скачать книгу бесплатно
Опа, снова нарисовался давешний милиционер. Теперь уже, пожалуй, можно и не закавычивать, видно, страж порядка самый что ни на есть настоящий.
– Товарищ Дурнев, у нас тут шпион вроде бы, – пытается вставить реплику Олег.
– Без тебя знаю, – зло отвечает лысый, направляя на меня ствол револьвера.
У него что, всё же запасной барабан? Проверять это на своей шкуре совершенно не хотелось, поэтому я решил принять всё как данность. Теперь Дурнев держался от меня подальше, помнит, чем в прошлый раз закончился неосторожный подход к моей персоне. Ну и фиг с ним. Надеюсь, хватит ума не выстрелить, а сдать «шпиона» куда следует. Там-то и разберутся, что к чему. Теперь придётся как-то встраиваться в существующую модель времени, пытаться выжить в столь интересную и неспокойную эпоху.
По команде милиционера Олег мне скрутил за спиной бечёвкой руки, причём так, что я легко мог бы освободиться. Но решил не делать этого до поры до времени. Затем меня обыскали, найдя лишь висевший на шнурочке маленький серебряный образ с моим покровителем – Георгием Победоносцем.
– Верующий? – поинтересовался Дурнев.
Я промолчал, не посчитав нужным отвечать на этот вопрос. Милиционер, впрочем, не настаивал.
Затем уже под тревожную увертюру из фильма «Дети капитана Гранта» я был усажен в телегу, которой «рулил» молчаливый мужик, и под конвоем Дурнева препровождён в райотдел НКВД. Дорога заняла чуть больше часа.
Местный начальник по фамилии Козлов с виду казался довольно дружелюбным, хотя первым же делом поменял верёвку на наручники – прообраз наручников будущего, из которых, впрочем, освободиться было не менее проблематично. С интересом меня расспросил, кто я и откуда, поинтересовался, во что это я одет, полюбопытствовал насчёт марки конфискованных у меня парашюта с запаской и шлема, хмыкнул, покачал головой, всё зафиксировал, при этом не выказав какого-либо удивления, словно ему каждый день приходится общаться с путешественниками во времени. Затем велел своему помощнику вывести меня в коридор.
– Может, в кутузке посидит?
– Там битком, нечего с ворюгами и алкоголиками нары делить, – высказался Козлов. – Тем более, я думаю, недолго ему у нас куковать.
В коридоре на лавочке в рядок сидели какие-то понурые граждане, для которых я не представлял особого интереса. От нечего делать стал прислушиваться к происходящему за дверью. Сюда доносился только глухой бубнёж начальника, чётко я расслышал лишь последнюю фразу:
– Так точно, товарищ Реденс!
Ни о чём не говорящая фамилия. Вот если бы прозвучало «товарищ Берия»… Как-то некстати вспомнился стишок, который я и пробормотал вслух:
Сегодня праздник у ребят,
Ликует пионерия!
Сегодня в гости к нам пришёл
Лаврентий Павлыч Берия!
По-моему, там было продолжение, что-то о Мингрельце Пламенном, только я его не помнил. Да и тычок конвоира в плечо дал понять, что не время для стихотворных потуг. Тут в коридор выглянул начальник отдела:
– Сидите? Это хорошо, – и снова скрылся в кабинете.
А примерно через час, когда солнце уже клонилось к закату и мне всё это стало порядком надоедать, во дворе раздалось тарахтение. Сквозь запылённое окно можно было разглядеть, что это чёрная эмка, в которой я без труда опознал классический воронок. С переднего пассажирского сиденья выбрался перехлёстанный ремнями чекист с планшетом на одном боку и кобурой на другом. На заднем сиденье я разглядел ещё двоих, которые, выбравшись из машины, дружно закурили. Проходя мимо по коридору, вновь прибывший бросил на меня равнодушный взгляд и скрылся в кабинете. Через минуту вышел, застёгивая планшет, вместе с местным начальником.
– Кулёмин, отконвоируешь задержанного к машине товарища Шляхмана.
