скачать книгу бесплатно
Азбука семейной жизни
Маргарита Макарова
Детектив с элементами черного юмора. Действие разворачивается среди участников реалити-шоу. Без видимых причин и мотивов будущие звезды шоу-бизнеса умирают один за другим. Обложка автора.
Маргарита Макарова
Азбука семейной жизни
Глава 1. Смерть в джакузи
– Почему? Ну, объясни мне, почему?
Настя стояла посреди тон-студии, – маленькой комнатенки, разделенной пополам стеклянной перегородкой – именно здесь участники «Звездного зазеркалья» записывали свои воскресные выступления. Слезы сами лились у нее из глаз. И это были не глицериновые слезы, которые так часто используют на сцене, а самые настоящие, соленые и горячие. Почему влага, выливающаяся откуда-то из нутра человека, кажется значительно теплее? Как будто бы там разогрели, поджарили и вскипятили душу, и она булькает, бурлит, выходит наружу, изливается горячими каплями духовной сути.
Настя провела языком по губам. Вкус мокрой соли усилил горький спазм, слезы потекли еще интенсивнее.
Валера сидел в кресле. За последние три месяца он прибавил в весе килограммов десять: сказывались нервные перегрузки. И сейчас он едва дышал от внезапно распухшего тела, не зная куда и как разместить, куда повернуть, и как двигать эту надувшуюся и как будто чуждую оболочку. На сцене певец стал надевать пояс, утягивающий его так, что он с трудом доживал до конца песни и скорее уходил за кулисы снимать его, чтобы сделать полноценный вздох. Но деться было некуда. Без него, без пояса, пузо вывешивалось из костюма, и он превращался в какого-то мистера – Твистера.
Когда ввязывался во все это, он даже не представлял себе, как будет неспокойно, нервно, дергано. Нет, он понимал, что будет непросто, но не настолько. Удары сыпались с тех сторон, откуда он не предполагал и не ожидал. Он и сторон-то таких не знал, а оттуда исходила враждебная волна, заставлявшая его поглощать мясо и пить вино в тех количествах, которые сразу вылезали лишним жиром, весом, объемом. Как он устал. Он устал смотреть, как устал брат, устал видеть, как издергалась дочь, устал сам… просто устал… Он даже слышать больше не мог про «Звездное зазеркалье» и считал дни до окончания проекта. Хоть как-то все бы закончилось… Лишь бы дотянуть до конца… Лишь бы с братом ничего не случилось.
Валера сморщился, вспомнив воспаленные глаза брата. Костя разрывался между Киевом и Москвой, между студией и домом, и этим домом – домом-аквариумом, домом, где было больше телекамер, чем обитателей, и где сейчас жила и умирала их Настя. Их Настя… его Настя… его котенок… его дочка… его надежда, его гордость…
Он устал и петь, и выходить на сцену, и улыбаться, и смотреть на лица, обращенные к нему в зале. Как ему надоели эти закулисные друзья-враги, соседствующие с ним в концертах, мило улыбающиеся ему в лицо и злобно шушукающиеся у него за спиной. Банк. И опять улыбки, опять разговоры.
Втянул в это все брата. Он не спит уже которую ночь.
Нет, не так. Брат сам предложил ему. Вдвоем мы потянем. Ради Насти. Будем держать свою линию. Будем максимально открыты. Сделаем уличные концерты. Все увидят нашу Настю…
Валерий вздохнул. Брат был романтиком. Они оба были романтиками. Они даже предполагать не могли, с чем придется воевать. Когда же все это кончится…
Ванидзе поднял голову. Посмотрел на дочь. Как изменилась его девочка. Лицо стало круглым, талия расплылась. Она тоже топила стресс в еде. Глаз почти не было видно в опухших от слез веках. Она тут, в запертых четырех стенах была обездвижена. Никуда не выйти, никуда не сходить, сиди тут и сиди. И чего она опять недовольна?
Он поморщился… Ей что… Только высидеть тут время, ничего же не надо делать. Только пой и будь под камерами. Что, в самом деле, она хочет от него?
Он устало взглянул в глаза дочери. Черные, глубокие, такие же как у ее матери, такие же, как у него… И нос… Неужели они похожи? Да нет. Никто не догадается. Его фамилия – Ванидзе, у нее – Сивошенко. Настя – вылитая мать. Вот и рыдает, как мать… Губы распухли, огромные, способные извиваться, как два червяка, они кривились в детской гримасе горя и отчаянья.
– Что – почему? – неохотно, как сквозь зубы протянул он и отвел глаза. Бархатистый голос его был в этот раз тихим. Совсем тихим. Он сам не знал, что делать и как выпутываться из засосавшего его «Звездного зазеркалья». Про себя, мысленно, в глубине души, он громко, во весь голос и нецензурно проклинал тот день, когда они с братом согласились взять этот… это… ввязались во все это дерьмо… В этот шоу проект. Провались он пропадом.
