скачать книгу бесплатно
Именно дело православной веры, любви и повиновения церкви, составляющее для Н. Н. Неплюева самую суть и духовный смысл деятельности основанных им приютов, школ и Крестовоздвиженского трудового братства. Воспитание детей и юношей в добровольной дисциплине труда, взаимные отношения и труд на основе любви к Богу и нелицемерного братолюбия – вот для Неплюева идеал осуществления соборности Русской православной церкви не только в храме, но и в повседневной жизни. «Чувствовать себя признанными, верными и любимыми чадами церкви православной и дело наше признанным делом полезным, дорогим, общецерковным, составляет потребность любви нашей и необходимое условие для того, чтобы дело наше было воистину тем делом мира и любви, каким мы желаем ему быть, не только для нас, но и для всех единоверцев наших, и могло принести наибольшую пользу для всей великой православнорусской семьи»[82 - Там же.].
Русская соборность особенно почиталась мыслителями так называемого славянофильского направления, именно в ней виделось великое преимущество русского народа, возносящее его над народами Европы. Но в отличие от большинства русских философов XIX века для Н. Н. Неплюева важно было не столько осознавать соборное величие русского народа, сколько созидать его. Высшее проявление храмовой соборности православного человека для него было важно распространить на все Отечество. В этом он видел проявление своей любви к России.
«Искренне и сознательно любя мое Отечество и русскую народность, я горячо желаю для них мирного преуспеяния и самобытного развития в направлении честного осуществления церковной правды. На это дело мира, единения и братолюбия готов служить самоотверженно до конца жизни под непременным условием сознания моей солидарности с церковью и государством…
Любовь к Отечеству и русской народности полагаю не в том, чтобы находить прекрасным все русское, в смысле современной русской жизнедействительности, как и любовь к церкви полагаю не в том, чтобы оправдывать рутину жизни людей, именующих себя православными, не в том, чтобы находить дурным все в укладе жизни всех иностранцев и иноверцев, а в том, чтобы, сознавая высокие качества русской души и высшую правду православия и самодержавия царя православного, способствовать стройному и честному осуществлению этих идеалов в жизни путем мирного устроения самой жизни на этих основах. Другими словами, любя Россию, желаю не оправдания ее современной жизнедействительности, а светлого преображения жизни ее путем бесконечного, самобытного прогресса.
Любовь к Отечеству заставляют меня строго порицать многие явления жизни, вносящие вредную закваску[83 - Ср.: Разве не знаете, что малая закваска квасит все тесто? Итак очистите старую закваску, чтобы быть вам новым тестом, так как вы бесквасны, ибо Пасха наша, Христос, заклан за нас. Посему станем праздновать не со старою закваскою, не с закваскою порока и лукавства, но с опресноками чистоты и истины (1 Кор. 5, 6–8). Малая закваска заквашивает все тесто (Гал. 5, 9).], элементы раздора и разложения. Так, я не могу не порицать всех тех, которые, хотя бы и из возвышенных побуждений, нарушают союз мира и любви с церковью и государством, как то делают сектанты в области религиозной и революционеры всяких оттенков, до критиканствующего либерализма включительно, в области политической. Не могу не порицать и легкомысленного преклонения нашей интеллигенции и литературы перед современной атеистическою и индивидуалистическою западноевропейскою культурой, столь противоположной по самому духу своему вере и единению в братолюбии. Не могу не порицать и грубого фанатического шовинизма, воображающего, что может внушить любовь и уважение к Отечеству хвастовством, грубою требовательностью и кулаком, вместо честного осуществления Божией правды в жизни и убеждения умов и сердец в истине этой правды, именно путем честного ее осуществления. Оставаясь верным духу мира и любви, я желаю протестовать против всего этого не путем критики зла и словопрений, а путем исповедования правды и стройного осуществления ее в жизни.
Любовь к моему Отечеству побуждает меня не к тому, чтобы противополагать интересы России интересам всех других народов, а к тому, чтобы способствовать моему Отечеству осуществить высшую правду и этим путем стать светом мира и солью земли[84 - Ср.: Вы – соль земли. Если же соль потеряет силу, то чем сделаешь ее соленою? Она уже ни к чему негодна, как разве выбросить ее вон на попрание людям. Вы – свет мира. Не может укрыться город, стоящий на верху горы (Мф. 5, 13–14).] – светочем человечества. Для этого я горячо желаю ей самостоятельности и самобытности, желаю благоразумной осторожности, умеренности в отношениях с Западом, имеющим такое растлевающее влияние на современную нашу интеллигенцию, способного внести в жизнь русского народа яд атеизма, индивидуализма и дурно понятой свободы, ту вредную закваску, которая, как духовная гангрена, распыляет человечество и разъедает государственные организмы на Западе.
Любовь к Отечеству дала мне возможность оценить по достоинству отличительные качества славянского племени, которому предстоит осуществить в жизни царство любви, как англосаксы осуществили царство разума, а народы романского племени – царство ощущений. Согласно с этим я сознательно не желаю для моего Отечества ни увлечения рационализмом, ни увлечения осложняющим жизнь материальным комфортом.
Любовь к Отечеству, желание для него мира и единения в братолюбии, побуждает меня желать объединения всех народностей, его составляющих, путем добровольного и сознательного слияния с господствующею расою, того, что принято называть обрусением, и именно потому не сочувствовать насильственному обрусению путем гонения на инородческие языки, одежды и учреждения, что может только возбуждать враждебность и таким образом отдаляет возможность мирного, добровольного соглашения.
Любовь к моему Отечеству заставляет меня горячо желать, чтобы православный русский народ возрос духовно до ясного самосознания высшей правды своих основ: православия, самодержавия и народности, в смысле самобытного прогресса, путем честного и стройного осуществления своих идеалов, доказал их жизненную правду и тем покорил этой правдой умы и сердца всех других народностей, входящих в состав Российской империи, а затем и всего человечества»[85 - Неплюев Н. Н. Отношение к Отечеству // Всероссийское братство. СПб., 1907.].
