скачать книгу бесплатно
– Скажите мне, что это неправда. Вы ведь ошиблись, да? Это не Женю убили, это кого-то другого с такой же фамилией… У меня же фамилия не редкая, обычная русская фамилия, ничего особенного, людей с такой фамилией сотни тысяч…
Он уговаривал сам себя, пытаясь при помощи слов превратить страшную реальность просто в дурной сон, который, конечно же, закончится, и все снова станет, как прежде. Колосенцев с этим часто сталкивался и знал, как себя вести в таких случаях.
Через несколько минут Геннадий начал задавать вопросы. Игорь Панкрашин, в уже застегнутой сорочке, но по-прежнему с ослабленным галстуком, сидел, ссутулившись, на диване и рассказывал о своей погибшей жене. Геннадий слушал, не перебивая. Потом спросил про украшение.
– Да, колье было. – Бизнесмен безучастно кивнул. – Женя сказала, что взяла его в бутике, дающем украшения напрокат. Я не понимал, почему нельзя было купить украшение, я же дал ей денег, достаточно вполне, чтобы что-то приличное купить, а она опять решила сэкономить и взяла напрокат. Лучше, говорит, Оксанке что-нибудь куплю в подарок, чем на побрякушки тратиться. Никак она не привыкнет к тому, что денег в семье достаточно.
– Кто такая Оксанка? – поинтересовался оперативник.
– Старшая внучка. У нас ведь четверо детей и внуков уже трое.
– Кто еще из членов вашей семьи знал про то, что Евгения Васильевна принесла колье? Кому она об этом говорила? Кому показывала? Может, детям, или соседкам, или подругам?
Панкрашин вяло пожал плечами, глаза у него были больными, и вообще заметно, как плохо он себя чувствует.
– Я понятия не имею, кому она могла сказать об этом по телефону, а домой к нам в тот день никто из детей не приходил, кроме Ниночки, но она с нами живет, поэтому… Ниночка колье видела, это точно.
Внезапно губы его сжались, лицо отвердело, спина выпрямилась.
– А почему вы спрашиваете? Неужели вы подозреваете?.. Да как вы смеете! – Игорь Николаевич повысил голос, мгновенно превратившись из больного и раздавленного горем человека в босса, руководителя. – Вы что же думаете, если дети приемные, то они меньше любят своих родителей, чем родные? Как у вас вообще язык повернулся такое спросить?
Вот тебе здрасьте! Дети приемные? Это интересно. Дорожкина об этом отчего-то не упоминала. Конечно, тайна усыновления и все такое, она могла и не знать, а если и знала, то не имела права разглашать первому встречному. Но тогда почему сам Панкрашин говорит об этом совершенно открыто? Родители приемных детей так себя не ведут.
– А что, дети приемные?
Панкрашин кивнул.
– Двое. Сначала родились сын и дочка, а когда они подросли, мы взяли мальчика десятилетнего, а потом Ниночку, ей было восемь лет.
Надо же, как странно! Насколько Колосенцев был в курсе, приемные родители стараются взять совсем маленьких деток, младенчиков, которые будут считать себя родными. А тут десять лет, восемь…
– Игорь Николаевич, а почему вы брали таких больших детей? – спросил он с любопытством. – Обычно же стараются взять малышей, чтобы ребенок вообще не знал, что он приемный.
Панкрашин покачал головой, то ли отрицая то, что сказал Геннадий, то ли возражая какому-то невидимому собеседнику.
– Мы такую задачу не ставили перед собой. Пусть ребенок знает, что мы не родные, какая разница? Младенцев берут, когда хотят ребенка для себя, чтобы было существо, которое будет тебя любить как родного и которое ты можешь считать своим. Такое эгоистическое побуждение, не всегда, конечно, но довольно часто. А мы брали детей просто потому, что финансовое положение позволяло дать счастливое нормальное детство, образование и профессию обездоленному ребенку. И какая разница, сколько ему лет? Вот Ниночка уже выросла, на будущий год в институт будет поступать, и мы с Женей подумывали взять еще ребенка, силы есть, здоровьем не обижены, детей оба любим.
И хотя Колосенцев не понял до конца то, что сказал Панкрашин, ему отчего-то вдруг стало неловко, и он снова заговорил о колье:
– Колье, которое ваша жена принесла из проката, было дорогим?
– На вид – да, весьма и весьма, – равнодушно произнес Игорь Николаевич. – Камней много.
– Евгения Васильевна сказала, сколько оно стоит?
– Нет, я не спросил. Это ведь не имело значения. Она сказала, что аренда колье на двое суток обошлась недорого. Какая разница, сколько стоит вещь, если ее не покупаешь?
