скачать книгу бесплатно
Нельзя же быть такой непредсказуемой.
Хохочет громко, заливисто, запрокинув голову, касаясь затылком моего плеча.
Нет, это не истерика. Это радость. От скорости, движения, вибрирующей в жилах мощи мотора. Это, чёрт его дери, заразно. Мне тоже хочется смеяться: громко, от души, во всё горло.
Ну, держись, Дюймовочка. Напросилась.
Не доехав до дома несколько сот метров, сворачиваю в сторону. Подождёт разговор с маменькой, никуда не денется – маме полезно подождать. А девчонка так хохочет искренне, так радуется, что я минут двадцать катаю её по сонному посёлку.
Кажется, вокруг никого, и только мотоцикл взрывает пахнущий летом воздух рокотом мотора.
Я не тороплюсь доставить Марту к матушке. То ли удовольствие ей доставить хочу, то ли домой возвращаться желания не имею – всё вместе, наверное. Оттягиваю этот момент как могу, и благодарен Дюймовочке, что она так реагирует. Крепко уцепившись обеими руками в моё запястье, своими излишними усилиями оставляет на коже белые следы, грозящие превратиться в синяки, ёрзает, не боясь упасть, такая оживлённая и беззаботная.
Кажется, эта поездка ей была нужна так же сильно как и мне, если не больше. У неё же мама болеет, точно.
Я многих девчонок катал на мотоцикле, но ни одна такой смелой не была. Обычно либо орут до лопнувших перепонок, либо наигранно хихикают, норовя прилипнуть к спине и грудью эффектно потереться. Но Марта… она просто наслаждается, позабыв обо всём на свете.
Адреналин бушует в венах – так всегда, сто?ит сесть на мотоцикл. Я люблю скорость, люблю носиться с раннего утра, чувствовать свободу, которой мне так всегда не хватало.
Наверное, с рождения я был заложником авторитета семьи. Их стремлений и амбиций. Сотни кружков, секций, три языка (китайский обязательно – он даёт столько возможностей, а французский просто красивый); плавание (для спины полезно); волейбол (нужно чувствовать дух команды); теннис (реакция и концентрация) и ещё чёртова куча всего на свете. Даже фехтование!
Я разве что крестиком не вышивал и в хоре не пел. А нет, в хоре я пел тоже.
Мать только и успевала заглядывать в ежедневник, чтобы ничего не пропустить, а отец – отлистывать деньги. Ведь единственный наследник образцово-показательной семьи Орловых просто обязан быть лучше, выше, сильнее всяких прочих детей. Словно я не сын металлургического магната, а наследный английский принц.
Когда от тебя многое ждут, приходится слишком много отдавать. Рано или поздно наступает передоз, срывает клапан, и наружу рвутся протесты и бунты.
Ответственность гнетёт, давит. Всегда улыбаться, быть примерным, самым красивым и умным – от этого рано или поздно начинает клинить. А от фальшивых улыбок клинит челюсть.
Но рано или поздно ко всему адаптируешься. Слава богу, я давно уже вырос, у меня своя жизнь и стремления.
Я могу кататься до бесконечности, но Марту всё-таки нужно доставить домой, и я паркуюсь возле входа и наконец убираю руку с тёплого девичьего живота, но ощущение ткани на коже несколько мгновений остаются на ладони.
Марта уже не смеётся – словно мираж растаял, и реальность больно ударила под дых.
Слезаю с мотоцикла, обхожу, становлюсь рядом с Мартой, а она крепко цепляется в ручки и хмурится.
Немного испуганно смотрит на ворота и игнорирует мою руку, которую протянул, чтобы помочь ей спрыгнуть. Оказавшись на безопасной тверди асфальтированной дорожки, топчется, смотрит на меня искоса.
– Спасибо, – выдавливает из себя и прячет руки за спину. И вдруг гневается: – Зачем вы это сделали?
– Тебе же понравилось.
Марта смотрит на меня из-под упавшей на лицо чёлки, тёмные волосы вьются мелким бесом, и она перекидывает копну через плечо. Но осуждающий взгляд не отводит, насупившаяся и злая. Глаза мечут молнии, на щеках румянец, но к смущению он не имеет никакого отношения.
– Марк Романович, вы, наверное, живёте в какой-то альтернативной вселенной, где все и каждый пляшет под вашу дудку.
– Не угадала.