Это понимание значимости прогресса, осуществляемого на ниве русской самобытности, особенно роднит Н. Н. Неплюева с И. В. Киреевским. Правда, если для Киреевского главной была идея очищения ума, возвращение его в исконный святоотеческий контекст, то для Неплюева было характерно восприятие личности, личного духа русского человека как еще недостаточно пробудившегося в народе. В восприятии Николая Николаевича личность русского человека была еще слишком погружена в природную стихию народной жизни. Поэтому соответствующее, что называется, практикоориентированное обучение основам христианского мировоззрения, воспитание в духе православной нравственности, трудовое братство как модель будущей общероссийской православной жизни.
Все познания человеческие, в совокупности своей, составляют один общий организм, одно, так сказать, тело ума человеческого. Господственная часть этого тела, голова этого организма, заключается, без сомнения, в религиозных и нравственных убеждениях – вот главная мысль И. В. Киреевского, которую он успешно развил в трех своих очень значимых для него и актуальных для потомков сочинениях: «О характере просвещения Европы и о его отношении к просвещению России», «Записка о направлении и мето?дах первоначального образования народа в России» и «О нужде преподавания церковнославянского языка в уездных училищах»[86 - См.: Киреевский И. В., Киреевский П. В. Полн. собр. соч.: В 4 т. Т. 1 / Сост. А. Ф. Малышевский. Калуга, 2006; Киреевский И. В., Киреевский П. В. Полн. собр. соч.: В 4-х т. Т. 1 / Сост., научн. ред. и коммент. А. Ф. Малышевского. М., 2020. Электронное и печатное издания.].
В отличие от Н. Н. Неплюева И. В. Киреевский никогда не ставил перед собой задачу духовно-нравственного преобразования крестьян, собственником которых он являлся. Однако вопросами образования народа он занимался и занимался непосредственно. Дело в том, что в 1839 году Киреевский был выбран почетным смотрителем Белёвского уездного училища[87 - Для справки: уездные училища назывались так по месту своего нахождения (в уездных городах). Уездные училища считались начальными учебными заведениями 2-й ступени (после приходских училищ) и предназначались для обучения мещанских и купеческих детей (в течение трех лет). В уездных училищах преподавались Закон Божий и священная история, русский язык, арифметика и геометрия, география, русская и всеобщая история, чистописание, черчение и рисование.] и эту должность занимал до своей кончины.
Приняв на себя обязанности почетного смотрителя, И. В. Киреевский должен был не только заботиться о материальном благосостоянии училища, держать под надзором его хозяйственную часть, но и следить за его управлением, присутствуя на педагогических советах. Однако более всего его волновало нравственное воспитание подрастающего поколения через православную веру, так как подлинная, правильная и истинная жизнь человека обретается в православии.
В этом вопросе особо важен глубинный смысл православия, вскрытый Киреевским и подхваченный впоследствии Неплюевым. Православие сформировало многие черты национального своеобразия, определило доминанты русской культуры, литературы и искусства. Именно православие сформировало пристальное внимание человека к своей духовной сущности, стало основой русского миропонимания и русского способа бытия в мире. Западный человек, – для Киреевского, – искал развитием внешних средств облегчить тяжесть внутренних недостатков. Русский человек стремился внутренним возвышением над внешними потребностями избегнуть тяжести внешних нужд.
Для И. В. Киреевского, жившего в первой половине XIX века, а потом и для Н. Н. Неплюева – человека второй половины XIX – начала XX вв., было важно, чтобы подлинная суть православного мироосмысления стала сущностью первоначального образования народа, делавшей школу преддверием церкви в нравственно-этическом ее значении. Киреевскому в особенности не давали покоя, приводили к мучительным раздумьям вечные вопросы, стоящие перед российской школой: «Что если понятия, получаемые народом посредством грамотности, будут неистинные или вредные? Если вера вместо своего утверждения и развития встретит только запутанность и колебание? Если нравственность классов высших хуже народной, и, следовательно, большее сближение с ними ослабит нравы и привычки добрые, вместо того чтобы просветить и просветлить их? Если, выходя из прежнего круга понятий, <человек> не находит другого круга сомкнутого, полного и удовлетворительного, но встречает смещение познаний, без опоры для ума, без укрепления для души? Что если прежнее состояние так называемого невежества было только состоянием безграмотности? Если, может быть, народ уже прежде имел и хранил в изустных и обычных преданиях своих все корни понятий, необходимых для правильного и здорового развития духа? Если его ошибки против нравственности были не столько следствием ложных мнений, сколько следствием человеческой слабости, сознающей, впрочем, свою беззаконность, – слабости, которая обыкновенно только увеличивается посредством грамотности? Если большее познание законов не увеличит чувства законности? Если, основываясь на худшей нравственности, оно произведет одно желание – подыскиваться под буквальность форм и пользоваться познанием закона только для безопаснейшего уклонения от него? Если словесность государства или ее часть, доступная народу, представит ему пищу для ума бесполезную, не представляя необходимой, и выведет его любопытство из сферы близкого и нравственного в сферу чужого, смешанного, ненужного <…>?»[88 - Киреевский И.В. Записка о направлениях и мето?дах первоначального образования народа в России.].
Для И. В. Киреевского было важно одно, чтобы видимое смягчение нравов не заменило разврата нравственности, улучшения внешние не заменили упадка внутреннего, наслаждения чувственности – страданий душевных, а все вместе не привело к утрате личного достоинства. В этой связи, направления первоначального образования сводились к следующему:
– направление народного образования должно стремиться к развитию чувства веры и нравственности преимущественно перед знанием;
– лучшее средство к сей цели есть изучение славянского языка, дающее возможность церковному богослужению действовать прямо на развитие и укрепление народных понятий;
– мето?ды преподавания в школах должны сообразоваться с самою целью первоначального обучения;
– вследствие этого изменения мето?ды должны клониться к быстрейшему сообщению возможно бо?льших сведений о предметах нужных при возможно меньшей книжности и к соединению истин практических с нравственными.
И. В. Киреевский видел становление русской православной школы как основы процветания русской православной культуры в претворении в жизнь святоотеческой мудрости. Он почувствовал, а преподобные Оптиной пустыни укрепили его в помыслах, что высшее познание истины связано с целостностью духа, с восстановленной гармонией всех духовных сил человека.