Что ж, резонно.
– А вы можете на глаз отличить настоящие камни и золото от подделки?
– Конечно, нет, я ведь не ювелир, не специалист. Да я и не рассматривал особо это колье, мне Женя показала, я глянул, убедился, что вид у него более или менее достойный для того мероприятия, на котором мы должны были присутствовать, спросил, сколько стоит, думал, что она его купила, но Женя сказала, что взяла напрокат и за аренду заплатила совсем недорого, вот, собственно, и все. Помнится, пожурил Женечку за то, что она экономит, но… Мы не поссорились из-за этого. Я колье даже в руки не брал. А что, есть основания думать, что оно поддельное?
– Нет. – Колосенцев успокаивающе улыбнулся. – Я просто так спросил. Евгения Васильевна говорила вам, где именно, в каком бутике она взяла колье напрокат?
– Не говорила. Мне в голову не приходило, что надо об этом спросить. Какая разница? Такие бутики есть, мне это известно, ими часто пользуются молодые девушки, которые выходят замуж. Своих денег и соответственно драгоценностей еще нет, а хочется выглядеть в день свадьбы… – Он замолчал и отрешенно уставился в окно.
Далее последовали обычные в таких случаях вопросы: числится ли на Евгении Васильевне какая-нибудь собственность? Есть ли у нее собственные средства? Кто мог иметь материальную заинтересованность в ее смерти? Ответы Панкрашина были короткими и точными: собственности у его жены не было никакой. Ничего. Все записано на Игоря Николаевича. И квартира, и дача, и счета. В случае смерти Евгении Васильевны ее дети наравне с ее мужем наследуют причитающуюся ей «супружескую долю», но в этом вряд ли есть какой-то смысл, потому что всех своих взрослых детей Панкрашин опекает, помогает с работой, жильем, образованием и вообще финансирует весьма щедро. Значит, дело совершенно точно в колье, и надо досконально выяснить, кто мог знать о том, что сегодня утром Евгения Панкрашина поедет на Речной вокзал к подруге, имея при себе украшение, которого во второй половине дня при ней уже не будет.
Выйдя из бизнес-центра, оперативники сели в машину Колосенцева. Дзюба с тоской прислушался к себе и понял, что нестерпимо хочет есть. Но придется терпеть, чтобы снова не нарваться на Генкины издевательства, которые, по мере того как накапливалась усталость, становились все более едкими и обидными.
– Куда теперь? – осторожно спросил Роман, втайне надеясь, что напарник тоже проголодался и сейчас предложит заскочить куда-нибудь, где можно быстро, дешево и сердито перекусить.
– А теперь, Ромчик, мы с тобой снова поедем на Речной вокзал к маме с дочкой, к Дорожкиным. Что-то не нравится мне вся эта история. Одно с другим не стыкуется.
«Это верно, – подумал Дзюба. – Не стыкуется».
Они уже успели обменяться информацией, полученной от водителя Шилова и от мужа потерпевшей, и как-то все получалось… Негладко. Шероховато. Значит, надо зачищать концы.
– Ты позвони пока этим Дорожкиным, – скомандовал Геннадий, выруливая на полосу движения. – Скажи, чтобы сидели дома и никуда не уходили.
– А если их дома нет?
– На мобильные звони, ты же номера записал. Выясняй, где эти квочки, туда и подъедем.
Однако Татьяна Петровна и Светлана Дорожкины оказались дома.
– У мамы сердце… – озабоченно проговорила в трубку девушка. – Боюсь ее одну оставлять. Так что, если вам надо, приезжайте, когда хотите.
Татьяна Петровна лежала на диване, укрытая пледом, но все равно было видно, что на ней та же одежда, что и утром. Глаза ее были красными, видно, что много плакала. А вот Светлана переоделась, теперь на ней вместо свободных домашних брюк и длинной широкой туники надеты обтягивающие джинсики и облегающий джемпер, выставляющий напоказ все несомненные достоинства ее пышного, упругого, крепко сбитого тела.
«Интересно, она ради Генки переоделась или просто так?» – подумал невольно Дзюба.
– Давайте начнем с понедельника, – предложил Колосенцев, когда Роман устроился за столом в комнате и открыл блокнот. – Пожалуйста, как можно подробнее, желательно по минутам. Когда и при каких обстоятельствах вы договорились с Евгенией Панкрашиной о встрече в понедельник, девятнадцатого ноября?
