скачать книгу бесплатно
Она зажгла газ, вылила старую заварку и, прохаживаясь по кухне, ожидала, когда закипит вода. Время от времени она останавливалась и глядела в окно. Оно выходило во двор, и смотреть там было особо не на что – разве на снег, медленно танцующий под колпаком зажженного фонаря. Но девушку завораживало это белое скольжение хлопьев и необыкновенная, глубокая тишина, которая установилась в квартире. «Наверное, тут очень толстые стены, – подумала она. – Дому лет пятьдесят, так что неудивительно…»
Не успела она удивиться тишине, как из коридора донесся какой-то легкий дробный звук – приглушенный и удивительно знакомый. Лида обернулась – в дверях никого. Она выглянула из кухни, но темный коридор оказался пуст. Прямо перед ней была запертая дверь третьей комнаты. Девушка машинально провела пальцем по филенке: «Да, пыли предостаточно. Вера Сергеевна и впрямь не утруждает себя уборкой. Что это был за звук? Вроде стрекота или…»
Все выяснилось, когда она внесла в комнату чайник с кипятком. Алеша с довольным видом поднимался из-за ее рабочего стола.
– Первый абзац я тебе написал, – сообщил он, отнимая у жены чайник и ласково подталкивая ее к окну. – Теперь, если дело не заладится, грех на мне.
– Ты написал? – воскликнула она. – Ты же не читал «Эдвина Друда»!
– Большое дело!
Девушка наклонилась над машинкой и прочла: «Жив или умер? Кто из друзей Эдвина еще продолжает задаваться этим вопросом? Найдется ли сердце, сохранившее его образ неприкосновенным? Иные сердца похожи на постоялые дворы – они всегда к услугам тех, кому вздумается в них поселиться, в них тепло и уютно, в очаге пылает жаркий огонь, и милая хозяйка уже торопится вам навстречу, перебирая ключи в корзиночке у пояса; но разве станет эта честная женщина плакать, проводив гостя за порог? Его забудут тотчас, как явится другой. Есть сердца, подобные зеркалам, – в них приятно подолгу глядеться (ибо кто из нас, признаться начистоту, не любит общества себя самого, будь мы даже не молоды, не богаты и не красивы?), но стоит отойти – и зеркало сразу о нас забывает. Нашлось ли в целом свете преданное сердце, в котором Эдвин остался жив?»
– Господи Боже! – вырвалось у изумленной читательницы.
– Плохо? – Алеша перечитывал текст через ее плечо. – Я что-то напорол?
– Господи… – повторила Лида, поворачиваясь к мужу и заглядывая ему в глаза. – Ты написал то… что нужно! И так, как нужно! Я бы сказала, что отрывок скорее похож на Теккерея – его язвительность, понимаешь? Диккенс вовсе не язвителен, желчи в нем нет. Но в общем, замечательно!
Автор был польщен. Он смотрел на лист бумаги со смешанным выражением удовольствия и деланной скромности – будто кот, которого ласково чешут за ухом, а тот притворяется, что ничего об этом не знает.
– Я старался не касаться сюжета, потому что знаю его только с твоих слов, – пояснил он, почти застенчиво отводя взгляд. – Написал только то, что думал… Не о твоем Эдвине Друде, а вообще… О людях. А стилизации у меня всегда получались.
– Да, стиль и впрямь верный, – тихо ответила Лида. – Но меня не это удивляет. Знаешь, я никогда не думала, что у тебя бывают такие мысли.
Он вскинул брови:
– То есть? Считала меня одноклеточным существом?
– Нет, конечно нет… – Она ласково положила руки ему на плечи. – Но ты всегда казался мне таким беспечным, счастливым… Счастливым непонятно отчего, даже в беде. И люди у тебя все, как послушаешь, тоже хорошие, а если плохие, то не по их вине. И вдруг – постоялый двор, зеркала! Такой горький образ, совсем не твой!