Познание истины должно быть пребыванием в истине, то есть делом не одного лишь ума, а всей жизни… Только в мышлении верующего происходит, как отмечал И. В. Киреевский, двойная работа: следя за развитием своего разумения, он вместе с этим следит и за самим способом своего мышления, постоянно стремится возвысить разум до того уровня, на котором бы он мог сочувствовать вере. Знание живое приобретается по мере внутреннего стремления к нравственной высоте и цельности и исчезает вместе с этим стремлением, оставляя в душе одну наружность своей формы. Таким образом, духовное просвещение в противоположность логическому знанию связано с нравственным состоянием души и потому требует подвига и нравственного напряжения. Живые истины не те, которые составляют мертвый капитал в уме человека, которые лежат на поверхности его ума и могут приобретаться внешним учением, но те, которые зажигают душу, которые могут гореть и погаснуть, которые дают жизнь жизни, которые сохраняются в тайне сердечной и, по природе своей не могут быть явными, общими для всех, ибо, выражаясь в словах, остаются незамеченными, выражаясь в делах, остаются непонятными для тех, кто не испытал их непосредственного прикосновения.
Эти истины, выведенные И. В. Киреевским, к сожалению, не стали уделом ни повседневной российской жизни, ни образовательной практикой. Внести свой вклад в преодоление выявленного русской православной философией противоречия было предоставлено Н. Н. Неплюеву. Читая сочинения Неплюева, поражаешься, насколько глубина и сила мысли Киреевского приобрела в них актуальную значимость и ярко выраженный практический посыл:
«Невозможно достичь благоприятных результатов, смешивая дело воспитания с делом дрессировки, корыстную дисциплину с дисциплиною добровольною, устрашающие наказания и подкуп наград с бескорыстием любви и нравственным влиянием.
Воспитание умственное и физическое должно быть приведено в стройную гармонию с воспитанием нравственным, составить с ним одно целое, дисциплинируя и улучшая разум, тело и волю.
Невозможно воспитывать волю, ограничиваясь проповедью нравственности и благими советами. Необходимо, чтобы добро было стройно организовано в жизни детей… так, чтобы дети могли немедленно прилагать на практике даваемые им советы.
Так, проповедуя детям вселенскую любовь, логику и дисциплину любви, необходимо, чтобы воспитатели во всем этом показывали им добрый пример, чтобы внутренняя жизнь школы и все отношения в ней были стройно организованы на этих началах, чтобы воспитанники приучались быть им верными в мелочах повседневной жизни и имели практику истинно братских отношений. Только при этих обстоятельствах они могут постепенно возвышаться до высоты нравственного преображения, при которой логика торжествующей любви и дисциплина воли становятся естественными для тех, кто раньше находил естественными злобу, безразличие и разнузданность.
Первая ступень стройной организации добра в жизни школы состоит в организованном союзе между всеми детьми доброй воли, составляющими братский кружок, что может создать здоровую нравственную атмосферу и облегчить возможность взаимопомощи в деле нравственного самоусовершенствования.
Вторая ступень – старший братский кружок, объединяющий все лучшие нравственные силы школы на дело систематичного нравственного воздействия на младших летами и духом товарищей.
Наказания и награды должны быть заменены еженедельными собраниями, подводящими итоги нравственной жизни школы, долженствующей иметь характер единодушной, тесно сплоченной семьи, все члены которой настолько любят и уважают друг друга, что высшим наказанием для них является порицание собрания, а лучшей наградою – его одобрение. Даже самые трудные в воспитательном отношении дети могут быть терпимы в школе до тех пор, пока их дурное поведение зависит от легкомыслия или дурных привычек. Они должны быть исключены, когда начинают проявлять нелюбовь и неуважение к школе и становятся таким образом вредною закваскою для нее»[89 - Неплюев Н. Н. Конгресс единого человечества. СПб., 1900.].
Новая практика воспитания детей должна стать и новой практикой организации их труда. В этой дихотомии весь Н. Н. Неплюев. Для него после воспитанного и обученного на началах православия человека, его труд должен быть стройно организован на начале братолюбия, без чего в экономической области неизбежны грубая борьба или разорительный и постыдный вооруженный мир, которые приведут к разъединению и озлоблению, сделают бесплодными и смехотворными все попытки, более сентиментальные, нежели разумные, исправить зло, с одной стороны – проповедью мира и единения, с другой – беспорядочною благотворительностью.
«Вопрос не в том, чтобы найти работу для тех, которые в ней нуждаются, не в том, чтобы поднять заработанную плату тех, у кого работа есть. Все это входит в разряд благотворительности и улучшает положение отдельных лиц и семей, не изменяя характера общего положения дела, не предупреждая возможности, даже необходимости конкуренций, борьбы, разъединения и озлобления.
До тех пор, пока работа самая тяжелая и неприятная будет с тем вместе и наименее выгодною и почетною, борьба за положения почетные, выгодные и приятные будет неизбежна.
Необходимо, чтобы сам характер работы совершенно изменился, чтобы работа перестала быть средством наживы и карьеры, что глубоко безнравственно и приводит неизбежно к ожесточенной борьбе со всеми теми, кто одновременно желает наживаться и делать свою карьеру, приводит общество к обману вооруженного мира между конкурентами.
Необходимо, чтобы труд стал насущною потребностью любви, актом братского геройства, совершенно свободным от всякого принуждения, от всякой эксплуатаций, особенно от всякого характера продажности и корысти. Надо, чтобы все роды труда давали одинаковые права на совместно вырабатываемые ценности и чтобы труд самый тяжелый и неприятный вознаграждался общественным мнением, особою общественною благодарностью и уважением, когда он совершается в духе самоотвержения, смирения и любви.
Необходима трудовая община, стройно организованная на истинно братских началах, для того, чтобы труд находился в этих условиях. Только трудовая братская община и представляет истинное разрешение социальной задачи, может стройно организовать жизнь, отношения и все роды труда на основе мира, любви и единения.
Между богатыми все люди доброй воли те, которых не забавляют легкие победы среди жизненной борьбы, те, кто искренне желает общего блага, должны понять нравственное преимущество этого мирного разрешения социального вопроса. Отдавая таким трудовым общинам в аренду свои земли и заводы, они в бесконечно большей степени, нежели это есть в настоящее время, почувствуют себя в гармонии с идеалами, со своею совестью и общим благом»[90 - Неплюев Н. Н. Организация труда // Конгресс единого человечества. СПб., 1900.].