– Почему, ты просто скажи, что я твоя дочь.
– Это невозможно, – Валера произнес это механически, просто, чтобы произнести и как-то ответить на всхлипывания ребенка.
Для него смысл ответа был яснее ясного. И вся эта сцена была, в его понимании, всего лишь истерикой замученного ребенка, который не может получить понравившуюся ему игрушку.
– Ты меня стесняешься? Почему? Ты считаешь стыдно, ты считаешь, это стыдно – быть моим отцом? Да? Ты просто не хочешь этого сказать, ты стыдишься меня. Ну что такого мне нужно сделать, чтобы ты перестал меня стыдиться?
– Что? – мужчина в кресле думал о своем, и не очень прислушивался к захлебывавшемуся голосу Насти.
– Я что – разве плохо пою? Да я лучше всех пою! Да тут никто даже нот не знает. Что… почему ты не признаешь меня своей дочерью?
– Если бы ты не пела лучше всех, мы бы не… – он не договорил.
– Ну… скажи все, пусть все знают, что я твоя дочка! И тогда никто не посмеет оскорблять меня. Ну скажи… ну признай меня, паааааа…
Последние слова потонули в новых волнах кипевшей души.
– Что?
Мысли расползались внутри головы, сползали куда-то по крохотной тон-студии, и переползали на брата… Костя был в Киеве сейчас. Он уехал готовить песни к следующему концерту.
– Разве я позорю тебя? Разве ты знаешь еще кого-то, кто поет, так как я?
– Что ты от меня хочешь, – наконец включился в ситуацию Ванидзе.
Он дотронулся до обросшего подбородка. Седина уже беспокоила его.
– Скажи им, что я твоя дочь!
– Кому им? Ребятам? – глаза, черные и прищуренные ядовито взглянули на Настю. Валере так казалось, что ядовито. На самом деле он просто прищурился.
– И им.
– Кому – и им?
– Всем!
– Кому всем? – Ванидзе встал и потянулся к ручке двери. Как она похожа на мать, только подумал он и приоткрыл дверь. Настя схватила его за пальцы.
– Всем! Всем людям. Они думают, что я… Ты меня что – стыдишься? Почему тебе так стыдно, что я твоя дочь?
– Они думают, что ты – что? – он только это смог уловить во всей этой фразе. – Что ты моя девка?
– Нет, не знаю, откуда я знаю, – Настя стушевалась. Она не знала, что там думают во вне, за стенами этого дома и концертного зала в Останкино, и даже не хотела предполагать этого. Она просто хотела быть дочерью своего отца.
– Я хочу быть тем, кем я есть. Я твоя дочь! А ты стесняешься этого, поэтому и молчишь.
– Дочь. Они сожрут нас тогда с потрохами.
– Кто? Вон – Влад. Его отец сидит с тобой рядом, и ничего, Филя ему руки пожимает. А он кто? Пацан, маленький ребенок. Его никто не стесняется, а ты меня… а тебе за меня стыдно? Да? Тебе стыдно?
– Да не стыдно мне за тебя! – прикрикнул Валера. – Надо же такое придумать. Вся дочкина разборка начинала его раздражать. Столько нервов кругом идет, а тут еще и Настя тянула из него последние жилы. – Ты что, неужели ты не понимаешь, что я не могу всем сказать, что ты моя дочь?
– Ну почему? Почему? Я не понимаю!
– Да потому, что скажут люди?
– Да какие люди? Где ты видишь людей-то?
– Если для тебя они не люди, то, что ты так заботишься, чтоб они узнали правду и знали бы, что ты моя дочка?
– Не знаю.
– Ну вот, – вздохнул Валера и снова сел на вертящееся кресло музыкального оператора. – Ты сама не знаешь, чего ты хочешь, а требуешь… – он замялся, подбирая слова.
Живот мешал ему дышать. Ванидзе чувствовал его даже тут, просто сидя в кресле. Лишняя тяжесть, так внезапно возникшая, создавала лишний объем, и трудно было назвать большую причину неудобства – круглый, выпирающий и давящий на все полукруг пуза, или вес его. Он вскинул руки вверх, согнул их в локтях. Жест был нелепый, и облегчения это не принесло. Он подумал, что вечером откажется от ужина, и тут же тоскливо заныло под ложечкой. Пора было что-то покушать.
– Я знаю, чего я хочу. Я знаю. Я хочу, чтобы ты честно признал, кто я такая…
– Ну, кто ты такая?
– Я дочка твоя.
