скачать книгу бесплатно
– Почему-то меня сразу посетила такая мысль, – призналась Марина, сделав последний глоток и рассеянно рассматривая осевшую на дне чашки кофейную гущу. – Я подумала, что ты идешь по ложному следу. Уж слишком эффектная цель… Уникальная вещь, о которой никто ничего не знает.
– Но фотография-то настоящая! – возразила Александра.
– Да, но каких лет? Ты обратила внимание, до чего она старая?
– Я решила, что это начало двадцатого века. – Произнеся эти слова, художница тут же поймала красноречивый взгляд приятельницы и спросила: – Ты думаешь иначе?
– «Начало» – понятие растяжимое, – заметила Марина. – Это могут быть и нулевые годы, как ты думаешь, и тридцатые… К чему склоняюсь я лично.
– Почему тридцатые? – удивилась Александра. – Из чего ты исходишь?
– Не из качества снимка, – улыбнулась Марина, – это, опять же, непостоянная величина. Снимали пса или в студии среднего разряда, или дома. Фото недостаточно четкое. Это снимок не для музея и не для альбома или журнала. Вот в этом я ручаюсь!
– Тогда почему…
– Обрати внимание на паспарту. – Марина кончиком ногтя тронула угол ветхого картона. – Этот лиловатый оттенок, очень характерный, и тиснение внизу. Букв нет, к сожалению, а то мы определили бы изготовителя. Но есть узоры. Видишь, можно еле различить тиснение… Дубовые листья в виде гирлянды.
Вглядевшись, Александра и сама рассмотрела то, чего до сих пор не замечала. Внизу листка полукругом тянулось тиснение, затертое, слабо различимое. Это и в самом деле были дубовые листья, как убедилась художница.
– Завидую твоему зрению, – пробормотала она, – хотя и на свое не жалуюсь.
– Это не зрение, а интуиция, – польщенно улыбнулась приятельница. – Я предположила, что дубовые листья там должны быть, как только увидела лиловатый паспарту. И поэтому смогла рассмотреть тиснение.
– Тебе знаком этот вид паспарту?
– Представь, да! Это листок из альбома, которые выпускались на территории Германии с конца двадцатых годов вплоть до второй мировой войны. Так что, когда сделана фотография, судить не берусь, а вот наклеена она была не позже тридцать девятого года.
Александра привыкла к тому, что Марина, помимо знаний о серебре, в котором разбиралась досконально, владела массой случайных и подчас очень редкостных сведений в других областях коллекционирования. И все же художница молчаливо удивлялась.
Марина, явно ожидавшая восторженной реакции и не дождавшаяся ее, была заметно разочарована. Александра опомнилась и поспешила поблагодарить хозяйку за ценную информацию, но момент был упущен, и Марина обиделась. Характер у нее был непростой, «рваный», как про себя выражалась Александра, устававшая от перепадов настроения своей знакомой не меньше, чем от малоприятного тембра ее голоса. Марина была порой сама услужливость и бескорыстие, помогала советом и делом, удачно шутила и умела оценить чужую шутку… И вдруг мрачнела, превращалась в угрюмого мизантропа, которому ничто не мило, обижалась на невинное замечание, даже на молчание, как сейчас.
– Да что там, пустяки, – отрывисто произнесла она. – Это тебе кто угодно мог бы сказать.
– Нет, не кто угодно! – настаивала Александра, которой очень не хотелось портить отношения со старой знакомой. – Да я и не поверила бы на слово кому угодно!
– А мне веришь?
– Безусловно!
– Ну и зря! Я, как все смертные, могу ошибиться!
Александра мысленно подбирала слова, которые могли бы успокоить обиженную собеседницу, попутно проклиная строптивый нрав Марины. Но изощряться в смиреннословии ей не пришлось. В комнате зазвонил телефон, и хозяйка вышла.
Художница провела пальцем по едва заметному тиснению и задумалась. Подробность, которую сообщила Марина, пока была лишь любопытной мелочью и поиски серебряного пса облегчить не могла. «Мне это не дает ничего. Альбом, выпущенный в Германии до тридцать девятого года, ну и что? Этот альбом мог быть продан в любой европейской стране, мог путешествовать со своим владельцем, хоть в Новый Свет, и фото в него могли наклеивать где угодно. Но предположим даже, что фото и сделано, и наклеено было в Германии. Стало быть, семьдесят с лишним лет назад трюфельный пес мог быть там. Не с чего начинать, совершенно не с чего. Кого из знакомых еще можно спросить о серебре?»
