Украина и политика Антанты. Записки еврея и гражданина

скачать книгу бесплатно


Глава 4. Начало второй революции. Июньские съезды. Федерация и национальный вопрос. Роковое наступление

Еще за год до революции 1917 года в Петербурге организовался кружок убежденных сторонников федерации, как необходимой формы государственного устройства России. Из киевлян в этом кружке участвовали покойный И. В. Лучицкий, М. А. Славинский (ныне украинский посол в Чехословакии), Д. П. Рузский и я. Засим у нас возникло решение основать всероссийскую радикально-демократическую партию с определенным лозунгом о необходимости переустройства России на федеративных началах. К нам присоединились К. А. Мациевич (ныне украинский посол в Бухаресте), В. Э. Брунст (товарищ министра земледелия в гетманский период) и др. Но когда уже был составлен проект программы, у меня обнаружились расхождения с большинством кружка, в первую очередь по вопросам внешней политики. И я вышел из комитета, организующего радикально-демократическую партию.

Началась революция. События разворачивались с необычайной быстротой. Меня потянуло на родину, в Киев, куда я и поехал в мае 1917 года со специальным заданием – попытаться объединить на лозунге федерации тех, кто примыкал в свое время по своим убеждениям к трудовикам и народным социалистам. Мне удалось, при помощи моих друзей и единомышленников, заложить в Киеве фундамент для образования отдела Народно-социалистической партии. Однако для широкого распространения Народно-социалистической партии или трудовой группы ни Киев, ни Украина не предоставляли больших возможностей, ввиду общегосударственного характера этих партий и ввиду распространенности в то время на Украине национальных украинских, еврейских и польских партий. Помимо того, программа Народно-социалистической партии была недостаточно «левой» для возбужденного состояния умов в тот период времени. Наш первый киевский митинг (май 1917 года) вышел поэтому достаточно бесцветным, ввиду спокойного и делового тона докладов. Собравшаяся публика, особенно молодежь, явно скучала, слушая наши добросовестные разъяснения о том, что заключают в себе понятия о федерации и автономии. Одно же упоминание при изложении земельной программы о необходимости некоторого вознаграждения помещиков прожиточным минимумом, хотя бы на короткое время, вызывало ропот и негодование.

Меня лично такой результат митинга смущал меньше, чем моих товарищей. Не впервые приходилось идти против течения, в незначительном меньшинстве, и не в последний раз…

По возвращении в Петербург я был привлечен организационным комитетом к работе по созыву всероссийского съезда Народно-социалистической партии. К этому времени относятся мои частые встречи с В. А. Мякотиным и А. В. Пешехоновым, светлые образы которых никогда не потускнеют в моей памяти, несмотря на все последовавшие позже и могущие еще последовать расхождения с ними во взглядах и тактике.

Комитет возложил на меня выступить на съезде с докладом о государственном устройстве России на федеративных началах. Параллельный доклад о национальном вопросе был поручен А. Саликовскому. Тезисы моего доклада были утверждены съездом и положены в основание новой программы партии. На основе этих же тезисов тогда же состоялось и слияние Народно-социалистической партии с трудовой группою в одну «Трудовую народно-социалистическую партию».

История этого слияния и весь ход предварительных переговоров между съездами партий заключает в себе очень много весьма поучительного для оценки того момента и выявляет некоторые характерные особенности интеллигенции, воспитавшейся в специфических условиях российской действительности, с ее теоретически-идейным максимализмом и полным игнорированием условий реальной жизни.

Не надо забывать, что в июне 1917 года Германия и Австро-Венгрия представлялись еще весьма мощными военными государствами. Никто не мог еще тогда с точностью предвидеть, в какую сторону нарушится в результате войны «равновесие» великих европейских держав и какие изменения постигнут старую карту Европы.

В свою очередь, и Российское государство еще представляло собою в то время нечто целое, его развал и распадение, ставшие неизбежными после июньского наступления, еще не являлись тогда предопределенными. При таких условиях было ясно, что отделение от России той или иной значительной части государственного целого может обеспечить полную победу центральных держав и аннексию ими как отделившейся части, так и других частей, по их выбору.

Невзирая на такое положение вещей, докладчики на съезде трудовиков (Шаскольский, Булат) и поддерживавшие их тезисы Водовозов и др. настаивали на признании за всеми национальностями, населяющими Российское государство, права на самоопределение вплоть до отделения от России (точнее – от Великороссии). Значительное большинство съезда трудовиков склонялось к принятию такой формулы.

