скачать книгу бесплатно
Кундрюцкова прервала чтение, внимательно посмотрела на слушателей и продолжила с вызовом:
– Незадолго до своей гибели, в начале 1918 года, ещё до заключения Брестского мира, когда представлялась весьма вероятной немецкая оккупация всей европейской части России, Меньшиков в своём дневнике сделал поразительный для любого националиста и любого патриота вывод: «Верю в то, что потеря независимости даёт нам необходимое освобождение от самих себя. Ибо не было и нет более подлых у нас врагов, как мы же сами. Вяжите нас – мы бешеные! Земля, это точно, велика и обильна, но порядка нет, а потому придите бить нас кнутом по морде! Даже этой простой операции, как показал опыт, мы не умеем делать сами». И далее: «Мы умно поступаем, бросая самодельщину деревенскую в инвентаре, в утвари, одежде. Умно поступаем, подчиняясь и чужой власти – если она лучше нашей».
Сделав короткую паузу, Кундрюцкова заключила с пафосом:
– Я вступила на своё журналистское поприще с намерением служить родной стране словом честным и смелым, но скоро убедилась в том, что власть этого не хочет. Меня вынудили прекратить издание собственной оппозиционной газеты. Перед лицом явного произвола мне пришлось последовать завету Михаила Меньшикова и сменить стан, перейти к тем, кто более привержен идеалам справедливости и законности, чтобы из-за рубежа нести для всего мира правду, как требует от меня мой профессиональный долг.
– Значит, вы находите справедливым то, что украинцы в Донбассе обстреливают жилые кварталы из тяжёлой артиллерии? – уже откровенно возмутился Вязигин. – Что русским на Украине нельзя пользоваться родным языком? И это ваш долг велит вам писать, что в посёлках вокруг Луганска съели собак?
– Конечно, я не могла видеть всего, что происходило в Донбассе, потому писала и с чужих слов, – спокойно возразила Кундрюцкова. – Вы должны понимать, что мне было очень трудно. Я же брала интервью у полевых командиров сепаратистов, которые запросто могли меня расстрелять, когда бы узнали, что и для каких изданий я пишу. А узнать они могли очень просто, достаточно было погуглить в поисках информации обо мне. Но их бдительность усыплял мой российский паспорт с ордатовской пропиской…
– Ну сколько можно, Юрий! – воскликнула Раздорская возмущённо. – Лена – моя лучшая подруга и гостья!
Вязигин был уже не рад тому, что ввязался в тяжёлый разговор, но прервать его, не высказавшись до конца, не мог. Ведь подруга его жены была всё же не чем иным, как предательницей, и кто-то должен был напомнить ей об этом. Едва ли во всей Москве найдётся для этого кто-то другой. А ещё его самолюбие укололо то, что о событиях в Валдае столетней давности она взялась судить, не будучи историком. Поэтому с ядовитой улыбкой он сказал:
– Мне всего лишь хочется точности и ясности, как всякому историку. Вот вы ссылаетесь на Меньшикова, смотрите на него как на пример для подражания, хотя и с противоположным знаком: он, по-вашему, был образцовым русским патриотом, а вы стали патриоткой вашей новой родины Украины. Я же считаю, что он был фигурой скорее одиозной и жертвой не вполне невинной, – с этими словами Вязигин отодвинул от себя пустую тарелку и забарабанил пальцами по столешнице.
– Вот как? И на чём же основано ваше мнение?
– На том, что у него множество провокационных, а в наше время просто недопустимых высказываний! Особенно от имени Всероссийского национального союза, который он организовал. Вот сейчас я наудачу наберу в гугле слова «Меньшиков» и «национальный союз», и посмотрим, что получится… Ага, вот его статья, послушайте…
Вязигин начал читать с экрана смартфона, от волнения слегка запинаясь:
– «Россия – для русских и русские – для России. Довольно великой стране быть гостеприимным телом для паразитов… При полнейшей симпатии к обрусевшим инородцам, вошедшим в нашу плоть и кровь, Национальный Союз должен заявить самую решительную нетерпимость к инородцам необрусевшим. Как посторонние тела в организме, как занозы и наросты не сливающиеся с нами племена должны быть удаляемы во всех тех случаях, когда они выдвигают своё засилье. Ограничив их в политических правах, Россия может терпеть на своей территории некоторое количество иностранцев; но допускать проживание в Империи целых миллионов нерусских людей – принцип безумно гибельный».
Вязигин прекратил чтение и вопросительно посмотрел на Кундрюцкову:
– Каково, а? Ну разве можно было писать такое в многонациональном государстве?