Исследуя творчество и И. В. Киреевского, и Н. Н. Неплюева, все больше понимаешь, что в истории России слишком много субъектов. Это и многочисленные ландшафты, и не менее многочисленные народы, населяющие их, и российская государственность, и российская интеллигенция с ее мятущимся сознанием как особые образования, собирающиеся в понятия природа, народ, государство, церковь, человек, личность, дух…
Вслед за Киреевским Неплюев хотел преодолеть состояние какофонии, в котором пребывают субъекты российской истории, через преодоление в российском обществе какофонии структурно-функциональной и гуманистической концепций обучения и воспитания, закрепленных в европейском сознании следующими историческими аналогиями. Так, в эпоху греко-римской античности бремя истины приходилось на долю учителя, который должен был подчиняться целому комплексу правил, чтобы говорить истину и чтобы истина могла произвести должный эффект. Напротив, в основании древнейшей христианско-православной традиции лежит представление о том, что истина исходит не от того, кто наставляет душу. От ведомой души требовалось говорить ту истину, которую может сказать лишь она одна, которой обладает она одна, и которая является одним из основополагающих элементов той операции, посредством которой изменяется способ ее существования. Следовательно, суть христианско-православной духовности времен Отцов Церкви заключается в том, что ведомый субъект должен присутствовать внутри истинного суждения как объект своего собственного истинного суждения. В суждении ведомого субъект высказывания должен быть референтом высказывания.
Я стал разумнее всех учителей моих, ибо размышляю об откровениях Твоих.
Я сведущ более старцев, ибо повеления Твои храню.
От всякого злого пути удерживаю ноги мои, чтобы хранить слово Твое;
От судов Твоих не уклоняюсь, ибо Ты научаешь меня[91 - Пс. 118, 99–102.].
Для И. В. Киреевского и Н. Н. Неплюева была ясна глубинная философско-антропологическая суть конфликта. Так, греко-римская античность настаивает на тождестве человека со всемирно-космической субстанцией. Человек есть малый мир, микрокосм (термин, впервые встречающийся у Демокрита), повторяющий в менее совершенном виде образ космоса. Натурализм у досократиков, а затем атомистов растворяет человеческий мир в стихиях космоса и потому фактически ликвидирует антропологическую проблему.
Эпоха софистов и Сократа, сменяющая досократовскую натурфилософию и предваряющая платоновско-аристотелевскую метафизику, так называемый антропологический период греческой философии, определила человека как меру всех вещей (Протагор); основой гражданского общежития должны стать не законы богов, единосущные законам космоса, но человеческая природа. Сократ с еще большей решительностью требовал перейти к исследованию дел человеческих; внутри человеческого сознания он усматривал, однако, объективно значимые инстанции, которые лежат для него в человеческом разуме. Злая воля, по Сократу, есть просто ошибка ума, ложное умозаключение человека о том, что есть для него благо.
В платонизме человек осмыслен как носитель духа, но сам дух оказывается внеличным, субстанциальным. Платонизм понимает человека как комбинацию двух сущностно разнородных начал: души и тела. Душа принадлежит к миру бестелесных богов-идей, и ее приход в здешний мир – всего лишь падение. Аристотель, в противоположность Платону, настаивает на взаимопредназначенности души и тела. Плотин развертывает платоновское представление о мировой душе в теорию монопсихизма (душа, единая в своей сущности, только на уровне явления дробится на индивидуальные души).
Позднеантичная мистика создает учение о первочеловеке как божественном существе, вмещающем всю смысловую структуру космоса (рассматриваемого уже как вторичное по отношению к первочеловеку); этот образ переходит в христианский гностицизм и в иудейскую мистику, совмещая мотивы платонизма с новой, повышенной оценкой человека сравнительно с космосом.
Христианско-православная традиция зиждется на иных основаниях, имеющих в отличие от греко-римской античности не головной, а сердечный характер (только в Ветхом Завете сердце упоминается 851 раз). Человек в ней осмыслен как пересечение противоречий между Богом и миром, развертывающихся во временном историческом процессе. В своей сотворенности он противостоит несотворенности Бога, в своей вещности – абсолютному Я Бога. Но если его тело сделано как вещь, то его душа есть дуновение самого Бога, и в качестве не-вещи человек противостоит Богу как партнер в диалоге. Власть Бога над человеком осуществляется как словесно выраженный в заповеди приказ от одной воли к другой, и поэтому человек может ослушаться Бога. Человек удостоен образа и подобия Божия, но, в отличие от природных существ, которые не могут утратить своего небогоподобного образа, человеку дано самому разрушить свое богоподобие. Его путь, начатый грехопадением, развертывается как череда драматических переходов от избранничества к отверженности и обратно.
Но главное отличие греко-римской антропологии от антропологии христианско-православной состоит в том, что последняя неизменно строится на предпосылке библейской веры. Христианство учит о грехопадении человека как его тягчайшей космической вине и об ответном вочеловечении Бога ради искупления и прославления человеческого рода. В лице нового Адама, сына человеческого – Христа человек вмещает в себя всю полноту Божества: если Христос – Богочеловек по естеству, то каждый христианин потенциально есть Богочеловек по благодати. Не случайно именно в христианско-православной традиции откристаллизовывается термин сверхчеловек. В гносеологической плоскости самопознание признается источником богопознания. Но божественный статус человека в эмпирической плоскости закрыт покровом его морального и физического унижения. Если образ Божий присутствует в человеке как его неотъемлемое, хотя и ежечасно оскверняемое достояние, то подобие Божие не столько дано, сколько задано человеку. Человек оказывается разомкнутым в направлении как божественно-сверхчеловеческих возможностей, так и бесовских внушений, расщепляющих волю. Это мучительное раздвоение внутри человеческого Я и эсхатологическая жажда преодолеть его особенно ярко выражены в Посланиях святого апостола Павла.
Конечно, в контексте исторического развития христианско-православной теологии есть устойчивые аналогии между схемой человеческого существования, исходящей из полярности благодати и греха, и схемой античной идеалистической антропологии с ее противоположением духа и тела, идеи и материи. Однако подлинное размежевание И. В.