Значит, этот крутой перепоясанный и есть Шляхман.
Меня усадили на заднее сиденье, промеж двух амбалов, от которых несло смесью табака и чеснока. Хорошо хоть, наручники догадались перецепить спереди, иначе я всю поездку ощущал бы серьёзный дискомфорт. В багажное отделение закинули вещдоки. Шляхман ограничился лишь одной фразой: «Поехали» – и затем всю дорогу до Москвы молчал. Это молчание и его, и его подручных меня слегка нервировало. И было оно таким гнетущим, что я даже не сделал попытки завязать разговор.
Ну а чего дёргаться раньше времени? С моими показаниями этот крендель наверняка ознакомился, ничего нового я ему не скажу. А так-то меня интересует, что со мной станет дальше и как обстоит дело в будущем без меня. Прежде всего, с моим бизнесом. В качестве наследника я ещё год назад указал своего сына, который сейчас переходил на третий курс МГУ. Почему не жену? Потому что её нет, разбежались мы четыре года назад после того, как я застукал благоверную в постели с другим мужиком. Что удивительно, таким задохликом, что даже мараться о него не стал, просто пинками выгнал на январский мороз в чём мать родила. А жене сказал, что не жена она мне больше. Тот задохлик, кстати, в её жизни, насколько я знаю, больше не появлялся, но со своими вполне ещё товарными внешними данными и моими отступными она нашла себе какого-то бизнесмена и сына, зараза, увела с собой.
Однако, поступив в универ, Димка решил жить отдельно, хотя вроде бы отчим относился к нему неплохо. Во всяком случае, так мне докладывали общие знакомые, поскольку с бывшей я не общался, а сын в силу возраста с родителями не откровенничал, разве что с бабушкой у него были доверительные отношения. И я стал оплачивать ему съёмную квартиру в Кунцево, причём заплатил за год вперёд. Мой адвокат Жорик, по идее, человек проверенный, все бумаги тем более были заверены у нотариуса. Но что-то грызла меня какая-то жаба, что-то не давало покоя…
А вот и Москва! Теперь-то я не сомневался, что угодил в прошлое, такие декорации даже Сергею Бондарчуку было бы не под силу организовать. Многие здания были знакомы, но попадалось достаточно и неизвестных строений. Немало улиц было закатано в асфальт, но хватало и булыжных мостовых, а одна из улочек оказалась покрыта досками. На Ленинских же горах вместо высотки МГУ, в которой через восемь десятилетий будет учиться мой сын, скопище деревянных построек.
Мысли вновь вернулись к родным и друзьям, оставшимся в 2017-м. И за думами я не заметил, как уже в сумерках мы завернули во двор страшного в эти годы дома на Лубянке.
– Выходи, – вернул меня в действительность толчок локтем в бок.
Меня отконвоировали в какое-то подвальное помещение без окон. Из всей обстановки – стол с лампой, привинченный к полу ножками табурет и стул для следователя. Меня усадили на табурет, освободили руки, и мелькнула мысль, что всё ещё, может, образумится. Шляхман устроился напротив, распластав перед собой чистый лист бумаги и вооружившись пером. Рядом лежал протокол, написанный Козловым, включая опись конфискованного имущества.
– Фамилия, имя, отчество, дата рождения?
– Послушайте, вот же у вас есть мои показания, которые конспектировал начальник райотдела, зачем повторяться?..
– Фамилия, имя, отчество и дата рождения? – с нажимом и раздельно повторил следователь, не поднимая глаз от бумаги.
– Сорокин Ефим Николаевич, 12 декабря 1980 года.
– То есть вы продолжаете настаивать, что попали к нам из будущего? – Теперь уже взгляд направлен мне в переносицу.
– Да, продолжаю. А вы что, не верите? Я же могу рассказать, когда на нас немцы нападут…
– Молчать! Я тебе, гнида, слова не давал. Отвечать на конкретные вопросы!.. Итак, вы настаиваете, гражданин Сорокин, что родились в 1980 году?
