скачать книгу бесплатно
– Так сырьё и не привезли?
– Завтра обещали.
Рядом с Сашей стоял директор, здоровался с каждым рабочимза руку. И как-будто чувствовал себя виновато. На вид директору было около сорока, но Саша знал, что он ровесник его отца, значит – сорок шесть. «Ничего, здесь быстро свой возраст наберёт», – подумал Саша и по-человечески пожалел Кирилла Николаевича.
– Вроде бы, не июль, – удивился Саша, – а у вас горит кругом.
– Здесь иногда с мая пожары начинаются. Заброшенные торфоразработки горят, неделю уже. Раньше государство тушило, а теперь само вот-вот полыхнёт. Не до нас.
– Вы местный?
– Нет. С областного центра. С октября девяносто третьего – директорствую. Как раз с московских событий.
– Не пришлось тогда в Москве побывать?
– Нет. Там другая страна. Им до нас нет дела, а нам – до них. А у вас как, в Италии?
– Долго рассказывать, – Саша и вправду не знал, что говорить. – Может быть, завод посмотрим?
– Конечно, – и директор повёл его в цех.
Саша шёл вслед за Кириллом Николаевичем, глядел ему в спину и резкими мазками набрасывал портрет директора: «Неудачник. С трудом десять классов или даже восемь. От силы техникум – вечерний. Что-нибудь по инструментальному делу. Работал мастером или в ПТУ уроки слесарного дела вёл. Летом – огород, зимой – рыбалка, чтобы от жены слинять, – Саша стал жалеть времени, потраченного на поездку. – Лучше бы с родителями побыл!»
– Кирилл Николаевич, а Вы как сюда попали, на этот завод? – хотел сказать: «В эту дыру», – но сдержался, хотя иронии скрыть не сумел.
– «Стреляли», – загадочно улыбнулся директор. – Фильмы-то наши, русские, не забыли ещё? – он повернулся вполоборота, держа руки в карманах.
«А мы, оказывается, с юмором!» – съёрничал мысленно Саша. Директор хотя и не походил на деревенского тракториста, – брюки в сапоги заправлены, – но желваки на скулах поигрывали.
– Можете, Кирилл Николаевич, на «ты» меня называть, я Вам в сыновья гожусь.
– Да уж избавьте. Вы с «италиев» приехали, а мы – вот тут.
– Я из деревни только что, бабушку хоронил, – Саша снял очки, кепку-бейсболку, расстегнул ворот рубашки.
– Извини, – буркнул директор. – Бардак тут пока у нас. В долгах, как в шелках. Пока приватизировались, только и делали, что митинговали, да на собраниях заседали. Половину завода растащили. Теперь обратно собираем, на ноги потихоньку встаём. А станки ваши хорошие. Производительные. До компьютеров нам, правда, далекоещё. Сам иногда думаю: «Зачем сюда пришёл?» Полгода «назначенным» работал. К людям привыкал, они – ко мне. Потом выборы: почти единогласно. Теперь с утра до ночи здесь. Дома всё забросил, – он остановился, словно задумался: идти ли в цех, но махнул рукой. – Ладно, пошли! Не я же до такого состояния завод довёл.
В цеху Саше сразу стало тоскливо. Виденные им в красочных буклетах аналогичные производства: с кафельными полами; стеклянными потолками, через которые лился естественный свет; персоналом в белых халатах, стоящими у чистеньких станков, откуда выходила разноцветная продукция; обязательными мониторами компьютеров, обслуживающих техпроцесс, – всё было совершенно из другого мира. Как изумрудное море Сорренто. Здесь, ярко-белый свет ртутных ламп под потолком с трудом пробивался через серо-сизый дым, заполнивший цех. Штабеля чёрных длинных труб проглядывали сквозь дым пустыми глазницами разных диаметров. На полу тяжело лежали лужи тёмного грязного масла, лишь кое-где присыпанные, набрякшими маслом же, опилками. Станки, выкрашенные скучной шаровой краской, монотонно шлёпали пресс-формами и сплёвывали в металлические поддоны унылые чёрные изделия. По пояс раздетые рабочие с грязными потёками на вспотевших спинах, сидели у станков: одни срезали облой с изделий; другие, развернув обрывки газет, углубились в чтение чёрных по белому строк. Дикий рёв дизельного погрузчика, плевавшего из выхлопной трубы синим дымом, заглушал общий монотонный шум технологического процесса. Кто-то молча тащил длинный трос; кто-то нёс стопу ящиков, и, казалось, она сама идёт на кривых ногах с закатанными до колен брючинами; женщина в розовом лифчике пыталась натянуть на себя кофтёнку раньше, чем к ней подойдут.