Киреевский, а вслед за ним и Н. Н. Неплюев видят для христианско-православной антропологии не между материальной и нематериальной субстанциями в человеке, а между духовным человеком, у которого и тело также духовно, и плотским человеком, в котором и дух отмечен безвольно-своевольной внушаемостью плоти (термин ????? в послании апостола Павла не тождествен термину тело, он означает именно принцип греховного своеволия).
Ибо если мы соединены с Ним подобием смерти Его, то должны быть соединены и подобием воскресения, зная то, что ветхий наш человек распят с Ним, чтобы упразднено было тело греховное, дабы нам не быть уже рабами греху; ибо умерший освободился от греха. <…> А если Христос в вас, то тело мертво для греха, но дух жив для праведности. <…> Ибо, как в одном теле у нас много членов, но не у всех членов одно и то же дело, так мы, многие, составляем одно тело во Христе, а порознь один для другого члены[92 - Рим. 6, 5–7; 8, 10; 12, 4–5.].
Пища для чрева, и чрево для пищи; но Бог уничтожит и то и другое. Тело же не для блуда, но для Господа, и Господь для тела. <…> Или не знаете, что совокупляющийся с блудницею становится одно тело с нею? ибо сказано: два будут одна плоть. <…> И потому я бегу не так, как на неверное, бьюсь не так, чтобы только бить воздух; но усмиряю и порабощаю тело мое, дабы, проповедуя другим, самому не остаться недостойным. <…> Один хлеб, и мы многие одно тело; ибо все причащаемся от одного хлеба. <…> Ибо я от Самого Господа принял то, что и вам передал, что Господь Иисус в ту ночь, в которую предан был, взял хлеб и, возблагодарив, преломил и сказал: приимите, ядите, сие есть Тело Мое, за вас ломимое; сие творите в Мое воспоминание. <…> Одному дается Духом слово мудрости, другому слово знания, тем же Духом; иному вера, тем же Духом; иному дары исцелений, тем же Духом; иному чудотворения, иному пророчество, иному различение духов, иному разные языки, иному истолкование языков. Все же сие производит один и тот же Дух, разделяя каждому особо, как Ему угодно. Ибо, как тело одно, но имеет многие члены, и все члены одного тела, хотя их и много, составляют одно тело, – так и Христос. Ибо все мы одним Духом крестились в одно тело, Иудеи или Еллины, рабы или свободные, и все напоены одним Духом. Тело же не из одного члена, но из многих. Если нога скажет: я не принадлежу к телу, потому что я не рука, то неужели она потому не принадлежит к телу? И если ухо скажет: я не принадлежу к телу, потому что я не глаз, то неужели оно потому не принадлежит к телу? Если все тело глаз, то где слух? Если все слух, то где обоняние? Но Бог расположил члены, каждый в составе тела, как Ему было угодно. А если бы все были один член, то где было бы тело? Но теперь членов много, а тело одно. Не может глаз сказать руке: ты мне не надобна; или также голова ногам: вы мне не нужны. Напротив, члены тела, которые кажутся слабейшими, гораздо нужнее, и которые нам кажутся менее благородными в теле, о тех более прилагаем попечения; и неблагообразные наши более благовидно покрываются, а благообразные наши не имеют в том нужды. Но Бог соразмерил тело, внушив о менее совершенном большее попечение, дабы не было разделения в теле, а все члены одинаково заботились друг о друге. Посему, страдает ли один член, страдают с ним все члены; славится ли один член, с ним радуются все члены. И вы – тело Христово, а порознь – члены. <…> И если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы. <…> И когда ты сеешь, то сеешь не тело будущее, а голое зерно, какое случится, пшеничное или другое какое; но Бог дает ему тело, как хочет, и каждому семени свое тело. <…> Так и при воскресении мертвых: сеется в тлении, восстает в нетлении; сеется в уничижении, восстает в славе; сеется в немощи, восстает в силе; сеется тело душевное, восстает тело духовное. Есть тело душевное, есть тело и духовное[93 - 1 Кор. 6, 13, 16; 9, 26–27; 10, 17; 11, 23–24; 12, 8–27; 13, 3; 15, 37–38, 42–44.].
И все покорил под ноги Его, и поставил Его выше всего, главою Церкви, которая есть Тело Его, полнота Наполняющего все во всем[94 - Гал. 1, 22–23.].
Чтобы и язычникам быть сонаследниками, составляющими одно тело, и сопричастниками обетования Его во Христе Иисусе посредством благовествования. <…> Одно тело и один дух, как вы и призваны к одной надежде вашего звания; один Господь, одна вера, одно крещение, один Бог и Отец всех, Который над всеми, и через всех, и во всех нас. <…> И Он поставил одних Апостолами, других пророками, иных Евангелистами, иных пастырями и учителями, к совершению святых, на дело служения, для созидания Тела Христова, доколе все придем в единство веры и познания Сына Божия, в мужа совершенного, в меру полного возраста Христова; дабы мы не были более младенцами, колеблющимися и увлекающимися всяким ветром учения, по лукавству человеков, по хитрому искусству обольщения, но истинною любовью все возращали в Того, Который есть глава Христос, из Которого все тело, составляемое и совокупляемое посредством всяких взаимно скрепляющих связей, при действии в свою меру каждого члена, получает приращение для созидания самого себя в любви[95 - Еф. 3, 6; 4, 4–6, 11–16.].
Наше же жительство – на небесах, откуда мы ожидаем и Спасителя, Господа нашего Иисуса Христа, Который уничиженное тело наше преобразит так, что оно будет сообразно славному телу Его, силою, которою Он действует и покоряет Себе всё[96 - Флп. 3, 20–21.].
Ныне радуюсь в страданиях моих за вас и восполняю недостаток в плоти моей скорбей Христовых за Тело Его, которое есть Церковь. <…> Итак никто да не осуждает вас за пищу, или питие, или за какой-нибудь праздник, или новомесячие, или субботу: это есть тень будущего, а тело – во Христе. <…> не держась главы, от которой все тело, составами и связями будучи соединяемо и скрепляемо, растет возрастом Божиим[97 - Кол. 1, 24; 2, 16–17, 19.].
