скачать книгу бесплатно
Абсолют в моём сердце
Виктория Мальцева
Соня хорошая девочка.
И с семьёй ей повезло, и жизнь у неё беззаботная. Но всё меняется с появлением Эштона – отцовского внебрачного сына.
Когда тебе шестнадцать лет, и разум не умеет договариваться с чувствами – это нормально. Так бывает. Но когда годы идут, тебе вот уже далеко за двадцать, и ничего не меняется – проблем не избежать. А если их не решать, случаются катастрофы.
Будь её воля, она бы взяла часть своей любви и вложила бы её в пустую грудь Эштона. Ни дышать без него, ни петь, только вглядываться в будущее: а вдруг что-нибудь изменится?
Серия "Моногамия".
Виктория Мальцева
Абсолют в моём сердце
Пролог
Необычно красивый августовский вечер балует своим дождливым пейзажем моё отзывчивое к прекрасному сердце. Я сижу на полу у большого окна, скрестив ноги на толстой овчине, подаренной бойфрендом, без пяти минут мужем, сегодня же утром.
– Чтобы тебе теплее мечталось! – вручая подарок, прошептал мне на ухо мой заботливый Антон.
Но мне больше не мечтается: все изменилось! Час назад дверца, ведущая в мир абсолютного счастья, захлопнулась раз и навсегда. И случилось это по вине события, которое большинство любимых и любящих женщин непременно назовут самым важным, трепетным и счастливым моментом своей жизни. Что ж, я смело могу применить к случившемуся те же эпитеты, но истина остаётся истиной: одно счастье навсегда уничтожило другое счастье.
Передо мной на белоснежной пушистой шерсти лежит только один маленький предмет, и как же цинична судьба, вкладывая в него смысл, разворачивающий жизнь женщины на сто восемьдесят градусов: две полоски.
Всё прекрасно в моей жизни: у меня просторная квартира в престижном районе самого претенциозного в мире города, месяц назад мой бойфренд вручил мне кольцо, вопящее своими каратами о его безмерной любви ко мне, и, если учесть, сколько раз он заводил речь о потомстве, моя маленькая новость сведёт его с ума, а меня превратит в богоподобное существо. Сколько девушек и женщин в Нью-Йорке, не раздумывая, поменялись бы со мной местами? А в мире? Разве можно желать большего обычной земной женщине?
Можно.
Ребёнок, чья жизнь ежесекундно растёт во мне, зачат нелюбимым мужчиной.
Не тем, от взгляда которого я цепенею. Не тем, чью фигуру всегда неосознанно ищу в толпе. Не тем, кого вижу в своих снах, но ещё чаще в собственных мечтах. Не тем, каждый звук имени которого заставляет мое сердце петь, а душу горько плакать. Не тем, чьё дитя под моим сердцем, подарило бы мне абсолют моего счастья.
Я люблю безмерно, я люблю безгранично, я люблю без ответа…
Часть 1
Глава 1. Встреча
One Republic – What You Wanted
Surface Opus Orange
Я никогда не забуду тот день… День, разделивший мою жизнь на «до» и «после», ставший Рубиконом, перейдя который, уже нельзя вернуться назад.
День, когда я впервые увидела его.
Рождество – самая благодатная и радостная пора в году, особенно когда тебе шестнадцать. Мы живём в большом доме и поэтому подготовку к праздникам обычно начинаем ещё в ноябре. Новогодние ёлки, разноцветные гирлянды, стеклянные шары, фонарики, свечи, огромные олени из белой плетёной лозы, ну и, конечно же, килограммы искусственного снега, потому что живём мы в Сиэтле и самого обычного зимнего атрибута, как правило, практически не видим.
Это Рождество будет особенным, совершенно непохожим на все предыдущие, а всё потому, что всего два месяца назад, в сентябре, в нашей семье случилось очередное непредвиденное и выходящие за все возможные рамки событие – у нас появился новый член семьи!
Нет, мама вовсе не подарила нам маленький комочек счастья, с которым мы могли бы упоительно возиться, катать в колясочке, тискать и спорить друг с другом за право обладания его вниманием, к сожалению, нет – новоявленному брату восемнадцать.
Честно говоря, наша семья и так немаленькая: нас четверо у родителей. Теперь будет пятеро.