Дорожкина-старшая вздохнула и начала рассказывать. Женя позвонила ей в воскресенье, накануне, и сказала, что хочет приехать в гости к Дорожкиным завтра, то есть в понедельник, после обеда, часика в три. Татьяна Дорожкина имела на понедельник совершенно определенные планы: на пятнадцать часов она была записана в парикмахерскую на стрижку и краску волос, хотела привести голову в порядок ко дню рождения дочери, после чего собиралась ехать в больницу навестить заболевшую родственницу. Визит Женечки в этот график никак не вписывался, о чем Дорожкина с сожалением и сообщила своей давней подруге, предложив перенести встречу на другой день.
Евгения Васильевна отчего-то сильно расстроилась и стала говорить, что в ближайшее время у нее не будет возможности выбраться к Дорожкиной, а она ужасно соскучилась и хочет непременно повидаться. Не может ли Таня отменить свои дела?.. Отменить парикмахерскую и перенести ее на другое время до дня рождения Светланы оказалось невозможным. Мастер, к которому постоянно ходит Татьяна Петровна, работала в понедельник последний день перед декретным отпуском. А больница… Что ж, в больницу можно и во вторник съездить. Стрижка и краска волос занимают обычно около двух часов, поэтому Татьяна Дорожкина уверенно пообещала подруге Женечке, что к пяти часам вечера будет дома.
– У нее в голосе прямо слезы слышались, – говорила Татьяна Петровна, – когда я сказала, что в понедельник занята. Мне так жалко ее стало… В конце концов, дружба дороже собственных планов, правда же? А как она обрадовалась, когда я сказала, что буду дома к пяти часам!
Женщина снова тихонько заплакала, стыдливо пытаясь прикрыть сморщенное, мокрое от слез лицо краешком клетчатого пледа.
– И что было дальше? – невозмутимо спросил Колосенцев. – Вы успели домой к семнадцати часам?
– Да, я где-то без десяти пять пришла, или, может, без пяти. Парикмахерская на соседней улице, я быстро дошла.
– А Евгения Васильевна?
Роман старательно записывал, чувствуя в груди приятный холодок, который всегда появлялся, когда ему казалось, что он с уверенностью может предсказать следующую реплику собеседника. И если реплика оказывалась именно такой, как он ожидал, то в такие мгновения молодой оперативник чувствовал себя необыкновенно прозорливым и обладающим недюжинной интуицией. Он вырастал в собственных глазах. Вот сейчас Татьяна Дорожкина скажет: «Женечка уже была у нас и пила чай со Светой». А если Светланы к пяти часам еще не было дома, то окажется, что Женечка стояла на лестнице возле квартиры и ждала. Никак иначе быть просто не могло, ведь водитель Шилов четко и ясно заявил, что Панкрашина села в машину в половине второго. Около трех он высадил ее перед домом, где живет Дорожкина. В три, а вовсе не в пять. В семнадцать часов Шилов вообще был в гараже, о чем свидетельствуют записи в журнале: въехал в 16.20, выехал в 17.30. За час двадцать минут добрался с Речного до бизнес-центра, за час тридцать минут до назначенного времени выехал за пассажиром на Речной. Все логично. Только непонятно, зачем Панкрашина приехала к подруге в три часа, если ей ясно сказали: раньше пяти Дорожкина дома не появится. И охота была два часа в подъезде торчать! Хотя, может быть, Евгения Васильевна созвонилась со Светланой и, узнав, что та будет дома, приехала пораньше…
Однако того ответа, который дала Татьяна Дорожкина, Роман не ожидал вовсе:
– А Женя пришла минут в пятнадцать шестого.
– Это точно? – вырвалось у оторопевшего Дзюбы. – Вы ничего не путаете?
Колосенцев бросил на него уничтожающий взгляд, дескать, твой номер шестнадцатый, опрос ведет старший и более опытный, а твое, салага, дело – записывать и не высовываться, пока тебе команду не дадут.
– Да ничего мы не путаем! – сердитым голосом вмешалась Светлана. – Я была дома, у меня работа «сутки – трое», в воскресенье я работала, понедельник, вторник и среда – выходные. Так вот, я была дома, мама пришла за несколько минут до пяти, это совершенно точно, потому что она собиралась в больницу ехать и вернуться поздно, поэтому, когда она пришла, я специально на часы посмотрела: неужели я так время упустила, что вечер наступил, а я и не заметила? И за окном еще не темно было, поэтому я и удивилась и стала время проверять. А мама сказала, что тетя Женя должна к пяти часам прийти.
– И что было дальше? – с нескрываемым любопытством спросил Колосенцев.