«Стриптиз», – ужаснулся Саша, имея в виду всё вместе взятое. Но всё странным образом работало. Начальник смены – молодой мужик с широкой улыбкой и шикарными усами, отвёл директора в сторону и стал спокойно о чём-то докладывать. Кирилл Николаевич записывал, потом подошёл к баку с сырьём, стоявшему рядом со станком, взял горсть, долго рассматривал, стал пробовать на зуб, выплюнул зло и опять что-то записал в блокнот. Потом включил рацию, висевшую на поясе, и стал резко кому-то выговаривать. Саша слышал только обрывки фраз.
– Ещё раз подсунете непроверенное лабораторией сырьё… а я говорю, что перемешали полистирольную группу с полиэтиленом… на участок надо почаще спускаться, да! Не в кабинете сидеть! – он выключил рацию, добавил с досадой. – Аборигены хреновы! – подошёл к Саше. – Ну, посмотрели? Короче: у меня перечень составлен по запчастям на ваше оборудование, готов проект договора. Кроме того, есть чертежи на пресс-форму. Можем делать здесь, в России, но у вас сейчас надёжнее. Ваши пресс-формы работают уже десять лет, и у нас к ним нет претензий. Весь объём заказа примерно на тридцать пять тысяч долларов. Валютный счёт у нас есть. Растаможка – наши проблемы. О компьютерах давайте через год поговорим. Думаю, что наши условия вашему программному обеспечению, не по плечу.
– Почему же? – обрадовался Саша возможности высказать, наконец, своё мнение.
– Потому что ваши программы и режимы рассчитаны на нормальное сырьё – ГОСТированное, а мы, как видите, на «вторичке» работаем. Параметры совершенно непредсказуемые: по текучести, температуре расплава, влажности, – и массе других показателей.
– Как же вы работаете!? – искренне удивился Саша.
– Как живём, так и работаем.
«А он не так уж и прост, как мне в начале показалось», – Саша даже обрадовался, что эскиз портрета на директора, оказался не совсем верным. Они уже поднялись в кабинет, где их дожидались трое молодых людей.
– Знакомьтесь, – представил их Кирилл Николаевич. – Соучредители, члены Совета директоров. Гриша, Юлек, Лёша. Вы почти ровесники, сами разберётесь, как друг к другу обращаться. Я в бухгалтерию, а вы тут побеседуйте. Я Александру вкратце изложил суть наших намерений. Проекты договоров на столе.
– Давай пощуримся, – сказал Юлек. Он придвинул бумаги к себе, поднял голову на Сашу. – Ты итальянец?
– Не напрягайтесь, ребята. Я – русский.
– По паспорту мы все русские, – Юлек протянул руку. Рукопожатие получилось вкрадчивым. – Давно в Италии?
– Скоро три года.
– Не торопишься возвращаться?
– Пока нет.
– Правильно. Надо тоже плацдарм создавать где-нибудь в Адриатике. В Порто-Гарибальди, например: с одной стороны море, с другой – голубое озеро Валли-ди-Комаккьо! Бывал?
– Нет.
– Дача в четырёх уровнях, площадка для гольфа, сад – апельсины, мирабели, оливки! Лёха, любишь оливки?
– Терпеть не могу.
– Да, это не сало. Ладно, пока нет директора – сугубо между нами. Он у нас из коммунистов, для него рабочий класс, как для Лёхи хохлы, а для нас с Гришей – евреи. Родня, в общем. Он, если его не осаживать, и в вентиляцию деньги вбухает, и зарплату рабочим увеличит, путёвки детям в пионерлагеря оплатит. В прошлом году учудил. Взял и со счёта старого своего предприятия одной девчонке учёбу оплатил, в Академии художеств. Прикинь! А в этом году опять оплатил, уже со счёта нашего предприятия.
