Горький квест. Том 1

скачать книгу бесплатно

– Что? Что ты сказал? – нервно переспросил божественный голос.

Просто удивительно, что он так и не смог забыть этот голос за столько лет! Птичку давно забыл и не вспоминал, а стоило услышать ее голос – и появилось ощущение, что разговаривал с ней в последний раз только вчера.

– Я сказал, что твои вопросы не по адресу, – терпеливо повторил он. – Если ты хочешь иметь разветвленную шпионскую сеть с подслушиванием и подглядыванием, то это не ко мне. У меня из техники только машина, старая и трухлявая, и та не моя. От отеля до жилого дома за дедовым джипом еле угнался, хорошо еще, что пробки, движение затруднено. А по свободным дорогам мне за ним тащиться вообще беспонтово, так что когда дед американца высадил у отеля, я за ним не поехал.

– На завтра какой план? – требовательно вопросил божественный голос.

– Завтра закрытие конференции и банкет.

– Смотри, не упусти ничего.

– Да иди ты, – беззлобно усмехнулся он. – Тоже мне, начальница. Начальник тот, кто платит. А тот, кто просит, это уже не начальник, птичка моя сладкоголосая.

Он жил у самой Кольцевой дороги, в блочном доме, в квартире, превращенной бывшей женой в коммуналку: после весьма недолгого брака и быстрого развода она разделила лицевой счет, превратила отдельную квартиру в коммунальную, стала собственницей одной из двух комнат и продала свою жилплощадь. С тех пор соседи менялись несколько раз. Теперь у него за стеной жила молодая пара с маленьким ребенком. В общем и целом ему было все равно, с кем делить квартиру, лишь бы соблюдался график уборки и никто не мешал лежать и мечтать.

Стараясь не шуметь, он вошел в прихожую, скинул куртку и ботинки, отпер дверь в свою комнату. Когда уходил утром – сказал себе, что надо бы прибраться, комната и без того небольшая, а он такой бардак развел. Решил отложить уборку на вечер, не думал ведь, что вернется так поздно. Глаза б не глядели на этот развал… Ничего, можно и не глядеть. Просто не зажигать свет, пробраться к дивану, лечь, натянуть плед. И мечтать. О собственном доме, в котором всегда будет порядок, потому что за ним следит горничная.

* * *

Заключительное мероприятие конференции прошло без неожиданностей: всех участников благодарили, всех проинформировали о порядке подготовки сборника докладов и выступлений, рассказали, какой неоценимый вклад в искусство перевода с русского языка и на русский мы внесли… Одним словом, ничего нового. В самом конце – рассказали об организации оставшейся части культурной программы и пригласили на банкет, который должен был начаться в этом же здании через полчаса.

На банкет я, разумеется, идти не собирался, равно как и не намеревался участвовать в предлагаемых экскурсиях и посещении театра: у меня хватало других дел, а многолюдное общество отнюдь не прельщало. Дабы не показаться невежливым, нужно было найти в бурлящей в просторном холле толпе нескольких человек и попрощаться. Лавируя между людьми и чувствуя, как нарастает раздражение и трусливое желание просто сбежать, никого не предупреждая, я вдруг заметил изящную элегантную женщину. Именно так: заметил. Оценил чисто по-мужски. И только через несколько мгновений узнал. И тут же засомневался. Нет, это никак не может быть она, наверняка я ошибся, обознался, что и неудивительно, ведь я видел ее всего один раз на протяжении нескольких минут и особо не разглядывал…

Женщина повернула голову, ища кого-то глазами, наткнулась взглядом на меня, улыбнулась и приветственно помахала рукой. Значит, я не обознался. Но как? Почему?

Да, это была она, Элла, жена Назара Захаровича Бычкова. Дорогой васильково-синий костюм, на груди, на широкой ленточке, висит бедж с именем латиницей и кириллицей: «Элеонора Лозинцева».

– Вы имеете отношение к переводчикам? – спросил я, подойдя к ней.