Алеша кривовато улыбнулся:
– Знаешь, в последнее время мне очень нелегко оставаться беспечным. Может, я больше узнал о людях.
– Но ты ведь не считаешь, что я тоже хозяйка гостиницы, которая…
Он ее поцеловал, и, закрывая глаза, Лида успела подумать, что у мужа тоже появилась скверная привычка – обрывать ее на полуслове.
* * *
Она проснулась посреди ночи и некоторое время упорно не открывала глаз, стараясь снова попасть в сон. Но ничего не получалось – дверь, ведущая туда, наглухо закрылась. Рядом тихо дышал Алеша. Девушка приподнялась на локте, осторожно села, по привычке стараясь не напороться на предательскую пружину. Улыбнулась в темноту – новая кровать никаких сюрпризов не преподносила. Встала, натянула халат, на ощупь отыскала тапочки. В батарее тихо шумела вода. «Наверное, это меня и разбудило, – подумала Лида. – Дали тепло. Теперь я не замерзну, сидя у окна».
Она подошла к столику, включила настольную лампу. Алеша спал как убитый – ему никогда не мешал ни свет, ни звуки. Девушка присела к столу и перечитала написанное мужем.
«Нашлось ли в целом свете преданное сердце, в котором Эдвин остался жив?» Она задумалась. В самом деле, любил ли кто-нибудь этого злосчастного юношу? Дядя? Его любовь была только ширмой, за которой он прятал бешеную ненависть. Невеста? Но та была ему только подругой, она не отдала ему ни руки, ни сердца. А любил ли кого-нибудь он сам?
Рядом с машинкой лежал потрепанный зеленый том из подписки Диккенса. Лида взяла его в библиотеке, но ей не нужно было перечитывать роман, чтобы вспомнить повороты сюжета. Она знала их давно, читала эту книгу несколько раз и могла бы рассказать сюжет, даже если бы ее разбудили среди ночи и устроили устный экзамен.
Обитатели маленького городка Клойстергэма – Эдвин Друд и Роза Буттон – были обручены в раннем детстве покойными родителями. Однако любви друг к другу они не испытывают – разве что дружескую привязанность. Эдвин, порывистый, довольно избалованный, но все-таки добрый юноша, очень любит и уважает своего дядю – Джона Джаспера, единственного родственника и покровителя. Тот же тайно его ненавидит, потому что давно питает страсть к Розе. Джаспер – канонический певчий собора и вместе с тем тайный курильщик опиума, посещает в Лондоне притон некоей старухи, торговки этим зельем, у которой, в свою очередь, есть свои тайные причины его ненавидеть. Он хочет заполучить Розу, но для этого ему нужно убить племянника. Все подготовлено – опиум (чтобы одурманить Эдвина и заманить на кладбище), черный шелковый шарф (чтобы задушить его), место упокоения (склеп, ключ от которого он заполучил обманным образом у пьяного каменщика Дёрдлса и, вероятно, успел сделать слепок, пока тот спал).
Тем временем в городке появляется интересная юная пара – близнецы Ландлессы (Елена и Невилл). Они приехали с Цейлона, где провели тяжелые годы под гнетом жестокого отчима. Пылкий, несдержанный Невилл немедленно влюбляется в невесту Эдвина и, видя, что тот с ней пренебрежительно равнодушен, оскорбляется за Розу и затевает ссору. Джасперу это только на руку – теперь у него есть, на кого свалить убийство племянника. Об этой ссоре с его подачи узнают многие, а он разжигает вражду молодых людей, внешне стараясь их помирить. Розу и Эдвина беспокоит их ложное положение жениха и невесты – ведь они друг друга не любят. Молодые люди объясняются друг другу в нелюбви и, посоветовавшись с опекуном девушки – умным и добросердечным мистером Грюджиусом, решают никогда не вступать в брак. Эдвин боится огорчить дядю этим известием, не ведая, что молчанием подписывает себе приговор. У него в кармане остается кольцо, которое Грюджиус передал ему для обручения с Розой, – поскольку свадьбе не бывать, Эдвин не надел его девушке на палец.
