Впереди Авангарда

скачать книгу бесплатно

Впереди Авангарда
Станислав Малозёмов

Неожиданный взгляд автора на возможное построение коммунизма. Причём не во всём СССР и не к 1980 году, как обещал Никита Сергеевич Хрущёв, а в отдельно взятой провинциальной области. Де ещё и в 1965 году. Да к тому же – не силами нашего могучего государства, а простым мужичком, собравшим для грандиозного дела маленькую компанию из случайных знакомых, которые мгновенно заразились этой благородной фантастической идеей. А, поскольку коммунизм сам по себе – это великая утопия, чистейший сюрреализм, неосуществимая теоретическая гипотеза ошалевших от революционных побед социалистических политиков, то и сюжет о построении коммунизма в захолустном городе Зарайске и в таких же областных деревнях – чистая фантасмагория. Всё в фабуле повести похоже на массовую галлюцинацию. Оказывается, что и сам главный герой, Иван-дурак родом из русской волшебной сказки, что всевозможные помощники в установлении высшей на Земле фазы человеческого развития – персонажи из волшебных сказок – нечистая сила.

Станислав Малозёмов

Впереди Авангарда

фантасмагория

В этой повести всё – выдумка. Ничего такого не было. Только присутствие нечистой силы – правда. А все хорошие и плохие события вымышлены. Все города с названием «Зарайск» не имеют к фантасмагории никакого отношения. Да и всё остальное в написанном – случайное совпадение нереального с реальным.

Глава первая

Божьи твари

Психиатрический диспансер, любимое место душевного отдыха граждан маленького города Зарайска, местное партийное и советское руководство поселило с размаха, одной всего ночью тёмной, скрывающей от населения богохульное деяние, в церкви. В храме. А наступил психдиспансер поверженному давненько уже Создателю на самое «не хочу» по совету одного мудреца приблудного, не местного. Который убедил горком партии с исполкомом обосновать " дурку" рядом с центром города в огромном здании храма Василия блаженного, купца первой гильдии Садчикова. Который убёг от вполне возможной насильственной гибели с помощью тяжелой руки социализма, искореняющей сгинувшее буржуйство по инерции, и в шестидесятые, специально его предварительно придумав и установив на колени. Батяня Василия Авдей Никитович, до революции успел построить себе три дома, продовольственный магазин, ювелирную фабрику и храм, перенапрягся от попутного употребления самогона и помер. Всё переплыло к Василию. Магазин работал самостоятельно под флагом потребсоюза. Два дома у Васи именем революции конфисковали под комитет комсомола и милицию. А храм он себе оставил. Так он считал. Церковью СССР в шестьдесят третьем году уже протёр все грязные тротуары, а потому пренебрегал и считал пустым местом. Поэтому Василий и планировал там регулярно замаливать грехи и напрямую беседовать со Всевышним, старым его другом по несчастью. От того и был блажен. И сердцем честным близок был он к Господу. При советской власти их сблизило общее горе. Народу запретили любить Бога и бывших буржуев. Но на одном из заключительных рандеву с Господом, творец всего сущего, несмотря на объединившую их несуразность советскую, прямо сказал Василию, чтобы он намылил верёвку и вздёрнулся. Вроде как насчёт места для Садчикова в аду он уже договорился, так как все имеющиеся у Василия семь смертных грехов он своей волей простить ему не сможет, поскольку столько воли у него нет. А другой силы небесной, пошибче господней, не имеется пока ни в преисподней, ни даже в Кремле. В шестьдесят втором году горисполком придумал правильный Указ, завершивший победное наступления атеизма. Указом номер 134-бис с храма снесли кресты, воткнули в окна решетки и открыли там психиатрический, очень востребованный классической медициной, диспансер. Вот это Бог, видать, вконец осерчал на Василия, не пожелавшего кипеть в смоле адской, И продался тогда он на время коммунистам, хоть они его и за человека -то не считали, а за Господа тем более. И наказал Всевышний купца коммунистическим способом. Сдал Васин храм с престолом, жертвенником, ризницей, алтарём и ликами святых на стенах горисполкому. В хозуправление. Покарал – стало быть.