– Ну, ты, Юлек, не прав, – возразил ему Лёха. – Их всего два человека со всей нашей области поступили. Талантливая девчонка. Вон её картина висит, акварель. Каждый раз приезжаю, и всё время она будто заново написана. Как на душе у меня, или какая погода за окном, такое и у пейзажа настроение. И девушка на берегу: то исчезает, то появляется.
У Саши что-то внутри защемило. Он медленно поднялся, подошёл к небольшой акварели, висевшей на боковой от него стене, прямо против окна. И на его глазах, словно на белой бумаге, опущенной в проявитель, на берегу реки, из тумана стала появляться девушка с длинными распущенными волосами и обнажённой фигурой. В углу акварели неяркая подпись: Таис. Он стоял долго, молчал и не мог отойти.
– Вот видишь, Юлек, человеку тоже понравилось. Мы ещё её картины им в Италию продавать будем. Все деньги и вернём, – Лёха за спиной Саши рассмеялся.
– Продайте мне, – повернулся Саша.
– А я тут, чем любоваться буду на Совете директоров? – растерялся Лёха, видимо, не ожидавший такого поворота. – Да и Кирилл Николаевич, как никак, здесь хозяин. Его спрашивай.
– В чём вопрос? – в кабинет вошёл директор.
– Это Таис? – спросил Саша.
– Ну, да. Она так подписывается. Дочь моих знакомых. Опять про учёбу, что ли речь зашла? Верну я вам эти деньги.
Юлек буркнул:
– Вот, Савва Морозов. Господин итальянец хочет купить акварель. Рафаэли и ботичелли всякие в Италии нынче не в моде.
Наконец подал голос из угла Гриша:
– Двести баксов.
Саша полез в бумажник.
– Шутка.
– Она не продаётся, – резко остановил Сашу директор. – Это подарок. Если автор разрешит, то – пожалуйста. Могу дать телефон. Но она сейчас в Питере. У неё сессия.
Видимо у Саши на лице что-то отразилось, потому что директор внимательно поглядел ему в глаза. Но что Саша мог объяснить чужим для него людям? Около часа сидели, правили договора. Накидывали «ключей», каждый для своей стороны, чтобы в случае чего дверь открывалась в пользу собственной фирмы. Юлек чего-то темнил, но когда директор в очередной раз вышел из кабинета, он напрямую предложил.
– Перечисляем в два раза больше. Открываем наши личные счета в итальянском банке. От разницы в сумме – восемьдесят процентов ваша фирма скидывает нам. Пять процентов – твои, Саша. Кирилла в курс не вводим, не поймёт. Проплата пойдёт с «Регионспецстроя», а не с завода. Согласен?
Саша понял, что завод куплен, чтобы скачивать прибыль. Ни о каком развитии речи быть не может. «А несчастные триста баксов за учёбу для Таис – пожалели!» – с обидой, будто это касалось его лично, подумал он.
– Мне надо посоветоваться с шефом. Но при любом раскладе, запчасти и пресс-форма вам нужны?
Юлек пожал плечами: – По мне, так ещё поработают, а там – видно будет. Широко шагать – штаны порвёшь. Решайте в своей Италии. Звоните. Домой когда?
– Сегодня ночью поездом в Москву, завтра самолётом – туда.
– А здесь заночевать? В баньку ночную сходим. Пиво, девочки, бассейн. В преферанс играешь?
– Спасибо. Дела.
Вскоре они на двух служебных «Волгах» мчались в город, где, будь это месяцем позже, Саша мог встретиться с Таис. Не довелось.