В канун Рождества Эдвин встречает на кладбище хозяйку лондонского притона. Он дает ей денег на покупку опиума, поскольку без него та плохо себя чувствует. Старуха сообщает ему, что приехала сюда кого-то искать, и роняет обмолвку, что горе тому, кого зовут Нэд, – этому человеку грозит страшная опасность. Эдвин неприятно потрясен, поскольку этим ласкательным именем зовет его один дядя, но, конечно, далек от мысли подозревать в чем-то человека, который безмерно его любит. Невилл Ландлесс готовится на следующий день выйти в пеший поход по Англии, чтобы ознакомиться с незнакомой страной. В сочельник молодые люди, по уговору, встречаются у Джаспера и заключают мир. Уходя от него, они решают взглянуть на реку – разыгралась буря, им интересно посмотреть, как бушует стихия. Той же ночью Эдвин Друд бесследно исчезает.
Невилла обвиняют в убийстве, но отпускают за недостатком улик. Тот уезжает в Лондон и находит покровительство мистера Грюджиуса. Сестра Невилла Елена остается в городке и мужественно сносит общественное порицание. В реке находят принадлежавшие Эдвину драгоценности – часы и булавку. Джаспер клянется найти и уничтожить убийцу. Грюджиус сообщает ему, что помолвка Эдвина и Розы была разорвана, и тот падает в обморок, узнав, что убийство было бессмысленно.
Через полгода после описанных событий в городке появляется таинственный незнакомец – Дик Дэчери. Он очень интересуется делом Эдвина и старается больше о нем разузнать. Каждую важную деталь, которую ему удается обнаружить, он отмечает меловой чертой на дверце шкафчика в своей комнате. Джаспер открывается Розе в любви, та в ужасе бежит в Лондон, к опекуну. Он давно следит за Джаспером и установил, что тот наведывается в Лондон – вероятно, с целью слежки за Невиллом. Джаспер снова посещает притон старухи, на сей раз в бреду он проговаривается, что уже совершил то, что всегда видел в своих видениях. Старуха, по каким-то своим причинам, очень внимательно выслушивает это, и даже едет за Джаспером в Клойстергэм. Там ее встречает Дэчери и узнает от нее, что она встретила Эдвина в сочельник на кладбище. Дэчери так же видит, как та издали грозит кулаком Джасперу, поющему в соборе на богослужении. Это настолько впечатляет Дэчери, что, вернувшись домой, он проводит мелом на дверце самую длинную и толстую меловую черту.
На этом роман, доведенный ровно до середины, обрывается.
«И единственное, в чем никаких сомнений быть не может, так это в том, что убийца – Джаспер. – Лида сидела, глядя на полупустую страницу. – Дальше – белое пятно. Каждый, кто пытался дописать роман, дописывал его по-своему. Вот вам и задача – причем все персонажи уже введены, нужно обходиться тем, что есть. А если не все? Если должен был появиться кто-то еще, без кого разгадка немыслима? Тогда ‘‘Тайна Эдвина Друда’’ никогда не будет раскрыта. Потому что можно составить бесконечное число вариантов на основе того, что уже известно, но нельзя выдумать за Диккенса новый персонаж. За такое голову надо отрубать».
«Да? – возразила она себе через минуту, слушая вой ветра за дрожащим стеклом и шум воды в батарее. – А чем собираешься заняться ты сама? Ищещь себе оправдания – да я только попробую, я ничего не испорчу, я люблю Диккенса, мне самой интересно, что и как случилось с Эдвином Друдом… Потому что, вне всяких сомнений, все прошло не так гладко, как задумал Джаспер, – иначе его бы никогда не изобличили. А его должны изобличить – Диккенс никогда не оставляет зло безнаказанным. Не в его это духе!»