Ну, перечить каре Божьей купец Василий не стал, а за неделю всего выкопал из земельных недр за городом наследство отцовское, тоже купеческое – три чемодана крупных казначейских билетов, пять стокилограммовых ящиков с золотыми безделушками всякими, укомплектованными бриллиантами, изумрудами да рубинами, плюс четыре коробки с облигациями первых и послевоенных советских госзаймов на два миллиона рублей в пересчёте на урон от реформы 1961 года. Ну, и немного, штук пять жестяных коробок, хранивших вечные ценности – золотые царские монеты, которые хоть где можно было переплавить в скромные слитки. А они в начале шестидесятых годов двадцатого века могли вместо немощного при власти Советов Создателя отпустить любые страшные грехи вплоть до неуплаты профсоюзных взносов. Затолкал блаженный Василий скудное накопление батянькино в свой скромный «Москвич-408», и ветреной ноябрьской ночью шестьдесят второго убыл в направлении Швейцарии, куда и продрался через кордоны пограничные, откупорив один из ящиков с казначейскими билетами,

которые милиция, пограничники и гражданские власти везде засчитывали как проездные билеты.

Ну, власти, потеряв единственного на городок буржуя, хоть и расколдованного социализмом до простого заместителя заведующего горпотребсоюзом местной кооперации, сразу остолбенели. Так как лишились последней реликвии проклятого царского прошлого. Поэтому поводу немного погоревали власти. Ведь в купца первой гильдии, в отрыжку царизма, кабы не смылся он – освобождённый народ без угрызений совести даже плевать имел право законное, пальцем показывать и зло ржать вслед. Стыдить таким общественным методом едко и справедливо. Ну, раз уж не влился буржуй в ряды светлых внутренне совслужащих потребсоюза и сдернул в загранку, не успев перековаться в апологета идей Маркса с Лениным, то и пёс с ним, гадом! Сбежал, да и пусть там гниёт вместе с капитализмом.

Секретарь обкома Максим Червонный-Золотов, присланный Москвой на службу зарайскому социализму из вечного города, пупа земли Русской, Урюпинска, проигрался там в «преф» всему составу бюро городского комитета КПСС по очереди и долги отдавать не собирался. А потому по жалобе урюпинских партийных сообщников был наказан сурово богами столичной парторганизации. Решили его пока не расстреливать, а отправить в Зарайск первым лицом власти. Это было намного хуже, поскольку на новом месте он не имел права морального отказываться от огромной зарплаты, премиальных, «конвертных» за вредность ответственного труда и просто денег. Они никак не назывались и не имели происхождения, но накатывали в ходе трудодней из неизвестных мест как слеза при воспоминании о первой любви. Общую месячную сумму самый интеллигентный язык не поворачивался называть жалованием. Даже зарплатой стеснялся считать подачку секретарь первый. А капиталом звать эти деньги, которые без арифмометра не подсчитывались, уже не положено было. Не те пришли времена. А те миновали и канули, то ли в Лету, то ли все они, тысячелетиями струившиеся повсюду влагой живительной, крупными брызгами унеслись за бугор. А там добавились к их сволочному капитализму. Знали это все партийные главари. Стало быть – долг в зубах принесёт через полгода. А если зажуёт должок, то из Урюпинска начнут подтягиваться за недоимками выигравшие в преферанс. А поскольку карточный долг свят и не имеет срока давности как ветхий, например, завет или вселенная, то обдерут бывшие друзья по КПСС Максима Червонного-Золотова до нищенского существования третьего зампреда райисполкома. Он, бедолага, с трудом, в поту набирал средства для потаённого отдыха на Золотых Песках в дружественной Болгарии. И еду там не покупал. Тащил чёрт знает куда на горбу свою. Такого позора Максим не собирался переживать и на всякий случай купил у начальника горотдела зарайской советской милиции пистолет «Тульский-Токарев», чтобы поначалу храбро от кредиторов отстреливаться, а потом пустить себе пулю в горячее коммунистическое сердце. Или, если получится, то лучше мимо. Но пока было тихо. За долгами никто не спешил нагрянуть. И это было прекрасно, поскольку единственный человек, у кого можно было занять, чтобы потом тоже не отдавать, купец Садчиков, жил радостно в Швейцарии. Он там нежился, вспоминая печально за вечерним какао свой магазин в Зарайске. И страдал купец душой за бывших грешных прихожан осквернённого психиатрией своего храма. Так, что не мог не заметить Всевышний горячую искреннюю его слезу.

