скачать книгу бесплатно
– Но всё это, естественно, не так просто, – проговорил Трепетов, посматривая на них. – Я выбрал вас сам. Но прежде чем состоится знакомство, надо будет пройти несколько этапов, может быть, два-три. И только потом, если всё будет благополучно, – встреча и действие.
– Значит, как полагается: сначала надо узнать, способны ли мы к инициативе?! – усмехнулся Берков. – Будут испытания?
– Не совсем. Гораздо больше, чем испытание. Скорее антииспытание. Ничего страшного не будет. Никаких посещений сферы смерти. Первый шаг таков – попытаться найти ещё двух-трёх людей. Чтобы подсоединить к вам. Дело в том, что я выбрал вас более или менее произвольно, но других надо выбрать по некоторому принципу. Этот принцип совершенно закрыт, и о нём невозможно говорить. Можно условиться только так: вы мне показываете своих людей, кого угодно, пусть самых интересных с вашей точки зрения, а я буду наблюдать и отбирать. Одной встречи с каждым достаточно для отбора.
– Значит, мы можем показывать кого угодно? – переспросил Олег.
– Да, кроме вот этих.
И Трепетов протянул ему бумагу, где значились фамилии в том числе некоторых весьма известных подпольных художников, поэтов и писателей.
– Эти не годятся, – добавил он, попивая чаёк. За дверью, в коридоре, кто-то испуганно прошмыгнул. – А потом, когда мы отберём людей, сделаем ещё один шаг. Это будет второй этап: для всех, кто будет включён… И для вас, значит, тоже. А дальше будет видно… Может быть, потом вы встретитесь с ним, и начнётся главное.
– Саша, кто этот тайный человек? – Олег подошёл к столу, намереваясь закурить.
– Не торопитесь.
– Но всё-таки, хотя бы намёки. Мы же слышали независимо от вас кое-что.
– Его называют «алхимик», – заметил Борис.
– Ему уже не надо ни во что превращаться. Всё, что могу пока сказать: у него много имён.
– Есть ли человеческое?
– Смотря по тому, что иметь в виду под этим словом. Какое… «человеческое»?
– Ну, для начала, просто имя, место рождения по паспорту? – усмехнулся Олег.
– И это есть. Его имя-отчество Тихон Фёдорович, и родился он в городе Пензе.
– Недурной городишко! Самое место для рождения таких людей.
– И ещё. Вы можете его называть теперь: Человек Востока.
– Это уже ближе…
– Да-с, Саша, – вдруг задумчиво высказался Лёша Закаулов. – Надеюсь, вы не ввергнете нас в чёрную магию, договор с дьяволом…
– Бросьте, Лёша, – добродушно, и даже ласково, возразил Трепетов, опять отхлебнув чайку. – Что же вы всё привязали к князю мира сего? Вот уж действительно: сильнее кошки зверя нет. Это совсем из другой оперы. Не на полярности между богом и дьяволом всё сошлось, – добавил он.
– Доказательства! – буркнул Алексей полушутя.
– Почему такой страх перед дьяволом? – удивился Трепетов, поглядывая на Алёшу. – Это же присутствует везде! – и он сделал широкий взмах рукой, как будто бы даже пригласительный. – Ну, хорошо. Если уж вы так волнуетесь, то доказательства будут, когда приступим ближе к делу… Только напомните мне.
Олег осторожно посмотрел на Трепетова. Его раздражало, что Саша имеет власть вопреки той сфере, где царствует он, Олег Сабуров, сфере поэзии. И это уязвляло его. Но он знал, что с этим надо смириться: что-то в душе его недавно надломилось, и она стала открытой для новых и таинственных течений. И эти течения меняли его. Он сдержал себя. Ему было даже жутко и где-то приятно ощущать себя беспомощным.
– Ну, так вот, господа, – закончил Трепетов, взглянув на часы, – я же говорил, свидание будет коротким. Давайте договоримся так: вы, Олег, – он как будто слегка выделял поэта, – позвоните мне, лучше утром, когда найдёте первого человека. Но хочу заметить, что вам нечего беспокоиться, если даже я не отберу никого. Тогда мы перейдём к следующему этапу только с вами. К тому же удача и неудача – это категории дьявола, а не наши. Мы не любим побед – в отличие от него, – добавил он насмешливо и встал.
– По рукам, – улыбнулся Берков и тоже встал.
– Оставайтесь, Саша, – предложил Сабуров. – …Будет…
– Нет, спасибо, мне надо идти…
– Ну, как хотите. Ждите звонка.