Да, знаю: хорошими манерами я не отличаюсь. И вообще, я несносный человек, мне об этом рано или поздно заявляли почти все мужчины и все без исключения женщины, с которыми приходилось общаться.

– Я и сама переводчик, – улыбнулась она. – Назар вам не сказал?

– Нет. Он сказал только, что вы рисуете акриловыми красками. А основная ваша работа состоит в том, чтобы быть его женой.

– Только в свободное время, – рассмеялась Элла. – Узнаю Назара! Это вполне в его стиле. Впрочем, если женщина в шестьдесят лет вступает в третий брак, то у мужчины появляются все основания считать, что несчастная всю жизнь искала и ждала именно его, и теперь он – главное в ее жизни.

– А это не так?

– Смотря что именно. Третий брак – правда. У меня за спиной два развода. Но Назара я не искала и не ждала, я просто знала, что он есть. И не могла забыть.

В это легко было поверить, я ведь тоже не мог забыть свою скрипачку и всех женщин, а их было отнюдь не мало в моей жизни, сравнивал с ней. Сравнение всегда оказывалось в ее пользу…

– Вы идете на банкет? – спросила она.

– Нет, как раз ищу кое-кого, чтобы попрощаться и предупредить, что меня не будет.

Элла понимающе кивнула.

– Я вот тоже размышляю… Жаль тратить время на застолье. Со всеми, кто мне нужен, я уже встретилась и пообщалась. Пожалуй, поеду. Если хотите, могу вас подвезти.

Вообще-то еще пять минут назад я намеревался пройтись пешком, прогуляться, благо дождя сегодня не было, над Москвой висел тихий серенький день, безветренный, унылый, но спокойный.

– Спасибо, с удовольствием приму ваше предложение, – ответил я в полном соответствии с собственным несносным характером и готовностью принимать странные, глупые решения.

Через 15 минут мы встретились на забитой автомобилями парковке и уселись в маленькую белую машинку, «Ниссан Джук». Выходит, мне не показалось, что слова Бычкова были произнесены с какой-то не такой интонацией, когда накануне он рассуждал о способности переводчиков часами разговаривать без устали. Его жена – моя коллега, но по каким-то причинам полковник счел нужным об этом умолчать. А может быть, и не было никаких причин? Может быть, просто особенности характера?

– И все-таки мне непонятно, – сказал я, – когда вчера нас с вами знакомили, разве не естественно было бы сказать, что вы тоже переводчик?

– Естественно, – кивнула она, не отрывая глаз от идущей впереди машины, – для большинства людей. Но не для Назара. Он никогда не скажет лишнего, такого, что не имеет непосредственного отношения к обсуждаемому делу. К вашей проблеме моя профессия отношения не имела, поэтому он промолчал. У него это называется «не перегружать информационное пространство».

– Значит, вы знаете, какая у меня проблема?

– Конечно. Назар рассказал еще вчера, когда вернулся. Вас это беспокоит? Он не должен был мне ничего говорить?

– Нет-нет, все в порядке, – заверил я ее, – здесь нет никаких секретов. Даже наоборот, хорошо, что вы уже все знаете, это избавляет меня от необходимости еще раз долго и нудно рассказывать.

– Да, – снова кивнула она, – Назар предупредил, что вы не большой охотник до болтовни. И еще он сказал, что к вам можно обращаться по имени. Мне тоже можно?

– Ну разумеется!

– Так вот, Дик… – она помолчала. – Назар очень заинтересовался вашим проектом. Не могу объяснить почему, но вижу, что ваши вчерашние разговоры разбередили какую-то старую рану. Что-то из того времени не дает ему покоя. Не отталкивайте его, пожалуйста. Если вам будет нужна любая помощь – позвоните ему, он будет рад. Искренне рад.

И неожиданно для самого себя я испытал облегчение. Бычков мне очень понравился, но я все-таки был убежден, что и помощь он предлагал, и визитку свою оставил исключительно из вежливости, и искренне сожалел, что не произвел на него хорошего впечатления.

Элла довезла меня до нотариальной конторы, где была назначена встреча с Андреем Сорокопятом для составления доверенности.