А потому первый секретарь был временно свободным от мрачных перспектив, не грозивших ему из Урюпинска. Там, конечно же, все выигравшие в преферанс у Червонного-Золотова долги его давно получили в удесятеренных объёмах. Естественно, с секретарей мелких парткомов, райкомов и боящихся испепеляющего беспричинного гнева партийных вожаков профсоюзных управляющих, которые как попало сочиняли трудящимся их права, а потом как попало их перед ними же отстаивали.

Погасив в себе тлеющую искру боязни быть искусанным урюпинцами за карточные долги, он сообразил, что кроме коммунистических обязательных дел надо совершить и видный народу отчаянно добрейший поступок. И тогда имя его высекут на мраморной доске над входом в подъезд его дома и поставят бюст на въезде в город Зарайск.

–Но вот как это сделать, дело- то доброе. Народное? – Трепал себе в раздумьях кудри секретарь.– Фантазией обидно ограничен я. Родители тому виной, школа и ПТУ. Надо было, бляха, книжки читать а не с флагами по Урюпинску носиться. Тогда бы и мысли имел, наверное.

В коммунистические главари его забрали за умение хмурить сурово брови и говорить жестоким металлическим басом. Нашли кандидата в секретари случайно на митинге в слесарной мастерской урюпинского завода «Болты и гайки диаметром на шестнадцать». И взяли без совещаний. Потому что брови сурово склонены и голос как у Левитана. Не смотря на то, что сам думать он не умел. Изготовление болтов требовало правильно замерять уже отстроенным штангенциркулем диаметр. Больше ничего. Поэтому для созидания умных мыслей он прислушался к старшим товарищам и за месяц нашел через милицию всегда пьяного, но всегда умного профессора, автора учебника географии для 8 класса Карданского-Витте, который он сочинил ещё в 1933 году. Вот когда сочинил, то поумнел ещё сильнее и затащил в ЦК КПСС как-то раз пару удивительно мудрых мыслей насчёт переноса ЦК КПСС в Сибирь, в город Тайшет Иркутской области. Там, как он объяснил какому-то мужику из отдела пропаганды, с самого основания Тайшета, с 1897 года – существует сильное влияние на мозги, идущее волнами от звезды Сириус. Самое лучшее место для производства мыслительных шедевров. А это сделает КПСС ещё мудрее и она приведёт народ к коммунизму раньше, чем обещал Никита Сергеевич, на десяток лет. И счастье наступит раньше, что хорошо и для партии, и для народа.

После чего профессора быстренько переодели во всё самое хорошее, отечественное, и направили на пожизненную работу профессором географии в Зарайск. Но в этом замечательном городе учителей, представляющих крайне нужную народу область географических знаний, было на двадцать четыре человека больше, чем надо. Они годами стояли в очереди, ожидая, что кто-нибудь уйдёт преподавать алгебру, труд или пение. А может, и помрёт кто безвременно. Покрутился профессор по учебным заведениям, понял, что до учительского счастья не доживёт в связи с невозможностью сеять разумное и доброе. И преждевременно скончается от разлуки с родной наукой и от разочарования в избытке конкурентов.

И через десятерых знакомых, сильно пьющих педагогов, он чудом устроился вахтёром на пивзавод номер два. На святое почти место. За год профессор без напряжения спился до уровня некоторых сослуживцев из цехов, которые говорили на разных непонятных языках, домой и на завод ходили под ручку с маленькими зелёными чёртиками и пушистыми белками, тоже пьяными до полусмерти. Все вместе они часто блевали на помытый с утра пол в уютной комнатке вахтёра и всегда оставляли ему по парочке бутылок «жигулёвского». Профессор географии потерял все свои знания по предмету, но вместо них приобрёл нечеловеческую мудрость, которую имеют только индийские раджа-йоги и тибетские монахи с гор семитысячников, заколдобленных морозами. Зато набитых мудростью вселенской как утренние автобусы сонными мужиками и тётками. Вот его Червонный-Золотов и нашел через милицию, где профессор стоял на учёте как расхититель, вынесший однажды с завода неизвестно с чего и почему триста восемнадцать металлических пробок, похожих на шестеренки для больших часов. Первый секретарь послал за ним свою «волгу», напоил профессора азербайджанским коньяком и сказал.

– Борисыч. Нужна умная мысль.

– У меня нет умных. Я профессор, – обиделся профессор, занюхав коньяк виноградиной. – У меня мысли только мудрые. Двести семь штук. Счёт веду лично.