Как он ловко с «вы» на «ты» переходит и обратно, только что ярился, и тут же снова воплощение спокойствия. Ай да Шляхман!
– Да.
– Громче!
– Да, я родился в 1980-м. Вы меня что, всерьёз за шпиона принимаете?
– Рыков, – кивнул Шляхман своему помощнику.
В следующее мгновение мне прилетела такая мощная оплеуха, что, лишь вцепившись пальцами в табурет, я избавил себя от падения на холодный пол. В голове несколько секунд гудело, а затем во мне поднялась волна такой ненависти, что, невзирая на возможные последствия, я резко вскочил и зарядил апперкот не ожидавшему такой ответки Рыкову. Подручный следователя кулём осел на пол, а сам Шляхман уже судорожным движением расстегивал кобуру.
– Да ты… Ты что, сука! Я же тебя, гнида, на месте расстреляю!
– Расстреливай, – выдохнул я. – Да только и до тебя очередь дойдёт, как до многих твоих подельников. А на том свете я уж тебя достану, не сомневайся.
– Петров! Петров, мать твою!
Металлическая дверь распахнулась, и в проёме возник второй амбал, также с револьвером.
– Надень на него браслеты!
Я молча протянул руки вперёд. Сопротивляться двоим вооружённым людям было бессмысленно. Вернее, уже трём – Рыков понемногу приходил в себя после моего нокаута, шаря непослушными пальцами по кобуре.
– Руки назад, – рявкнул Петров.
Ладно, хрен с тобой, золотая рыбка. Завёл руки за спину, на запястьях тут же защёлкнулись наручники. К этому времени Шляхман малость успокоился. Вернув пистолет на место и заложив большие пальцы рук за ремень, он остановился напротив, буравя меня своими бесцветными глазёнками.
– А наш цветочек-то оказался с шипами… – задумчиво протянул он, покачиваясь с пятки на носок. – Кто же ты такой, Ефим Сорокин? Что не наш человек – понятно. Наш человек не будет ходить в иностранной одежде да ещё с иностранным парашютом в цветах царского флага. И по-нашему как ловко шпарит. Где ж это тебя языку-то так хорошо обучили?
– А я думаю, товарищ Шляхман, он из этих… из бывших, – подал голос Петров.
– Верно мыслишь, Петров. Судя по возрасту, вполне мог быть каким-нибудь кадетом, воевать на стороне белых, а потом сбежать во Францию от справедливого наказания. Ну а затем его завербовали и забросили на бывшую родину… Так на чью разведку работаем, гражданин Сорокин?
Я хранил гордое молчание. Ну а что толку доказывать, я свою версию уже озвучил. Не хочешь верить – дело твоё.
Короткий тычок в солнечное сплетение – и я ловлю ртом воздух.
– Так и будем упорствовать?
Ну а дальше по отработанной схеме… Что ж не покуражиться над беспомощным человеком? Когда тело уже ломало от боли, меня усадили на табурет и предложили снова покаяться, признавшись в подготовке покушения на товарища Сталина. Подняв глаза на Шляхмана, я плюнул ему в лицо:
– Да пошёл ты!
Тут же на меня вновь обрушился град ударов, и на этот раз после крепкой плюхи по затылку носком сапога я отключился.
Очнулся на полу от вылитого мне на голову ведра ледяной воды. Всё та же комната, всё те же лица. И очередной приступ сдерживаемой тошноты. Похоже на лёгкое сотрясение мозга.
– Гляди-ка, какой упорный, – разминая пальцы, удивлялся Шляхман. – Ну, у меня и не такие кололись. Сегодня мне некогда с тобой возиться, гнида, а завтра мы продолжим.
– Куда его, в нутрянку?
– Слишком много чести, чтобы во внутреннюю тюрьму сажать. Пусть в Бутырке обживается, с уголовниками и прочей политической швалью. А завтра я приеду на допрос, и ты всё у меня подпишешь, сучонок!