7
Несколько месяцев Кирилл навёрстывал то, что было упущено за зиму. Работал, как проклятый. Как раб, прикованный к галере. Накопившиеся долги уменьшались медленно. Копеечные изделия методично падали со станка в поддон, но ещё методичнее и настойчивее поднимались расходы на жизнь: словно их кто-то поддавливал мощными гидравлическими домкратами, противодействия которым, не существовало. Но он не сдавался. Соревновался сам с собой, каждый час скрупулёзно записывая выработку со станка. Оправдывал себя, утрешнего, перед собой же, но уже вечерним, видя, что производительность выросла: «На разогретом станке и импотент сможет». Июнь близился к концу, и лист с убористо вписанными числами, напоминал об удачах, провалах, взлётах и падениях. Выловленные сознательно, или случайно, секунды, иногда десятые их доли, уменьшавшие цикл, складывались, накапливались в течение смены, к концу месяца превращаясь в сэкономленную электроэнергию, дополнительные изделия, – задел, которого для спокойной жизни всегда не хватало. Иногда Кирилл ловил себя на мысли, что лучше: отлаженный, монотонный бесконечный механизм процесса, когда можно тупо сидеть, наблюдать и слушать до тошноты знакомые однообразные звуки, в которых только при большой фантазии определишь различие темпа, ритмического рисунка, уровня громкости; или, когда заданный темп вдруг нарушается залипшей на пресс-форме деталью, заставившей тебя вскочить и, в отведённые две секунды паузы между циклами, сбросить её с обманчиво застывшей пресс-формы, но уже готовой соединить свои разомкнутые челюсти и поймать многотонным усилием живую плоть пальцев, а если удастся, то и всю кисть; или вмиг тревожно замигавшая красная лампа, свет которой сопровождает крещендо в партии больших и малых насосов – они своими фортиссимо и форте возопили вдруг о динамических неполадках, после которых всегда выброс массы, нарушение размеренного, устоявшегося уклада, но и напоминание о бдительности и хоть какое-то разнообразие. И всё это – час, день, месяц. Кирилл выходит уже в ночь, набрав полные корзины усталости, тащит их; выплёскивает в себя, как на каменку, одну-две бутылки пива; приходит в тревожный от фокусов младшей дочери дом, смотрит в диаметр её зрачков; и падает навзничь в приготовленную женой постель. Из семьи слонов, пришедших по наследству из детства, и обещавших когда-то счастье, два уже ушли. Это Кирилл отпустил их, а сейчас он пригласит в путешествие следующего. Без него не уснуть. Путешествуя, он испытывает другие проблемы, другие чувства, но там – воздух, космические масштабы и прикосновение к иному мирозданию…
СЛОН № 3
Встреча
И убыло ещё три года. Стал год триста двадцать третий. Словно в исполинских песочных часах: медленно истекало из верхнего вместилища, наполняя нижнее. И песчинки обозначали в них время человеческих жизней. «И многие же будут первые последними, и последние первыми», – скажут совсем скоро, через каких-то триста, с небольшим, лет, когда кто-то всемогущий перевернёт сосуды, взяв на себя право решать: нужно ли досыпать содержимого в верхний и тем продлить жизнь человечеству, или прекратить, более никому не позволяя менять местами эпохальные чаши.
Ратхама так давно добирался из Александрии, с берегов моря, так долго с верблюжьим караваном плыл песками пустынь в Гизу, что когда прибыл туда, успел забыть плавные, чувственные цвета моря и дрожащие вместе с водой краски.
Хотя ещё совсем недавно, он, в мечтательности манимый голубым цветом моря и неба, сливающихся на горизонте, за которым казались вечность и спокойствие, – уходил в это море, ловил каждое впечатление каждого мгновения, и, ощутив, что ему довелось выжить, добирался до других мечтательных пейзажей. Он часто сидел, обратив лицо к небу, где ясные бело-жёлтые цвета луны, как и звуки, из которых слагались слова, вызывали мечтательное и ностальгическое, уходящее в глубь веков, о которых не раз ему рассказывал его отец Маратха.
Теперь, короткие, выкрашенные хной и напитанные снадобьями, волосы Ратхамы, стали жёстче необработанного в папирус тростника. Когда-то ласковая ткань одежд огрубела, а укачанные длинным путешествием мысли, наоборот: мягко, лирически трепетали в предвкушении встречи с пирамидами.
Он оставил караван и в состоянии созерцателя брёл сейчас по пустыне. Мысленно, словно разноцветные квадраты, но схожего тона, он вставлял друг в друга звуки, и они свободно уплывали словами в пространство.
Фигуру полулежащего на зыбучих песках человека, Ратхама увидел неожиданно. Остановился, долго вглядываясь в неё. Перед фигурой, отделённой от себе подобных аскетической жизнью и от пирамид, к которым всю жизнь будет тянуться взгляд человека, – было такое пространство, которое ещё более усиливало возникшее чувство одиночества и печали. Ратхама понял, что перед ним отшельник, истощённый суровой жизнью в египетской пустыне. Он молча опустился в песок рядом с ним, дожидаясь внимания.