– Сразу всё не вываливай, – вздрогнул Червонный-Золотов. – В ЦК не поймут. И не поверят. Жил тут без умных идей, а тут на – сразу двести семь. Переведут куда-нибудь. Подполковником, например, в стройбат. Из военных умных мыслей в день по пятьсот штук вылетает. Потому, как пьют они только «солнцедар» и «агдам». Напитки благородные, мышлению способствуют, конечно. Но мысли слабенькие. Не городского масштаба. Траншею, скажем, рыть глубже двух метров. Лопаты делать из серебра. Они лучше в землю врезаются. Такой низкий уровень.

А мне нужна мудрая мысль. Одна. Но чтоб всех проняла и подняла меня на

кресло секретаря Центрального комитета КПСС. Чтобы в ЦК все сдурели и завистью захлебнулись.

– А вот снеси кресты с церкви Садчикова, – профессор сам налил и интеллигентно заглотил сто пятьдесят. – Поставь решетки на окна. И пусть там будет психбольница. У нас, обрати внимание, психов в городе как ворон на свалке, а больнички-то нет для них.

– Да нет у нас психов, – задумался секретарь. – Все в Москве. В ЦК КПСС. Но мы поработаем с населением и психов станет, сколько требуется в рамках строящегося коммунизма. Хорошая. Мудрая мысль. Вот тебе ещё пузырь армянского. Надо будет мысль ещё одну, я тебя вызову.

Кончался 1962 год когда появилась в Зарайске психиатрическая лечебница в храме Божьем. То есть стала она как и храм работать с душами людскими. С её появлением и началась главная история нашей повести.

Глава вторая

И дух наш молод!

Было у отца три сына. Близнецы. И радостно было батяне, да и мамка парила над соседями гордая уже двадцать третий год. И, что всех пугало, – не уставала. Сынов та волшебная сказка, намеренно прочитанная родителями за час перед зачатием, помогла правильно выпустить на свет божий. То есть двое получились, как велел сказочный сюжет, умными, а третий был, строго по фабуле того же шедевра народного творчества – дурак. Первые двое выросли и в армию их не призвали, так как они силой ума внедрились на работу в секретный цех зарайского мясокомбината. В «Обкомпищепром». Оттуда вынуть дозревшего для выполнения воинского долга пацана, горвоенком, суровый полковник, не смел. Бронь обкома не пробивалась ни одним армейским орудием.

Цех от глаз советских трудящихся зарыли совсем глубоко, где-то очень близко к аду, как говорил скрытно веровавший в Бога мясокомбинатовский бухгалтер. Он сосредоточено и тайно веровал. Воровал, веровал и ежедневно молился в кабинке сортира. Чтобы не дерзить атеистам. И милости Божьей просил, истово и жестко биясь челом о край унитаза. Потому что никто, кроме отлучённого от социализма Господа, не уберег бы его от высшей меры. Он под расстрельной статьёй ходил вполне заслуженно и обоснованно, как любой очень мудрый бухгалтер. Всевышний за опасную для бухгалтера тайную веру в него, коммунистической властью униженного и отринутого, решил, что хоть и крупнейшая сволочь этот его раб и бог финансов, но нехай живёт. И пусть даже временами получает грамоты и премии. Потому все проверяющие бухгалтера Автандила Хорошидзе много лет ласково обнимали его после ревизий во время финальных посиделок с коньяком и колбасными изделиями. Тосты озвучивали в честь его мастерства и умения филигранно составлять отчетные документы. Сальдо всегда до копейки совпадало с бульдо.

А ближе к пенсии, надумал Господь, пусть его заменят на честного, и смерть свою нехай он примет от переедания сырокопчёной «московской» в цехе «обкомпищепрома». Туда его пусть понизят для сытого бесплатного доживания срока неправедной воровской жизни.

А там, в цехе этом, жужжащем десятью своими электромясорубками почти возле земного ядра, вдали от мира серого и суетного, вершились великие дела. Там из разного свежайшего мяса, которое ввозили в цех вагонетками по подземному тоннелю пожизненно заключённые, творилось волшебство. В глубинных недрах планеты варили, жарили, вялили, коптили всё, что есть для просмотра народом в книге «О вкусной и здоровой пище» и, ясное дело, то, что составители постеснялись фотографировать и вставлять в любимую народную книгу.