Приблизительно в то же время собрался в Москве всероссийский съезд партии социалистов-революционеров, где тождественная формула была принята подавляющим большинством. Наконец немногими днями позже съезд Советов принял точно такую же резолюцию и предъявил к Временному правительству требование, чтобы оно официально провозгласило право всех народов на самоопределение вплоть до отделения…

Наоборот, народные социалисты, в полном согласии с моим докладом и с докладом А. Ф. Саликовского, единодушно отвергали такого рода максимализм в разрешении национального вопроса. Столь же единодушно были приняты тезисы о переустройстве Российского государства на федеративных началах. К сожалению, у меня не имеется под рукою ни протокола съезда, ни резолюций. Но я отчетливо помню, что в мотивах изготовленной мною и принятой съездом резолюции было указано на параллельную необходимость децентрализации управления и самого широкого удовлетворения стремлений народов к национальной автономии.

Съезды трудовой группы и Народно-социалистической партии заседали в соседних домах и одновременно. С самого начала это было так устроено для возможности контакта и переговоров между съездами, с целью намечавшегося слияния обеих партий. Земельная программа и права национальностей являлись кардинальными вопросами. По первому из этих вопросов соглашение между съездами было достигнуто без особенных затруднений. Зато по вопросу о государственном устройстве России в связи с правами национальностей пришлось преодолеть немало трений и препятствий. Трудовики твердо стояли на своем и требовали от нас принятия формулы о правах народов на полное отделение…

Наконец решено было избрать согласительную комиссию из представителей обоих съездов в лице докладчиков и специально избранных лиц. Особенную неуступчивость, помнится, проявил в комиссии В. В. Водовозов. На все указания Мякотина о том, что формулой трудовиков немедленно же воспользуется Финляндия, Водовозов ответил столь же решительно, как и неубедительно: «Финский народ этого не сделает, ибо финляндцы не так глупы и не так подлы (sic!), чтобы отделиться от России».

И возникал сам собою вопрос, для чего же Водовозов и его единомышленники так ломают копья за свою формулу, раз они уверены, что даже финляндцы ею не воспользуются.

Все же настроение у народных социалистов было более единодушное в этом спорном вопросе, нежели у съезда трудовиков. Последние пошли наконец на уступки. Состоялось компромиссное соглашение о том, что каждой народности должно быть предоставлено право созыва своего отдельного национального учредительного собрания, но что окончательное решение вопроса о государственном устройстве России все же будет принадлежать Всероссийскому учредительному собранию, как второй и последней инстанции.

И не является ли знаменательным, что будущие «сепаратисты», Саликовский и я, были в то время противниками формулы о праве на отделение, тогда как российские эсеры, большинство трудовиков и съезды Советов отстаивали эту формулу?

Но когда жизнь привела к тому, что народности стали осуществлять свое право на отделение, ибо Россия, как государство, фактически развалилась, те же российские социалисты-революционеры и трудовики, и те самые элементы, которые заседали в съезде Советов, не только отказались от своей точки зрения, но повели самую решительную борьбу с этими стремлениями национальностей к отмежеванию себя от общего хаоса и анархии, водворению хотя бы в своих пределах государственного порядка и созданию своей самостоятельной государственной жизни.

Так разошлась сущая подоплека, подлинная натура этих людей с теми громкими обещаниями и лозунгами, которые они вполне искренно в свое время провозгласили. И в этом расхождении сущего с теориями должного есть много интересного для того, кто займется впоследствии обстоятельным изучением психологии российской интеллигенции того времени.

Слияние партий состоялось. В те же июньские дни состоялось решение Временного правительства начать наступление. Помню как сегодня, с каким энтузиазмом встретили на нашем съезде это решение. У меня, наоборот, было мрачное предчувствие, граничащее с уверенностью, что наступление это окажется роковым для России и ввергнет ее в полосу бесконечных бедствий и полного развала. Однако выступить на съезде с каким-либо соответствующим предостерегающим заявлением по этому вопросу я не счел для себя возможным. Во-первых, для меня было очевидно, что мой одинокий слабый голос потонет в общем воинственном настроении съезда, во-вторых, ведь решение правительства все равно уже было фактом свершившимся.

Наступление привело Россию к Тарнополю, Риге и торжеству большевизма. С каждым днем росла анархия и углублялся развал России. Все надежды сконцентрировались на Учредительном собрании, и в подготовительных к нему работах прошли все лето и осень 1917 года.

Глава 5. Выборы в Учредительное собрание. Рост украинского национального самосознания. Разгон Учредительного собрания

У комиссии по выборам в Учредительное собрание не было, конечно, никаких сомнений в том, что выборы должны быть всеобщими, равными, прямыми и тайными. Главный спор, наибольшие сомнения вызывал вопрос о пропорциональной системе выборов.

