Неживая вода

Марина Сычева

Неживая вода

Там, под толщей льда, спящее озеро тяжело вздыхает, похрустывает суставами, играет затекшими мышцами.

Обнаженной спиной нгуо жмется к исполинскому ледяному телу.

Холод обжигает. Не так, как ядовитая жижа, пометившая нгуо красным подтеком, – вдоль ягодицы по внутренней стороне бедра.

Эта боль – морозные иголочки вонзаются в кожу – понятная. В ней нет примеси безумия. Ледяной ожог дарит желанное ощущение: нгуо становится словно плотнее. Телеснее.

Ветер бросает в лицо едкий, назойливый дух города. Вон он: россыпь огней на горизонте, пышущий паром частокол свечек-труб. Нгуо досадливо морщится, поворачивается к ветру и городу спиной. Пальцы сами тянутся к шрамам на ледяном теле озера – нежно обвести каждую трещинку, повторить таинственный узор. Недра отзываются довольным гулом и треском. Нгуо улыбается.

Спи, озеро. Весенняя ночь коротка. Солнце – капризное дитя: едва скроется, и снова хитро лучит прищуренный глаз из-за горизонта. И все же – ночь. До долгого дня еще есть время. Впрочем, и он разбудит тебя не сразу – под расползающейся тканью льда так сладко досматривать последние сны.

***

Люди – нечастые гости на озере. Особенно сейчас, когда лед еще не вскрылся, лишь подтаял по краям. Едва уловимый запах дыма с берега подзуживает оставить родные воды, взглянуть на чужака хоть одним глазком.

«Моя задача – хранить озеро. Я просто проверю, не пакостит ли этот, пришлый, у воды», – обещает себе нгуо, соскальзывая с облюбованной льдины.

Нагое тело привычно окутывают холодные волны. Нгуо плывет. Это не обязательно: она и есть озеро, а значит, может возникнуть в любой его точке мгновенно. Но движение дарит время унять любопытство.

Порывистый ветер с берега бьет в лицо и грудь, взметывает вверх отяжелевшие от воды волосы. Волны цепляются за лодыжки, зовут: останься в озерном лоне.

«Не тревожься, далеко не уйду», – обещает нгуо, ступая на едва успевшую пригреться в солнечных лучах землю. Сворачивает в сторону низкорослого ольховника.

Под яростным напором ветра тонкий дымок стелется по земле. Нгуо держится с подветренной стороны. Так делают звери, желая скрыть запах. И люди с ружьями. Предосторожность: от нгуо вряд ли пахнет чем-то, кроме воды. Но нарушать извечные законы природы не стоит. Сейчас она охотник и двигаться должна как охотник.

Даже под защитой вросшего в землю валуна языки пламени пригибаются, жадно лижут сложенный в кучку сушняк.

Взгляд нгуо цепляется за яркое пятно – до невозможности рыжая, нелепо торчащая вверх лохматой кисточкой шапка. По спине чужака змеится светлый хвостик. И все же это мужчина, длинные волосы нгуо не обманут.

Не рыбак, снастей не видно. Местные промысловики у нгуо наперечет. По звуку мотора узнает на подходе. А этот и прибыл-то по суше: выше по берегу, на вязкой колее весенней дороги, стоит машина.

Нгуо рассматривает лицо пришельца. Нос с горбинкой. Острый, заросший золотистой щетиной подбородок. Под светлыми бровями плещутся две голубые лужицы глаз – талая вода под ярким весенним солнцем. И смотрит не в себя – на озеро. Словно видит в нем то, что не каждому дано заметить. Нгуо оборачивается: волны мерно ложатся на берег, ничего необычного.

Что ты забыл здесь, чужак? Или – что нашел?

Нгуо задумчиво запускает пальцы в волосы, сплетает их в косу. И – решается. Когда она выходит из зарослей, тело надежно укутано в привычную людям оболочку – штаны и куртку. Разве что цвет не темно-зеленый, какой обычно выбирают рыбаки, а бежевый, с черно-красной каймой по рукавам и полам. Толстая подошва сапог, разрывающая связь с землей, раздражает. Нгуо оскальзывается на влажных камнях и вскидывает руку в приветственном жесте:

– Пустишь погреться у костра?

Вздрогнув, чужак оборачивается.

– Надо же, еще один беглец от ограничений. Беглянка! – Удивление в лужицах глаз сменяется хитроватым прищуром, затем теплом, словно солнечные блики ложатся на голубоватую гладь. – Не сказал бы, что костерок реально греет, но я рад компании.