– А я считаю, что принципе это правильно, за исключением того, что Меньшиков апеллировал к народу, ещё не созревшему для гражданской жизни, – порозовев, с вполне отчётливым вызовом усмехнулась она.
– Правильно – потому что соответствует действиям нынешней украинской власти, которая не терпит неукраинцев?
– Правильно, потому что любое гражданское общество складывается прежде всего на национальной основе. Если людей не объединяют национальные чувства, едва ли что-то иное объединит их по-настоящему. Это видно на примере ведущих европейских государств. Там веками неотступного давления фактически добились именно того, о чём Меньшиков мечтал для России, принудив свои малые народности слиться с большими нациями. Поэтому в Великобритании не говорят на шотландском и валлийском языках, в Германии – на сорбском, а во Франции – на провансальском и бретонском. Кроме немногих чудаков, конечно. И уже после образования в Европе единых национальных государств там сложились гражданские общества. А Меньшиков пытался ускоренно решить сразу две задачи: создание единого национального государства и гражданского общества в нём. Он отталкивал от себя либеральных представителей национальных меньшинств и смыкался с ярыми черносотенцами – принципиальными врагами гражданского общества. Повторяю: он апеллировал к народу, ещё не созревшему для гражданской жизни.
– Зато теперь многие жители Европы говорят на арабском, турецком и африканских языках. Но вы лучше знаете ситуацию на Украине. Разве там эти две названные вами задачи решили успешнее?
– Конечно! Там сначала за годы советской власти сложилась массовая украинская школа, через которую прошли десятки миллионов людей, воспитанные украинцами, затем была получена государственная независимость. И уже после этого на волне патриотических чувств возникло гражданское общество и зазвучал лозунг «За едину Украину!» А в России гражданского общества как не было во времена Меньшикова, так нет до сих пор!
Кундрюцкова посмотрела на Вязигина с торжеством, и тот, помрачнев под её взглядом, глухо пробормотал:
– С последним вашим утверждением я не соглашусь…
– А я на конкретных фактах докажу, что это именно так. Смотрите: Меньшиков родился, жил и погиб в северо-западном углу России, сравнительно недалеко, по русским масштабам, от новгородской колыбели русской государственности, от старорусской обители Достоевского и святогорской могилы Пушкина. И вот на этой исконно русской земле лидер русских патриотов был казнён по приговору, который ему вынесли заезжие чужаки Давидсон, Якобсон, Гильфонт и Губа. Их всего-то была горстка. Даже местные русские красноармейцы отказались расстреливать Меньшикова и потому в качестве палачей, по словам Марии Меньшиковой в её памятной записке «Как убили моего мужа» были, цитирую, «посланы инородцы и дети – сыновья комиссара Губы, одному пятнадцать, а другому тринадцать лет».
– Но это же утешительно: русские отказались расстреливать Меньшикова!
– Не стоит обольщаться насчёт их благородных чувств. Местные красноармейцы арестовали Меньшикова, охраняли его и затем конвоировали к месту казни. Таким образом, они вполне исправно служили красным, пусть в определённых рамках и не по идейным соображениям. Меньшикова отмечает в своей записке, что они делали это ради пайка. То есть это были типичные пофигисты. Постоянные обыватели Валдая, они собирались оставаться там независимо от смены режима и потому опасались, что в случае прихода другой власти с них спросят за «красный террор». Естественно, они отказались расстреливать. Но своё истинное отношение к Меньшикову они продемонстрировали его жене. В день казни она подошла к чекистскому «штабу» и спросила о своём муже сидевших там красноармейцев, этих, по её словам, «довольных, сытых, гогочущих» молодчиков. В ответ она сначала услышала взрыв грубого хохота, затем сквозь смех ей сказали: «Да его давно уже расстреляли на берегу озера». А когда несчастная вскрикнула: «Звери проклятые!», вооружённая толпа бросилась на неё, угрожая: «Ты смотри, ты у нас поговори!» И это была не пустая угроза. Меньшиков в письме из тюрьмы просил жену быть осторожнее с представителями новой власти, потому что они «женщин расстреливают тоже».
– Так что же отсюда следует?
– То, что сто лет назад в несчастной России, изнасилованной большевиками, не было гражданского общества, а имелись только малочисленные экстремисты и огромная инертная масса покорных им обывателей, безразличных к судьбе страны и чуждых всяких соображений о справедливости, законности и гуманности. И тот же всеобщий пофигизм мы наблюдаем сегодня. Это видно на примере судьбы Марины Меньшиковой…
– Кто она такая?