Снова воронок, дорога до Бутырской тюрьмы словно в тумане. Стемнело уже окончательно, на Лубянке я провёл порядка двух часов. Пришёл в себя, когда меня перед заселением в камеру принялись обыскивать, заставив догола раздеться и не стесняясь даже заглядывать в задний проход.
– Это что? – ткнул надзиратель в образок на моей шее.
– Это моё распятие, Георгий Победоносец.
– Верующий? – второй раз за день услышал я этот вопрос.
– Умеренно.
– Серебро?
– Подделка, – сказал я, направляемый внутренним чутьём.
– Всё равно придётся снять, раз уж даже шнурки положено сдавать.
Ну не драться же с ними! Один хрен изымут, только ещё и синяков наставят. А оно мне надо?
– Только не потеряйте, – предупредил я, снимая Георгия.
– Не боись, он больше тебе, может, и не пригодится, – оптимистично хмыкнул надзиратель.
Затем с меня сняли отпечатки пальцев, сфотографировали фас и профиль, а врач провёл поверхностное освидетельствование, составив на меня медицинскую карту.
Потом мне вручили изжёванный матрас с подушкой и тощим одеялом, кусок хозяйственного мыла, алюминиевые тарелку, ложку и кружку, сменившие уже бог знает какого по счёту владельца, и препроводили в камеру, скудно освещаемую забранной в сетку лампочкой. Вытянутое помещение, заканчивавшееся зарешечённым оконцем, было рассчитано от силы на двадцать пять подследственных, здесь же толпилось, пожалуй, больше полусотни бедолаг. Они тут в пересменку, что ли, спят? Кто лежит прямо на полу, кто сидит, кто просто стоит… Небольшой свободный пятачок только возле параши, занавешенной какой-то тряпкой, рядом ржавый умывальник, из такого же ржавого крана капает вода. Чёрт, ещё и вонь! Пахло немытым телом и, как мне показалось, смертью. Не смрадом разложения, а предчувствием близкого финала, который вроде бы и запаха не имеет, но именно так же пахло в том сарае, куда меня, раненного, затащили «чехи». Хотел я тогда, чтобы в плен не попасть, последнюю пулю оставить себе, но так удачно появилась передо мной оскаленная рожа какого-то ближневосточного наёмника, что я не без удовольствия нажал на спусковой крючок поставленного на одиночные АКМ. И с не меньшим удовольствием наблюдал, как на лбу бандита появляется красное пятно, а затылок взрывается красными брызгами, перемешанными с осколками черепа, волосами и мозговым веществом. Затем достал нож и собрался дорого продать свою жизнь, но пуля в плечо нарушила мои планы. Кость, к счастью, не задело, рана оказалась по большому счёту пустяковой, но меня повязали и отконвоировали в тот аул, в сарай, где держали пленных срочников.
Вот тогда, оказавшись вместе с такими же бедолагами, я и почувствовал запах смерти. Люди знали, что их ждёт. Периодически одного из них выводили во двор и перерезали глотку, снимая всё на видеокамеру. После чего отделяли голову от туловища, держали за волосы перед объективом видеокамеры и говорили, что так будет с каждым, кто пришёл на их землю с оружием. А останки сами же пленные и закапывали. Обычно брали двоих, вручали им лопаты и под конвоем отводили в ближайший лесок, хотя это скорее можно было назвать зарослями высокого кустарника.
От срочников я узнал, что их сдал чеченам их же командир, полковник Ивановский. Приказал по рации защищавшим блокпост парням сдать оружие, мол, он договорился с чеченским командиром, что их не тронут, если они позволят пройти отряду боевиков. Не тронули… Только в плен взяли и теперь вырезают, как баранов, поодиночке.
– Лучше бы я весь рожок в них выпустил да там бы и полёг, – с бессильной злобой говорил сержант Рюмин, глядя в одну точку остекленевшим взглядом. – Не хочу подыхать вот так, с перерезанной глоткой.