– Не перебивайте, пожалуйста, – цокает языком, рукой взмахивает. – Я просто хочу напомнить, что пришла в ваш дом не на мотоцикле кататься. Да, мне понравилось, это было… весело, меня расслабило. Спасибо вам за это, но… Я не сдержалась, но так не годится. Я виновата, я расслабилась, но…
– Что "но", Дюймовочка? Слишком много “но”, ты не находишь? Мы просто прокатились, в этом нет какой-то крамолы. Расслабься, а?
– Я Марта! Не Дюймовочка. У меня рост сто шестьдесят сантиметров!– и вздохнув тяжело, продолжает: – Марк Романович, я очень вас прошу дать мне возможность нормально переговорить с вашей мамой и выполнить свои обязанности. Мне работать надо, понимаете? Если вы не в курсе, а вы наверняка не в курсе, но некоторым, не таким как вы, деньги на голову не сыплются. Их приходится зарабатывать. За-ра-ба-ты-вать. Наверное, для вас это незнакомое слово, но оно существует.
Она так много и долго говорит, что даже дыхание сбивается.
Я делаю шаг к ней, наклоняюсь к уху и говорю:
– Ты всё очень правильно говоришь, только в твоей вселенной, наверное, все жутко хорошие и правильные, ответственные и принципиальные. Только ты даже представить не можешь, во что вляпываешься. И поверь мне, я единственный, кто сможет тебе помочь.
– О чём вы? – икает и, задрав голову, смотрит на меня ошарашенно. – Почему все, кто меня окружает, вдруг решают говорить загадками? Моя мама отработала в вашем доме четыре года, её никто не съел и не изнасиловал. Прекратите сеять смуту!
Ох, девочка.
– Они сожрут тебя и глазом не моргнут, – мои губы так близко к её уху, что задеваю нежную кожу на мочке. – Такую маленькую наивную птичку, которая сама влетает в окно, грех не сожрать. Ты ведь не твоя мама.
Адреналин бурлит, а в такие моменты теряю контроль. Особенно, когда такая наивная трепетная крошка стоит настолько близко, пахнет солнцем и цветами. Что это за парфюм вообще? Какой-то незнакомый, и мне хочется вдыхать аромат её тела, дышать им, наслаждаться.
– Просто никому не верь в этом доме.
– А как же вы? Друг и всё такое… – она пытается в иронию, но получается очень плохо.
– Даже мне. И, в конце концов, прекрати выкать!
При всём желании я не смогу объяснить ей всего, что творится за высоким забором. Наше великолепное семейство ещё тот подарок.
– Иди, Марта. Главная гиена уже ждёт тебя. Ей хочется крови.
Я не знаю, отчего моя мать вдруг решила сыграть в благородство. Но я выясню. Это дело принципа.
Марта убегает прочь, исчезает в открытых воротах, и последнее, что вижу, прежде чем они медленно съезжаются, – её глаза. Испуганные, огромные, а я смотрю в небо и вижу чёрную огромную птицу.
Ну что, вестник печали, ты снова здесь? Я рад тебе, друг. Говоришь, случится плохое? Тебе так кажется? Ну что ж, теперь я готов.
А гиены воют, чуя падаль, кружат вокруг добычи, стараются ухватить кусок пожирнее.
Глава 12 Марта
Дом встречает меня тишиной и ароматами жасмина – похоже, эти сладко пахнущие цветы теперь всегда будут ассоциироваться у меня с Анфисой Игоревной.
Я мешкаю у входной двери, у порога, хотя нет необходимости разуваться или тратить время на ерунду. Но я жду, когда щёки перестанут пылать, а сердце – так отчаянно грохотать о рёбра.
У меня ощущение сейчас – очень чёткое, буквально осязаемое, – что меня засасывает в какую-то узкую воронку, болтает, кружит, как на карусели, а я ровным счётом ничего не могу с этим сделать.
Слова Марка окончательно выбили из колеи. Нет, сначала меня ошарашила его выходка, потом потрясла до глубины души самая лучшая в моей жизни поездка, во время которой ни единой плохой мысли в голове не было. Словно там, верхом на мотоцикле, был кто-то другой, но не я.
А странные слова о главной гиене по оказанному эффекту можно сравнить разве что с разорвавшейся в руке гранатой. Он мать свою имеет в виду? Анфису? Она – главная гиена?