– Не знаю, родственницей ли приходилась эта хрупкая женщина Михаилу Меньшикову, но они похожи: на фотографиях у них светлые волосы и мягкие, русские лица. В 2018 году российский суд выдал её Украине, несмотря на то, что её родители жили тогда в Крыму и сама она родилась в России. На Украине её посадили в тюрьму города Днепра, бывшего Днепропетровска, за то, что в театре она ударила деревянным молоточком-киянкой участника АТО. Не только по месту совершения, но и по сути своей этот её поступок был чисто театральным, не имевшим целью причинить реальный физический вред. После чего её нашли повешенной на оконной решётке в камере, которую она делила с тремя сокамерницами. Мэр Днепра Филатов отозвался на её гибель записью в Фейсбуке, которую закончил словами: «Россия бросит тебя, сынок, всегда». Он имел в виду, конечно, не только этот далеко не единичный случай выдачи Россией Украине противников АТО…
– Да, это ужасно, позорно! – воскликнул Вязигин, с досады ероша пальцами свою жидкую шевелюру.
– Больше внешнего сходства поражает сходство судеб этих людей: их выдали врагам на расправу свои же русские люди. Они погибли с временной разницей в сто лет, потому что за столетие в России так и не сложилось гражданское общество, а есть по-прежнему лишь огромная инертная, атомизированная масса пофигистов. На гибель Марины Меньшиковой российское общественное мнение почти не откликнулось, что и неудивительно: ведь его на радио «Слухи Москвы» и в других подобных СМИ изображают современные давидсоны, якобсоны и гильфонты…
– Но разве вы сами не из их числа? И не потому ли так сильны у нас позиции русофобов, что Меньшиков и подобные ему ещё в начале ХХ века своими дикими ксенофобскими заявлениями скомпрометировали саму идею русского возрождения? Из-за этого, может быть, и погибла Марина! Из-за этого очень долго нельзя было замолвить слово о многих русских бедах, например, о приходивших в запустение коренных русских землях! Но главное, в чём ошибся Мешьшиков и в чём по-прежнему ошибаются его современные последователи, – это врождённое неприятие подавляющим большинством русских людей самой идеи русского национализма. Дело в том, что Россия испокон веков вбирала в себя самые разные племена и народы, прирастая благодаря этому. Русские – имперцы и государственники по своей сути, им чужда идея противопоставления себя другим народам, населяющим Россию. Это понимают представители национальных меньшинств. Вот почему на медийном поле в качестве видных российских патриотов-государственников и защитников русского мира можно видеть ныне немало людей не совсем русских или совсем не русских, имена которых у всех на слуху. Все вместе, русские и другие народы России, мы сильнее. А на Украине победивший национализм привёл к развалу государства!..
Вязигин задохнулся от возмущения и замолчал, устремив на Кундрюцкову тяжёлый взгляд. Тоже явно взволнованная, она порывистыми движениями достала свой смартфон, что-то поискала на нём и заговорила дрогнувшим голосом:
– Беда России в том, что российское общество закоснело в бесчувствии и покорности. Меньшиков пытался пробудить его к гражданской жизни, а оно отвернулось от него. Забыв этот урок, я пробовала издавать в родном Ордатове оппозиционную газету, и мне живо заткнули рот при полнейшем равнодушии окружающих. Да, он был ужасный путаник, но только потому, что жил в страшное время и смятённо искал спасения для России и своей семьи. Вот что записал он в своём дневнике 20 июля 1918 года, в тот самый день, когда узнал о казни Николая Второго, и ровно за два месяца до собственной казни: «Сегодня шёл со своими ребятками среди ржи, нёс на руках Танечку и думал: есть ли на земле выше что-либо этого счастья держать на руках это маленькое нежное тельце своего ребёнка, которая вся воплощённая маленькая грация, сама прелесть. Чудный день, неизмеримое море хлеба, уже начинающего буреть, бездна цветов: этот год удивителен на травы, цветы и древесную зелень, фруктов же не будет. Жить бы можно, если бы не общие архигнусные, первобытные, из эпохи каменного века отношения…»
Кундрюцкова прервала чтение и всхлипнула. Вязигин увидел, что на её глазах блеснули слёзы.
– Нашли тему для разговора… – со вздохом сказала Раздорская, посмотрев на Вязигина почти с ненавистью.