После одной из таких казней меня, уже более-менее оправившегося от раны, и как раз этого сержанта повели закапывать очередной обезглавленный труп. Мы же его и тащили – я ухватил тело под мышки, а Рюмин за ноги. Лопаты нам вручили на месте захоронения. Они были штыковыми и заточены прилично, а учитывая, что у меня имелись кое-какие навыки владения разными видами холодного оружия, я управился без лишнего шума. Слишком уж самонадеянными оказались наши конвоиры. А затем мы с Рюминым, вооружённые трофейными автоматами, вернулись к стоявшему на отшибе аула сараю и выкосили немногочисленную охрану. Одного, впрочем, раненного мной в бедро, я допросил. Выяснилось, что полковник Ивановский уже давно сотрудничает с полевыми командирами и за то предательство на блокпосту получил на свой заграничный счёт пять тысяч зеленью. Выслушав показания, я, сильно не заморачиваясь, прирезал боевика так же, как он резал наших парней. Разве что голову оставил на месте. Не тащить же этого калеку по горам в качестве живого свидетеля.
Ну а освобождать пришлось только двоих – остальных к тому времени «чехи» уже пустили в расход. Вчетвером мы ударились в бега и спустя два дня блужданий по горам вышли к Аргуну. В тот аул на следующий день отправился хорошо экипированный отряд, а насчёт предателя доложили куда следует, надеясь на справедливое расследование. Каково же было моё удивление, когда через месяц в списке награждённых боевыми орденами и медалями я обнаружил фамилию полковника Ивановского! После этого я понял, что не хочу иметь никакого дела с армией, которой командуют продажные полковники и генералы, и уволился на гражданку.
И вот сейчас я вглядывался в лица тех, кто были современниками моих деда и прадеда, и видел в их глазах безнадёгу. За редким исключением эти люди ещё надеялись, что всё произошедшее с ними в последние дни – всего лишь ошибка. Что ТАМ разберутся и отпустят, да ещё, возможно, принесут извинения.
– Опа, новенький, – донеслось из задних рядов.
Лица практически у всех равнодушные, лишь некоторые посмотрели в мою сторону заинтересованно.
– Здорово всем! – сказал я, вспомнив нейтральное приветствие из когда-то прочитанного о правилах поведения новичков в камере.
– И тебе не хворать, – ответил протиснувшийся вперёд чуть прихрамывающий невысокий мужичок в потрёпанном пиджачишке. – Тебя как кликать-то, бедолага?
– Ефим. Ефим Сорокин.
– А меня можешь звать Костыль. И какую статью шьют?
– Без понятия. Предлагают записаться в шпионы.
– Ха, да тут полкамеры «шпионов» и «диверсантов», а остальные враги народа, – растянул в улыбке щербатый рот уголовник, в каковые я его сразу же записал. – А любопытный у тебя прикид, не по-нашему вон на штанах написано. Дипломат, что ли?
Хм, интересный вопрос. Можно и дипломатом прикинуться, только как долго смогу косить под работника заграничного посольства или консульства? А ну вдруг в этой толпе кто языками владеет, устроит мне экзамен? Я-то сам по-английски лишь с пятого на десятое могу общаться, но на дипломата такой уровень не тянет. С остальными языками и вовсе беда. Сказать, что был частным предпринимателем, барыгой? В эти годы барыгой можно было быть лишь подпольно, золотые времена нэпа уже прошли, насколько я помнил. А может, прикинуться каким-нибудь спортинструктором?
– Чё молчишь-то, Ефим Сорокин?
– Инструктором РККА был по рукопашному бою.
– Типа вроде как драться умеешь? – ощерился Костыль.
– Типа вроде как.
– А что, может, проверим?
– Рискнёшь? – криво ухмыльнулся я в эту наглую уголовную морду.
– А чё, ты меня за фраера, в натуре, держишь? – И Костыль бесцеремонно схватил меня за отворот майки.
Вернее, попытался схватить, потому что я перехватил его руку и недолго думая заломил запястье, заставив слишком любопытного подследственного с перекошенной от боли рожей присесть на корточки.
– Никогда. Так. Больше. Не делай.
– Понял, бля, понял!.. Отпусти, бля, больно!