Отшельник держал в руках череп. Держал так бережно, отстранённо, будто продолжал начатые давно размышления о бренности человеческого бытия. И чем дольше отшельник глядел в чёрные дыры глазниц когда-то человека, тем мудрее и глубже становился его взгляд, не приемлющий сейчас ни взрыва чувств, ни вскрика, а лишь предрасположение к неведомому ему человеку. Его тело было чуть прикрыто груботканной хламидой. Светлая борода и морщинистый лоб выдавали тот возраст, когда соседство с гладкой, отполированной временем сферой, не вызывало удивления, а только справедливость и добрую волю. Жилистые пальцы, перебирающие чётки или поглаживающие мёртвые кости черепа, показывали несуетность и терпение. Всё было высвечено мягким, приглушённым светом, исходящим из самого отшельника, что на фоне ярко и контрастно освещённых солнцем пирамид вызывало потрясение и покорность.
– Радуйся, – всё же тихо, по греческому обычаю, поприветствовал Ратхама старца.
– Цели наши конечны, – поднял веки старец. – Лишь две из них главные: радость и горе. Так наставлял нас учитель Аристипп.
– Тот, который стал первым брать деньги за обучение? – чуть улыбнулся Ратхама.
Старец ещё пристальнее посмотрел на него:
– Ты ещё молод. Эти деньги он отсылал своему учителю Сократу. С горем или радостью ты пришёл сюда?
– Горе моё безмерно: в Вавилоне умер Александр. Его народы скорбят. Разве сюда не долетели плачи и стоны его подданных?
– Только вечность рассудит: кто велик, а кто ничтожен. Чем же так дорог тебе этот предводитель, возжелавший от греков божеских почестей и высмеянный за это Диогеном?
– Его воины вырвали меня из рук безверных персов.
– И ты из раба стал свободным?
При этих словах, что-то дрогнуло внутри Ратхамы, будто фрагмент сна, который повторялся все годы его скитаний вдали от родины, отца и матери – вспыхнул, высветил миг и исчез.
– Я вольноотпущенник и служу при Александрийской библиотеке. Но, «кто под царскую вступает сень, тот раб царю», – вспомнил Ратхама когда-то прочитанное.
– Ещё Аристипп возразил Дионисию: «Не раб царю, коль он пришёл свободным».
Словно сверкающие маяки, блестели на солнце пирамиды. Ратхама молча смотрел на них, мучаясь вопросом: «Люди ли воздвигли это?!»
Будто поняв, о чём думает он, старец-отшельник тихо изрёк:
– Фараоны лишь унаследовали то, что оставили им боги, прибывшие с затонувшего острова. Таинство и господство пирамид через тысячелетия будет властвовать над человеком.
– Но и пирамиды боятся времени. За две тысячи лет они, думаю, несколько изменились, – усомнился Ратхама.
– Это время будет бояться их…
Старик надолго замолчал, опять поглаживая морщинистой рукой гладкую сферу лежащего на песке черепа.
Ратхама повернул лицо в пространство пустыни перед пирамидами, чтобы было легче молчать. Два цвета видел он сейчас. Белый – пустынный – едва заметной линией на горизонте переходил в бледно-голубой – неба; ничего более не существовало в этом пространстве и, казалось, не могло существовать.
Ратхама вынул заветные три камушка, положил их рядом, в задумчивости складывая имя сына, который ждал его сейчас в далёкой Александрии и, конечно, скучал. Ратхама почувствовал вдруг, как неестественно напрягся старец, протянув руку к одному из камней.
– Положи это вот так, – попросил старец, и сам переложил слог. – Я видел эти знаки почти на таких же камнях у одного раба. Как и ты, он не из эллинов родом. Тебя зовут?..
– Ратхама. Но мой отец не может быть рабом, а такие камни есть только у него.
Отшельник молчал. Затем, подняв голову, посмотрел на Ратхаму.
– Никто не родится рабом. Людям одной расы всегда кажется, что представители других очень похожи между собой, но ты и вправду похож; на того раба. Он вёл себя очень достойно и, скорее всего, был куплен влиятельным господином, – старец виновато опустил голову. Больше мне нечего тебе рассказать. Это было три года назад, на Крите.
Ратхама долго вглядывался в горизонт, переводил взгляд на камни, одиноко лежащие посреди песка пустыни, на которых было сложено его имя:
– Ра-тха-ма, – но если переставлять камни, то и имя отца его и сына, и имена нескольких предков, которых он старался помнить…