– Отчаянный вы человек, – заметила жена Бычкова на прощание. – Собираетесь доверить совершенно незнакомому человеку открыть от вашего имени фирму и все организовать… Я бы не решилась. У вашего юриста хотя бы рекомендации есть? За него кто-нибудь поручился?

– Рекомендации есть, очень хорошие, и поручители солидные. Но в целом вы, конечно, правы, – я усмехнулся, – в приличном обществе таких, как я, именуют большими оригиналами, а в неприличных – полными идиотами. Но я смирился и привык, а с годами стал находить в этом обстоятельстве особую прелесть. Когда тебя считают идиотом, от тебя ничего не требуют и не ждут. Согласитесь, это весьма удобно.

Элла рассмеялась и протянула мне руку на прощание. Наверное, следовало бы руку даме поцеловать, но я ее крепко пожал. Отвык я от хороших манер, а может быть, и не обладал ими никогда.

* * *

Если бы меня спросили, чьи черты в моем характере проявлены наиболее выразительно, я бы ответил, что я – истинный Уайли. И даже Уайли-Уайли, ибо, как я уже говорил, Джонатан и его зять носили одну и ту же фамилию вовсе не по причине кровного родства, а по прихоти моего прапрадеда. Так же, как и Джонатан, я обладал скверным характером, совершал необъяснимые поступки и принимал нелогичные и не самые удачные решения. Так же, как Эмилия, любимая жена Джонатана, я страдал мигренью. Так же, как и Фрэнк Уайли, «назначенный» быть мужем Грейс, я любил одиночество и умел без особого труда терпеть неудобные обстоятельства и мириться с ними. Так же, как прабабушка Грейс, я был одержим тем, чем занимался, и готов был совершенствоваться в своем деле до бесконечности.

Моим прямым предком суждено было стать младшему сыну Грейс и Фрэнка, родившемуся в 1868 году. Кстати, эксцентричность Джонатана забавным образом проявилась и в выборе имени ребенка: в английской традиции именем отца обычно называли старшего сына, а не младшего. В семье Уайли поступили иначе: старшему мальчику дали имя Эндрю, а вот младшего по настоянию Джонатана назвали как раз Фрэнком. Средний ребенок, девочка, рожденная моей прабабкой не от мужа, а от Купера, носила имя Марджори.

Благодаря тому, что Джонатан ухитрился испортить отношения не только со всей родней, но и со всем «обществом» города, на чудачества в семье Уайли со временем перестали обращать внимание, как, впрочем, и на саму семью в целом. Грейс с утра до ночи пропадала в клинике, где могла заниматься научными изысканиями рядом со своим обожаемым Купером, ее муж, тихий философ, любивший книги и не любивший светскую жизнь, целыми днями просиживал в своем кабинете над толстыми томами, что-то без конца записывал в тетради, порой выходя из дома и неспешно прогуливаясь по улицам, при этом он настолько погружался в размышления, что не замечал знакомых и не отвечал на приветствия. Приемов супруги Уайли не устраивали, визитов не делали, клубы не посещали, в благотворительных балах не участвовали, одним словом, как сказали бы в нынешнее время, они «выпали из обоймы».

В 1865 году монах Грегор Иоганн Мендель обнародовал перед Обществом естествоиспытателей результаты своих опытов с растительными гибридами, фактически положив начало генетике, хотя в тот момент этого никто не понял и не оценил. Спустя четыре года вышла монография Фрэнсиса Гальтона «Наследственный гений». Новое понимание законов наследственности взбудоражило ум Джонатана Уайли, одержимого желанием разобраться в природе мигрени и найти лекарство от этого недуга. Его интерес был горячо поддержан не только Купером, но, совершенно неожиданно, и зятем, Фрэнком Уайли. Какие особенности характера и физического здоровья передаются по наследству, а какие определяются воспитанием и условиями жизни? Для того чтобы судить об этом, нужно вести тщательное наблюдение за несколькими поколениями, а затем обобщить накопленные знания.

