привлекало его: эти макароны не разваривались, сколько их ни вари, а это немаловажно для мужчины, который не умеет, как многие женщины, стоять над плитой и вообще торчать на кухне часами, он ставит кастрюлю на конфорку и уходит в комнату, где утыкается в книгу, отвлекается на телефонные разговоры и телевизионные передачи, а то и на мысли о геополитических проблемах и мировой экономике. Его бывшая жена, с которой Андрей развелся год назад, ужасно злилась на него за эту непонятную для нее любовь к макаронам определенного сорта, потому что покупала продукты всегда наспех, торопясь и не глядя на этикетки, а он не-«Макфу» есть отказывался и сердито ворчал, мол, неужели так трудно запомнить, какие макароны он любит. Вообще-то Андрей Мусатов особо капризным не был, ел, что дают, и пил, что наливают, относительная финансовая свобода пришла к нему всего несколько лет назад, а до этого он, как и многие, считал рубли, умел экономить и довольствоваться малым, но были вещи, к которым он испытывал стойкую привязанность и изменять ей не собирался: если передвигаться между Москвой и Санкт-Петербургом, то только на поезде; если пить чай, то только с лимоном; если пользоваться блокнотами, то листки должны быть непременно в клеточку, а не чисто белые и не в линеечку; если покупать макароны, то только любимого сорта. Никаких других принципиальных предпочтений у него не было.
Обозрев бакалейный ассортимент, Андрей решительно вытащил пачку своих любимых макарон и поставил на плиту кастрюлю с водой. Пока готовился ужин, он переоделся и даже успел вполуха послушать вечерние новости. Жадно уплетая макароны с маслом и сыром, он привычно окунулся сперва в ощущение детства, потом в мысли о маме, которые вполне естественным путем привели его (в который уже раз за сегодняшний день!) к мыслям об Олеге Петровиче Личко. Костя прав, надо постараться выяснить, что там к чему, и расставить все точки над «i». Будем надеяться, что Болотов найдет толкового специалиста, который сумеет помочь.
Он уже крепко спал, когда позвонила Наташа. Есть такие женщины, которые чем сильнее обижаются, тем чаще и неуместнее звонят. Судя по звукам музыки и оживленным голосам, свою обиду на Андрея она «полировала» в месте не тихом и не скучном.
– Хочу тебя успокоить, чтобы ты за меня не переживал, – вызывающим тоном заявила она, – я отлично провожу время.
– Я рад за тебя, – сонно пробормотал Андрей. – Будь умницей, веди себя прилично, с посторонними мужчинами не разговаривай и дай мне, пожалуйста, поспать.
Положив трубку, он с закрытыми глазами нащупал шнур и ловким движением отсоединил его от аппарата. Потом протянул руку к лежащему на тумбочке мобильнику и так же не глядя нажал кнопку отключения. И почему все красивые девушки такие вредные?
* * *
– Его фамилия Пинчук, зовут Виктором Альбертовичем, вот телефон, – с этими словами Болотов положил перед Андреем твердый прямоугольник визитной карточки. – Он ждет вашего звонка. Я переговорил с ним, объяснил вашу проблему, он готов за нее взяться. Расценки он вам скажет сам.
– Спасибо.
Информации на карточке было маловато, только имя, фамилия, электронный адрес и два телефона. Ни названия агентства, ни офисного адреса. Скромненько. Но Андрею было все равно, пусть этот Пинчук с изысканным отчеством окажется даже кустарем-одиночкой, лишь бы толк был.
Он позвонил по одному из указанных телефонов, ответил совсем юный женский голос, который сообщил, что Виктор Альбертович в данный момент отсутствует, но доступен по мобильнику. Владелицу голоса Андрей определил как девицу лет девятнадцати-двадцати и скептически подумал, что специалиста ему Болотов подыскал по меньшей мере сомнительного. Если у него такая юная подружка или даже жена, то либо он сам еще совсем пацан зеленый и мало что умеет и может, либо средних лет сладострастник, оживляющий усталую и плохо слушающуюся плоть свеженькими молоденькими телами, что в глазах Мусатова его не украшало. Почему-то Андрею даже в голову не пришло, что девица может оказаться дочерью Виктора Альбертовича Пинчука. А между тем, так оно и было.
Они договорились встретиться в тихом ресторанчике на Бульварном кольце. Пинчук явился чуть раньше, и когда Андрей подошел к столику, тот уже с видимым удовольствием потягивал темное пиво из высокой кружки. Маленького роста, рыхловатый, с более чем редкими волосиками и огромной бородавкой возле правой ноздри, Пинчук почему-то вызывал у Андрея ассоциации с жуликом, и тот в первый момент собрался даже отказаться от его услуг. Мол, извините, обстоятельства изменились, мне ничего не нужно, простите, что побеспокоил напрасно. Но привычка доводить дело до конца возобладала, и он решил для начала хотя бы поговорить с частным сыщиком, которого рекомендовал Болотов.
Рассказывал Андрей долго и обстоятельно, а Виктор Альбертович слушал, то и дело что-то записывая в толстом блокноте с кожаной обложкой.
– Копия решения у вас с собой? – спросил он, когда Андрей закончил рассказывать.
– Да, – Андрей протянул ему тонкие изрядно истрепанные листки. – Правда, она плохо читается.
– Ничего, – усмехнулся Пинчук, – я привычный.
И поймав удивленный взгляд Андрея, пояснил:
