Солнечное сплетение. Этюды истории преступлений и наказаний

скачать книгу бесплатно


Попутно можно заметить, что «хитроумный», как эквивалент в переводе с испанского ingenioso, принимается с большой натяжкой. Уж кто-кто Дон Кихот – выдумщик, взбалмошный фантазер или, как говорят сегодня, параноик, но только не хитроумный. Вероятно, неадекватность возникла в связи с тем, что в России роман впервые появился на французском языке, и, хотя писатель Константин Масальский уверял, будто перевел с оригинала, знания им испанской реальности неглубоки и ему частенько приходилось обращаться к французскому переводу. Но это просто так, по ходу дела. Разумеется, суть не в этом.

За почти четыре века после выхода романа в свет стало уже клише говорить, будто писатель написал пародию на рыцарство и человеческую восторженность. К сожалению, сам Сервантес о своих подлинных намерениях никому не рассказывал. Трудно догадаться об авторских намерениях, сколь ни прислушивайся к беседам при луне Дон Кихота с его верным оруженосцем Санчо Пансой, наполненным мудростью и глупостью, глубокомыслием и явной чепухой. Видимо, речь идет о довольно нередком в литературе случае, когда из-под пера автора выходит нечто большее, чем его задумка.

О чем роман в первую голову? О сплетениях реального с идеальным, действительного с желаемым. Главный герой как бы говорит всеми своими действиями: можно восхищаться рыцарским благородством и отвагой, ценить в человеке доброту и бескорыстие, но при этом надо твердо стоять на земле и помнить, что самые высокие душевные порывы, если они далеки от действительности, все исказят, а попытки добиться справедливости принесут лишь новую несправедливость.

Здесь не стоит забывать, что перед своей кончиной дон Алонсо Кихано признал бредом случившееся с ним, пришел к выводу о пагубности чтения рыцарских романов и даже запретил своей племяннице выходить замуж за человека, который имел пристрастие к ним. Идальго посчитал эти романы глупыми, мерзкими и лживыми. Единственное, что его огорчало, так это невозможность исправить свою ошибку и взяться за чтение умных книг…

Сколько разных мнений можно услышать о «Дон Кихоте». Достоевский увидел в романе самую верную и глубокую картину жизни, самые верные о ней суждения. «Во всем мире нет глубже и сильнее этого сочинения, – отметил он в своем дневнике. – Это пока последнее и величайшее слово человеческой мысли, это самая горькая ирония, которую только мог выразить человек, и если б кончилась земля, и спросили там, где-нибудь, людей: что вы поняли за вашу жизнь на Земле и что об ней заключили? – то человек мог бы молча подать «Дон Кихота». Вот мое заключение о жизни и – можете ли вы за него меня судить?»

Белинский называл Дон Кихота благородным и умным человеком, который всей душой предан любимой идее, хотя и совершенно неосуществимой. По мнению критика, на стезе странствующего рыцаря (кабальеро анданте) тот действует нелепо и глупо, но в обыденной обстановке о вещах мирских рассуждает мудро; его же осознание перед смертью своих заблуждений невольно наводит на мысль о печальной судьбе человечества. «Каждый человек есть немножко Дон Кихот, – заметил Белинский, – и более всего люди с пламенным воображением, благородным сердцем, даже сильною волею и с умом, но без рассудка и такта действительности».

Гоголь считал Сервантеса своим вдохновителем к написанию «Мертвых душ». Тургенева Дон Кихот тронул до слез своей чистотой и святой простотой. Герцен говорил о «донкихотах революции», называл богатого на выдумки испанского идальго «одним из самых трагических типов людей, переживших свой идеал». Мережковский обнаружил в романе мысль о том, что счастливым может быть только мечтатель, безумец и невежда, потому как реальная действительность отвратительна.

Писарев и Добролюбов признали в Дон Кихоте исключительно смешную, нелепую фигуру, чья отличительная черта – непонимание ни того, за что он берется, ни того, что из этого может получиться. Несладко прозвучало и заключение Горького: «О гармонической личности люди мечтали на протяжении многих лет, сотни художников слова и философов, но самое честное и высокое, что было придумано, оказалось смешным – это Дон Кихот».

Русская театральная сцена явилась свидетелем семи инсценировок романа только в первой половине ХХ века – с разными и подчас весьма далекими от Сервантеса интерпретациями. В общем-то, мало похожим на оригинал стал и выпущенный в 1955 году на экран фильм Козинцева по сценарию Шварца с участием Черкасова, где не проглядывалось даже намека на нелепость поступков Дон Кихота.

Роман и его автор вызвали живой отклик на Западе. Вольтер и Томас Манн отметили влияние на Сервантеса Эразма в том, что касается гуманности и справедливости.

Байрон поставил Сервантесу в вину его насмешки над рыцарством. Флобер выбрал «Дон Кихота» одной из своих любимейших книг. Рихард Штраус сочинил симфоническую поэму «Дон Кихот – фантастический вариант на тему рыцарского характера». По либретто Мариуса Петипа поставлен балетный спектакль. Массне специально для Шаляпина написал оперную музыку.

Для самих испанцев роман и его автор стали неувядаемой темой бесконечных публикаций и дебатов. В своем трактате «Испанская идеология» философ Анхель Ганивет почувствовал в Дон Кихоте дух испанского народа, творение этим народом нравственного идеала справедливости. Мигель де Унамуно водрузил «Дон Кихота» на пьедестал выше самого Сервантеса, который, мол, и сам не сознавал, что написал трагическую комедию всего человечества, а одновременно библию испанского народа с главным героем – символом национального характера. Философ возвел в культ кихотизм как национальную религию рационального абсурда и назвал ее «по сути сумасшествием». По его убеждению, Дон Кихот как бы олицетворяет мысль о том, что человек ценнее любых теорий и философских учений. Другой философ, Хосе Ортега-и – Гассет, признал, что открытая Сервантесом «испанская тайна» есть не что иное, как и беда самого Дон Кихота, а заключается она в его недостаточной образованности.

В общем, одни испанцы называли совсем не хитроумного идальго сумасбродом, другие уподобляли его Иисусу Христу. И это никак не убавляло их гордости тем, что «Дон Кихот» написан именно их соотечественником.

* * *

Почти два века застоя в социально-экономическом развитии испанского государства образовали огромную прореху в просвещении народа. Если в Западной Европе XVIII век прошел под знаком просветительства и научных исследований, то Испания в этом отношении протопталась на месте. Французские энциклопедисты посмеивались: из книг в этой стране выходят только рыцарские романы, любовная лирика и схоластические трактаты, как будто действует «тайный враг человеческого разума».

Наглядный пример – старейший в Европе Саламанкский университет. Начиная с ХII века славился он своими профессорами теологии, которые давали советы коронованным особам по многим вопросам, подсказывали, как достойно реагировать на папские энциклики и прочее в этом роде. Спустя три столетия интеллектуальная жизнь университета пришла в упадок, точные и естественные науки оказались в загоне.

Публицист Мариано Хосе де Лара хорошо осознавал плачевное состояние культуры и образования у себя на родине. После выхода нескольких номеров его сатирических журналов цензура запретила их дальнейшее издание. Называя себя ироническим скептиком, он продолжал критически отзываться об испанском «провинциальном мышлении» и о тех простодушных болтунах с «незатронутыми умами», которые составляли питательную среду анахронизма. В своих соотечественниках Лара обнаруживал авторитарный менталитет и полагал, что только лень воображения мешает им разобраться по-настоящему в происходящем. По его мнению, испанская литература отражала ретроградные религиозные и политические идеи, примат же содержания над формой можно признать только за Сервантесом и Кеведо. «Стремление содействовать благополучию родины заставляло меня высказывать горькие мысли», – заметил Лара незадолго до того, как покончил собой. Прожил он всего двадцать восемь лет.

Несмотря на застой в развитии испанской культуры XIX века, оставил свой след в отечественной литературе поэт-просветитель Хосе де Эспронседа. В поэме «Песнь казака» он воспел освободительные войны испанцев и русских против наполеоновского нашествия. Западноевропейская цивилизация ему представлялась «торгашеской». Довелось ему в жизни и сражаться на баррикадах Парижа.

Испанские прозаики начинали уже острее реагировать на клерикальное засилье. Бесплодность аскетической догмы прекрасно показал Хуан Валера в романе «Пепита Хименес». Жестокий религиозный фанатизм и самоуправство раскрыл Бенито Перес Гальдос в «Донье Перфекте», а в очерках «Запретное» подверг критическому разбору нравственное состояние испанского общества, назвав религиозные догмы обманом и мракобесием.

Впервые на литературном поприще добилась известности женщина – Эмилия Пардо Басан. Как никто другой до нее, эта знатная дама много путешествовала по Европе и познакомила испанцев с творчеством Тургенева, Достоевского, Толстого. В последние годы жизни чрезмерно увлеклась мистикой, называла себя «верующим эклектиком»…

Западные европейцы продолжали воспринимать Испанию «провинцией науки». Как бы то ни было, в 1906 году за работы в области нервной деятельности Нобелевскую премию получил испанец Сантьяго Рамон-и-Кахаль. Отставание Испании в научной области он объяснил нехваткой у испанцев воли и интеллектуального тщеславия при ярком присутствии в них терзающего душу самодовольства или постоянного бурчания на тему «в этой стране с изобретениями ничего не получится».

Нет, все было так и не совсем так. Кое-что получалось. Это убедительно продемонстрировал Леонардо Торрес Кеведо. Ему принадлежали оригинальные работы в области искусственного интеллекта, создание на основе собственных разработок первых вычислительных машин для осуществления сложнейших алгебраических операций, первых радиофицированных роботов, систем стабилизации высокоскоростных аэростатов и многое другое. К сожалению, в Испании не оказалось тех, кто мог бы воспользоваться его изобретениями на практике. Патенты Кеведо закупила Франция и успешно запустила его детища в производство.

В первой трети ХХ века смело заявила о себе целая когорта испанской творческой интеллигенции. Представители ее отличались тонким эстетическим восприятием и ясными этическими критериями. Если перечислять их независимо от значимости вклада каждого в развитие культуры, то можно выстроить из них такой ряд.

Философ Анхель Ганивет своим трактатом «Испанская идеология» подготовил появление «поколения 98 года».

Многим, конечно, было обидно услышать от него, что испанская нация потеряла свою волю и энергию, утопила свои духовные силы, поэтому и не играла никакой заметной роли в мире.

Писатель Висенте Бласко Ибаньес широкую известность приобрел своими романами «Собор», «Кровь и песок», «Четыре всадника Апокалипсиса». Будучи редактором мадридской газеты, подвергался преследованиям за свои критические выступления в адрес католических иерархов. Нелестно отзывался о короле Альфонсе XIII, поддержавшем военный переворот генерала Примо де Риверы и предоставившем концессии германским военным промышленникам.

Поэт Антонио Мочадо гордился тем, что он патриот Испании и одновременно «друг человечества». Для него национальные обычаи представляют собой ценность только как неотъемлемая часть обычаев всех народов. Полагал, что в философском смысле будущее рода человеческого еще не осознанно, его прошлое еще не написано.

Писатель Пио Барроха близким себе по духу считал Достоевского. Автор романов-аллегорий и философских повестей приходил к выводам довольно пессимистическим: жизнь – это нелепый фарс, и бессмысленно говорить о поступательном прогрессе человечества, ибо повсюду царят жестокость, продажность, пошлость, обман. Поначалу он относил себя к анархистам-романтикам. В анархистах ему импонировала яркая дерзость, но экстремизм их методов в переустройстве общества вскоре заставил изменить к ним отношение.

Мигель де Унамуно называл себя «социалистом чувства». В душе у него, насколько он сам ее приоткрывал, происходила постоянная борьба между верой в Бога и разумным скептицизмом. Пытаясь разрешить это противоречие, философ встал все же на путь богоискательства, однако рациональное мышление никак не позволяло ему принять целиком веру в бессмертие души. Идею Бога он считал гипотезой, позволяющей как-то объяснить происходящее и отражающей желание многих иметь какого-нибудь Верховного Творца и Судью. В своем труде «О трагическом смысле жизни» Унамуно уточнял: необходимо верить в другую, вечную жизнь и в жизнь земную, в которой каждый ощущает свое сознание переплетающимся с Высшим Сознанием, и верить в другую жизнь надо, чтобы переносить трудности жизни земной и придавать ей смысл.

Унамуно был ректором университета в Саламанке, читал лекции и не стеснялся ставить сложные вопросы отношений между государством и церковью. Он осмеливался даже утверждать, что несовместимо быть либералом и католиком одновременно, поскольку в Испании это считается нелогичным более, чем где-либо, из-за главенства там догматизма, мешающего развитию личности. Несговорчивых религиозных фанатиков и закоренелых атеистов относил к лживым лицемерам с низкими, варварскими страстями, которые предпочитают идти по слишком легкому пути в отстаивании своего мировоззрения. Католическое же духовенство, по его мнению, слишком часто встает на сторону региональных сепаратистов и раскольников, вносит разлад между странами и народами.

В представлении Унамуно, исторический процесс делится на историю официальную и историю подлинную, главную, чью нить тянут за собой народные массы. Вот здесь-то он и вынес достаточно безжалостный приговор устами одного персонажа своей новеллы «Святомученик Мануэль Добрый». Суть приговора: исконное зло Испании заключается в мужском безволии, когда священники верховодят женщинами, а женщины мужчинами, причем мужчинами, которые делают все так, чтобы не брать на себя никаких серьезных обязательств.

В ходе изучения устоявшихся форм национального бытия испанцев философ из Саламанки обнаружил в них еще и нечто «инквизиторское», призывал их перестать мыслить примитивно, безответственно и отнестись к происходящему у себя в стране с глубокой заинтересованностью, обсуждать именно принципиально важные для общества вопросы. Его выступление против военной диктатуры в 20-х годах закончилось ссылкой на Канарские острова. Под давлением мировой общественности власти разрешили ему вернуться. Но он уехал во Францию, откуда обратился к своим гонителям: «Вы даже не свора, вы – сволота, фашизофрении бацилла. За вашим виват – пустота, а за пустотой – могила»…

Не хотели видеть свою родину «захолустьем Европы» многие представители творческой интеллигенции первой половины ХХ века. Среди них наиболее убедительно выражал свои взгляды философ Хосе Ортега-и-Гассет. «Нам нужно хорошенько потрясти и освежить наши головы, чтобы рождаемые там идеи приобретали общечеловеческое звучание, – говорил он. – Пора избавляться от допотопности мышления, решиться думать и чувствовать на длинной волне. Наша интеллигенция в массе своей совершенно нелюбознательна к происходящему и поэтому не есть интеллигенция. Европа презирает нас за то, что в Испании нет свободы сознания».

Ортега предостерегал своих соотечественников по поводу обострения социальных конфликтов и раскола общества на два непримиримых лагеря. Упорно настаивал на том, что человек становится действительно человеком только по мере развития в себе способности сознавать необходимость культуры и социальной справедливости. Интерпретацию социальных проблем, которую он предложил в своем «Восстании масс», с интересом восприняли за пределами Испании. Именно благодаря ему в испанском обществе наметился тогда более глубокий критический подход к традиционным идеологическим, политическим и религиозным постулатам, стало меньше боязни освободиться от пут клерикального засилья, обратиться к светским, демократическим ценностям. Своими оригинальными исследованиями Ортега прочно застолбил за собою место в общеевропейской академической библиографии по философии ХХ века…

Попутно и не праздности ради можно спросить себя, чем же характеризовалась Испания, вступившая в ХХ век, помимо боя быков, зажигательных цыганских танцев, кастаньет и оливкового масла. Тем, что от участия в Первой мировой войне отвел ее не пацифизм, а скорее отсутствие необходимой для этого военно-промышленной базы. Сразу же после войны страна погрузилась в новый социально-экономический кризис, вследствие которого резко упало клерикальное влияние, особенно среди интеллигенции, рабочей и студенческой молодежи. На все более решительные выступления левых партий реакция ответила диктатурой Примо де Риверы, ужесточением политических репрессий. В итоге радикальные настроения в обществе лишь возрастали.

Времена менялись. Испания больше уже не испытывала международной изоляции и не могла сама себя изолировать от остального мира. Ее острые внутренние проблемы, правда, не очень-то интересовали европейскую интеллигенцию. После потери Мадридом остатков колониальной империи страна блистала своим отсутствием на европейской политической сцене. Правящий режим там все еще воспринимался как нечто обветшалое, анахроничное.

Заинтересованное знакомство европейцев с Испанией началось в начале тридцатых годов под влиянием развивавшихся в ней поистине драматических событий. Способствовало этому и появление в ней таких ярких личностей, как поэт Федерико Гарсия Лорка, кинорежиссер Луис Бунюэль, художник Сальвадор Дали. Каждый из этой «великой испанской троицы» вносил свой вклад и в общеевропейскую культуру. Но вряд ли кто из них, закадычных друзей с юных лет, предчувствовал тогда, что ожидавшие Испанию тяжелейшие испытания заставят их жизненные пути разойтись кардинально.

Часть II

(Анданте)

На всеобщих выборах 1931 года победу одержали сторонники республиканского правления. Король Альфонс XIII, дискредитировавший себя поддержкой диктатора Примо де Риверы, отрекся от престола и покинул страну. Новая Конституция лишала римско-католическую церковь статуса государственной, провозглашала свободу вероисповедания и равноправие всех религиозных конфессий. Потеряв свои привилегии, иерархи возмутились и принялись подстрекать верующих саботировать новую власть.

Острый конфликт между широкими слоями общества и церковью, надо отметить, возник задолго до прихода к власти республиканцев. В периоды крайнего обострения социальных противоречий, закончившихся только в одном XIX веке тремя гражданскими войнами, испанский клир всегда становился на сторону реакции. Все это приводило к вспышкам недовольства, погромам монастырей, стихийным расправам над священниками. Унижение не проходило бесследно.

В первые годы Испанской Республики настроения народа менялись и часто отнюдь не в сторону все большего оптимизма, ибо политики в Мадриде всячески тормозили процесс социально-экономических реформ. Осенью 1933 года старший сын генерала Примо де Риверы Хосе Антонио собрал разрозненные отряды ультраправых националистов и сколотил из них Испанскую Фалангу. Ее программа декларировала непринятие буржуазного либерализма, призывала к экспроприации крупной земельной собственности и национализации банков. Лозунги политические обильно сдабривались национал-католицизмом. Многие положения фалангисты позаимствовали у нацистов в Германии и фашистов в Италии.

В силу своей заскорузлой подозрительности вообще к идеологиям иностранного происхождения (хотя католицизм тоже не в Испании родился) епископы на первых порах настороженно присматривались к Фаланге. Да и лидер пришедших тогда к власти нацистов в Германии не жаловал тамошних католиков и на место традиционной христианской религии хотел поставить новую, светскую религию. Массовое проникновение нацистской пропаганды вызывало у высшего духовенства тревогу, а нацизм рассматривался им как следствие духовного кризиса, свойственного только Германии и неприменимого к Испании, стране с многовековым католическим наследием. (Можно подумать, у Германии такого наследия не было.)

Поначалу церковники по всему миру старались отстраняться от слишком противоречившей христианскому вероучению доктрины превосходства арийской расы. Тем не менее редко кто в Ватикане скрывал свое восхищение решимостью Гитлера избавиться от коммунистов и социал-демократов. Пусть даже лидер Фаланги Хосе Антонио избегал публично делать воздаяния фюреру и дуче, это не мешало ему охотно принимать от них финансовую помощь, выражая солидарность с их курсом на мировую экспансию…