скачать книгу бесплатно
Мамин аккуратно, даже с трепетом, поставил сапоги на подошву и огляделся.
Несмотря на полумрак, помещение Алексей определил как купе поезда. Два спальных дивана, столик, окно, сквозь мутные стекла которого мелькали в лунном сечении оглобли лесопосадок. Если применить терминологию двадцать первого века, то купе – СВ. Под ногами плотная ковровая дорожка, втиснутая, как в прокрустовом ложе, между диванами. Покрытые лаком стены, играли бликами от дрожащих фонарей.
Ничего не понимая, Алексей пошарил по дивану рукой, потом опустил руку на колено. Нащупал что-то. Е-мое, это что за шаровары?!
Предательский холодок пробежал по спине. Алексей обнаружил на себе брюки-галифе военного образца годов этак 30-х. Торс был спрятан под белым тельником, очень похожим на тот, который выдавали в институте МВД. Но тогда его никто не носил, считалось «западло».
Алексей откинулся назад к стенке, закрыл глаза и пытался успокоиться. Сердце бешено стучало. В воображении возникла картина из кафе «DEL MAR». Стол, скатерть, салфетки, бутылка «Джеймесона», Санчес.
Санчес!
Мамин открыл глаза – купе поезда, мерные удары «там-там, та-дам», восходящие снаружи от стыков рельс. Сквозь приоткрытую дверь купе Мамин разглядел ковровые дорожки вдоль коридора, бархатные занавески на окнах, начищенные медяшки. Откуда-то из соседних купе доносились звуки: разговор, храп, бумажное шуршание. Поезд жил своей жизнью. Но какой жизнью?! Какого года?!
В голове шумело. Мерные удары колес молоточком отзывались в черепе. Пили вчера. Что потом? Пошел пешком, метро, «Do not lean on door».
Неужели Санчес не соврал. Это – путешествие?! Так, нужно собраться. Что он говорил? Что-то про Брестский мир. Голову саднило. Это мешало думать. Алексей вновь переключился на убранство помещения.
Справа, на металлическом крюке висела гимнастерка, на концах отложного воротника красовались петлицы защитного цвета с красным прямоугольником. Рядом фуражка с зеленой тульей, немного приплюснутая и кажущаяся квадратной. В сапогах Мамин обнаружил тряпки.
– Портянки – вздохнул Алексей.
В институте МВД он не застал этот атрибут воинской службы. В его время уже ходили в берцах и носках. Но Мамин подростком жил в деревне, там и научился ходить в кирзачах и портянках. Мотать он умел их как минимум двумя способами. Это радовало сейчас.
В дверном проеме появился силуэт с подносом в правой руке. Левой же рукой, довольно ловко просунув ее в купе, силуэт включил свет.
– Вот чай! Извините, сахара нет. Кончился, – голос тот же, что будил Мамина.
Перед ним стояла женщина лет сорока, полная, но умеренно. Мамин окинул ее взглядом. Ее внешний вид не оставлял никаких сомнений. Проводница. В униформе темно-синего цвета, с красными околышами; странного, непривычного современному взгляду, покроя. Проводница отлично вписывалась в интерьер купе, но сильно выпадала из его (Мамина) представлений о мире. Он даже успел обратить внимание, что колготки у нее ядовито-коричневого цвета. Мягко говоря, не Кальцедони.
– Да, спасибо, – опять сказал Мамин, и, возникла мысль, как глупо он выглядит, наверное, сейчас.
– Сахар вообще есть. В вагоне-ресторане. Но там такой кулачище сидит. Снега зимой не допросиссься, – проводница вместо «ш» пропищала «сся», – Он думает, мне оно надобно. А на шо оно мне? У меня паек есть.
Кричащую негодованием речь проводница убедительно сопроводила живой мимикой и жестикуляцией. Ее полные щеки плясали, руки по-дирижерски точно вывели в воздухе образ держиморды, начальника ресторана. Женщина не сомневалась, для пассажира это была наиважнейшая информация.