– Дальше я сказала, что раз тетя Женя сейчас придет, то надо быстренько на кухне прибраться и хоть какое-то угощение наметать, гость в доме все-таки. И мы с мамой кинулись в четыре руки на кухне колдовать. Мама посуду помыла, я пол протерла, начали скорее овощи на салатик резать, а тут и тетя Женя пришла. Минут пятнадцать прошло после маминого прихода, ну, максимум двадцать.
Колосенцев махнул рукой Роману, что означало: «Оторвись от писанины и выйди в прихожую». Дзюба послушно встал из-за стола. Следом за ним вышел Геннадий.
– Дуй быстро в парикмахерскую, проверяй показания Дорожкиной.
Роман с удовольствием вышел на улицу, предвкушая возможность где-нибудь по дороге в киоске ухватить какой-нибудь еды, которую можно быстро сжевать на ходу. Генка ничего не узнает и не будет издеваться.
Ему повезло: рядом с перекрестком стоял киоск «Крошка-картошка». Питания хватило как раз на путь до парикмахерской, которая действительно находилась совсем недалеко. Мастера, который стриг и красил Татьяну Дорожкину, конечно же, не было – она действительно ушла в декрет, но администратор салона красоты помнила все прекрасно. Она показала книгу предварительной записи, где напротив графы «15.00» стояла фамилия Дорожкиной и пометка: «Стрижка, краска, 2 часа». На пять вечера была записана другая клиентка, и после того, как мастер обслужила Дорожкину, оставалось немного времени, чтобы выпить чашку кофе из автомата, стоящего здесь же, в холле. Получалось, что Татьяна Петровна ничего не исказила в своих показаниях, она действительно была в парикмахерской, вышла отсюда примерно без четверти пять и уже через пять-семь минут была дома.
Съеденная на ходу вкусная горячая картошка придала сил, и назад к Дорожкиным Роман Дзюба несся почти бегом. Колосенцев уже ждал его на улице, и лицо его было каким-то странным.
– Что у тебя? – коротко спросил он.
– Все подтвердилось, Дорожкина была в салоне и ушла примерно без пятнадцати пять.
– А у меня полный караул, – бросил Геннадий загадочно. – Садись в машину, расскажу.
Выяснилось, что пока Романа не было, мать и дочь Дорожкины рассказали про Евгению Панкрашину очень странную вещь. Оказывается, иногда она приходила в гости к своей давней подруге, сидела какое-то время, разговаривала, а потом уходила со словами, что ей нужно съездить в магазин, в поликлинику или еще куда-нибудь, но она обязательно вернется. И что самое любопытное – она действительно возвращалась, сидела, пила чай, разговаривала с Татьяной. Все было как обычно. И такое повторялось не один раз. Случалось, приезжала в гости и уезжала домой, а случалось и вот так, с необъяснимой отлучкой и последующим возвращением.
– Тебе водитель что-нибудь подобное рассказывал?
Роман отрицательно помотал головой.
– Нет. Ни звука. Если верить его словам, то Панкрашина всегда ездила в понятные места и по понятным причинам. Никаких «туда, потом оттуда куда-то, потом снова туда» не было. Хотя, может, я не так спрашивал… Я же не знал, что на этом надо сделать акцент, – принялся оправдываться молодой оперативник. – Слушай, а может, этот Шилов, водитель, ее любовник?
– Чей любовник? – не понял Колосенцев.
– Ну, Панкрашиной же!
Геннадий расхохотался.
– Ты в своем уме, Ромчик? Какой у этой Панкрашиной может быть любовник? Ты ж видел ее. У таких теток любовников не бывает, у них бывают только дети и внуки. Иногда мужья, если сильно повезет. Но только не любовники. Как тебе вообще могло такое в голову твою рыжую прийти? Фантазер ты, ей-богу!
– Нет, погоди, Ген, – не унимался Роман. – Вот послушай…
– Это ты меня послушай, – прервал его Колосенцев сердито. – Ты у Дорожкиных все бутерброды сожрал? Сожрал. И сейчас, пока в парикмахерскую бегал, не отказал себе в удовольствии, от тебя до сих пор картошкой пахнет.
При этих словах Дзюба в который уже раз за день стал пунцовым и проклял себя за то, что не догадался сунуть в рот жевательную резинку. Подставился.
– А я голоден как сто волков. Поэтому мы с тобой сейчас куда-нибудь заскочим, я буду поглощать питание, а ты, так уж и быть, расскажешь мне о своих безумных фантазиях. Но пока я не начну есть, не произноси ни слова, иначе я тебя забаню на всю оставшуюся жизнь.