А кроме стандартного набора дефицита под дирижирование колбасных дел атланта из Бельгии, украденного КГБшниками незаметно и насовсем, творили в подземелье вообще неизвестную населению еду. Похожие на неземные капсулы из других галактик – особо твёрдые сырокопчёные сорта «московской», «брауншвейгской», «еврейской» и «советской» и прочих, труднопроизносимых названий. Их «колбасники» терпеливо высиживали как курицы яйца.

Это была пища богов и людей с извращённым вкусом из высших кабинетов обкома партии и горкома. Точнее – обычная жратва начальников обкома партии КПСС да их партийных, профсоюзных и комсомольских деток, меньших значительностью. Вот для них и выхаживали эти невероятные вкусом колбасы, потому что от богов мифичеких отказались вообще черт знает когда. Теми же вагонетками вывозили по тоннелю валящий с ног ароматом товар за город и там расфасовывали в ящики. Поимённо всем правителям. Домашнюю, скрученную в коляску колбасу из только что поверженных свиней, карбонат, шесть видов сервелата, пять сортов салями, национальные казахские деликатесы: чужук, жая, карта и казы из конины. Да много чего ещё. Страшно называть. До сих пор называть нельзя. До того всё засекречено бессрочно.

Цех был настолько зашифрован и так глубоко зарыт под бетонный пол, что в 1963-м, год назад, директор комбината пошел туда сдуру один, проверить, сколько кидают сала в салями. Поперся без специально обученного в одесских катакомбах проводника. Ну и, ожидаемо, сгинул по дороге. Поискали его с фонариками проводники и трое работяг-колбасников, но не нашли за неделю. В справке обкому пояснили, что на долгом опасном пути он вполне мог свернуть в расщелину почвы и она его всосала очень далеко, вплоть до Северного, возможно, Ледовитого океана. Директора очередного обком вычленил из числа своих. Достойных. Заведующего отделом пропаганды. Он не ел ничего мясного и не пил водку. В обкоме он был опасной «белой вороной», а на мясокомбинате всем всё было до лампочки Ильича.

Ну, в общем, умом своим беспрецедентно радовали и поражали папу с мамой сыны. На вагонетке выезжали после смены с зеками на свет из тоннеля. Подниматься по лестнице километр было нерационально. Возле рельсов стояли их мотоциклы «Урал» с колясками, куда умные сыновья загружали не очень разорительными для обкома частями всё, что варили, коптили и вялили. И семья сама кушала неведомое остальным, и уважаемым близким родственникам перепадало. Ну, само-собой, директору и бухгалтеру железобетонного комбината, где папа с мамой работали. Попутно продукты, редкие даже для директоров всевозможных хороших магазинов, родители откладывали в сторонку и меняли уникальное мясное на телевизоры для себя, родни и отдельных очень хороших людей, на дефицитную посуду, сервизы, хрусталь, холодильники, ковры и всё такое, на что в те годы народ записывался в очередь по месту работы. Вот так повезло с двумя сыновьями Алексею Викторовичу и Маргарите Сергеевне. Так и не то слово – повезло. Свалилось на голову пушистым и безразмерным облаком счастья!

А третий сын, дурак набитый, насчет «обкомпищепрома» выражался грубо, бесчеловечно, то есть только матом.

– Нехай они, обкомовские и горкомовские пузыри, мать иху-перемать, жрут то, что весь народ, и пашут на тракторах зарайскую целину. Её вона сколько! И правнукам ихним хватит допахивать!

Дурак, в общем. Потому и не работал нигде. Всем ведь умные нужны. Даже ножки для табуреток строгать. Так что не брали его никуда, даже в армию. Потому, что дурак может тайну военную врагам легко сдать. Наш, например, Устав гарнизонной службы. И, такой документ имея, даже княжество Монако, где солдат не имеется, нас лет за сто, но одолеет! Позор! А ещё дурак в армии может неправильно пользоваться гуталином и пастой «гои» для чистки блях и пуговиц. Это унизит нашу великую и непобедимую перед буржуазным сообществом. И оно даже, возможно, плюнет гадко в сторону расположения наших доблестных воинских частей. И бояться СССР будет уже без дрожи в коленках.