Она поставила стакан в железной подстаканнике на стол и повернулась к Алексею.
– Я бы спросила для вас. Но он же откажет. Скажет, пусть сам придет – виновато сказала проводница.
– Бросьте, – ответил Мамин. – Так, а сколько я должен? – по привычке хлопнул он по карманам.
– Вы что? – глаза проводницы взлетели вверх. – Ничего не надо. Я же знаю, куда вы едете.
Она наклонилась к Алексею, обдав его запахом приятного одеколона, при этом униформа там, где положено упруго натянулась под тяжестью двух окружностей.
– Я знаю, что скоро война будет, – заговорщически прошептала она.
Потом проводница выпрямилась.
– Доставайте проездные документы. Я вернусь и отметку сделаю.
С этими словами проводница развернулась и вышла из купе, качая бедрами. Мамин очумело смотрел ей вслед. Мысли задать ей вопрос, где этот чертов билет не возникло.
Сюрреализм.
Алексей потянулся к гимнастерке. На ощупь материал был новый, защитного цвета, довольно плотный. Расстегнул левый нагрудный карман. Билета там не оказалось. Зато оказалось удостоверение личности начальствующего состава РККА серого цвета, в левом верхнем углу – красная звезда. По размерам документ походил на удостоверение сотрудника МВД. Открыл. Так, ага! Мамин Алексей Степанович (надо же совпадает), состоит на военной службе в (пустое место) стрелковом полку. Подпись: начальник штаба (неразборчиво) СП майор… Фамилия, написанная от руки, тушью синего цвета, была неразборчива. Фотографии в удостоверении не было. Алексей перевернул страничку. Родился двадцать девятого июля одна тысяча девятьсот одиннадцатого года. В графе «какой местности уроженец» указано Нижегородская губерния уездный город Арзамас. Холост. Состоящее на руках и разрешенное к ношению холодное и огнестрельное оружие, а также почетное революционное оружие – револвер 7.62 мм (написано было без мягкого знака), № СА-274, система НАГАН, выдано второго июня тысяча девятьсот сорок первого года. На следующем развороте (он же последний) шла подпись владельца удостоверения и дата выдачи двадцатое марта тысяча девятьсот сорок первого года. Дальше правила, действующие в отношении удостоверения личности лиц начсостава. Их Мамин читать не стал.
Вложив обратно удостоверение, с натугой продавил металлическую пуговицу и открыл второй нагрудный карман, там оказался свернутый вчетверо лист, на котором отпечатано «Проходное свидетельство № 15» и ниже заполнено: «предъявитель сего капитан (пусто) СП Мамин Алексей Степанович, 1901 года рождения, на основании приказа от десятого июня сего года направлен в ЗапОВО Брестский военный гарнизон, к месту назначения обязан прибыть не позднее двадцатого июня тысяча девятьсот сорок первого года, выданы на руки документы: 1. Удостоверение личности начсостава РККА; 2. Аттестаты: продовольственный № 31/пс2298, вещевой № 12/11002, денежный № 11007; требование на проезд по жел. дор. до ст. Брест за № 4-715749. Дальше – должность и подпись какого-то начальника.
Кроме того, в кармане нашлось предписание от главного управления кадров народного комиссариата обороны СССР, продовольственный, вещевой и денежный аттестаты, а также требование, в котором указан маршрут г. Ленинград – г. Брест.
Алексей подал требование проводнице, когда та вернулась. Взглянул на нее и вдруг ощутил чувство неловкости за свой расхристанный вид. Он держал в руках настоящие документы капитана Красной Армии. Это не было шуткой, не было реконструкцией и игрой. Ему стало жизненно необходимым соответствовать если не содержанием, то внешним видом. А он сидит в галифе и нательном белье, босой. Мамину стало стыдно.
Проводница ушла.
Мысли хаотично забегали, пытаясь вернуть здравомыслие. Так прошло некоторое время, здравомыслие не возвращалось.