Жаркие споры и увлеченные обсуждения велись несколько недель, после чего Джонатан огласил свой вердикт: весь имеющийся в его распоряжении капитал он делит на две части. Одна часть предназначена для поддержания жизни семьи и научных исследований Купера, другая же часть становится основой для долгосрочного проекта, рассчитанного на 150 лет. Ведение и юридическое обеспечение проекта поручается адвокатской конторе «Берлингтон и сын», в случае же, если контора прекратит свое существование, проект передается адвокатской фирме из «первой четверки лучших в США». По окончании проекта, в 2020 году, должно быть написано добросовестное научное исследование по результатам полуторавековых наблюдений. Автором исследования может явиться кто угодно, гражданин любой страны, любого пола, возраста и социального статуса. Более того, число авторов и, соответственно, число итоговых исследований не ограничено: каждый человек может иметь право на попытку. В любом случае научный уровень и научная добросовестность работы должны быть оценены экспертной комиссией, состоящей из ученых-специалистов. Если будет представлено несколько работ, комиссия выберет лучшую. Если же работа окажется всего одна, комиссия все равно подвергнет ее оценке и имеет право отказать соискателю в выплате вознаграждения, если сочтет уровень недостаточно высоким. В этом случае прием работ будет вестись до тех пор, пока комиссия не признает какой-либо труд действительно достойным.

Джонатан в тот момент не сомневался, что все его потомки будут вести требуемые записи, в которых скрупулезно и дотошно отразят события своей жизни, опишут чувства, эмоции и даже сны, обоснуют принимаемые решения, проанализируют состояние здоровья. Непрерывность наблюдения из месяца в месяц и из поколения в поколение стала тем стержнем, на который нанизывались все прочие условия проекта, в том числе и финансовые. Тот, кто добросовестно и постоянно ведет записи, получает ежегодное вознаграждение, довольно существенное. Если записи в течение длительного времени не ведутся, право на вознаграждение утрачивается навсегда. Исключением могут быть только случаи, когда перерыв в наблюдениях вызван уважительными причинами, но и в этом случае «Берлингтон и сын» должны быть предварительно поставлены в известность о том, что в положенное время ежемесячный отчет представлен не будет, но пропущенный период непременно будет подробнейшим образом отражен в следующем отчете. При отсутствии подобного предуведомления выплаты прекращаются.

На контору Берлингтона и ее будущих правопреемников налагалась также обязанность по приисканию финансовых инструментов, позволяющих не только сохранять, но и приумножать выделенные на проект средства с тем, чтобы итоговая выплата через 150 лет стала достаточно внушительной и при этом не утрачивалась возможность поддерживать сам проект, то есть обеспечивать документооборот, финансовый контроль и регулярно выплачивать вознаграждение тем, кто ведет записи.

Мой прапрадед был уверен, что предусмотрел всё. Документ, в котором он расписывал свою затею, оказался огромным и наполненным множеством мелких подробностей и уточнений. Берлингтон давно уже перестал чему бы то ни было удивляться, когда на пороге его кабинета возникала фигура Джонатана Уайли: он просто выслушивал богатого чудаковатого клиента и делал так, как тот хотел.

Надо признать, что в первые несколько лет у Джонатана не возникло никаких оснований для сомнений в своей правоте. Фрэнк с энтузиазмом принялся за дело, совершенно забросив свои философские труды и полностью погрузившись в наблюдения за детьми. О том, что Марджори не его дочь, он, разумеется, знал, но счел, что это более чем умеренная плата за возможность вести спокойный уединенный и достаточно роскошный образ жизни в просторном и красиво обставленном удобном доме. Кроме того, девочка в глазах Фрэнка вообще имела малую ценность, зато оба сына – несомненно его дети, его гордость, наследники, похожие и на самого Фрэнка, и друг на друга. Джонатан же, не страдавший излишней деликатностью, заявил напрямую:

– Очень хорошо, что Грейс родила одного ребенка от Купера и двоих от Фрэнка. Это даст возможность проследить, как проявится наследственность Уайли в сочетании с наследственностью разных отцов, но в условиях одинакового воспитания.