Ее мысли незаметно тронулись в ином направлении. Девушка сидела, хмуро сдвинув брови, пожевывая нижнюю губу, и сердито смотрела на машинку с заправленным листом. «Джаспер поклялся найти и уничтожить того, кто убил племянника. Ну, Иуда… То есть себя самого? Его обязательно изобличат, и что тогда? Суд? Петля? Нет, он не таков, он не дастся. Это сильный, смелый характер. Я уверена, что развязка будет происходить в том склепе, где он спрятал племянника, – на месте преступления. Его изобличат, и он бросится бежать, поднимется на башню собора, куда уже ходил с Дёрдлсом… И бросится оттуда вниз, на камни. Как Клод Фролло в ‘‘Соборе Парижской Богоматери’’. Только того столкнули…»
– Господи, который час?!
Она так и подскочила, услышав голос мужа. Тот сидел в постели и испуганно смотрел на нее.
– Рано еще, спи, – шепотом ответила она.
– Ты работаешь?
– Думаю.
Алеша блаженно откинулся на подушку, полежал, глядя в потолок, а потом торжественно высказал пожелание своей супруге – не сойти с ума на почве «Эдвина Друда».
– И вообще, я уже начинаю тебя ревновать к этому парню, – заметил он. – Ты все время думаешь о нем.
Лида тихонько засмеялась:
– И совершенно напрасно ревнуешь! Знаешь, почему? Вы с ним немного похожи. То есть так я думала, пока ты не написал про зеркала и постоялые дворы. Эдвин бы до такого не додумался. Разве что после воскрешения?
Алеша что-то недовольно заворчал, пряча голову под одеялом.
– Что? – переспросила жена.
– Я говорю, – на свет показались растрепанные волосы и сонные глаза, – говорю, что Эдвин твой мне совсем не нравится. Если на то пошло, я больше симпатизирую его дяде.
– Джасперу? – изумилась она. – Ему-то за что?
И тут муж удивил ее второй раз за эту ночь. Алеша очень серьезно заявил, что тому по крайней мере было известно, что такое настоящая любовь.
– Роза дурочка, что не оценила его! Такие смазливые девчонки всегда влюбляются не в того, в кого нужно, – закончил он свою мысль и снова исчез.
Лида с минуту ждала продолжения, а потом погасила лампу и еще немного посидела в темноте, прежде чем вернуться в постель.
Не бывает ни надежно запертых дверей, ни вечных тайн. Их раскрытие – всегда только вопрос времени.
Глава 3
– Ты узнала насчет комнаты? – громким шепотом осведомилась Света.
Девушки сидели в конце аудитории, у окна. Это были их постоянные места, и хотя любой студент мог, теоретически, сесть где ему угодно, занимать чужое место было как-то не принято. На этой позиции подруги продержались четыре года и никому не собирались ее сдавать накануне выпуска. Место было очень удобным – можно открыто выспаться посреди лекции, спрятавшись за спинами сидящих впереди. Можно шептаться, читать посторонние книги, даже пить из-под парты пиво – что Света и проделывала неоднократно. Лида не любила этот напиток, но зато часто не высыпалась дома и потому тоже ценила заднюю парту.
– Комната есть, но она не сдается, – таким же шепотом ответила она.
– Ты точно узнала?
– Говорю тебе, хозяйка сдает только одну комнату.
– Жаль, – протянула Света, складывая на столе руки и устало опуская на них чернокудрую голову. – Я так на это рассчитывала!
– Не понимаю, чего ты хочешь? – Лида заговорила тише, чтобы не привлекать внимания преподавателя, который уже начинал нервно посматривать в их сторону.