И, словно кто-то невидимый, руководящий судьбами людей, услышал сейчас мои мысли, потому что я отчётливее ощущаю запах жасмина, а после вижу и вплывающую в холл Анфису, облачённую в “летящее” кремовое платье, и подол юбки воздушным шлейфом сзади. Она улыбается мне так широко, что я всерьёз опасаюсь за её щеки. Вдруг лопнет?
Да ну, нет же. Какая же она гиена? Она так добра ко мне, так искренна.
– Марта, что ты у входа застряла? Проходи, пожалуйста, присаживайся вот здесь, – рукой указывает на элегантный диван, обитый белым атласом, расшитым райскими цветами и птицами. Ткань холодная, скользкая, и я устраиваюсь на самом краешке. – Будешь кофе? Или чай? У меня для тебя есть прелестные пирожные, утром доставили из лучшей кондитерской.
“Моя мать любит суету”, – в который раз приходят на ум слова Марка, и я теперь уже на сто процентов убеждаюсь в его правоте.
– Нет, спасибо, я сыта, – улыбаюсь беззаботно, хотя меня и смущает эта повышенная забота.
Будто бы меня не на работу нанимают, а как минимум хотят отблагодарить за спасение детей из пожара.
Странный дискомфорт вытесняет всё, и я, не зная, куда себя деть, так крепко сдвигаю ноги, что болят коленные чашечки. Степенно – собеседование всё-таки – расправляю юбку, разглаживаю заломы, оставшиеся после поездки, когда ветер трепал платье, норовя сорвать его с меня.
Эти воспоминания рождают в груди вспышку радости, и остатки адреналина, утихая, щекочут нервные окончания.
– Ну что ты, не обижай меня. Ты такая бледная, совсем на тебе лица нет, волнение сплошное.
– Но я действительно ничего не хочу, – пытаюсь убедить, но, похоже, этот локомотив с рельсов не сдвинуть.
– Ничего слышать не хочу, – щебечет нараспев и легко вспархивает с кресла и идёт в сторону кухни.
То есть она сама принесёт мне чай и пирожные?
Знаете, искренняя забота – это прекрасно, только… иногда она сбивает с толку. Ну, когда её настолько много, она становится чуточку душной.
Пока Анфиса Игоревна хлопочет на кухне, я смотрю в высокое французское окно, а за ним Марк. Стоит почти вплотную к стеклу, за его спиной раскинулся прекраснейший сад, прямо в глаза мне смотрит, не отрываясь. Надо бы отвернуться, но его взгляд что-то такое кроет в себе, от чего невозможно оторваться. Держит, примагничивает. Марк будто бы сказать мне что-то хочет, но я не понимаю. Не понимаю!
Щёлк, и в комнату врывается жасминовый ветер, и момент окончательно и бесповоротно разрушен – в холле появляется Орлова. Держит в руках серебряный поднос, на нём две чашки тонкого фарфора, сахарница, молочник и красивое блюдце с двумя пирожными.
Нет, это не пирожные. Это произведение искусства! Идеально круглые и шоколадные, с пышной шапкой взбитых сливок, а уж какой аромат стоит! Даже приторный жасмин перебивает.
– Даже есть жалко, – смеюсь, а Анфиса понимающе кивает.
Бросаю быстрый взгляд в окно, но Марка там уже нет – будто бы привиделся. А может, и правда, глюк словила?
– Детка, ты очень напряжена, – замечает Анфиса Игоревна и обхватывает холёными пальцами с идеальным нюдовым маникюром чашку. Кивком головы предлагает следовать её примеру и поясняет: – Чабрецовый чай, пей, дорогая, он хорошо нервы успокаивает и усталость снимает. Лучший антидепрессант в мире.
Есть что-то в этой женщине, что не даёт её ослушаться – то ли царственная осанка, то ли решительный колкий взгляд, потому пью душистый чай, и после первого же глотка действительно становится спокойнее.
– Вы же мне расскажете о моих обязанностях? – возвращаю разговор в нужное русло, и Анфиса, спохватившись, начинает посвящать в детали.
Я внимательно слушаю, в длинный список выстраиваю все распоряжения, чтобы ничего не забыть – обязанностей на самом деле оказывается довольно много. Конечно, я не заменю маму, которая работает здесь долго и знает каждый уголок, но я постараюсь честно отработать каждую копейку, чего бы мне это ни стоило.
Маме не придётся за меня краснеть, а Анфиса Игоревна не разочаруется.
– Иногда, может быть, пару раз в неделю, будешь ночевать здесь, – переходит к “десерту”. – К нам приходят друзья, деловые партнёры Романа Георгиевича. Они задерживаются как правило допоздна, в неформальной обстановке обсуждают работу. Ещё мои приятельницы – так, ничего особенного, болтаем и чай пьём, но за это двойная ставка, так что не волнуйся.
Я-то не волнуюсь, хотя немного и боязно, что с чем-то могу не справиться, но Анфиса так воодушевлена, что невольно начинаю верить в себя.
Всё у меня получится. Что я, чай не смогу поднести и пепельницы поменять?
– Тогда, если вопросов больше нет, пойдём, я покажу тебе твои покои.
Покои… слово-то какое вычурное.
Иду следом, Анфиса гордо шествует впереди, а я верчу головой, снова поражаясь, какой же этот дом красивый.
Мы оказываемся сначала в саду, я приветливо машу рукой пожилому садовнику Петру, который возится с обрезкой пышного розового куста, и получаю в ответ скупую улыбку.
По мощёной плиткой дорожке идём к невысокому домику, в котором живёт моя мама, пока тянутся её смены.
Таких домов на участке несколько: для водителя, садовника, моей мамы, и внутри есть всё необходимое для жизни: плазма не стене, удобная кровать, личная душевая и туалет. Даже крошечная кухонька есть.
Живи да и радуйся.
– Вот запасные ключи, располагайся, – улыбается Орлова и наконец оставляет меня одну.
Быстро скидываю свои вещи, принимаю душ, и он смывает с меня тревогу и усталость.
Работа – это хорошо. От любой хандры лечит, а Марк и его странные слова… тревожно от них, очень, но вдруг он просто развлекается? Вдруг чувство юмора у него такое… чёрное.
Не даю себе времени на размышления – для таких вещей мудрая Вселенная ночь придумала – и быстро облачаюсь в тёмно-синее платье чуть ниже колен, собираю волосы в тугой пучок, закалываю выбившиеся непослушные пряди и выхожу из домика.
Анфису Игоревну я нахожу в холле, она нервно расхаживает от дивана к креслу и обратно. Хмурая, погружённая в свои мысли и чем-то обеспокоенная. Злая даже, но, завидев меня, она снова натягивает на лицо приветливую маску.
– Всё-таки ты очень хорошенькая, – констатирует, осмотрев меня с ног до головы.
С лестницы спускается высокий широкоплечий мужчина в чёрном костюме, несёт в руках чемодан и, кивнув мне, выходит прочь из дома, а Орлова поясняет, что это её личный водитель.
– Марта, ещё кое-что. У меня намечена рабочая поездка, самолёт через четыре часа. Меня не будет в городе пару дней, но не думаю, что у тебя возникнут с чем-то проблемы, – и вдруг, будто вспомнив что-то, добавляет: – Марта, к пяти вернётся Роман Георгиевич. Мой супруг – мужчина, а мужчины чаще беспомощные, словно дети. Уж помоги ему, хорошо? К ужину накрой, послушай стенания о тяжёлом рабочем дне, поулыбайся. Это ни к чему тебя не обяжет, Роман приличный человек, лишнего себе не позволит, не волнуйся о чём-то… таком. Просто человеческое участие, ничего кроме.
Я открываю рот, хочу что-то уточнить, но не успеваю: Анфиса Игоревна, кивнув на прощание, стремительно покидает дом.
Эм… что-то я сомневаюсь, что металлургический магнат Роман Орлов остро нуждается именно в моём участии и улыбках.
Глава 13 Марта
К трём я успеваю переделать все дела на сегодня и решаю, что заслужила минутку покоя. Убираю в хозкомнату уборочные причиндалы, плотно запираю дверь и, помыв руки, иду в сад. Там хорошо сейчас, там тихо – благодать и райский уголок.
Аромат цветов плывёт по воздуху, щекочет ноздри. Останавливаюсь то у пышного куста ярко-алых роз, то у лилий, провожу рукой по плотным, будто пластмассовым лепесткам и не могу налюбоваться. Надышаться не могу.
В саду Орловых хочется остаться жить, впитывая каждой клеткой красоту, царящую вокруг. Кажется, можно год гулять по дорожкам и десятой части не посмотреть.
Блуждая, я нахожу крытую площадку и удобно устраиваюсь в ротанговом кресле. На круглом столике лежит забытая кем-то книга – второй том “Игры престолов”.
На форзаце размашистым красивым почерком: "Любимому Марику от любящей Р."
Р.? Кто это интересно?