Трепетов открыл дверь и, церемонно извинившись перед подслушивающей старушкой, направился по коридору. Олег провожал его.
– Ну и тип! – воскликнул Лёша.
Олег тут же вернулся.
– И как? – взволнованно проговорил он.
– Тих, – ответил Берков.
– То-то и оно, что тих… Неужели ты не чувствуешь, как он весь затаён и от его тишины веет чем-то неизмеримым… Такому не надо совершать чудеса…
– Да, совсем не то, что в легендах о нём! – воскликнул Закаулов из своего угла. – Но всё это по мне, ей-богу, это по мне, ребята! Люблю послать всё к чёрту и броситься с вышки в глубь…
– Тише, тише! – попытался остановить его Берков.
– Не хочу тише! И скажи, Олег, твоей соседке, чтоб донесла на нас в лучшие инстанции! – и Лёха погрозил пальцем. – А не в те, которые роются в человеческом дерьме: политика, грабежи, секс…
– Не бойся, Лёха, она глуховата. Подслушивает она только наши шаги, – улыбнулся Олег.
– Пусть на шаги и доносит. В лучших инстанциях могут судить и по шагам.
– Лучшие инстанции и так наперёд знают всё, – прервал их Берков. – А теперь: как вы смотрите на всё это?
– Скажу одно, – ответил Олег, расхаживая по комнате, – я чувствую ясно, что за Сашей что-то стоит… Моё чутьё меня не обманывает. Но этот Трепетов чем-то меня раздражает, – вдруг разозлился он. – Адепт, так сказать. Хотя меня тянет к нему… вернее…
– Да-а… Человек Востока так и остался во мраке, – пробормотал Берков. – Ещё надо пробиваться к нему.
Было решено, что «полёт к Человеку Востока» надо продолжать до конца. И, естественно, держать всё закрытым, не вмешивая посторонних, как и было обещано Саше. Это лучше для них же самих. И попытаться найти других людей… И они удивились, что столько интересных и глубоких личностей стоит в списке тех, кто исключён…
– Ведь мы не знаем принцип отбора, тем более мы выбраны иначе, «произвольно», как выразился Саша. На чём этот принцип основан? Явно не на обычном, – проговорил Берков.
– Темна вода…
Но в это время снова прозвучали знаменитые на всю подпольную Москву шесть звонков в одну из дверей дома № 3 по Спиридоньевскому переулку. Кто-то ломился к Олегу сквозь ночь, ветер, бред и вой машин послушать стихи и огненно прокричать среди тьмы. Звёзды уже заглядывали в окна.
– Идут, идут, уже идут! – воскликнул Закаулов.
– Начинается! – надменно усмехнулся Олег. – Пойду открывать.
Глава 2
Через некоторое время всё переменилось в этой комнате. Несмотря на плотно закрытые двери изнутри порой доносились исступлённые крики, переходящие вдруг в шёпот и бормотание, звон посуды и одинокие возгласы… Два раза кто-то выскакивал в коридор, взлохмаченный, потный, с криком: «Я больше не могу!»
Жильцы дома номер три, квартиры номер четыре, по Спиридоньевскому переулку уже ко всему этому привыкли. Бывало всё: и невероятные сборища до шести утра, и шествие среди ночи по длинному коридору в высшей степени подозрительных личностей, то оборванных, то чересчур интеллигентных, и появление милиции, и сумасшедшие беседы в коридоре, и бесконечный ряд водочных бутылок, и вынос пьяного тела – домой, к друзьям или далеко-далеко… Жильцов поражала странная смесь лиц на «сборищах»: солидные бородатые люди, в хороших костюмах, с портфелями, иногда любовно ухаживали за дикими оборванцами, чуть ли не вытирали им со рта пьяную блевотину. Да и сами «солидные» люди были хороши, если, правда, внимательно вглядеться им в глаза.
Одна старушка-соседка, например, «вглядывалась» и потом так пугалась, что заболевала кошмарами.
– Ну о чём можно целыми ночами говорить?! – возмущалась вторая соседка, которая тоже любила подслушивать. – Ведь говорят, говорят, ночи напролёт… А то шепчутся, шепчутся… Ум последний потеряешь.
– Нет, это неспроста, – заявляли другие, – тут что-то есть…
И они шарахались от собственных слов. Впрочем, времена были уже давно не сталинские, и с точки зрения закона всё было относительно благополучно. Даже с порой возникающими милиционерами были добродушные отношения.