Спрашивать у малознакомых лиц или у вовсе посторонних Александра опасалась. Последствия таких расспросов могли быть самые неприятные. Марина, вероятно, не подняла бы шума, увидев фотографию даже краденой вещи, а тактично объяснила бы художнице, что та ввязалась в некрасивую историю. Другие, возможно, были бы не столь благородны.
«Кроме того, мне лучше сейчас нигде не мелькать. Меня могут уже искать в связи с исчезновением адвоката… – От этой мысли Александру передернуло, затылка под коротко остриженными волосами будто коснулась ледяная когтистая лапа. – Исчезновение – полбеды. А если тело нашли? Тогда это дело об убийстве. И крайней в нем окажусь я: ко мне он приходил, и убили его в квартире, ключ от которой был только у меня. Всему есть свидетели, которым молчать незачем. Только бы тело не нашли никогда!»
Взмолившись так про себя, женщина с ужасом поняла, что именно этого ей хочется в данный момент больше всего. Чтобы тело, исчезнувшее неизвестно куда, не нашли и об убийстве никто никогда не узнал, пусть ценой этому станет безнаказанность убийцы. «Я уже думаю, как сообщница… Никогда бы не смогла пожелать, чтобы душегуб разгуливал на свободе безнаказанный. А вот сейчас… Как легко изменить своим принципам, если тебе грозит опасность!»
В кухню вернулась Марина. Она вошла как раз в тот миг, когда Александра укладывала фотографию обратно в конверт. Марина сделала порывистое движение, словно пытаясь ее остановить. Художница замерла:
– Хочешь посмотреть еще?
– Да, и если можно, отсканировать. Я подумаю… Может, покажу кое-кому…
– Кому именно?
– Ты его наверняка не знаешь.
Александра колебалась. Дать отсканировать снимок, значит предоставить его для всеобщего ознакомления. Входило ли это в планы Риты? Безопасна ли огласка? Подруга в более чем краткой записке не просила о соблюдении тайны, но Александра из долгой практики поняла, что подобные поручения публичности не любят. «Сколько раз я обращалась к третьим лицам за помощью или консультацией, столько и жалела об этом. Нет, к примеру, Эрдель, старый друг, никогда меня не подводил, но он один такой. Остальные обязательно растреплют всей Москве, проси, не проси… Марина лучше многих прочих. Но и она не вполне надежна. У нее могут возникнуть свои соображения…»
– Ты боишься, – подождав, сделала вывод Марина. – Послушай, я никому не скажу, от кого получила фото.
– Дело не в этом, – скрепя сердце, вымолвила Александра.
– Боишься, что увидят твоего трюфельного пса? – Собеседница раздраженно передернула плечами. – Да сама подумай, если его никто, кроме нас с тобой, не увидит, кто тебе поможет? Я не смогу. Ты сама ничего не найдешь. Единственная возможность что-то узнать – показать знающему человеку.
– Хотелось бы знать этого самого знающего человека, – проворчала художница.
Уговоры Марины не только не переубеждали ее, но все больше настораживали. Складывалось впечатление, что та успела обдумать некую линию поведения и теперь старательно ее гнет. И все же Марина была права. «В одиночку мне не справиться, это тупик. Я не смогу. О чем думала Рита, когда просила меня о помощи?! Она же знает, что в этой области я не знаток… Или она забыла? Или ей просто не к кому было больше обратиться?»
При мысли о пропавшей подруге у художницы сжалось сердце. Как ни плохи были ее собственные дела, Рита явно находилась в реальной опасности, а не в предполагаемой. Именно это она попыталась завуалированно сообщить в своем послании. «И Рита надеялась, что я справлюсь, найду серебряного пса. Стало быть, какие-то основания для этого у нее были? Знать бы, жива она хоть или я стараюсь впустую…»
Последняя мысль будто не принадлежала самой Александре, а исходила от кого-то другого, холодно и равнодушно наблюдавшего за событиями. Иногда, в тяжелые минуты, этот «наблюдатель» являлся в сознании художницы и заставлял взглянуть на все происходящее более здраво, без эмоций, без страхов и напрасных надежд. Вот и сейчас Александра, искренне переживавшая за подругу, в то же самое время недоумевала, почему она должна прилагать такие усилия, чтобы выполнить задание, данное бесследно исчезнувшим человеком, который, возможно, будет не в состоянии даже оценить результат. «Все надо делать не так! Сперва заявить в полицию об исчезновении Риты. Рассказать об адвокате все как есть. Как он внезапно пришел ко мне в мастерскую в поисках Риты, как оставил визитку, как потом я нашла его тело тремя этажами ниже… И как через час оно пропало. Как чисто была прибрана комната, где я его обнаружила… Даже пепельницу вымыли. Вот что надо сделать, а не прятаться и не искать вовсе этого проклятущего трюфельного пса! Всего несколько часов я о нем знаю, а такое чувство, будто всю жизнь ищу!»