– Самое удивительное то, что убийца Меньшикова Давидсон был, вероятно, моим прадедом, – всё ещё со слезами на глазах и неловкой, как будто растерянной улыбкой сказала Кундрюцкова. – По семейному преданию, мой прадед Вениамин Семёнович Давидсон в молодости был чекистом, а в начале тридцатых годов развёлся со своей русской женой, моей прабабкой, и уехал в Палестину. В ту пору это было ещё возможно, потому что к сионизму в СССР тогда относились терпимо, ведь сионисты боролись в Палестине против англичан… Конечно, я не могу на все сто процентов быть уверена в том, что в Валдае действовал именно он, а не однофамилец, но всё-таки велика вероятность, что это был именно он…
Вязигин по-новому, будто в первый раз взглянул на эту энергичную девицу с узким некрасивым лицом и маленькими глазками, с удивлением подумав о том, что она больше смахивает на внучку калмыка, чем на потомка чекиста Давидсона. Впрочем, на украинскую телеведущую она походила ещё меньше, а между тем была ею на самом деле… Озадаченный и смущённый, он пробормотал:
– А-а, ну тогда понятно, почему Меньшиков не выходит у вас из головы… Вас связывает с ним семейная история… А знаете ли вы, как сложилась дальнейшая судьба вашего прадеда и его подельников?..
– У моей прабабки переписки с ним не было, насколько я знаю. Хотя, конечно, мне известно о ней очень мало. Что вообще мы знаем достоверно своих прадедах и прабабках? Ещё меньше, то есть ровным счётом ничего я не знаю о судьбах остальных участников расправы над Меньшиковым. Возможно, они тоже оказались в Палестине. По некоторым сведениям, они в восемнадцатом году были не коммунистами, а эсерами, и в более поздние годы, при Сталине, это автоматически делало их подозрительными и нежелательными элементами. К тому же все они в начале тридцатых годов были ещё молоды, а значит, легки на подъём. В Валдае их молодость даже слишком бросалась в глаза. Несчастная Мария Меньшикова в своей написанной для потомков памятной записке «Как убили моего мужа» именует всех чекистов «молодыми людьми». А Михаил Меньшиков в письме из тюрьмы назвал своего следователя Давидсона «совсем безусым мальчиком». Мальчишество чекистов объясняет некоторые смешные и кошмарные подробности этой истории…
– Какие именно?
– Да вот хотя бы такой факт: чтобы произвести впечатление на уездных жителей, они разместили на стене занятого ими дома вывеску: «Главный Военный Полевой Штаб». Все четыре слова с большой буквы! И в роли председателя этого «штаба» выступила совсем уж опереточная фигура – некий молодой человек по фамилии Гильфонт с «чудным бриллиантовым перстнем» на пальце, по словам Марии Меньшиковой, которой он шепнул, что является будто бы князем Долгоруковым и сыном знакомых её мужа, и попросил хранить это в тайне!
– И тогда у Меньшиковой появилась надежда на избавление от страшной беды…
– Да! И тем ужаснее было для неё затем узнать, что в роли князя выступил студент медицинской академии Гильфонт! Впрочем, и это странное, офранцуженное имя было, вероятно, не настоящим, а переделкой более распространённой фамилии Гельфанд, которая на языке идиш означает «слон»…
Вязигин крякнул с досады и воскликнул, упорно игнорируя устремлённый на него, полный возмущения взор супруги:
– Как видно, эти злые шутники действовали совсем в духе современных шалопаев-хипстеров, жизнерадостных молодчиков, любителей стебаться и ёрничать! Которых так много в столичных либеральных тусовках!..
– Да, больше всего поражает то, что юные чекисты совершали свои злодеяния с выдумкой и задором! О них нельзя сказать, что они лишь исполняли тяжкий долг! Давидсон, к примеру, на допросах заявлял Меньшикову, что сочтёт за великое счастье пустить ему пулю в лоб и что казнь его будет местью за статьи с призывами к погромам. Тот же Давидсон при встрече с Марией Меньшиковой в знак участия брал её за руку и обещал, что муж её будет жив и что она получит свидание с ним. И несчастная, обманутая женщина со слезами целовала руки этого, по её словам, «молодого человека лет девятнадцати с прекрасными грустными глазами». В самый день расстрела Давидсон уговаривал Марию Меньшикову не плакать, обещал, что муж её будет жив и что завтра она получит свидание с ним…
– Почему-то с казнью Меньшикова чекисты не очень торопились…
– Его арестовали в субботу четырнадцатого сентября, а расстреляли в пятницу двадцатого. Или, соответственно, первого и седьмого сентября по старому стилю, по которому ещё многие жили в провинции. Может быть, хотели продлить удовольствие, терзая свою жертву, или запрашивали санкцию из Москвы. Меньшиков в одном из своих писем из тюрьмы выразил слабую надежду на заступничество Горького, несмотря на то, что взгляды их на современную действительность и литературу резко расходились. Известно, что ещё в 1900 году в статье «Красивый цинизм» Меньшиков негативно оценил ранние произведения Горького, усмотрев в них отсутствие нравственного начала и сильное влияние философии Ницше. Так или иначе, заступничества не было…
– А как вы считаете: Меньшиков на самом деле призывал к погромам? – с этими словами Вязигин пристально посмотрел на Кундрюцкову.