– Так можно? – переспрашивает нгуо, не поняв, о каких ограничениях речь.

– Садись, – чужак сдвигается, освобождая место рядом с собой. – Влад.

Нгуо недоуменно смотрит на протянутую руку. Пустую. Чужак явно чего-то ждет от нее, но у нгуо нечем отплатить за место у костра.

– А, прости. Все время забываю про дурацкие предосторожности. – Рука скрывается в глубине куртки. Карман – вспоминается чуждое слово. Нгуо кивает, надеясь, что чужак не заметит ее растерянности. Но он продолжает смотреть на нее вопросительно.

Желание сбежать поселяется под ребрами. Не просто сбежать – исчезнуть. Раствориться в воздухе прямо сейчас, у него на глазах. Чужак ведь ничего не просил, а глядит так, словно она ему что-то пообещала. Нгуо перебирает в голове каждое сказанное слово… Имя! Люди имеют привычку обмениваться именами при встрече. Чужак свое назвал – Влад.

– Я, – она запинается, стараясь вспомнить хоть одно из тех, что подслушала у рыбаков. – Санька.

Санькой звали забавного парня с лодки по имени Зоркая, сети которого вечно оказывались спутанными. За небрежность хмурый Михалыч осыпал Саньку затрещинами и злыми словами. Хотя сети-то путал вовсе не он. Нгуо смеется, вспомнив летние шалости.

– Саша, значит? – Влад улыбается и хлопает по грубой ткани, прикрывающей камень. – Садись, Саша.

Нгуо хочет поправить – Санька, но вдруг понимает: Саша звучит куда лучше. Са-ша-а – шорох волн о прибрежные камни. Пусть будет так.

– Паек свой я уже того, приговорил, – Влад кивает на пустую жестянку с размазанным по стенкам белесым жиром, – а чай есть, – суетится, выуживает из котомки продолговатый сосуд, уверенно сворачивает ему блестящую голову. Крышка становится плошкой под исходящий терпким паром напиток. Влад поправляет съехавшую на глаза шапку – яркая ткань завораживает нгуо снова – и протягивает ей чай. – Без сахара, правда. Но пара долек шоколадки осталась.

Нгуо принимает угощение. Медлит: пробовать ли? Пахнет безопасно.

Влад подбадривает утомившийся костерок длинной веткой, скармливает ему остатки сушняка. Нгуо помочь нечем: огонь ей не брат, поэтому она просто смотрит на ворох искорок, пляшущих в воздухе. Делает осторожный глоток – вкусно. Влад продолжает говорить, словно ему важно выместить из себя накопившиеся внутри слова. Нгуо нравится, как в его лице проступают эмоции, она позволяет бурному течению чужой речи захватить себя:

– …достало в четырех стенах сидеть. Как в западне. Ну я и прыг на коня, – мотнул головой в сторону машины, – двинул сюда, пока дорога окончательно не раскисла.

Поток вдруг сбивается, плещет внезапным вопросом:

– А ты, Саша, как здесь? Машин, кроме моей, давно не было.

Вспомнив, что Саша – это она, нгуо давится чаем. Но вопрос оказывается несложным.

– Дальше по берегу – зимовье. Крепкий такой домик. Там живу, – и, подумав, добавляет. – С отцом. Еще по снегу приехали.

– А хороша идея! Интересно, многие ли вот так ушли… Не заразишься же, кукуя в зимовье. Если б не работа… Производство-то никто не останавливал, – Влад вздыхает чему-то своему, потом снова обращается к нгуо. – А учеба? Или ты не студентка?

Нгуо пожимает плечами. Подсмотренный у людей жест работает: Влад понимающе хмыкает, задумчиво отворачивается к огню.

Как же хочется… Руки сами тянутся к безумно полыхающей на солнце ткани и мохнатому пучку на макушке. Обменять не на что… Просто стащить?

– Я вообще в Талнахе живу. У нас на ограничения сквозь пальцы смотрят. Мелкие лавочки по-тихому работают. Не то что в центре. А ты откуда? – Нгуо ловит мохнатый пучок ровно в тот миг, когда Влад поднимает на нее взгляд. – Эй!

Нгуо подскакивает, в два прыжка оказывается по другую сторону костра и ошалело смотрит на яркую шапку в руках. Полыхает, а не жжется… Вот только что теперь делать? Бежать, раз похитила? Вернуть? А если вернешь, можно ли остаться у костра?