Сам же Бог мира да освятит вас во всей полноте, и ваш дух и душа и тело во всей целости да сохранится без порока в пришествие Господа нашего Иисуса Христа[98 - 1 Фес. 5, 23.].
Ибо если кровь тельцов и козлов и пепел телицы, через окропление, освящает оскверненных, дабы чисто было тело, то кольми паче Кровь Христа, Который Духом Святым принес Себя непорочного Богу, очистит совесть нашу от мертвых дел, для служения Богу живому и истинному! <…> Посему Христос, входя в мир, говорит: жертвы и приношения Ты не восхотел, но тело уготовал Мне. Всесожжения и жертвы за грех неугодны Тебе. <…> Итак, братия, имея дерзновение входить во святилище посредством Крови Иисуса Христа, путем новым и живым, который Он вновь открыл нам через завесу, то есть плоть Свою, и имея великого Священника над домом Божиим, да приступаем с искренним сердцем, с полною верою, кроплением очистив сердца от порочной совести, и омыв тело водою чистою, будем держаться исповедания упования неуклонно, ибо верен Обещавший[99 - Евр. 9, 13–14; 10, 5–6,19–23.].
Преодоление плоти – не высвобождение духа из плена телесности (как в неоплатонизме, гностицизме, манихействе и т. п.), но одухотворение самого тела.
Для И. В. Киреевского, в частности, не менее важно было и другое обстоятельство. А именно то, что и в самой патристике вырабатывается типологическое различие между двумя подходами к проблеме человека. Тип христианской антропологии, исходящей из идеи всечеловеческого соборного Я (заданного как единство полноты душ), представлен у Григория Нисского и впоследствии характерен для православия. Тип христианской антропологии, исходящей из идеи индивидуального Я, в своем одиночестве раскрытого абсолютному Я Бога, представлен у Августина и впоследствии характерен для католицизма и протестантизма. Второе типологическое различие (выявляющееся в антропологии западного Средневековья) – соперничество между платонической (Августин) и аристотелианской (Фома Аквинский) традициями в трактовке взаимоотношения души и тела.
Диспропорция в российской жизни и в российском образовании греко-римской античности и христианско-православного начала имеет для И. В. Киреевского принципиальное значение. В ней он видел суть разупорядоченности России с Западом, породившей в российской государственности стремление синхронизировать время и российское пространство. Не менее значим этот разрыв был и для Н. Н. Неплюева. О современном ему положении западных стран он писал буквально следующее:
«Близкое знакомство с Западом привело меня к убеждению, что он большими шагами идет к неизбежной анархии, что это не зависит от случайных, неблагоприятных обстоятельств, которые могут быть изменены, а логично вытекает из самых основ современной западноевропейской культуры, от которых отравленное ими человечество не откажется раньше, чем скорбным опытом изведает всю силу их зловредности.
Главная из этих основ индивидуализм, возведенный в главенствующий принцип, в неотъемлемое право человека. Второстепенные догматы, логично вытекающие из этого верховного догмата: 1) неотъемлемое право всякого человека на всестороннее развитие своей индивидуальности и широкое ее проявление, независимо от нравственного достоинства самой индивидуальности и требований общего блага; 2) неограниченная свобода индивидуальности в смысле неограниченного своеволия.
Это и есть истинный демонизм, гораздо более опасный, чем тот грубый демонизм, который выражается в служении обедни сатане и в официальном подготовлении антихриста небольшою сектою изуверов во Франции и Англии. Этот бессознательный демонизм насчитывает миллионы последователей, возводящих в принцип эгоизм и своеволие, признавая их неотъемлемыми правами человека, во имя их отрицая всякую религию, всякую нравственность, всякий порядок, всякую организацию. Этот бессознательный демонизм древен, как мир, который весь во зле лежит[100 - Ср. Мы знаем, что мы от Бога и что весь мир лежит во зле (1 Ин. 5, 19).]. Первым индивидуалистом был сатана, провозгласивший свое право на безграничную свободу индивидуальности, ради нее нарушив единение мира и любви, ради нее изменив Богу и великому Братству Царства Его.
Быстрые успехи в области наук и прикладных знаний до того отуманили умы и сердца, по гордости и злобе грешного человечества, что оно почти поголовно страдает манией величия, воображает себя Богом, Творцом, Спасителем и Утешителем. Именно это настроение и выразилось в догмате свободы индивидуальности, который и налагает печать свою на всю современную культуру и воспринимается бессознательно миллионами людей, как необходимая принадлежность истинной культуры и истинной интеллигентности.
Ближайшими последствиями демонического культа безграничной свободы индивидуальности в области мысли является атеизм, проповедь безверия и безнравственности, осмеяние всякого авторитета и всякой организации, поругание всякой святыни, всего возвышенного, вытравление высоких чувств любви, смирения, благоговения. Все это признается предрассудками, мешающими широкому проявлению свободной индивидуальности.
Ближайшими последствиями его в области практической жизни является, по сознанию одного из умнейших представителей современной Франции, распыленность человечества, ставшего ни на что негодною индивидуальною пылью, для которой тягостны и ненавистны всякая организация, всякое соглашение, всякий порядок. Отсюда неизбежность бесконечной, ожесточенной, грубой борьбы свободных индивидуальностей, вооруженный мир не только в области международной, но и во внутренней жизни государства, в области социальной, даже в семейном быту.
Атеизм лишает практической возможности найти какие-либо объединяющие начала; индивидуализм отнимает всякую практическую возможность самоограничения, свобода, понимаемая в смысле своеволия, делает практически невозможными всякую организацию, всякий порядок.
Распыленное человечество естественно, по наклонной плоскости, стремится к анархии и, только пережив все ужасы хаоса, может быть, покается и откажется от своих излюбленных кумиров.
Всякие попытки в направлении коллективизма со стороны правоверных исповедников свободы индивидуальности – простое недоразумение, которое на практике неизбежно разобьется об эту самую свободу индивидуальности.