***
Рассветало. Поезд нес Мамина по белорусской земле. За окном купе убегали ромашковые поля, изрезанные тележными колеями, словно морщинами на стареющем лице; на мгновение мелькнув, исчезали болота и запруды с покойной гладью, в которой, как в зеркале, отражались голубое небо и облака; скученные и разрозненные деревья, чуть подгибаясь под невидимой силой, кланялись вслед уходящему поезду, а длинные лапти берез, позванивая многочисленными листьями, посылали привет, будто любимая платком у ворот. Где-то на желто-белых песчаных отмелях рек и озер сонно дремали остовы деревянных лОдей, выброшенных на время умелыми рыбацкими руками; кормой они покачивались на водной ряби, а носом неподвижно уткнулись в мшистый песочный берег. Картинки сменялись в окне кадрами диафильма. Недостижимый прошлый век, растиражированный многочисленными военными фильмами, крепко осевший образами героев и бессмертными подвигами теперь был повсюду. Снаружи, растворенный в воздухе и внутри, проникающий с дыханием. Мамин расправил плечи, втянул побольше воздуха. Каково это, оказаться в другом времени? Он весь ушел в ощущения, пытаясь уловить что-то неуловимое; что-то основательное, что сделало бы все понятным и придало уверенности.
Ничего! Он по-прежнему человек из двадцать первого века, чужой и лишний здесь. Ему стало одиноко и страшно. Там, в двадцать первом веке, тоже не сахар. Там он тоже одинок. Но там есть Маша. А здесь нет даже ее.
Лучи солнца осветили купе. Алексей натянул гимнастерку. С интересом рассмотрел штаны-галифе, это даже немного развлекло его. С детства мечтал о такой форме. Долго прилаживался к кожаным сапогам, растеряв (как выяснилось) навыки намотки портянок. Повозился с портупеей, которую Мамин нашел под подушкой. Такой ему носить не приходилось. В годы службы Алексея портупеей назывался просто широкий форменный ремень с двумя вертикальными язычками. Здесь же еще присутствовали два ремня-галуна потоньше, которые надевались через плечи с перекрещиванием на спине. Преподаватель по боевой и специальной подготовке подполковник Сытин рассказывал, что название «портупея» офицерский ремень получил от соединения французских слов «носить» и «шпага». Шпаги Алексей не нашел, а ярко-желтая кобура с револьвером была. Он вынул оружие. Вороненая сталь приятно холодило ладонь, по бокам рукояти были привинчены деревянные накладки.
Купе рассчитано на двоих, но соседа не было. Постель расправлена. На крюке висит серый мятый пиджак. Сквозь приоткрытую дверь Алексей видел слоняющихся в коридоре людей. Пассажиры поезда словно оделись в костюмерных на киностудии «Мосфильма». Женщины в сарафанах до пяток, мужчины в косоворотках и брюках широкого покроя, некоторые были с подтяжками.
Проводница Светлана (как она представилась) вернула проездной билет, и теперь Мамин знал точно, что на дворе 1941 год, месяц июнь, сегодня наступило утро 20 числа, пятница. Он сухопутный капитан Красной Армии, окончил недавно какие-то не совсем понятные курсы связиста и направляется «для дальнейшего прохождения службы» в гарнизон города Бреста. Предписание есть, а номер части не указан. Странно.
Он возвращался в Брест. Туда, куда его в двадцать первом веке отправил Санчес, скрывая от правосудия. В Бресте он провел несколько лет. Занимался каратэ. Получил опыт тренерской работы. Город знает, как свои пять пальцев. Но какой сейчас Брест? Вообще-то большим разрушениям сам город не подвергся в годы войны. Он значительно отстоял от крепости, поэтому ему досталось относительно меньше. Сориентироваться в в городе будет несложно. Но что там делать? В самом деле, искать секретные протоколы? Даже если он их найдет. Дальше что? Как обратно вернуться? Вопросов больше, чем ответом. Санчес, Санчес.
Дверь купе, скользя, ушла в стену, в проеме нарисовалась фигура мужчины с полотенцем, наброшенным на плечо.