– Ты не слушаешь? – донесся до нее голос Марины.
Александра очнулась. Лицо приятельницы было сердито, между бровей вновь залегла глубокая морщинка. Марина пожала плечами:
– Я пытаюсь тебе помочь, потому что ты сама сказала, дело важное. Если не нужно – не навязываюсь. Давай просто забудем об этом псе.
– Нет, что ты, я очень тебе благодарна! – воскликнула Александра. – А забыть, боюсь, не получится уже… Мне нужно найти его. Ну, хотя бы поискать, для очистки совести, чтобы знать, что сделано все возможное… Ты что-то предлагала?
– Ты витала в облаках и не слушала. – Марина, внезапно смягчившись, заговорила миролюбиво. – А я придумала оптимальный вариант. Не хочешь, чтобы снимок пошел по рукам и стал известен всей Москве? Поедем со мной к человеку, о котором я тебе говорила. Покажешь фото из своих рук. Или и этого боишься?
– Нет, это меня как раз устраивает! – воспрянула духом Александра. – Пойми, пустить дело на самотек я не могу… Это не только меня касается…
– Я все отлично понимаю и ценю твою щепетильность, потому и предлагаю такой выход, – снисходительно улыбнулась Марина. – Ты готова ехать?
– Сейчас?! – Александра одновременно испугалась и обрадовалась.
Она от души желала, чтобы поиски приобрели наконец серьезный характер, чтобы отыскался какой-то след… И вместе с тем (художница с удивлением признавалась себе в этом) боялась, действительно боялась, что у нее появится реальная возможность отыскать серебряного пса с фотографии. Откуда взялся этот страх, почему у нее так забилось сердце, когда Марина предложила немедленно ехать, Александра не понимала.
– Конечно, сейчас. Зачем ждать? – Марина взглянула на часы, висевшие на стене.
Они были куплены несколько лет назад при посредничестве Александры, углядевшей на захудалом восточноевропейском аукционе настоящее чудо – изящные ходики с циферблатом из расписного саксонского фарфора. Художница приобрела их за цену настолько низкую, что долго сомневалась в подлинности находки. Уже в Москве, показав часы знакомому знатоку, она поняла, как ей повезло. Тот же человек свел ее с Мариной, которая как раз искала нечто в этом роде. Александра не стала заламывать непомерную цену, помня о том, что вещь досталась ей по цене имитации. Тогда они и подружились.
Сейчас синие фигурные стрелки показывали шестой час. «Даже если очень спешить, чего в данных обстоятельствах лучше не делать, мне не успеть домой до возвращения отца. Мама расстроится… Но в конце концов, я же никуда пока не уезжаю! Успеем пообщаться!»
– Далеко он живет, твой эксперт? – спросила Александра, почти не сомневаясь в том, что в ответ раздастся «совсем рядом!».
Эти слова приятельница произносила независимо от того, действительно ли искомый человек жил поблизости, или до него приходилось добираться несколько часов. Но Марина оказалась на удивление правдива. Еще раз взглянув на часы, она сдвинула брови:
– Поздновато, что говорить. Но завтра я буду очень занята, да и в ближайшие дни не соберусь. Придется ехать сегодня. Он живет на даче.
– В предпраздничное время ехать за город?! – воскликнула Александра. – Да еще в конце рабочего дня?! Ты представляешь себе…
– Представляю, как же! Москвичи рвутся на дачи, а из Подмосковья все тянутся в Москву за покупками, – отмахнулась Марина. – Но повторяю, в другой день не смогу. Или ты согласна подождать до середины января, пока вся эта суета не уляжется и пробки не рассосутся? Гляди, мне-то не к спеху!
«Да и мне не к спеху… Совсем некстати пришелся этот трюфельный пес и королева Джованна, кем бы она ни была… – тоскливо подумала Александра. – Но Рита…»
– Так что же ты, едешь? – уже раздраженно спросила приятельница.
И художница словно издалека услышала собственный голос, твердо произнесший:
– Да, конечно!
Глава 3
Дальше ее, непривычно покорную, подхватил и понес вихрь, целенаправленный и стремительный. Марина собралась в считаные минуты, и вот они уже задыхались в набитом вагоне метро, толкались в переходах со станции на станцию, ждали на платформе нужную электричку… Марина тут же забраковала несколько отправлявшихся поездов, заявив, что ни один не остановится на нужной станции. Александра начинала испытывать опасения, которые и решилась наконец высказать:
– Это какая-то глухая станция, откуда мы до полуночи вряд ли вернемся? Я не собираюсь ночевать за городом!
– Никто не предлагает! – бодро возразила подруга. – Мы отлично доберемся обратно, хотя бы и на такси. Ночью на шоссе свободнее. А сейчас единственный выход – электричка!
Отступать было поздно. Все, что Александра могла сделать, – уже из вагона позвонить домой и предупредить мать, что приедет очень поздно. Та, как и следовало ожидать, встревожилась, художнице пришлось пообещать звонить с каждого этапа пути. Пряча замолчавший телефон в сумку, она чувствовала себя школьницей, не сумевшей правдоподобно изложить свои похождения. Сидевшая напротив Марина понимающе улыбнулась:
– Для родителей мы навеки глупые дети, правда? Мне вот мама никак не простит развода… Переживает. А собственно, почему? Мы все стали намного счастливее. И я, и Сергей, и сынуля… Только и начали нормально разговаривать друг с другом, когда все разъехались. А то невозможное дело, как скорпионы в банке, вечная грызня…
– Ты даже не позвонила человеку, к которому мы едем! – нагнувшись к ней, громко сказала Александра, пытаясь перекрыть голос диктора из динамика, объявлявшего следующую остановку.
Электричка тронулась. В переполненном вагоне мгновенно стало душно. Люди стояли в проходах, теснились возле раздвижных дверей. Кисло пахло мокрой одеждой. Мелькнул освещенный лимонным светом перрон, заметаемый крупными снежными хлопьями, которые таяли, едва коснувшись черных зеркальных луж. Теперь за окном несся бесконечный серый бетонный забор, расписанный граффити, отгораживавший железнодорожные пути от улицы. Александра, терзаемая нарастающей тревогой и ничуть не успокоенная улыбкой, которую послала ей в ответ приятельница, повторила уже настойчивее:
– Ты даже не позвонила, а вдруг его на месте не окажется?!
– Не переживай, он всегда дома, – все еще улыбаясь, ответила Марина.
– Так уж и всегда?
– Можешь не сомневаться.
– Такой домосед? – недоверчиво спросила художница. – А ты уверена, что он будет рад гостям?
– Мне уж точно. – Марина, бледная от жары и духоты, расстегнула пальто, развязала шелковый платок, которым прикрывала шею. На ее лбу выступила испарина. Конвекторы в вагоне работали во всю мощь. – Мне он рад всегда.
– Кто он? Вы давно знакомы?
Собеседница лукаво качнула головой:
– Все узнаешь в свое время.
– Но ему точно можно доверять?
– Заметь, – Марина подалась вперед, и колени женщин соприкоснулись, – ты не ответила ни на один мой вопрос: откуда у тебя фото, кто ищет этого пса? А я жертвую свободным вечером, хотя могла бы пойти в театр, меня звали на премьеру. И вопросов больше не задаю. Зато ты так и сыплешь…
– Но я должна знать, к кому ты меня везешь!
– А какая разница? – осведомилась спутница. – Тебе же все равно некуда деваться. Не бросать же все на полпути!
«Она права!» Откинувшись на спинку диванчика, Александра смежила горевшие от усталости веки. Последнее время художница дремала урывками: час, иногда два… Да больше она и не смогла бы проспать, настолько нервы были взвинчены странными и пугающими событиями, в гущу которых она внезапно оказалась вовлечена. Вот и сейчас, стоило Александре закрыть глаза, перед ней возникло бледное лицо Риты.