Шла лекция по эстетике, и высокий, корректный мужчина с приятным, но странно застывшим лицом изъяснялся так витиевато и научно, что девушка не понимала ни слова. Она уже сдавала ему экзамены и хорошо знала, что его мягкая, доброжелательная манера вести лекцию не имеет ничего общего с той беспощадностью, с которой он принимал экзамены. Он помнил все – прогулы, разговоры на лекциях, глупые вопросы, бессмысленные взгляды… Поэтому сердить его Лиде вовсе не улыбалось.
– У тебя же есть своя комната, – еле слышно шептала Лида, не отводя взгляда от кафедры, усиленно изображая внимание и понимание. – Зачем что-то снимать?
– Ты и не поймешь, – отрывисто бросила Света и, опершись на сложенные под подбородком ладони, принялась поедать взглядом доцента.
Тот говорил так плавно и гладко, что поневоле наводил сонную одурь. «Будто по покойнику читает», – выразился один из студентов. Кто-то из студентов купил написанный им учебник по эстетике и, принеся в институт, убедительно доказал, что преподаватель слово в слово цитирует самого себя, не отклоняясь ни на одну запятую. Лекция равнялась главе с такой изумительной точностью, что высказали версию: этот человек – биоробот с магнитофонной записью внутри. После чего все разорились на покупку учебников и перестали писать конспекты. Теперь на лекциях по эстетике можно было видеть, как студенты отслеживают речь по печатному тексту и иногда восхищенно фыркают, пожимая плечами. Сам преподаватель, замечая это, начинал нервничать и зачастую сбивался. Это всех несказанно веселило.
– Интересно, как он говорит с женой? – неожиданно громко спросила Света, не отводя взгляда от кафедры. – Тоже по конспекту?
Преподаватель услышал и на миг запнулся, поднял глаза. Света улыбалась ему своей странной, нервной и будто выжидающей улыбкой. Потом скучающе отвела взгляд и опустила голову на парту, собираясь вздремнуть.
Через несколько минут Лиду тоже стало клонить ко сну, но она изо всех сил пыталась удержать глаза открытыми. Аудитория расплывалась, знакомые затылки превращались в смутные пятна, голос лектора то приближался, сверлом вонзаясь в уши, то замирал вдалеке. «Чего это я не пойму? – Она пыталась отвлечься, вырваться из туманной дымки. – Как я могу ее не понять, если и сама всеми силами пыталась вырваться из дома? Но москвичам, конечно, сложнее это сделать. Куда рвется провинциал? В Москву. Куда рвется москвич? Разве что в Америку. А уж бедному американцу и вовсе бежать некуда».
Она тряхнула головой, и картина на миг обрела резкость. Доцент в это время старательно отображал на доске схему эстетических представлений человека, больше похожую на прилавок с гигантскими огурцами. Лида вытаращила глаза и тут же отказалась от попыток что-то понять.
«Светка считает, что несчастна. Знала бы она, что такое настоящие неприятности, а то… Ну что за беда – отец поворчал? Зато потом купил машину, или дал денег на шикарную шубу, или купил путевку в Европу. Она одета лучше всех на курсе, каждый день приходит в чем-то новом. И куда потом девает вещи? Правда, на ней все неважно смотрится, фигура подвела…»
Светлана в свои двадцать три года и впрямь не могла называться красавицей. Ее не считали даже симпатичной – широкие, мужские плечи, похожее на вареную картофелину смугло-серое лицо, хрящеватый нос весьма странной формы. От переносицы до середины его можно было назвать красивым, даже классическим. Тут бы ему и остановиться, но нос, как будто поразмыслив, решил расти дальше и превратился в мясистый, бесформенный трамплин. Узкие сухие губы были сложены кривовато, отчего казалось, будто Света вечно над чем-то издевается. Хороши были только большие серые глаза и пышные черные волосы, тяжелые и шелковистые.
«И с такой внешностью у нее нет никаких комплексов, ни единого! – думала Лида, опуская глаза и разглядывая изрезанный стол. – Это все деньги, дорогие тряпки, состоятельная семья. Зачем ей красота, если есть все остальное? Рассказывает, что у нее бывают стычки с матерью, но я же сама видела – та ее побаивается!»