– Нет, конечно. Он писал только о засилье «избранного народа» в издательском бизнесе, нефтяной промышленности и финансах России. Его статьи печатались в «Новом времени», рассчитанном на интеллигентных читателей, которые никак не могли быть погромщиками. Эту популярную газету консервативного направления издавал друг Чехова Суворин, в числе её авторов был известный мыслитель Василий Розанов. Правда, чекисты ошибочно считали Меньшикова деятелем Союза русского народа, который считался и считается черносотенной организацией. Впрочем, в приговоре Меньшикову вменили в вину только «явное неподчинение советской власти». В чём выразилось оно, вдове не объяснили. А сам он объяснений не потребовал, выслушал свой приговор молча, только вздрогнул и побледнел.
– И затем произошло ужасное…
– Да, его сразу повели переулком на берег озера Валдай – расстреливать. По пути он встретил своих детей, которые гуляли с нянькой, и поцеловал младшую дочь Танечку, подхватив её на руки. Но его оторвали от детей и заставили продолжить путь к месту казни…
– Вот опять импровизация, немыслимая в последующие годы: казнь на берегу озера, на глазах местных жителей и даже детей казнимого… – горько усмехнулся Вязигин.
– Не забудем ещё о том, что в этой казни дети участвовали и в качестве палачей: это сыновья комиссара Губы, тринадцати и пятнадцати лет от роду! Но главную роль сыграл всё тот же Давидсон, который, видимо, хотел проявить жёсткость. Казнимому не дали даже произнести до конца молитву. Когда на берегу озера несчастный повернулся лицом к Иверскому монастырю, расположенному на острове и хорошо видному с того места, опустился на колени и начал молиться, раздался первый залп. Стреляли в спину. Меньшиков был ранен в левую кисть, причём пуля, по словам его жены, «вырвала кусок мяса». Прервав молитву, он невольно оглянулся. Прозвучал второй залп. Одна пуля прошла около сердца, а другая – немного выше желудка. Меньшиков упал на землю и забился в судорогах. К нему подскочил Давидсон и дважды выстрелил ему в левый висок. По словам Марии Меньшиковой, пальцы правой руки мужа так и остались сложенными для крестного знамения…
Вязигин заметил, что у Кундрюцковой на лице выступили красные пятна. По всей видимости, она говорила о том, что на самом деле волновало её, о чём уже много думала. И хотя разговор этот был для него странен и тягостен, в её интересе к событиям столетней давности заключалось что-то заразительное, интригующее. Поэтому он спросил:
– Кажется, те же чекисты расстреляли в Валдае кого-то ещё?
– Да, спустя четверть часа на том же месте был расстрелян семнадцатилетний сын местного купца Коля Савин, который лишь весной того года окончил реальное училище. Когда отец Коли подошёл к месту казни, Давидсон пригрозил пристрелить и его. Несколькими днями ранее та же компания расстреляла ещё и отставного генерала Косоговского, которому было уже за шестьдесят лет, в его имении близ Валдая. Причём за день до собственного ареста Меньшиков со слов неведомых очевидцев описал в своём дневнике казнь генерала. Эта дневниковая запись обречённого литератора – единственный источник информации о последних мгновениях жизни того, кто был известен в России как востоковед и организатор Персидской казачьей бригады. Генералу уже поздно вечером чекисты сказали, что расстреляют его утром. Он попросил не медлить, сам зажёг фонарь, повесил его себе на грудь и сказал: «Цельтесь вернее, я человек крепкий». Его убили только пятым выстрелом, разворотив череп так, что вытекли мозги.
– Ах, тут есть примечательная подробность! – с заблестевшими глазами воскликнул Вязигин. – Одна деталь, которая переносит нас в то время, даёт почувствовать его дух и раскрывает характер давным-давно сгинувшего человека! Слова «цельтесь вернее» – это же из стихотворения Беранже о старом капрале. Переведённое Курочкиным и положенное на музыку Даргомыжским, оно во второй половине девятнадцатого века стало в России популярной песней. В стихотворении эти слова произносит старый наполеоновский капрал, после реставрации королевской власти осуждённый на смерть за нанесение телесных повреждений оскорбившему его молодому офицеру: «Трубка, никак, догорела! Нет, затянусь ещё раз. Близко, ребята, за дело! Прочь, не завязывать глаз! Целься вернее. Не гнуться. Слушать команды слова…» Скорее всего, Косоговский процитировал песню умышленно, пожелав стать вровень с её героем…
– И в довершение всех ужасов семьям выдали тела казнённых, чтобы родные люди могли рассмотреть, обмыть и оплакать страшные раны. Старик Савин собирал в платочек разлетевшиеся мозги своего сына. Мало того: Давидсон после расстрела не давал покоя семье Меньшикова, не раз заходил к его вдове, предлагал ей из личных средств сто рублей, которые она отвергла, просил у неё фотографию мужа, чтобы повесить её на стене своего «учреждения» вместе с фотографиями других казнённых «врагов» как своего рода трофей, вместо оленьих рогов, говорил ей, что это он стрелял Меньшикову в голову, чтобы прекратить его конвульсии…
– Экое наивное зверство!