– Ты, Вань, иди в писатели, – научил его сосед. Киномеханик. – Я вот сколько кручу всякое кино, так заметил, что, где есть писатель, то он, бляха, не работает нигде. И не делает ни хрена. Пьёт пиво, гуляет с бабами и думает. Ну, про то, какую чудесную скоро книжку напишет. Потом пишет, относит в издательство. Книжку выпускают. Деньги ему платят. Не зарплату, а крупные. Одну выдали в тираж – год живёшь как валет бубновый. А ты же видел, сколько книжек в магазинах? Больше чем шляп, кепок и шапок. Так от шапки польза! Башка в тепле, экономия на таблетках. Денежка остаётся на портвешок с баночкой кильки в томате. Я разок попал в книжный. Дождик был. Спрятаться забежал. Штук пятьдесят всяких книжек перелистал! Такая дурь там написана – чуть не взбесился там. Мог продавцов покусать, хоть они всё ж люди подневольные. Что завезли, то и втюхивают населению.

– Ну, ты до конца расскажи про писателей, – Ванька поскрёб затылок. – Мысль хорошая.

– Короче, дураки для дураков писали, а третьи дураки их печатали! – воспрянул мыслью киномеханик. Обрадовался, что его слушают. Никто не выдерживал пяти минут, а Ванька сам просит. Жена пугает постоянно. Будешь, мол, много трындеть, насмотревшись кина, я тебе в суп насыплю пузырёк яду крысиного. И трынди потом в аду чертям вечную вечность. Он оторопел на мгновение и обернулся к Ивану.

– Ну, слушай дальше. Вот про любовь, например, как пишут? А вот как. Он её по музеям таскает, пьют исключительно шампанское, страдают от любви, представляешь! И вслух читают друг дружке Пушкина и Цветаеву. Ночью, бляха, читают, когда положено совсем другим… Эх, мать ихнюю! Иди, Ванька, в писатели. Ты дурак. Тебя читатели любить будут. У нас, вишь ты, не любят как раз умных. Так что, сходи в областную редакцию. Там есть литературное объединение. Не издательство, но рукопись твою обсудят и в местной типографии напечатают. Для начала – это уже приятственно. И продукт на руках. Едешь в Москву с произведением. А издательств в столице – как блох на собаке. Показываешь, что ты писатель и тебе дают заказ. Сочинить, к слову, роман про то, как советские полярники спасли отставшего от стаи пингвина, напоили чаем и полгода возили его на вездеходе по ледяной пустыне. Но стаю нашли-таки!!! Заканчиваешь, что так должен поступать каждый советский человек. А?! Как оно?! Сам бы писал, но не дурак же. Кино вон кручу в клубе.

– А Пушкин из Зарайска? У нас живёт? – поинтересовался Иван. – Знакомая фамилия.

– Ну да, – подтвердил киномеханик. – На вокзале бомжует. Там на скамейке стихи свои пишет. Потом в Москву отсылает. И ничего. Любимец народа.

– Ладно, – оживился Иван. – Пойду в редакцию. Обзовусь писателем с порога.

– Всё получится, Ванёк, – киномеханик сдержанно прослезился. – Не боги горшки обс–т… Давай!

В редакции председатель литературного объединения нашелся через полчаса.

Прятался от главного редактора в тёмной каморке фотокорреспондента. Потому, что наврал в статье всё, кроме заголовка. А норма вранья – только половина статьи. То есть на «ковре» получает разнос с упоминанием мамы и родни, гонорар накрывается тазом, отпуск переносится на мартябрь. Накрывается, стало быть тем же тазом. Всё это литературный специалист рассказал мужику, которого встретил в коридоре. И только потом стал в своём кабинете очень увлеченно слушать Ваньку.

– Да… – задумался он и достал из-под стола книжку. – Вот, дарю для уважения к нашему, а теперь, возможно, и вашему литературному объединению. Ну и, не скрою, – к моему таланту. Это – моя двадцать седьмая… Про охоту на диплодоков и археоптерисов в лесах Северного Кавказа. Называется «Чтоб ты сдох, диплодок!» Ярко?

– Ой, аж слепит! – приластился Ванёк. – Ну а мне-то когда начать книгу писать? Я буквы знаю все. К утру напишу и прибегу.

– Сперва автобиографию напиши, без неё ты не писатель, а чухонец безродный – сказал мужик строго и руку протянул. – Валерий я Петрович. Воробьёв. Ну, а ты – Ваня. По роже за секунду считываю. Тоже талант, кстати. Ну, флаг тебе в руки, дышло тебе в нюх! За работу! Благословил, считай.