Часто бывая дома у Соколовой, Лида давно перезнакомилась со всеми членами семьи. Отца Светы она видела лишь однажды – тот бо?льшую часть времени проводил в разъездах, хлопоча о закупках для своих магазинов одежды. У него было настолько непримечательное лицо, тоже слегка похожее на картофелину, что Лида его тут же забыла. Зато мать показалась ей настоящей красавицей. Это была медлительная пышногрудая женщина, очень моложавая, невозмутимо спокойная. Но ни ее белая тонкая кожа, ни изящные руки, ни медно-рыжие волосы – ничто не отразилось в детях. Света смотрела на нее с каким-то неуловимым презрением и как-то раз при гостье накричала на мать, возмущаясь тем, что та не вычистила ей черные сапоги. Изволь теперь ходить в коричневых!
– Весь день сидит дома и ни черта не делает, – возмущалась Света, утащив Лиду в комнату и заперев дверь на задвижку. – Ее даже и просить не стоит – все мимо ушей пропускает. Только бы смотреть телевизор и трепаться по телефону. Хоть бы она любовника завела, что ли!
Лида была в ужасе:
– С ума сошла? Ты этого хочешь?
– Дождешься от нее, от вареной рыбы! Она совершенно бездушная, ей ничего не нужно! – продолжала возмущаться подруга. – Ты не представляешь, какая она подлая, как тянет папины деньги! И куда их девает, хотелось бы знать? Ведь никуда не ходит!
– Но как ты можешь с ней говорить…
– Она это заслужила!
В дверь постучали, и все тот же тягучий, в самом деле вызывающий раздражение своей бесчувственностью, голос сообщил, что черные сапоги вычищены. Света усмехнулась, глядя на испуганную подругу:
– Вот так с ней надо! Сейчас еще раз наору – и будет обед.
– Лучше не нужно, я не голодна!
Лида быстро собралась и ушла. Сцена произвела на нее очень тягостное впечатление. Она не могла понять, как Света решается на такое обращение с матерью? Будь та закоренелой преступницей, последней дрянью, жестокой стервой – такое обращение все равно немыслимо! «Она кричит на нее, как на горничную, а та смотрит на нее, как на пустое место, будто ее не оскорбили, будто вообще ничего не произошло! Как они друг друга ненавидят!»
И в самом деле Света как-то призналась, что отношения с матерью у нее «взаимно ужасные».
– Я видела, тебе в последний раз было неприятно, – сказала она. – У тебя все было на лице написано – дескать, как можно, какой ужас, падение нравов… Но знаешь, что я тебе скажу? Она первая стала меня изводить. Я бы никогда с ней так не обращалась, если бы она не начала сама. – Девушка говорила сбивчиво, явно волнуясь: – Я у нее всегда была козлом отпущения, с самого детства. То не так, это плохо, я сама плохая, чего она мне только не говорила! И всегда жаловалась отцу, если не могла со мной справиться, а тот меня порол. Весело? Она не любит меня и никогда не любила.
– Но почему? – только и сумела вымолвить Лида. И тут же устыдилась глупости своего вопроса. В самом деле, почему одних детей родители боготворят, а других (хотя упоминать об этом не принято) – ненавидят? Почему их стараются не замечать, не хвалить, поскорее сбыть с рук, убрать с глаз долой?
«Когда речь идет о любви, слово ‘‘почему’’ вообще употреблять не стоит», – думала она сейчас, рассматривая странную схему на доске. Лектор и сам смотрел на свое творение с каким-то недоверчивым удивлением. Казалось, он на миг выпал из реальности, усыпленный звуком собственного голоса. В аудитории было так тихо, что она казалась пустой. Однако пауза была недолгой – поймав нить своих бесконечных рассуждений, лектор снова заговорил. Поднявшиеся было головы снова стали сонно опускаться.