Словечко «забаню» пришло в лексикон Колосенцева из компьютерных игр и раздражало Романа до невозможности. В игре, насколько понимал Дзюба, оно означало перекрытие доступа к возможности играть, а в жизни в устах Гены вполне заменяло весь широкий спектр глаголов, означающих насильственное прерывание жизни. Убью, зарежу, придушу, голову оторву, повешу и так далее. Впрочем, в геймерской терминологии рыжеволосый оперативник силен не был.
Они проехали пару кварталов, прежде чем нашли более или менее приличную забегаловку, отвечающую двум основным требованиям: быстрое обслуживание и низкие цены. Вопрос чистоты не стоял вообще, ибо оба понимали: быстрота и дешевизна оную, как правило, не предполагают. Несмотря на съеденную недавно картошку – будь она неладна! – Роман набрал еды не меньше, чем его товарищ, заслужив с его стороны очередной презрительно-насмешливый выпад.
– Ладно, излагай, – милостиво разрешил Колосенцев, справившись с тарелкой горячего густого супа, кстати, сильно пересоленного.
– Понимаешь, Ген, я подумал, что если Дорожкина говорит правду, а водитель лжет, то у этого может быть только одно объяснение: он покрывает Панкрашину. А иначе зачем ему эта ложь?
Геннадий с интересом посмотрел на напарника.
– Ну? И дальше?
– А дальше вопрос: почему он ее покрывает? Он знает про эти странные отлучки из гостей, потому что сам же ее возил, куда там ей надо, но молчит. Почему молчит?
– И почему? Потому что он ее любовник, что ли?
– Конечно же! – Ярко-голубые глаза Романа сверкали. – Он ее любовник, и они ездили трахаться. В смысле на свидания, на хату какую-нибудь.
Колосенцев задумчиво посмотрел на него.
– Не такой уж ты дурак, Ромчик. Я бы даже похвалил тебя за сообразительность, если бы не один вопрос, очень простой, но требующий ответа: а зачем Панкрашина возвращалась к подруге? Ну, пришла в гости, ну, ушла из гостей. Села в машину, поехала на хату, помиловалась со своим водителем, после чего он тихо-мирно везет ее домой. Возвращаться-то зачем?
Роман удрученно молчал. Действительно, зачем возвращаться? Глупо как-то… Но все равно в версии о наличии любовника у Евгении Панкрашиной что-то есть. Только необязательно это должен быть ее водитель.
– Я понял, – проговорил он. – У Панкрашиной действительно был любовник. И он приезжал за ней к Дорожкиной. А потом привозил обратно. Она снова шла к Дорожкиной, пила чай, разводила светские беседы, а потом приезжал водитель и забирал ее домой. И ни сном, ни духом не ведал, что она вообще куда-то из гостей отлучалась. Дорожкина и ее муж водителям не доверяли, считали, что могут заложить, никаких бесед с ними не вели и ни в какие секреты не посвящали. Евгения Васильевна своему водителю не доверяла, боялась, что он может сдать ее мужу. Поэтому для всех она была в гостях у подруги. Для всех абсолютно, включая и Шилова.
Пока он произносил эту горячую тираду, Геннадий успел доесть стейк с картофельным пюре и тщательно вытирал губы салфеткой.
– Да, не ошибся я, и вовсе ты не дурак, Ромчик. Все-таки кое-чему я тебя за три года научил, – усмехнулся он. – Хорошо, примем в качестве рабочей версии, что у Панкрашиной был любовник. Что нам это дает?
– Как что? Надо его искать. Он мог быть в курсе насчет колье. И вполне мог убить любовницу, чтобы завладеть драгоценностью.
Колосенцев помолчал, прислушиваясь к вкусовым ощущениям, и вынес вердикт:
– Кофе – дерьмо, пить невозможно, а все остальное было ничего, приемлемо. Ладно, Рыжий, уговорил, будем искать любовника нашей потерпевшей.
Но мысли у Дзюбы летели быстрее, чем он успевал их озвучивать, поэтому, едва убедив Геннадия в том, что в убийстве может быть виновен любовник Евгении Панкрашиной, Роман уже начал сам в этом сомневаться.
– Гена, а может, у нее вообще колье с собой не было? Может, мы зря огород городим?
– Как это не было? А куда оно делось? Панкрашина говорила, что приедет к Дорожкиной печь торт и потом отправится сдавать украшение туда, где она взяла его напрокат. Его просто не могло не быть у нее.
– А вдруг она его сдала до того как поехала к Дорожкиной? Водитель принял ее в девять сорок пять, она могла успеть до этого съездить в бутик, – упорствовал Дзюба, увлекаясь вновь родившимися соображениями.