– Я думаю, что он был довольно обычный подросток, жестокий и любопытный, как все подростки. Ему, конечно, было интересно, каково это: убить человека и затем прийти к его вдове, матери шести малолетних детей, и рассказывать ей подробности убийства? Я думаю даже, что он был девственник. Меньшиков знал этот тип: ещё в 1906 году в статье «Выше свободы» он писал о «гадостных убийствах, совершаемых чаще всего мальчишками, воспалённый мозг которых близок к помешательству».
– Наверно, не очень приятно иметь такого предка?
– С прадедами духовной и эмоциональной связи уже не бывает. Обычно их и не помнят. Едва ли можно устыдиться даже самого преступного пращура. К тому же Давидсон сам оказался жертвой своего жестокого времени. Убить человека – это значит получить душевное уродство на всю оставшуюся жизнь. В данном случае речь идёт о преступлении не только жестоком, но и бессмысленном. Меньшиков уже не был ни монархистом, ни националистом, ни врагом Советской власти. К концу жизни, за несколько недель до ареста и казни, он отрёкся от своих прежних взглядов. Он записал 10 августа 1918 года в своём дневнике… Сейчас открою это место на смартфоне.
– Не ищите эту цитату, я знаю её, там речь идёт о всемирной республике!
– Я уже нашла… Вот: «Да здравствует всемирная республика и да будет проклята всякая национальная война! В общей человеческой семье да будут признаны и терпимы все национальные особенности, начиная с цвета кожи, одно лишь да не будет признано: заговор какой-нибудь кучки против всех или не всех. Да будет столько оттенков кожи, веры, языка, обычаев и законов, сколько потребует природа, но лишь бы они пользовались общей терпимостью, а не дрались меж собою».
– Старый монархист и националист решил «перековаться» вместе со всеми! – усмехнулся Вязигин, но как-то криво, невесело. – А всё дело в том, что бедняга очень хотел жить, может быть, только ради детей, и потому лихорадочно искал себе место в новой действительности. Я тоже читал его дневник восемнадцатого года и увидел, что старик в последние месяцы своей жизни прошёл через основательную переоценку ценностей. К примеру, он признал, что к катастрофе привела слишком долго правившая Россией выродившаяся немецкая династия, окружённая немецкой же по преимуществу высшей бюрократией. Его последние писания проникнуты тоскливым, заведомо несбыточным желанием новой, истинно национальной власти для России – власти просвещённой, гуманной, терпимой к разным меньшинствам и социальным группам, отвечающей интересам её коренных народов. Вот что выпадает в «сухой осадок» из чтения его дневника.
– И всё-таки вы по-прежнему считаете, что Меньшиков не вполне невинная жертва, что он заслужил свою судьбу?
– Я считаю, что он посеял ветер и пожал бурю. Его судьба показывает, что всякий национализм ужасен как по своей сути, так и по своим последствиям. Смотрите: ужасен и Меньшиков с его нетерпимостью к «инородцам», ужасны и его мстительные убийцы, которых он возбудил. Тысячи таких, как они, стали опорой жестокого коммунистического режима в России, и разве не этот режим вдохновил – пусть лишь как антитеза, как почва, от которой оттолкнулись, – германский национал-социализм? На примере Меньшикова можно лишний раз убедиться в том, что националисты, как правило, кончают плохо. Это урок для вас, – Вязигин бросил быстрый взгляд на гостью. – Но вот его идея о том, что России нужна власть национальная, то есть отвечающая интересам подавляющего большинства россиян, – вполне здравая. Впрочем, это была не столько чётко выраженная идея, сколько тоскливая мечта…
Вязигин на мгновение замолк, будто что-то припоминая, озабоченно потрогал волосы на макушке и продолжил:
– В самом деле, разве не оттого все наши беды, что за всю свою тысячелетнюю историю Россия почти никогда не имела власти, преследующей национальные интересы? Такой не была, конечно, княжеская власть потомков Рюрика. При чтении истории Карамзина, наполненной описаниями бесконечных княжеских распрей, создаётся впечатление о том, что князья постоянно играли друг с другом в живые шахматы на доске размером с тогдашнюю Русь. Они убивали чужих подданных, жгли друг у друга города, разоряли сёла, но всё это оставалось для них лишь забавой до тех пор, пока не проливалась княжеская кровь. Лишь её они берегли, и потому жертв междоусобий среди них наберётся очень немного. А подданные были для них только пешками в их жестокой игре. Князья так заигрались, что не опомнились даже при появлении татаро-монголов под стенами их городов. Ещё меньше жалел свой народ первый русский царь Иван Грозный. А тому в жестокости едва ли уступал любитель Запада Пётр Великий. Наследники первого российского императора скоро совсем онемечились и бесконечно отдалились от народа. Что же касается коммунистов, то их идеология была интернациональной, а практика – антинациональной. То же самое можно сказать о Ельцине, ренегате коммунизма, который подчинил свою политику интересам Запада и создал олигархов вроде Ходорковского, Гусинского и Березовского…
– И только в последние годы в сплошной мгле российской истории наметился просвет? – спросила Кундрюцкова насмешливо.