«Уже в тот миг, когда я прощалась с ней и передавала ключ от своей мастерской, чтобы она постерегла без меня картины, произошло что-то ужасное! У нее в лице ни кровинки не осталось, глаза испуганные, губы тряслись. И не от холода, вряд ли она замечала холод… А мокрые волосы – будто ей на макушку кувшин воды вылили! Я тогда еще задумалась, почему она хоть полотенцем голову не прикрыла, когда пошла дверь открывать. Ведь я дала ей какое-то бельишко… Рита была в панике! Кажется, больше всего она боялась, что я войду в квартиру… Может быть, адвокат был уже там. И вполне возможно, он был мертв!»
– Что с тобой? – донесся до нее обеспокоенный голос Марины.
– А что? – открыв глаза, взглянула на нее художница.
– Ты сейчас вздрогнула всем телом и вскрикнула!
– Заснула, наверное. – Александра взглянула в окно, но различила за ним лишь редкую цепь огней, рассыпанных в темноте. Поезд летел на большой скорости. Пассажиры, пригревшись, дремали, сидя и стоя, духота действовала одуряюще. – Долго еще?
– Минут пятнадцать. – Марина взглянула на часы и подняла пристальный взгляд на приятельницу. – Не нравится мне твое состояние, драгоценная моя. Не хотела говорить при встрече, но вид у тебя… Не блестящий, скажем так. Что случилось?
– Со мной – ничего… – поколебавшись, ответила Александра. – Нет, правда. Случилось с одним близким человеком… Но мне трудно об этом говорить.
– Ясно. – Лицо спутницы сделалось еще серьезнее. – В душу лезть не буду, но знай, я всегда готова помочь.
– Поэтому я и позвонила тебе, – призналась художница. – Если честно, совсем растерялась… Хотела срочно уехать из города, но пришлось задержаться, по семейным обстоятельствам… И я хочу попросить: если тебя вдруг начнут спрашивать обо мне – где я, не встречала ли ты меня…
– Скажу, что ничего не знаю, – опередив ее, завершила фразу Марина. Морщинка, прорезавшая было ее переносицу, разгладилась. Приятельница неожиданно светло улыбнулась: – Брось, не переживай сильно. Разные бывают обстоятельства. Ты что-то уж совсем приуныла!
– Вот поговорила с тобой, и стало легче! – улыбнулась ей в ответ Александра.
В самом деле, у нее отлегло от сердца, когда она услышала простые слова утешения. Ей даже удалось снова уснуть, ненадолго, но на этот раз глубоко провалившись в сон. Когда Марина растолкала ее, торопя на выход, художница почувствовала себя освеженной.
Платформа, на которой они оказались, была одной из тех, мимо которых большинство пригородных электричек проносятся мимо. Сзади она граничила с лесом, впереди, за путями, тускло светился фонарь, воздвигнутый над несколькими дощатыми ларьками, сколоченными еще в советские времена. Здесь было намного холоднее, чем в Москве, из леса тянуло близящейся стужей. Александра наглухо застегнула куртку, которую распахнула в душном вагоне. Марина тоже поеживалась.
– Глуховато, – кратко высказалась художница.
– Зато воздух! – бодро ответила Марина. – Идем, тут недалеко.
Женщины были одними из немногих пассажиров, которые высадились на платформе. Всего к лестнице, спускающейся к путям, спешило пять-шесть фигур, машинально подсчитала Александра. Они с Мариной осторожно преодолели обледеневшие железные ступени, пересекли полотно, ступая по щелистым доскам, и вышли на маленькую площадь, над которой горел фонарь. Второй фонарь, поменьше и послабее, светился над крыльцом одноэтажного кирпичного здания с вывеской «Продукты». На крыльце, под фонарем, курил мужчина. Рядом крутилась стая собак. Увидев пассажиров, собаки дружно устремились им навстречу, виляя хвостами и вразнобой потявкивая. Других обывателей Александра на площади не заметила. Ларьки, угрюмой чередой стоявшие вдоль платформы, были закрыты. Марина взглянула на часы:
– Да, глушь. Тут все закрывается в семь. Жизнь замирает. Идем скорее, пока еще народ на улице…
Она храбрилась, но последнее замечание дало художнице понять, что Марине тоже страшновато в этом глухом поселке, где останавливались далеко не все электрички. Женщины пошли быстро – по утоптанной дорожке, ведущей вдоль высоких заборов. Резкий скрип снега под их подошвами свидетельствовал о том, что морозное дыхание, тянувшееся из леса, Александре не почудилось. «А в Москве оттепель, влажная духота, невозможно полной грудью вздохнуть, как будто что-то давит… Всего-то отъехали на пятьдесят километров к северу, и совсем другой климат!»