Противоположные течения религиозные и гуманитарные, которые есть, которых много, которые проявляют лихорадочную деятельность, окажутся бессильными по следующим причинам: 1) представители этих движений по большей части задорны в полемике из-за принципов и очень робки в деле их осуществления, довольствуются паллиативами и бессистемною благотворительностью вместо того, чтобы стройно организовать жизнь на началах веры, любви и братства; 2) в неравной борьбе со своими противниками они всегда будут побеждены, если не изменят своим принципам и не сравняются с ними в беспринципности и грубости орудий борьбы; 3) нет власти достаточно независимой, авторитетной и сильной, которая могла бы обеспечить за ними возможность мирного житья среди окружающего хаоса.
Марксизм, как его теперь понимают, нитцшенианство, Ибсен в литературе – особенно яркие проявления этого духа времени, все разрушающего ради свободы индивидуальности и ничего не способного создать из верности тому же принципу»[101 - Неплюев Н. Н. Современное положение Запада // Всероссийское братство. СПб., 1907.].
Западный опыт внедрялся в российскую действительность многократно, внедрялся властными структурами сверху, насильственно. Он не был органичен для традиционной почвы, а скорее выглядел как трансплантация, как искусственный орган, внедряемый в чужую культуру. Он трансформировал ее, сталкиваясь с противоречащими ему традициями. Сопротивление традиций обычно приводило к откату после реформ, а иногда и к смутным временам; но оно полностью не зачеркивало нового опыта. Сложная его ассимиляция приводила затем через некоторое время к всплеску культурных движений, обогащающих европейскую и мировую культуры. Так было и после петровских реформ, эхом которых в российской культуре стал золотой XIX век. Поэтому то, что трасплантировалось и затем усваивалось, возвращалось в Европу в виде новых достижений. Но Россия после всех этих многократных трансплантаций Европой не стала, она осталась гибридом. Ведь формальные образования в известном смысле есть антиобразования, так как нацелены на остановку, стабилизацию формы.
Такая уверенность продиктована тем, что русская культура, при всех сложностях и перепетиях ее существования есть культура книжная, освященная идеалами православия и зародившаяся, по словам И. В. Киреевского, с первым ударом христианского колокола. Но при этом важно, чтобы те начала жизни, которые хранятся в учении святой православной церкви, вполне проникли в убеждения всех степеней и сословий наших, чтобы эти высшие начала, господствуя над просвещением европейским и не вытесняя его, но, напротив, обнимая его своей полнотою, дали ему высший смысл и последнее развитие, и чтобы та цельность бытия, которую мы замечаем в древней, была навсегда уделом настоящей и будущей нашей православной России[102 - См. Киреевский И. В. О характере просвещения Европы и о его отношении к просвещению России; Неплюев Н. Н. Что есть истина?]. Иными словами, русская культура не имеет ценности без ценностей духовных и нравственных. Она в основе своей духовна, ибо является культурой духа. Эта духовность имеет всеохватывающее значение и проявляется во всем укладе жизни, в обычаях, в исканиях мыслителей, в народном творчестве и в классической литературе… В этом же контексте Н. Н. Неплюев подчеркивал особую духовно-стабилизирующую роль российского самодержавия:
«Верноподданный моего государя, я искренне и всем сердцем желаю, солидарно с государственною властью, работать на благо Отечества, признавая это благо вполне солидарным с честным осуществлением правды Божией в практике жизни православной России. Сознавать, что моя деятельность одобряется верховым вождем России, на лоне которой я действую, составляет потребность моей любви к государю и уважения к авторитету власти его. Жить и действовать в доме, сознавая себя в разладе с его хозяином, я считаю настолько нечестным, неблагородным, унизительным, что чувствовал бы себя совершенно парализованным и не мог бы помириться для самого себя с таким положением.
Самодержавие Божией милостью православного царя считаю наилучшею формою правления, наиболее гарантирующею возможность мирного прогресса и дружной гармонии всех составных элементов государственного организма. Так думаю не по обязанности, не страха и угодничества ради, не по рутине традиций рода, более шестисот лет служившего престолу и Отечеству, а по совести и по опыту жизни и близкого знакомства с положением вещей в конституционных и республиканских государствах Западной Европы.
Самодержавие Божией милостью прямо противоположно самовластию языческого или свободомыслящего деспота. Это лучшее и худшее, день и ночь, причем центр тяжести, животворящий дух, решающий нравственное достоинство власти и формы правления, заключается не в слове самодержавие, а в словах Божией милостью.
Самодержавие Божией милостью царя православного есть лучшая гарантия уважения к правам всех подданных без различия классов и партий, лучший залог мирной и солидарной деятельности всех элементов государства на пользу общую. Никакая хартия, никакой договор не может быть гарантией равносильною сознанию венценосного помазанника, что он получил власть свою от Бога-Любви, высшего разума мира, является делегатом Его на земле, обязан осуществлять правду Его в жизни своих подданных и утрачивает все права свои, становясь крамольным по отношению к Царю царствующих и Господу господствующих[103 - Ср.: Пред Богом, все животворящим, и пред Христом Иисусом, Который засвидетельствовал пред Понтием Пилатом доброе исповедание, завещеваю тебе соблюсти заповедь чисто и неукоризненно, даже до явления Господа нашего Иисуса Христа, которое в свое время откроет блаженный и единый сильный Царь царствующих и Господь господствующих, единый имеющий бессмертие, Который обитает в неприступном свете, Которого никто из человеков не видел и видеть не может. Ему честь и держава вечная! Аминь (1 Тим. 6, 13–16).].
Самодержавие Божией милостью, по мере своего самосознания, гарантирует уважение к человеческой личности более всяких деклараций о правах человека, гарантирует от фаворитизма, неизбежного в разгар партийной борьбы и от развращающего влияния избирательной агитации, столь губительно действующей на нравственность современных народов, обладающих либеральными учреждениями, гарантирует свободу всех в бесконечно большей степени, нежели свобода борьбы между партиями, желающими свободы каждая для себя и признающими право на свободу только за собою.
Самодержавие Божией милостью не только не требует гордого обособления верховной власти от народа, не только не мешает проявлению воли народной путем выборных, совещательных земских собраний, но даже по самой сути своей требует сердечного единения, единомыслия и единодушия всей великой семьи с Богом данным царем-батюшкой.