– А разве после возвращения Крыма в этом могут быть сомнения? Хотя и к нынешней власти у меня есть претензии. Ей следовало, к примеру, более активно поддержать защитников Донбасса…
– Наверно, вы особенно признательны существующему режиму за удаление с политического поля фигур вроде Ходорковского и Гусинского?
– Да, в том числе и за это. Потому что они придерживались откровенно прозападной ориентации и рвались к власти, а потому представляли угрозу для всех нас…
– Вы говорите «нас», как бы включая меня в число ваших единомышленников. А я к ним не отношусь.
– Я помню, что вы теперь даже не соотечественница. Вы не считаете возможным принадлежать к «атомизированной массе пофигистов». Кстати, это не новая мысль: на радио «Слухи Москвы» некто по фамилии, кажется, Шушерович говорит, что нет ни русской, ни российской нации, а есть лишь «население, размазанное по территории». На том же радио Полина Бреус регулярно поносит не только российскую власть, объявляя её нелегитимной, но и христианство, в особенности РПЦ, чем оскорбляет чувства большинства населения России. Подобным образом проявляют себя многие столичные журналисты, особенно из тех, что служили в своё время семибанкирщине, когда она рвалась к власти. Хотя из тех банкиров одних уж нет, а другие далече, выпестованные ими злопыхатели по-прежнему верны себе. Как говорится, цирк уехал, а клоуны остались. Вы тоже могли бы, оставаясь в России, писать с проамериканских или проукраинских позиций для московских псевдолиберальных СМИ, как это делают другие, а вы сменили страну. У вас на вашей новой родине есть хоть один близкий человек?
– Да, мой муж – обычный украинский хлопец, оператор телевидения…
– Я и не знал, что вы замужем. Как же супруг отпустил вас одну в далёкое, опасное путешествие?
Кундрюцкова засмеялась, показав мелкие зубы:
– Значит, доверяет мне! К тому же в Москве и Ордатове пока безопаснее, чем в Донбассе, а я туда ездила немало, вопреки всем его возражениям.
– Что ж, было интересно. Однако наш разговор затянулся, пора закругляться. Я пойду…
Спустя два часа он ворочался в постели, прислушиваясь к приглушённым голосам подруг, всё ещё доносившимся из кухни, с тревогой ожидая прихода Ксении и её упрёков. Он и сам не понимал, что нашло на него этим вечером, зачем он прицепился к Кундрюцковой. Впрочем, было ясно: её приезд повлёк за собой массу неудобств. Одно из которых – вынужденная уступка гостье супружеской спальни. Супругам пришлось занять спальное место сына – диван-кровать в большой проходной комнате, которую Ксения именовала «залом». А Серёжка переместился на раскладушку, установленную посредине «зала». Мальчишка теперь уже спал, судя по его ровному сопению…
Наконец Ксения тихо вошла в комнату и, не зажигая свет, заняла своё место рядом с Вязигиным. Тот замер, притворившись спящим. Менее всего хотелось ему сейчас объясняться с Ксенией. Но она молча повернулась к нему спиной и затихла. Спустя несколько минут Вязигин решил, что она уснула. Что, конечно, было вполне естественно после долгих разговоров и возлияний с подругой. Ему же не спалось. Он сознавал себя во власти смутного беспокойства или, может быть, недоброго предчувствия… Чего именно? Едва поставив себе этот вопрос, он сразу же нашёл ответ: ну конечно же, того, что вся его с таким трудом налаженная жизнь в Москве вот-вот рухнет, пойдёт прахом…
Откуда ждать беды – это тоже было довольно ясно. Дружба с новоявленной украинской ура-патриоткой Кундрюцковой не может понравиться его начальству. Ведь университету, несмотря на все его академические свободы, не нужны вполне рядовые сотрудники со слишком сомнительными связями. Он же не знаменитое научное светило и не «раскрученная» медийная фигура, выступающая на радио «Слухи Москвы» и в других крупных СМИ. Фрондёра с именем терпели бы за создаваемую им шумиху, за пресловутый хайп – бесплатную рекламу для учебного заведения. Его же, безвестного доцента, лишь недавно приехавшего из провинции и ещё не обросшего в столице влиятельными связями, тихо выгонят, придравшись к чему угодно…