– Доброе утро, товарищ, – бросил мужчина на ходу, втиснувшись в купе.
Он подошел к своему месту, достал с полки чемодан и стал аккуратно укладывать мыльные принадлежности.
– Когда садился в Барановичах, вы крепко спали. Давайте знакомиться. Дмитрий Николаевич Онищенко, корреспондент «Вечерней Москвы». Читали? – сосед выпалил все это скороговоркой и протянул Мамину руку.
– Алексей…Мамин .
– Мамин-Сибиряк не ваш родственник? – сострил сосед и попытался улыбнуться. Тонкие бледные губы конвульсивно дернулись, на щеках обнаружилась вертикальная морщинка, но улыбки не получилось. Получился скорее оскал. Но больше всего Мамина поразили глаза попутчика. Бесцветные, водянистые, колючие. Алексей где-то уже видел этот взгляд.
– Я – перелетная птичка. Фигаро здесь, Фигаро там. Живу в командировках. Вы из Москвы?
– Из Ленинграда.
– А, тогда вы не читали мою статью за одиннадцатое число. Вот взгляните. Я ненадолго выйду.
Корреспондент протянул Алексею газету, ткнул пальцем в статью и вышел.
Газета называлась «Вечерняя Москва». Вверху указано – газета московского городского комитета ВКП (б) и Моссовета. Статья Онищенко – «Военные действия в Сирии». В левом верхнем углу стояла дата 11 июня 1941 года, среда. Надо же!
Мамин пробегал глазами по статье, одновременно собираясь с мыслями. Черные печатные буквы неуклюже толкались, смысл прочитанного никак не хотел закрепляться в голове. Так, что он знает о прошедшей войне? Или – будущей! О «будущей войне». Это даже звучит странно. Ладно. Знает, вообще-то, немало. Тема Великой Отечественной войны его интересовала с детства. Фильмы, художественная литература, мемуары, песни, стихи, музеи, памятные даты, реконструкции. Война интересовала его во всех видах. Но сейчас важнее вспомнить, что он знает о Брестской крепости. Да, живя в Бресте, он много раз бывал там. Но одно дело – среди героических развалин и по музеям, другое дело – двадцатое июня сорок первого года. Как стало ясно из проездных документов, это дата на сегодня.
Когда-то попалась Алексею книга воспоминаний Л. М. Сандалова "Пережитое" (в июне 1941 года – полковник, начальник штаба 4-ой армии). Его армия как раз дислоцировалась в районе Бреста. Помнится, Сандалов писал, что осмотр крепости оставил не очень отрадное впечатление. Кольцевая стена цитадели и наружный крепостной вал, опоясанный водными преградами, в случае вторжения создавали мышеловку.
Эх, знать бы раньше, что окажусь здесь. Наизусть бы выучил. Соломки, так сказать, подстелил.
По плану оборону самой крепости должен организовать один стрелковый батальон с артдивизионом. Остальной гарнизон должен был покинуть крепость и занять позиции вдоль границы в полосе армии. Этого не произойдет, потому что пропускная способность крепостных ворот слишком мала.
Сандалов указывал, сколько времени необходимо для выведения войск из крепости. Сколько же там? Черт возьми, не помню! Ладно, едем дальше.
Что еще мы знаем? Вроде бы были предложения о немедленном выводе из крепости 42-й стрелковой дивизии. Отказали. Начальник отдела политпропаганды шестой стрелковой дивизии полковой комиссар Пименов просил разрешить дивизии занять оборонительные позиции, а семьям начсостава отправиться из Бреста на Восток. Заклеймили как паникера.
Лема, Лема! Не забывай, в какое время ты попал. За языком следить нужно! Иначе, не видать тебе Маши, как своих ушей. Ага, можно подумать у меня есть шансы ее увидеть. Я даже не знаю, как выбираться отсюда. Санчес, я же отказался от участия!? Почему я здесь?! Не загоняйся, Лема. Что еще знаю?