Это был самый обычный четверг самого обычного сентября, и ничто не предвещало потрясений. Школьные занятия были окончены, и Стэнтон, наш водитель, уже успел доставить нас с сёстрами домой. Я спокойно пила свой обжигающий чай и выслушивала очередные жалобы Аннабель на невыносимую школьную жизнь, пока Лурдес, переписываясь с тремя мальчишками, собирала в Амазоне корзину своих заказов и болтала по телефону с подружкой. И вот, в тот ранний сентябрьский вечер, заливший море, наш стеклянный дом и его террасы своим мягким золотым светом, традиционную тишину нарушил необычно звонкий голос матери:
– Девочки, у нас гость!
Мы втроём подпрыгнули и кинулись в фойе встречать родителей и того самого гостя, а я – скорее обниматься с отцом, что давно уже стало частью моего обязательного моциона.
Из десяти ежедневных объятий девять раз меня обнимет Алекс и только один мама, если, конечно, не забудет. Нет, моя мать вовсе не злюка, она очень добрая и любящая, но обычно она словно плавает в мечтах, слушает музыку или решает свои математические задачки с уравнениями, погрузившись полностью в себя. И только если с нами случается нечто нехорошее, она словно просыпается из своего летаргического сна и тут же кидается на амбразуру, чтобы защитить нас, спасти и решить все наши проблемы, причём самым коротким путём и оптимальным способом. А Алекс всегда рядом. Алекс – это внимание, участие, ласка, постоянная и вездесущая забота.
Формально Алекс мой отчим, но я предпочитаю называть и считать его отцом. Он лучший друг, опора и поддержка, самый умный и надёжный человек на земле. Ну, после мамы, конечно.
Он входит первым, и я кидаюсь в его объятия, просто потому что приучена к ним, и потому, что мне не хватает его больших, внушающих уверенность рук. Мне нравится, как он пахнет… домом и добром! Я прижимаюсь к нему, впитывая исходящее от его груди и рук тепло и замечаю на чёрных волосах маленькие прозрачные капельки нашего извечного дождя, и на сердце тут же делается так радостно, празднично! Алекс стискивает меня как всегда крепко, целует в макушку, затем нежно в лоб, и тихо, так, что слышно только нам двоим, приветствует:
– Соняша… Как ты сегодня?
– Отлично! – по обыкновению отвечаю.
– Соня! Соня! – мама настойчиво пытается привлечь моё внимание, и в её голосе я улавливаю нетерпение напополам с раздражением. – Соня, оторвись от Алекса, у нас гость! Девочки, познакомьтесь, это Эштон!
Моё внимание переключается на молодого человека, стоящего рядом с матерью и не сводящего с неё глаз. Я смотрю и не верю сама себе…
– Эштон – новый студент на моём курсе, – почти торжественно сообщает мама, однако всем уже ясно, что высокий парень с острым пронзительным взглядом и жёстко поджатыми губами стоит посреди нашего холла вовсе не потому, что посещает её лекции, а потому, что у него практически одно на двоих с отцом лицо. Это, как если бы Алекса запихнули в ксерокс, сделали копию, затем эту копию обработали в программе омоложения, убавив лет, эдак, двадцать, и выдали бы обратно.
Лурдес со всей своей детской непосредственностью громко восклицает:
– Они же совершенно одинаковые!
– Лурдес! – тут же одергивает её мама.
Эштон обводит быстрым взглядом дом и вновь фиксирует его на моей матери. Поведение гостя, манера держать себя, оценивающе смотреть, коротко и односложно отвечать, явно транслируют вызов. Не ясно только, кому именно он адресован: нам всем вместе взятым или кому-то особенно отличившемуся?
– София! – представляюсь я, протягивая руку.
Эштон впервые сморит в мои глаза, и это тот миг, когда один единственный взгляд оказывается способным написать судьбу. Он пригвождает моё энергетическое тело к стенке, чтобы распять и просканировать, а затем так же внезапно бросить, как и наткнулся до этого. Внушительное время спустя я вдруг соображаю, что не могу сделать вдох – просто не знаю, как!
– Эштон, – уверенно, совершенно безэмоционально и даже где-то лениво произносит гость, обдав моё лицо запахом фруктовой жвачки.
Моя рука всё ещё протянута и ждёт рукопожатия, но Эштон словно не замечает её и продолжает следить за суетой моей излишне заботливой матери. Я ищу ответы на все вопросы, бесконечным потоком возникающие в моей голове, в глазах Алекса, но, к своему удивлению, вместо привычной уверенности и поддержки обнаруживаю в них растерянность и негодование. Отец явно зол и совершенно точно не рад гостю. Чего не скажешь о матери:
– Девочки! Давайте скорее на кухню, быстренько сообразим ужин!