Томясь в затянувшемся ожидании сна на непривычном, жёстком ложе, Вязигин долго ещё предавался тревожным раздумьям, прежде чем незаметно задремал…
4
Константин Андреевич Переборов – это имя, указанное в затрёпанном паспорте незнакомца, Каморин задумчиво прочитал вслух, как бы пробуя на язык непривычное сочетание звуков. Хотя обоих можно было уже назвать стариками, внешне они разнились довольно сильно. Каморин казался маленьким и щуплым, как подросток, а Переборов, выше его на голову, широкий в кости, с обветренным, корявым, лицом и клочьями седых волос на темени, производил впечатление человека крепкого и мужественного. Под испытующим взглядом Каморина Переборов досадливо поморщил свой слегка искривлённый нос: мол, ну что ты раздумываешь, ведь иного квартиранта в свою конуру когда ещё найдёшь… Впрочем, его гримаса могла сойти и за вежливую улыбку усталого человека.
– Знаете, я предпочитаю сдавать квартиру семейным парам или одиноким женщинам, – сказал Каморин, с сомнением глядя на Переборова. – Потому что мужчины, по моим наблюдениям, не способны поддерживать чистоту. Если только вы не окажетесь исключением… Вы не курите? Нет? Хорошо, так и быть, сдам вам квартиру, но договор будет всегда только на месяц. Затем возможно продление. Идёмте на кухню, там за столом удобнее расположиться с бумагами. Меня зовут Дмитрий Сергеевич Каморин, я живу в соседней квартире на этой же лестничной площадке…
Переборов курил более сорока лет, но признаваться в этом не стал. В октябре ещё вполне можно будет дымить на балконе, не рискуя простудиться. А загадывать на более дальнее время ему вдруг показалось бессмысленным…
Что именно случится до прихода холодов, он как будто ещё не знал. Смутное, но верное предчувствие какого-то назревающего события просто открылось ему, как по наитию. Точнее, по тому хорошо знакомому томительному беспокойству, которое вдруг охватило его и отозвалось мурашками, что вдруг расползлись по спине… Но уже спустя несколько мгновений он осознал: ну конечно же, всё дело в том, что ему, с его-то навыками, да ещё живя по соседству, можно легко забраться в хозяйское жильё! Достаточно лишь проследить, в какие часы Каморин обычно отлучается из своей квартиры… А в следующий миг он спохватился: нет, этого делать ни в коем случае нельзя!
В принципе Переборов как старый, опытный «скокарь», или вор-домушник, не видел ничего для себя зазорного в том, чтобы поживиться за счёт старого сквалыги. Кто-кто, а Каморин, лениво, без фантазии сидящий на миллионе рублей, – ведь именно столько можно очень легко, не торгуясь, выручить за его конуру, сдаваемую в наём, – не вызывал у его нового квартиранта ни малейшего сочувствия. Но такая кража была бы, конечно, верхом глупости. Потому что в нанесении ущерба хозяину заподозрят в первую очередь Переборова, с его-то судимостями. Да и что можно взять у старика, сдающего дешёвое жильё?..
Мгновенно взвесив все «за» и «против» своей внезапной идеи, Переборов решительно поставил на ней крест. При этом он испытал удовлетворение: всё-таки рассудок пока не подводит его! Сколько уже было случаев, когда здравый смысл, а порой и простая интуиция выручали его, не позволяя поддаться искушению слишком опасному, вздорному, чреватому явным провалом!
Впрочем, несмотря на осторожность, приобретённую вместе с долгим, трудным опытом, он по-прежнему испытывал удовольствие – и немалое! – в том, чтобы ставить свою судьбу на кон. Каждый раз, когда на его горизонте появлялся объект, достойный его усилий, он предвкушал перспективу чего-то вроде охоты, сопряжённой с риском. Ему нравилось долго выслеживать свою «добычу», испытывая тем больший азарт, чем более серьёзные опасности, лишения и тяготы приходилось при этом переносить. Чтобы в конце концов дождаться вожделенного мига и ощутить взрыв восторга, который разом пронизывал всё его существо. Без таких острых переживаний жизнь скоро начинала казаться ему пресной, пустой, невыносимой…