Планировалось пробить в стенах крепости запасные выходы. Идея провалилась. Работа оказалась слишком сложна и трудоемка. Проблема была не только в том, чтобы пробить толстые крепостные стены. Запасные выходы из крепости потребовали постройки новых мостов через каналы и крепостные рвы, наполненные водой. Такая работа по силам саперному батальону, а снять батальон со строительства укрепрайона никто бы не разрешил. Если сегодня 20 июня, то значит уже неделю идет переброска войск внутренних округов к западной границе СССР, потому что 14 июня 1941 г. вышел Приказ народного комиссариата обороны о дополнительном направлении в Красную Армию пятиста тысяч резервистов.
Ситуацию кардинально это изменить уже не могло. На полное развертывание даже первого эшелона, укомплектование дивизий по штатам военного времени требовалось более двух недель. Не успевали.
Самым подготовленным и решительным оказался адмирал Н. Г. Кузнецов, тогдашний Нарком Военно-Морского флота СССР. Он первым добился к 18 июня перевода флота на боевую готовность. По ночам осуществляли светомаскировки кораблей и крейсеров, отменили отпуска и увольнения. Выходили на боевое дежурство. Вот его начало войны не застало врасплох.
Напряженная работа памяти утомила Мамина. Он отбросил на время эти мысли. Расслабившись, откинулся на спинку дивана.
– Маша, где ты?
***
20 июня 1941 года, деревня Пугачево.
Летние рассветы в Пугачево всегда сопровождались туманами. Вот и сейчас этот белесый хозяин бесшумно плыл над речкой, навалившись одутловатым телом на водную рябь и, продолжая невесомо двигаться, медленно-медленно поедал бережок, покрытый песком и травой, намереваясь добраться до деревянных построек деревни.
Пугачёвцы между собой делили деревню на две половины: Пискуры – название, полученное от песчаной территории, и Кончаны, что значит конец. К слову, черта, разделявшая половины, не раз становилась местом выяснения отношений между жителями, чаще – среди молодёжи.
Приумножили территорию Пугачёво примкнувшие на рубеже XIX – XX веков три имения, хутор и усадьбы, входившие тогда с 811 жителями в состав Каменицо-Жировицкой волости Брестского уезда.
Каждое утро в деревне начиналось почти с рассветом, поскольку до начала трудового дня нужно было управиться с делами по хозяйству: покормить домашний скот, птицу, подоить корову. Корова была кормилицей в любой семье деревни Пугачево. Таковой она были и в семье Славки Кухарчик, который сегодня проснулся рано по случаю важного события.
В семье Кухарчик обычно утром готовили в печи пищу на весь день. Так было принято. Завтраком чаще всего были омлет, пшеничные блины или оладьи, драники, варёная картошка. К ним обычно мать подавала жареное сало с луком, сметану, молоко, солёные огурцы или квашеную капусту. На обед и ужин в печь ставила чугунок с гречневой, пшеничной и другой кашей, тыквой, свёклой. Помещала она туда и молоко, а образовавшаяся на нём плёнка была любимым лакомством Славки. Десертом, как правило, служили сухофрукты. Распаренные в печи, они заменяли сладости. Правда, полакомиться ими не всякий мог. Славка мог. Кухарчики были зажиточные крестьяне.
Особое значение в семье придавали хлебу. Для его выпекания мать готовила закваску, затем замешивала тесто, которое выкладывала на капустные листья, и выпекала в выгоревшей печи. Хлеб обычно выпекали на несколько дней, а то и на неделю. Его бережно хранили: укутывали льняным полотном, чтобы не зачерствел, и помещали в деревянную ёмкость.
Обычный летний день пугачевцев, такой как и сегодня, состоял из рутины: работы в поле, заготовки дров… В то же время успевали собирать ягоды, грибы, ловили рыбу, ткали, пряли, шили, строили. Чтобы заработать денег, нанимались и работали в городе.