Насколько мне не изменяет память, среди меньшинства, высказавшегося против пропорциональных выборов, были Мякотин, Водовозов и Брамсон, все три – представители Трудовой народно-социалистической партии. И как это часто бывает в эпоху революционного подъема, правда была на стороне меньшинства! Зато решение большинства удовлетворило все те бесчисленные небольшие группы и подразделения, на которые разгородилась в то время российская общественность. Каждые 50 или 100 избирателей (точной цифры не помню) могли выставить свой собственный список.

Избирательными округами являлись большие города и целые губернии.

В украинских губерниях с их пестрым разноплеменным населением такого рода система выборов, по моим наблюдениям, привела к весьма плачевным результатам. Можно себе представить, в каком недоумении были крестьяне, и в особенности деревенские бабы, когда в один прекрасный день им было вручено от 10 до 15 списков кандидатов… В каждом списке стояло от 10 до 20 (смотря по губернии) имен, в своем подавляющем большинстве деревенским избирателям совершенно неизвестных.

Но изумление деревни достигало наибольшего предела, когда они доходили до польского списка (на польском языке) и до нескольких еврейских списков (на еврейском языке). Крестьяне никак не могли понять, почему партия «Пойалей-Цион» или Еврейский национальный блок рекомендует им голосовать за своих кандидатов…

Хозяевами выборов в деревне оказались, конечно, социалисты-революционеры. В городах с преобладающим еврейским населением господами положения были сионисты. В первом случае сказалось тяготение крестьян к максимализму в решении земельного вопроса. Кроме того, партия эсеров имела свою справедливо заслуженную старую репутацию в деревне и пользовалась ее огромным доверием.

Во втором случае сказался национальный максимализм настроений еврейства, которое желало иметь «своих собственных депутатов», не связанных ни с какой общегосударственной партией.

В октябре и ноябре я предпринял по поручению Центрального комитета Трудовой народно-социалистической партии объезд Черниговской губернии, по которой партия выставила мою кандидатуру. Несмотря на расстройство железнодорожного сообщения, мне удалось побывать в 14 (из общего числа 15) уездах Черниговской губернии. Ездил я на паровозах, тендерах, в коридорах вагонов, в теплушках. Мои выступления в городах и деревнях, лекции и беседы в синагогах, театрах и на площадях со всеми слоями и классами населения дали мне большой материал для суждения о стремлениях и настроениях населения этой губернии.

Солдаты, возвращавшиеся в то время самовольно в огромном количестве с фронта, уже называли себя большевиками. Когда я спрашивал их, что такое большевизм, всегда получал один и тот же стереотипный ответ: «Это значит больше не воевать». Керенского все солдаты поносили самыми бранными словами, причем утверждали, что он «и все 12 министров» – жиды…

От Ленина и Троцкого они были в восторге. Когда я пытался убедить их в том, что «все 12 министров» и Керенский – не евреи, мне не верили, а иногда говорили, что я сам – жид, а потому за жидов и заступаюсь. Когда же я однажды попробовал противопоставить Троцкого Керенскому и указал, что как раз Троцкий – лицо еврейского происхождения, то ответ последовал такой: «Ну, что же, может, Троцкий и еврей, да он за мир, значит, наш».

Ко всему этому мои собеседники иногда добавляли: «А если Ленин и Троцкий нам изменят и погонят нас воевать, то мы и их повесим»…

Все же это было еще то время, когда с большевиками можно было даже вступать в споры и пререкания. На моих лекциях я успевал даже, путем угроз прекращением лекции, добиваться тишины; солдаты переставали лузкать семечки и переговариваться между собою.

Крестьяне охотно являлись на мои лекции. В Ново-Быкове собрался на большой площади митинг в количестве не менее трех тысяч человек, в подавляющем большинстве крестьян. Как раз перед митингом было освящение нового здания школы, на котором я, по просьбе священника, произнес речь.

На площади, где был назначен митинг, для меня был приготовлен вместо кафедры стол, с которого я и говорил. Пока я разъяснял значение таких чуждых деревне понятий, как федерация, автономия и т. д., крестьяне явно скучали. Но стоило мне только заговорить о земельном вопросе, как крестьяне оживились. Вначале, пока я излагал общую часть земельной программы моей партии, раздавались возгласы одобрения и полного удовлетворения. Но когда дошло дело до пункта о вознаграждении помещиков в минимальных пределах (по формуле Пешехонова), послышался ропот неудовольствия. То же самое повторялось при всех дальнейших моих выступлениях перед крестьянством.

В синагогах меня всегда очень тепло встречали. Но это объяснялось лишь тем, что еврейское население знало меня по моим выступлениям в погромных процессах, деле Бейлиса и т. д.

Каждый подросток, каждый гимназист легко мог сразить все мои аргументы одним указанием на то, что моя кандидатура фигурирует не в еврейском национальном списке, а в списке общероссийской политической партии. Старшее еврейское поколение пыталось поддерживать меня, но оно было бессильно.