– И что это меняет? А я кто такой? Какая честь тебе быть моей дочкой? Все будут говорить – вон Настька – она великий музыкант и певица, а так – на тебя, как Орбокайту, будут показывать пальцем и говорить – вона – дочка Ванидзе, как надоели эти дети, тащат и тащат всякую шваль за собой, сами наживаются со сцены, уйти не могут, так еще и детей своих бездарных тащат.
– Я не бездарна, ты сам говорил, что пою я гениально Да я и сама знаю, что я пою гениально.
– Гениально – не важно. Ты думаешь, они будут пение твое слушать? Ну, прям… Они и даже не услышат твоего голоса, даже слушать его не станут… они просто сразу повесят на тебя ярлык – дочка Ванидзе. И все. Ты поставишь крест великий и верный на всем, на своей карьере… Я потому и не хотел тебе ничего делать…
– А зачем же все-таки стал помогать? – ярость мелькнула в черных глазах девочки. – Ну и оставил бы все как есть, и пошла бы я учиться на программиста, иль стала бы ди-джеем, что вдруг забеспокоился?
– Не мели чушь. Ты знаешь, я все готов для тебя сделать.
– Не ты, а Костя. Он взялся за «Зазеркалье».
– Ты даже представить не можешь себе…
– Могу…
– Нет, ты не можешь… – голос певца вдруг резко изменился. Он не хотел вот так просто оставить этот разговор, чтобы он вновь повторился через пару дней. – Нет, ты не можешь себе представить, на что пошел Костя ради твоего таланта.
– Ну вот, ты же сам признаешь, что пою я…
– Да…
– Что да? – голос Насти был слишком громким, чтобы свидетельствовать о ее спокойствии.
– Да прекрати ты, что мы еще для тебя должны сделать?
– Ничего, все…
– Что – ничего? Признать, что я твой отец? Ну и что? Что это даст?
– Спокойствие.
– Какое тут спокойствие? Это будет крест. И все, прощай твое пение, прощай все…
– Почему крест? Поет же Орбокайте, а я пою в сто раз лучше.
– Дуреха, – устало прошептал Валера. – Да ты в сто раз лучше… ты… поешь…
– Я хорошо пою… так никто…
Настя села на пол… она никак не могла ни понять сама, ни объяснить себе, почему она так хотела, чтобы Валера признал её свой дочерью. В эту минуту она жажадала этого больше всего на свете, даже больше победы в «Зазеркалье», больше сцены, больше успеха и карьеры. Может, это была надежда на гарантированную защиту? Быть защищенной, быть в домике, быть дочкой, а не просто так – одной перед толпой. Что вот, выйдет вперед этот сильный и полный уже мужчина, состоявшийся и значимый, и скажет – руки прочь – она моя дочка, – а вы перестаньте обижать ее. Настя с тоской посмотрела на отца… Он неправильно истолковал этот взгляд.
– Послушай, мы все для тебя, что можем делаем. Ты представить себе не можешь…
Он замолчал. Внутренне содрогнулся. Что он мог сделать…
– Ну, потерпи. Совсем немного осталось. Ну, совсем немного, скоро все кончится.
– А я буду первой?
– Нет, этого сделать я не смогу. Это «Зазеркалье» не наше.
– Но ведь…
– Нет. Победитель Марк. Ты это должна понимать.
– Ну, пусть. Пусть даже я лучше уйду. Только признай, что я твоя дочка.
– Ну вот, ну сколько можно-то? Что начнется, ты хоть представляешь? Тебя просто слопают с потрохами.
– Почему?
– Потому.
– Но ведь я наравне со всеми тут, так как все.
– Под крылом у отца и дяди… Ну ладно, ты просто не представляешь последствий. Слава богу, у нас разные фамилии… Я от тебя никуда не денусь… А вот карьера убежит…
Тишина внезапно повисла посреди маленького закутка, где творились музыка и кумиры.
– Иди, а то тебя и так не видно в последнее время…
– Я не могу тут больше…
– Опять начинаешь… осталась всего неделя, потерпи чуть-чуть…
– Я не могу…
Дверь раскрылась, и в комнату вошла Марина. Пора было начинать запись для воскресных концертов. Сзади, из-за её плеча выглядывала голова пухлого Алексея – его компьютер ждал своего хозяина, способного сделать и превратить любого безголосого юнца в смачного мачо, зычно рыкающего на взбрыкивающую публику.
– Записывать сегодня будем?
– Я…
– Ладно, Настя, потом поговорим, не сейчас, давай, все закончится, и поговорим….
Валера вышел из крохотной студии, даже не посмотрев на дочь. Он был мрачен как никогда. Казалось, все хотели его крови и мяса.