Вообще-то мы могли бы и не готовить, для этого у нас есть Эстела. Эстела – что-то вроде домработницы, но только возведённой в максимально возможный ранг – наш дом и наша семья без Эстелы, кажется, никогда и не существовали. Эстела готовит лучше, чем мама, это правда, но Алекс имеет прямо противоположное мнение – он обожает мамину еду, а мама любит ему угождать, поэтому мы чистим картошку.
Сестры хихикают и шепчут мне на ухо свои совсем недетские шуточки про Эштона: даже им ясно, что мамин новый студент – совершенно очевидно, сын Алекса и наш сводный брат.
Я не знаю, как много в сердечных вопросах решают детали, но, наверное, немало. В тот, самый первый наш вечер, Эштон оказался за столом напротив меня, и даже если бы мне не хотелось так внимательно разглядывать каждую деталь в его облике, я бы всё равно, так или иначе, упиралась глазами в его напряжённое лицо. Он чувствовал себя некомфортно и, казалось, всей душой стремился уйти.
Восемнадцать лет – это такой возраст, когда мальчишка давно уже вырос, но и мужчиной ещё не стал. Эштон высокий, плечистый, но выглядит так, словно рос в высоту слишком быстро, чтобы накопить достаточно веса. У него немного заострённые черты лица, обычная мальчишеская стрижка, короткая, но с довольно длинной чёлкой, которая лишь намекает на то, что его каштановые волосы вьются. Самое главное на этом лице – глаза. Они карие и всегда словно чуть-чуть сощуренные – точно, как у Алекса, но намного темнее, и взгляд у них холодный, острый и даже дикий. Его глаза завораживают: хочется, чтоб они смотрели только на тебя и так долго, как только возможно, но, в то же время страшно, каждого даже самого маленького эпизода боишься и ждёшь одновременно.
Иногда мы сталкиваемся взглядами, и он отводит свой первым, но не сразу. А я хочу, чтобы не сбегал, хочу, чтобы говорил со мной, открыл свою душу, а там, в той душе, даже мне, шестнадцатилетней глупой девчонке ясно, на каком-то подсознательном уровне известно, живёт огромный, неповторимый мир, не рай, но и не ад, а некое чудесное место. И мне бы очень хотелось поселиться в нём. Сейчас, сегодня, в эту секунду, в это мгновение я знаю точно, что хочу стать его частью.
Я ни с кем не встречаюсь и никогда даже не пробовала. Мало того, даже не целовалась. Отец вложил в мою голову немало идей, но самая важная из них состоит в том, что никогда не стоит размениваться, соглашаясь на меньшее, малое, неинтересное, если при этом лишаешь себя возможности получить большее. Но я не хочу большего, я хочу Абсолют!
Зачем бегать на свидания с мальчишками, которые по большей части ни на что и не способны, кроме как слюняво шевелить губами, пихая тебе в рот свой отнюдь не стерильный язык, ну и заливать как круто вчера прошла игра по баскетболу/волейболу/футболу/гандболу? Я пробовала пару раз сходить на дружескую прогулку, но тоска съедала меня всякий раз задолго до того, как романтический интерес имел бы шанс проснуться. Весь окружающий меня контингент – одно сплошное безликое уныние.
И вот, я сижу напротив Эштона, парня с завораживающими своей холодностью глазами, и не понимаю, что происходит? Почему мир вокруг нас растворяется, оставляя ощущение полёта, будто мы с ним – двое одиноких космических путешественников, и наша цель – далёкая Галактика, находящаяся на карте Вселенной за тысячи световых лет от планеты Земля?
Ему задают какие-то вопросы, он пытается отвечать, но коротко и односложно – мешает акцент и скудный словарный запас, однако в целом Эштон неплохо говорит по-английски.
– А где твоя мама? – внезапно спрашивает Аннабель.
От этого вопроса моя мама вздрагивает – я это замечаю, потому что она сидит рядом со мной – а Алекс шумно набирает воздух в лёгкие: вот и попалась печенька с перчинкой из набора с названием «Жизнь». Отличный вопрос, Аннабель! В десятку!
На самом деле Аннабель мне не родная сестра, она – дочь Алекса, моего отчима, и поскольку её родная мать Габриэль очень занята в бизнесе, на большом семейном совете было решено, что для всех будет лучше, если Аннабель станет жить с нами. И это действительно оказалось оптимальным решением – Алекс перестал разрываться между Аннабель и нами, мама переживать за него, а Габи испытывать чувство вины за голодное и одинокое детство нашей самой младшей сестрёнки.