Поэт Лёня Терехов, например, вышел один раз из этого дома не только по-небесному пьяный, но и без штанов, и причём прямо навстречу милиционеру. Но поэт ничуть этим не смутился, а бросился в объятия служивому и стал его целовать. А на суровый вопрос: «Где штаны?» ответил: «Что значат штаны, товарищ милиционер, по сравнению с вечностью?» И тот увёз поэта в вытрезвитель…
Среди жильцов квартиры номер четыре тоже обитал милиционер, Костя, но был он тихий и забитый. Он побаивался компании Олега (потому что видел то, что, по его мнению, невозможно было видеть), но всё-таки кричал иногда из-под двери, запершись на крючок:
– Олег, я тебя посажу, Олег, я тебя посажу!
Но дальше этого дело не шло, да он и не хотел никого сажать – но любил иногда шумно грозиться, прикрывая свой испуг. К тому же «посадить» кого-либо было уже трудно.
– Баб почему голых рисуют?! – возмущался он иногда, поглядывая в комнате Олега на картины по стенам.
За голых баб он принимал обычно иное, часто летящие гробы.
Так или иначе, но по средам и субботам таинственный и свободный загул царил в доме номер три по Спиридоньевскому переулку.
Сейчас в уютных двух комнатках Олега было всего человек восемнадцать – меньше чем обычно. За окнами по-царски правила ночь, и почти все люди пришли недавно, отзвонив свои, вызывающие нервные судороги у жильцов, шесть звонков – знак, что идут к Олегу. Выделялась Катя Корнилова, подпольная царевна московских кружков, женщина лет двадцати семи с мягкими золотистыми волосами и лицом смелым и нежным. «Царевной» она была не просто за женственность – мало ли красавиц в столице, – но за «огонь и глубину личности», как плаксиво говорил Глебушка Луканов, знаменитый художник и её поклонник. Глебушка был пьяница, который рисовал фантастические картины, напоминающие древние сказки, и слава его в неконформистском мире не уступала Олеговой.
Два портрета Кати Корниловой работы Луканова украшали лучшие салоны художественной элиты Москвы. Один из них словно был в ауре древнерусских царевен, милосердных и благостных, подобно самой Анастасии, первой жене Ивана Грозного, которая смягчала страшный нрав царя: при ней он ещё не был Грозным.
Сам художник и творец этих портретов смирно сидел в углу, блестящими безумными глазами поглядывая на Катю. Был он почему-то в пальто, которое приходилось ему чуть ли не до пят. Катя пришла не одна, а как всегда со свитой: за ней тянулась целая цепь «мамасек» или её душевных поклонников и поклонниц, которых она пригревала своим существованием и вводила в круги неконформистской Москвы. Это были совсем молодые люди, неофиты, лет девятнадцати-двадцати, которые ещё тянулись к необычному. Некоторые из них впервые были на вечере у Олега, и им торжественно подносился штрафной стакан водки – знак внешнего посвящения. Выделялась Верочка Тимофеева, самая молоденькая. Пухлая и доверчивая, она чуть не плакала от радости и светилась, что здесь можно по-духовному выпить и поговорить о Боге. Она с любопытством поглядывала на человека, что-то шептавшего об антропософии Андрея Белого…
Катя – такое уж наступило у неё время – жила одна, свободная, но недоступная, хотя её и окружали многочисленные поклонники, из которых она выделяла Глебушку Луканова.
– Что ты в нём нашла? – сказала ей как-то Тоня Ларионова, любовница Олега. – Может быть, он и великий художник, но сам как дитя. В нашем мире есть другие великие: сильные…
– Мне такие великие не нужны, – ответила ей по-тёплому Катя. – Они без меня обойдутся. Я вот малышей люблю пригреть, им тепло сердечное давать. Им много не надо, Тонюша – ласковое словцо, чайком угостить, да иной раз о Царствии Небесном потолковать. А ведь тем великим я вся нужна: они жадные, избалованные. Я ведь и Глеба Луканова, из великих, терплю только потому, что он на них не похож: весь в соплях, пьяница, плачет часто и по арбатским магазинам по вечерам побирается – на водку просит… Так-то вот, Тонюша.
И Тонюша, усмирённая, отошла.
Вообще поклонницы Олега – красивые, чуть-чуть высокомерные, холёно-стройные – были противоположностью «мамаськам» Кати, бедным, утомлённым и мечтательным…
…Олег только что кончил читать свои стихи – и всё ещё длилась тишина.
– Извёл, извёл ты нас своими стихами! – вдруг заголосил Закаулов. Около него лежал стакан из-под вина. – Что-то в твоих ритмах захватывает… Ритмы, ритмы – вот в чём дело.
– Олег, почему я всегда вспоминаю детей после ваших стихов? – раздался голос из тьмы.