Самодержавие Божией милостью, более всякой другой формы правления, для правильного хода государственной жизни требует ясного самосознания как от представителей власти, так и от массы народной. В этом самосознании гарантия взаимных чувств любви и уважения, единомыслия и единодушия, духовной устойчивости, самобытного мирного прогресса и непреоборимой мощи православной России. При этом народ сознает святым долгом своим искренне и честно исповедовать жизненную правду, откровенно и доверчиво высказывая сердечные желания свои, с любовью и уважением признавая в то же время за самодержцем право соглашаться с желаниями меньшинства, каждый раз как желания эти, более желания большинства, совпадают с правдой Божией, а следовательно, и с общим благом»[104 - Неплюев Н. Н. Отношение к престолу // Всероссийское братство. СПб., 1907.].
Несмотря на духовные искания русских православных философов первой половины XIX века, в сознании правящих кругов России как метод развития укоренилась так называемая догоняющая модернизация, основанная на заимствовании фрагментов технологической культуры Запада и внедрении ее достижений в социальное тело России. Однако появление новых форм техники и технологии, новых способов общественного разделения труда не привело к преобразованию системы мировоззренческих универсалий народа, к смене его глубинных смысложизненных ориентиров, разве что деформировало их. В последней четверти XIX столетия это прекрасно почувствовал и во всей своей полноте выразил Н. Н. Неплюев.
Знакомясь с жизнью и трудами Николая Николаевича Неплюева, мы имеем прекрасную возможность не только получить представление об оригинальности и глубине русской православной культры, почувствовать стремление утвердить русскую философию на ее собственном фундаменте – православии, но и проследить во всей своей полноте столкновение европейского опыта и традиционной русской социальности, прикоснуться, тем самым, к корням извечной русской проблемы взаимосвязи просвещенных слоев общества и народа.
Приложение
Н. Неплюев. Христианская гармония духа[105 - Составление, научная редакция и примечания А. Малышевского. Все тексты Н. Неплюева приведены в соответствие с нормами современного русского литературного языка при сохранении их авторскои? стилистики.]
Глава I. Христианское мировоззрение
§ 1. Бог Отец
Ибо хотя и есть так называемые боги или на небе, или на земле, так как есть много богов и господ много, – но у нас один Бог Отец, из Которого все, и мы для Него, и один Господь Иисус Христос, Которым все, и мы Им[106 - 1 Кор. 8, 5–6.].
Бог есть Альфа
Я есмь Альфа и Омега, начало и конец, говорит Господь, Который есть, и был, и грядет, Вседержитель.<…>Я был в духе в день воскресный и слышал позади себя громкий голос, как бы трубный, который говорил: Я есмь Альфа и Омега, Первый и Последний <…>. И сказал мне: совершилось! Я есмь Альфа и Омега, начало и конец; жаждущему дам даром от источника воды живой[107 - Откр. 1, 8, 10; 21, 6.].
Все существующее создано Богом, всеблагим (высшая любовь), всеведущим (высший разум), всеправедным (высшая святость), вечным, всемогущим, всеведующим, неизменяемым, вседовольным и всеблаженным.
Как высшая любовь, Господь Бог все создал для блаженства вечного и благими путями ведет к этой благой цели.
Как высший разум мира, Господь Бог все создал вполне разумно и разумными путями ведет к разумной цели.
Как высшая святость, Господь Бог добровольно совершенен и не может ни мириться, ни уживаться со злом.
Воля Божья, как воля высшей любви и высшего разума, есть не только высшее, но и единственное разумное благо в мире, вмещает в себе все добро и одно добро. Все, что согласно с волей Божьей, и есть разумное и единый разумный путь к высшему благу, соответствуя разумному и благому пути к разумной и благой конечной цели бытия.
Вне воли Божьей одно зло и томление духа[108 - …томление духа… – Видел я все дела, какие делаются под солнцем, и вот, всё – суета и томление духа! <…> И предал я сердце мое тому, чтобы познать мудрость и познать безумие и глупость: узнал, что и это – томление духа; потому что во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь. <…> И оглянулся я на все дела мои, которые сделали руки мои, и на труд, которым трудился я, делая их: и вот, всё – суета и томление духа, и нет от них пользы под солнцем! <…> И возненавидел я жизнь, потому что противны стали мне дела, которые делаются под солнцем; ибо всё – суета и томление духа! <…> Не во власти человека и то благо, чтобы есть, и пить, и услаждать душу свою от труда своего. Я увидел, что и это – от руки Божией; потому что кто может есть и кто может наслаждаться без Него? Ибо человеку, который добр пред лицом Его, Он дает мудрость, и знание, и радость; а грешнику дает заботу собирать и копить, чтобы после отдать доброму пред лицем Божиим. И это – суета и томление духа! (Еккл. 1, 14, 17–18; 2, 11, 17, 24–26).]; все, с волей Божьей несогласное, есть неразумное и злобное уклонение от разумного и благого пути к разумной и благой конечной цели.
Во все перечисленные свойства Божьи мы верим и не можем не верить не только потому, что они поведаны нам Откровением, но и потому, что нельзя разумному существу разумно отвергнуть хотя бы одно из них, продолжая верить в разумность бытия и возможность разумной жизни, потому что нельзя доброму существу отвергнуть хоть одно из них, не впадая в беспросветное отчаяние абсолютно безнадежного пессимизма.
Попробуем отказаться от веры в одно из поведанных нам свойств Божьих и вникнем в неизбежные логичные результаты нашего неверия для ума, сердца и жизни нашей.
Предположим, что мир не создан Богом любящим. Отвергнем благость Божью. У нас не останется никакого разумного основания верить в конечную победу добра и стремиться к нему; самая любовь перестанет быть разумною, теряет свое место в общей экономии мира, нисходит до степени неразумного инстинкта и вредного в деле борьбы за существование предрассудка. Разумная любовь превращается в неразумную сентиментальность; надежда на конечную победу добра не имеет никакого разумного основания, и жизнь превращается для доброго человека в бессрочную каторгу и бессмысленное прозябание, среди безразличных и равноправных явлений окружающей жизни. Только любовь Творца дает разумный, вечный смысл и любви творения, делает разумными надежду и самоотвержение. Неверие в благость Творца узаконивает, делает разумным грубый эгоизм и мрачное отчаяние; при таких обстоятельствах неизбежен выбор между благородным самоубийством безнадежной любви и подлым прозябанием ради пьянства жизни, уживающегося со злом.