Дом Кухарчиков был двухкомнатным. Одна комната служила спальней, а вторая кухней, большую часть которой занимала печь. Мать старалась обустроить дом. На пол клала тканые половики, на окна вешала занавески из марли или ситца, на иконы – рушники, ткаными покрывалами застилала постель, снизу к ним прикрепляла вязаные кружева. На стенах у Кухарчиков висели вышитые картины и фотографии родных.
Славка проснулся рано. Сегодня день был особенный. Из Минска приедет Лиза на летние каникулы. Елизавета – это сестра. Она учится в каком-то там Университете (точного названия Славка не запомнил) и не была дома уже месяцев шесть. Он помнил, как раньше Лиза обожала линьков, зажаренных до скрипучей корки. И сегодня «кровь из носу» он поставил себе задачу добыть их.
Все необходимое приготовлено заранее. Еще с вечера удочки, сачок, наживка стояли в сенях. Спать Славка улегся на лавке у печи, чтобы рано утром не разбудить отца и мать.
Проснувшись, тихонько, на цыпочках он пробрался в сени, и, прихватив все, что нужно, шмыгнул в утренние сумерки.
Дорога к речке лежала через Мамин луг, где местные жители выпасали домашний скот. Здесь мальчишки часто катались на лошадях. Почему луг назывался именно так, Славка не знал, но название ему нравилось.
Луг тянулся вдоль березовой рощи, за которой шел ивняк, спускающийся к самой воде. Деревья стояли в дымной пелене, словно по пояс в снегу. Редкий ветерок колыхал ветки и листья. Славка весь был поглощен мыслями о предстоящей встрече, предвкушал удивление и радость сестры, ожидал, конечно, гостинцев. Он не сразу сообразил, когда его окликнули:
– Эй, хлопчык! – голос грубоватый и холодный.
Славка повернулся и увидел стоящих на дороге трех мужчин в красноармейской форме.
– Поди сюда!
Славка подошел, с любопытством рассматривая новенькие скрипучие хромовые сапоги на одном из военных. Их обладатель его и подозвал. Сразу было понятно: командир, его форма отличалась выглаженностью и ромбиками в петлицах, да и интонация, не терпящая пререканий, говорила о том же.
– Как твоя фамилия? – спросил хозяин сапогов немного приветливее. Это был высокий, худой, костлявый дядька.
– Кухарчик Слава.
– Ты из Пугачево, так ведь?
– Так.
– Кухарчик, Кухарчик, – будто что-то вспоминая, проговорил странный командир, – Так это же…твоего отца не Астапом зовут?
– Так, батька Астап.
– Отец где?
– На хате.
– Так ты на окраине живешь?
– Так. Вон, на узлеску – Славка показал пальцем на деревянный дом, с крашенным штакетом и покосившимся крыльцом, перейдя на белорусский от страха.
Задающий вопросы дядька Славке не нравился. Что-то отпугивало. Может быть, холодные светло-голубые глаза и …улыбка, странная, леденящая улыбка.
– На, держи, хлопчык, – протянул что-то в руке костлявый.
Славку охватывало неудержимое желание бежать. Бежать куда глаза глядят, все равно куда, только подальше от этого места. Но тут же вспомнил. Он ведь поставил себе цель: стать настоящим мужчиной. А настоящие мужчины не бегут от опасности. Так ему говорил отец. Астап Матвеич воевал еще с немцами в какой-то далекой войне и имел медаль, такую полосатую с крестиком. Называл он ее – георгиевский крест. Она всегда хранилась обернутая в носовой платок в кармане у самого сердца. «Когда страшно, иди навстречу страхам. Больно – терпи. Бьют – давай сдачи, сопротивляйся». Эти наказы сидели в голове Славки и сейчас не позволяли ему струсить.
Незнакомец в гимнастерке подал мальчишке конфету и подмигнул. Славка взял ее и пошел к речке.
– Шустрый мальчик, не правда ли, Гюнтер? Может быть, его следовало ликвидировать? – сказал долговязый на немецком.
– Мы их всех к осени ликвидируем. Спешить некуда…– ответил Гюнтер.
– Немецкая речь, – подумал Славка, но оборачиваться не стал.