– Водки, водки, водки! – завопил кто-то из угла.
– Да при чём здесь дети?! – закричали рядом. – Здесь просто мастерство… Олег, прочтите ещё!
– Не надо смысла, только не надо смысла! – забормотала белокурая девушка, очутившаяся около Верочки Тимофеевой. – Не надо смысла: от него страшно! Пусть от стихов остаётся только музыка. Только музыка. Не хочу смысла!
– Да нет же, смысл здесь усиливает музыку. Музыка тогда ещё больше рвёт душу! – выкрикнул Закаулов. – Как ты не понимаешь!
– Не могу я, не могу! Я должен выпить от всего этого! – застонал худой моложавый парень по имени Коля и тут же исчез с бутылкой водки за шкафом. Он почему-то очень любил этот шкаф и иногда садился на него верхом, чтобы выпить там и послушать стихи.
Олег привык к подобной реакции и сам пьянел от неё. Он часто испытывал то же, что и слушатели, и ему хотелось читать, читать и читать, чтобы выхлестнуть всё и опьянеть от этого, и вознести свою душу куда-то вверх. Он чувствовал в себе смесь ярости и восторга. Кругом него были свои; кто лежал на полу, кто сидел у стола, какая-то группка облепила вольтеровское кресло. Всюду были разбросаны бутылки водки, пива, вина и необильная, скорее спартанская закуска: чёрный хлеб, лук, кусочки сыра. Но водки было в невероятном количестве: вдоволь хватало на всех.
Олег прочёл довольно много, и был какой-то переломный момент: некоторые устали. Читать дальше или не читать?
Всё решили резкие сумасшедшие шесть звонков в квартирную дверь.
– Кто это ломится? – подумал Берков. – Уже совсем ночь.
Пошатываясь, Берков пошёл открывать – вперёд, по длинному коридору. Он слышал, как что-то щёлкнуло, и ему показалось, что дверь в одну из комнат приоткрылась и на него смотрит глаз: огромный, внимательный и пугливый.
То была старушка-соседка, которой часто после «сборищ» снились кошмары. Беркову захотелось шагнуть к ней, но он раздумал и продолжил свой путь. Неуверенно открыл дверь, и перед ним очутился Лёня Терехов.
В другом конце коридора по какому-то наитию уже чувствовали, что это Терехов. Высунулся кто-то лохматый и белолицый (напротив жил милиционер), который прошипел.
– Терехов, Терехов идёт! – громко и радостно закричали.
Олег немного сник, теперь не хотелось читать. Терехов был единственный подпольный поэт в Москве, который – по крайней мере, в смысле славы – мог соперничать с Олегом. И писал он другие стихи – совершенно разорванные, безумные, возникающие как факелы в ночи. (В творчестве он считался намного левее и авангардней Олега.) И жизнь его была под стать его поэзии.
– В шапке или без? – спросил Олег.
Если Лёня был в шапке, независимо от погоды, – это значило, что он почти трезв. Шапку же он снимал (тоже независимо от погоды), когда был пьян. Как он объяснял – из почтения к алкоголизму.
– Без шапки, но держит её в руках, – осведомила Олега Тоня Ларионова.
Олег вздохнул. Последний раз Лёня появился перед ним в шапке – в приличной академической компании, куда был приглашён. И действительно, был трезв. Пили только чай – из опаски, – но Лёня почему-то часто отлучался в уборную, и, хотя ничего не пил, кроме чаю, с каждой отлучкой всё пьянел и пьянел. Все впали в транс от этого, а Лёня, наконец, вышел из уборной без шапки, и Олег понял, что Терехов припас в кармане бутылочку и прикладывался к ней в тишине клозета. Для вдохновения, чтобы читать стихи.
– Если Терехов идёт, то ожидай маразм и сумасшествие! – раздался вдруг голос сверху, со шкафа. То произнёс Коля, который уже сидел там с четвертинкой водки.
Какая-то маленькая смеющаяся девочка подошла к шкафу и вытянула личико:
– А ты знаешь, Коля, кому, я слышала, Терехов любит больше всего читать свои стихи? – прошептала она. – Трупам! – и она подняла пальчик. – Да, да, трупам. Человеческим. Он как-то умудряется присутствовать среди них.
В ответ Коля молча налил ей стопочку и протянул со шкафа.
Терехов вошёл, и тут же его окружили. Был он растерзан, в распахнутой рубашке, и выглядел старше своих 26 лет.
– Лёня, штрафную!.. Где ты, где ты пропадал?! Тебя все ищут по Москве!
– Да разве его найдёшь?!
– Пива!