Такая циничная откровенность покоробила и Фрэнка, и Купера, и саму Грейс, но все промолчали, сделав вид, что ничего особенного не случилось. Все зависели от старого Джонатана, все жили на его деньги и плясали под его дудку. Без денег Джонатана придется закрыть клинику Купера, и Грейс не сможет проводить с ним дни напролет. Без денег Джонатана не на что будет растить детей, а Фрэнку придется искать работу учителя или репортера вместо того, чтобы наслаждаться теплым уютным домом с немногочисленной, но вышколенной прислугой.

Бестактный цинизм моего прапрадеда простирался так далеко, что себя самого, а также дочь, зятя и Купера он стал называть «производителями».

– Каждый производитель должен написать подробнейшее изложение своей жизни, а также все, что он знает о своих предках. Это станет первоначальной базой для исследования, – говорил он.

И начал с себя. Всё, что мне известно о Джонатане, я вычитал в его жизнеописании и в последующих дневниках, которые правильнее было бы именовать ежемесячниками. Джонатан подавал пример всем остальным, старательно ведя записи и строго в установленные дни передавая их в контору «Берлингтон и сын».

Все шло как по маслу. После смерти Джонатана в 1877 году проект продолжал развиваться благодаря неослабевающим усилиям Грейс, ее мужа и ее любовника. Жизнь менялась не так быстро, и технический прогресс хотя и казался стремительным, но на самом деле, если сравнивать с концом ХХ века и началом ХХI, полз черепашьим шагом. Ничто не предвещало, как говорится…

Перелом наступил в середине 1880-х, когда дети Грейс один за другим начали выпархивать из родительского гнезда.

Первой из дома ушла Марджори, по уши влюбившись в Оливера Линтона, нищего журналиста, сочувствовавшего идеям социализма. Ежегодное пособие, высылаемое Берлингтоном, оказалось для молодой семьи единственным способом выжить, ибо полученное приданое прожили даже раньше, чем родился первый ребенок. Старший сын, Эндрю, с детства проявлял склонность к профессии актера, но честно пытался, под давлением Фрэнка-старшего и Грейс, получить «приличное» образование, однако не преуспел, какое-то время болтался без дела, а потом просто сбежал, оставив прощальную записку и пообещав непременно дать знать о себе. Записка была показана в конторе «Берлингтон и сын» с обещанием непременно представить отчет за пропущенный период. Письмо от беглеца пришло только через год: Эндрю сообщал, что поступил в труппу где-то на Юге. Никто в семье Уайли не сомневался, что труппа какая-нибудь третьеразрядная. Старшему сыну немедленно был направлен ответ, в котором говорилось примерно следующее (самого письма я не видел, цитирую по записям Грейс): «Ты можешь жить как хочешь и где хочешь, на все твоя воля, но каждый месяц ты должен присылать отчет. И не забудь подробнейшим образом изложить все события последнего года. Помни, что интересы науки выше твоих личных амбиций». Вероятно, Эндрю был сильно задет, потому что второе письмо, оно же и последнее, пришло довольно быстро. Оно оказалось приложено к очередному отчету Фрэнка-старшего, поэтому я имел возможность с ним ознакомиться. «Я всегда чувствовал, – писал Эндрю, – что мы с братом и сестрой являемся лишь инструментом для набивания ненасытной утробы ваших чудовищных устремлений, не имеющих ничего общего с настоящей наукой. Я не желаю класть свою жизнь и свое личное счастье на этот ложный, гнилой алтарь. Занимайтесь своей алхимией без меня. Мардж слишком дорожит своим бездарным писакой, чтобы отказаться от денег, которые получает от Берлингтона. Надеюсь, Фрэнки окажется умнее и тоже откажется подпитывать ваши никчемные амбиции, которые если и есть, то как раз у вас, а вовсе не у меня. Я просто хочу жить свободно. Можете сказать Берлингтону, что в его деньгах я не нуждаюсь и от меня он не получит больше ни слова».