– Моя мать живёт и работает в Париже, она – дантист, детский – отвечает допрашиваемый.
Вот так. И делов-то! И на вопрос ответил, и натянутую тетиву родительского напряжения оборвал. Надолго ли?
– А когда она приедет? – детская простота.
Алекс так усердно поджимает губы, что они белеют. Интересно, каково это – вдруг найти не потерянную годы назад пуговицу, а … сына?! Своего собственного родного ребёнка, успевшего вырасти за это время во взрослого восемнадцатилетнего парня с умными глазами?
Я не хочу смотреть на мать, почему-то кажется, что ей нужна приватность в эту минуту, и мне не сложно уважать её желания.
– Я не знаю, – отвечает Эштон.
Сложные вопросы – простые ответы. Некомфортная ситуация – непробиваемая выдержка. Неуёмный девчачий интерес – холодный упорный игнор.
Мне нравится его чёлка, определённо нравится. Ловлю себя на мысли, что хочу потрогать её. Нет, даже не так: не только потрогать, а запустить свои пальцы и, пропустив между них эти самые длинные на его голове пряди, пригладить их в направлении макушки. Та дикость, с которой мне хочется совершить этот странный жест, и пугает меня и смешит одновременно.
Мы вновь сталкиваемся глазами, я улыбаюсь паранормальному количеству глупостей в своей голове, и он… он улыбается мне в ответ! Первый и единственный раз за весь вечер он улыбается. Хотя, если быть объективной, эту улыбку сложно назвать приятной: скорее, она – линия рта, сведённая судорогой внезапно нахлынувшей, незваной радости.
Ты ледышка, да, Эштон? Ты дикий, странный, но такой притягательный… Ты горький, тёмный, твёрдый швейцарский шоколад, не так ли? А мне впервые в жизни, впервые в моей истории, хочется тебя растопить и съесть! Потому что на самом деле, ты невыносимо сладкий и нежный, но никто ведь об этом не знает!
– А Эштон теперь будет жить с нами? – Аннабель, похоже, решила осиротеть сегодня – и мать и отец от её вопросов приобретают такой вид, будто оба на грани инфаркта миокарда.
– Мы ещё не говорили об этом, но обязательно обсудим, – поспешно отвечает отец.
– Эштон, у нас полно свободных спален! – подключается мама, но Алексу её инициатива явно не по душе, он кладёт свою руку поверх её, словно пытается остановить.
И наш гость всё это видит, подмечает каждую деталь, мечется взглядом от матери к отцу и обратно, впитывая любую их реакцию. А я слежу за его глазами и вижу всё то, что видит он.
Далее следует неловкий ужин, мама старается изобрести актуальную тему для беседы, расспрашивает Эштона о его жизни, интересах, о том, что он любит, а что нет, стараясь, тем не менее, глубоко не копать, чтобы, не дай бог, не задеть его чувства.
– А когда у тебя День Рождения? – внезапно подскакивает с вопросом Аннабель.
– 27 ноября, – нехотя и даже в некоторой степени небрежно отвечает Эштон.
– Невероятно! У них даже Дни Рождения почти совпадают! – наивно восклицает моя сестра, а я буквально давлюсь зелёной оливкой.
Да уж, сходств действительно более чем достаточно: карий цвет глаз, их разрез, идентичность линий бровей, скул, носа, губ. Эштон, пожалуй, чуть выше Алекса и самую малость уже в плечах, и цвет волос у него каштановый, а не чёрный, как у отца. Ну и, конечно же, Эштон моложе. Настолько моложе, что я не могу выдавить из себя ни слова за ужином, путаю вдохи с выдохами и, то и дело, давлюсь едой, вкуса которой не могу разобрать, потому что усердно ловлю каждый выданный Эштоном звук и смысл каждого произнесённого им с диким акцентом слова. Я потеряна для общества, потеряна для себя и для этого мира, центром которого для меня так неожиданно и так внезапно вдруг стал Эштон.
Алекс – красивый мужчина. Нет, не так! Алекс – очень красивый мужчина, настолько, что в четырнадцать лет меня угораздило в него влюбиться и, конечно же, избавиться от этой тинейджерской зависимости, от нездорового влечения мне смог помочь только сам Алекс. Мы с ним поговорили. Правда, это был разговор длиной в восемь часов: мы ездили в Ла Пуш, тихое, спокойное место, где Алекс любит размышлять, как он сам мне однажды признался.