«Конечно, ее семью счастливой не назовешь», – продолжала размышлять Лида, искоса наблюдая за подругой. Та, казалось, спала, спрятав лицо в сгибе локтя. Пестрая кофточка туго натянулась на широкой спине, маленькие золотые часики на запястье тикали громко и отчетливо. До конца лекции оставалось полчаса. «Но раз так, почему она давно оттуда не ушла? Ведь мы с Алешей как-то устроились, хотя нам никто не помогал. А у нее всегда есть деньги. В конце концов могла бы продать машину – на это можно несколько лет снимать комнату, такую, как наша. Но нет, никогда она не уйдет из дома – все это только пустые разговоры. Она слишком привыкла к комфорту, к покою, к возможности уединиться. А потом, хотя она сердится, что мать не занимается хозяйством, но сама-то и вовсе ничего не делает! Та ей даже обувь чистит! Стирает ее вещи, гладит, убирает ее комнату. Я уверена, что Светка ни разу в жизни не мыла посуду. Она не сможет жить отдельно, это ей не понравится. Ну разве что наймет служанку…»
Ей в голову пришла одна догадка – не слишком приятная, но, скорее всего, верная. Лида грустно покосилась на подругу и отвернулась к окну. Она сильно подозревала, что та захотела снять комнату с ними рядом, чтобы Лида ей прислуживала. «Не знаю как, но она бы в конце концов это устроила. Незаметно, день за днем. Я бы делала для нее все, что делает сейчас ее мать. Нет, Светочка, на это я не согласна! Даже если бы ты мне платила, я бы не стала чистить твои сапоги!»
Сегодня ей казалось, что лекции тянутся бесконечно. Их было пять, а потом еще спецкурс по истории искусства.
– Сбежим? – предложила Света после пятой пары. – Иван Иванович и так поставит зачет. Душевный человек, все бы такие были!
Как раз в это время Иван Иванович, высокий, вальяжный брюнет с локонами до плеч, смутно похожий на Теофиля Готье, плавно прошествовал мимо девушек, приветствовав их куртуазным полупоклоном. Лида вздохнула:
– Все, он нас видел.
– Ну и пусть, – настаивала Света. – Ты же знаешь, он не вредный. Поехали ко мне, я хочу сделать вам подарок к новоселью.
– Потом сделаешь, пошли! Нам же ему экзамены сдавать!
Она подошла к дверям аудитории и прислушалась. Лекция уже началась – как всегда, весьма своеобразно. Бархатный голос неторопливо вещал:
– Друзья мои… Вчера вечером я сидел в своей гостиной, в кресле рококо, обитом атласом узора «шинуазери»… Что значит, мои дорогие друзья, «в китайском стиле», который был очень популярен в эпоху рококо. И только я собрался выпить чаю и только взял чашечку саксонского фарфора, расписанную бабочками… Как вдруг меня потряс ужасный грохот за окном. Я выглянул и увидел внизу четверых санкюлотов в оранжевых жилетах. Они ломали отбойными молотками асфальт под моими окнами… Друзья мои, я вас уверяю – они сами попадут в яму, которую вырыли!
Лида с трудом сдерживала смех и выжидала момент, чтобы войти, не перебив оратора. Сзади стояла недовольная подруга.
– Ну что там делать? Иван Иваныч опять покажет какие-то картинки или свернет на Жюля Барбе Д'Оревильи! Пошли! Он все равно терпеть не может, когда кто-то врывается среди лекции!
Лида сдалась, девушки вышли во двор и уселись в машину. Зеленый «Рено» давно уже намозолил глаза преподавателям, ставившим машину тут же, под окнами. Свете даже сделали замечание в деканате, на что она притворно удивилась:
– То есть стоянка только для преподавателей? Вот не знала! Где же это написано, интересно? Я тоже имею право ставить там машину!
И с ней, как всегда, никто не стал препираться.