В ту нашу поездку, в день своего излечения от первой в моей жизни влюблённости я узнала много подробностей из истории жизни своих родителей: мамы, Алекса и моего родного отца Артёма. Мама никогда бы не рассказала всех тайн, а самой мне никогда не бы пришло в голову, что в основе тех событий лежало одно очень большое чувство, что именно оно стало причиной пережитых семейных катастроф и потрясений. Обычные люди находят друг друга, встречаются, женятся, потом у них рождаются дети, у кого-то раньше, у кого-то позже, у моих же родителей всё не так: у них всё не просто сложно, а гипер-сложно.
Нашу семью не назовёшь обычной и уж точно не упрекнёшь в предсказуемости. Это такая семья, все четверо детей которой объединены не общими генами своих родителей, а их любовью друг к другу. Гены у нас разные, а дом и семья одни на всех. При этом своего отчима я люблю и ценю больше, чем родного отца, моя сводная сестра Аннабель обожает мою мать и недолюбливает собственную, а в сердце Алекса я занимаю больше места, чем сёстры, в чьих жилах течёт его кровь.
Впервые я задалась вопросом, почему в моей семье всё происходит так, как происходит, когда мне было двенадцать лет. Однажды в субботу, вернувшись с уроков по испанскому языку раньше обычного, я застала родителей целующимися на диване в одном из наших просторных холлов. Это не был типичный клевок в щёку, как у родителей моих подруг: мама и Алекс, мне показалось, были готовы съесть друг друга живьём. Таких поцелуев я даже в кино не видела. Некоторое время спустя я спросила у матери:
– Мам, а почему вы с Алексом расходились и жили порознь?
И она не сразу, но ответила:
– Потому что не могли жить вместе.
– Но вы ведь хотели? – мне требовалось понять логику взрослых поступков. Тем более, что я очень хорошо помню то время: как плохо мне было, как чахла и без конца болела мама, как Алекс уезжал на многие-многие месяцы и лишь изредка звонил мне, как снова женился, и как родилась наша с Лурдес сводная сестра Аннабель.
– Хотели, – уверенно ответила мама.
– Тогда почему развелись?
– Это сложно, дочь. Когда-нибудь я расскажу тебе, что произошло, но только для того, чтобы ты не повторяла моих ошибок. А сейчас тебе ещё рано вникать во все это.
Разговор на эту тему больше никогда не возникал, но это вовсе не означало, что мой интерес иссяк. Что ж, он был полностью удовлетворён в тот самый день, когда Алекс раз и навсегда положил конец моей навязчивой детской любви: он рассказал мне все в деталях. Ну, наверное, не во всех, но я все поняла. Осознала, что этот мужчина целиком и полностью, до конца своих дней, до кончиков своих волос, каждой своей клеткой и каждым атомом своих запахов принадлежит одной единственной женщине, и ею никогда не буду я или какая-нибудь другая девушка. Эта женщина – моя мать.
Мне было 14 лет, но история, которую доверили, раз и навсегда поставила точку в моём желании оказаться «той самой».
Я долго не могла уснуть вечером, а утром проснулась совершенно другим человеком, и Алекс навсегда перестал быть для меня мужчиной и остался лишь другом и отцом. Иногда мне кажется, что я люблю его больше чем маму, больше чем своего родного отца, больше чем всех своих братьев и сестёр вместе взятых, больше чем всю мою семью и себя саму! Потому что Алекс – это целый мир, необыкновенный мир, красочный, яркий, радостный, счастливый как Рождество…
И вот, в тот сентябрьский вечер я узнаю о существовании копии Алекса, которая моложе его самого на 20 лет и явно никому не принадлежит! Вот только мне было невдомёк, что Эштон, на самом деле, вовсе никакая не копия…
Глава 2. Откуда взялся Эштон?
Никто вслух не обсуждает происхождение Эштона. Я долго пытаюсь добиться от матери любых объяснений по этому поводу, но она как скала – непоколебима. Вытерпев неделю, отправляюсь за ответами к Алексу.
Отец работает в кабинете, как обычно, чертит проекты в своём гигантском планшете.
– Это будет жилой дом или офисы? – спрашиваю.
– Конечно, жилой. Ты же знаешь, Соняш, я теперь строю только дома для жизни, а офисами пусть занимаются другие архитекторы.
– А что это за стержень посередине?