Дома Ванька закрылся на щеколду в своей комнатке и сел писать автобиографию. Ночью он метался по дому, будил объевшихся братовьёв и папку с маманей, но сил заорать на дурака у них не было. Ужин карбонатом, тремя разными сервелатами, баварскими сосисками и сливовой наливкой подавил их сопротивляемость ко всему, кроме сна. Иван знал, кто он есть в действительности, но никому никогда не говорил. Боялся. В СССР его могли понять не так или не понять вообще. А это могло кончится плохо, причём гораздо раньше, чем Ване хотелось.

Утром он прибежал к Воробьёву голодный, в одном ботинке и на лице имел выражение человека невинного, но несчастного, только что до смерти замученного в подвалах КГБ.

Воробьёв достал из шкафа водку, хлеб и кусочек сала. Налил, выпил, занюхал салом, открыл тетрадку и начал читать без выражения на опытном лице литератора, который перелопатил тонны похожей макулатуры по обязанности секретаря литобъединения.

– Автобиография. – он почесал во лбу и стал читать вслух.

« В Европе сперва не поверили, что я родился. Но когда слухи подтвердились, в Европе вздохнули с облегчением:

– «Ну, слава Богу! Наконец-то!»

Утром я поехал в Лондон. Надо было срочно получить звание эсквайра. Там и женился. Баба попалась наша. Советская. Чего она там делала, как отловила меня на приёме у королевы Елизаветы Второй и Филиппа, герцога Эдинбургского, я не знаю и пояснить не могу. Ну, значит, женился я прямо там, во дворце королевы. Филипп и Элизабет дружками были. Ну и папа Римский прилетел поздравить. Успел.

Апосля пошел я ручкаться с роднёй. Тесть сказал, что он Черчилль. Тёща сказала, что она – дура набитая. Справки дали посмотреть. Всё точно. Всё сошлось. Я им тоже справку показал, что эсквайр и член почетный. Понюхали. На зуб взяли. После чего успокоились.

– Тут один мужик подружится с тобой хочет, – сказал тесть Черчилль, засовывая в рот похожую на снаряд для маленькой пушки сигару.

– Кто он есть такой? По чину ли мне будет, по достоинству? – Я промеж слов быстренько сбегал к жене в спальню, мгновенно, но качественно сделал наследника и вернулся к теме – И кто таков, спрашиваю?

– Сэр Джон Александр Синклер,  генерал британской армии, возглавляет Секретную разведывательную службу (https://en.wikipedia.org/wiki/Secret_Intelligence_Service). SIS – по нашему.

– А чего надо-то? Я разведовать-то могу чего хошь, конечно. Хоть железную руду, хоть угольные пласты. У меня книжка есть. «Самоучитель для юного геолога» Дело не хитрое, – говорю я.

Ну, приехал сэр Синклер. Нормальный мужик. В синяках весь. В бинтах. Ну, разведчик же главный. Надо соответственно выглядеть. Потрепались с ним для разминки про рыбалку, про баб лондонских и зарайских, про футбол, который они придумали для разведывательных задач. И тут он мне в лоб так прямо и говорит. По офицерски.

– От имени королевы Лизы второй поручаю тебе, Ваня, срочно построить в вашем ССССР ваш чёртов коммунизм. Один ты сможешь быстро это дело сварганить.А нам это – во как надо! Социализм развалить не успели. То да сё. Дел полно. Сам понимаешь. А вот коммунизм бы развалить! Мечта всей планеты. Но у вас его нет и до восьмидесятого года не светит. Да позже тоже… Этот Хрущёв, блин! Балаган. Давай ты, Иван. Орден Подвязки дам. В масоны примем. На тебя весь мир надеется. Я уже всех обзвонил президентов. Сказал, что ты берёшься. Не подведи, а!

Пожали мы руки, поцеловались, забрал я бабу свою и приехал вот. Буду строить коммунизм для начала в отдельно взятом колхозе. А потом развернусь на страну и осчастливлю народ на десять лет раньше, чем обещал пустобрёх Никита Сергеевич. Всё. Конец автобиографии».

Воробьёв закрыл тетрадку и побледнел. Стало тихо, как в кино, когда робкий влюблённый уже почти подобрался к возможности чмокнуть ни разу не целованную за почти весь двухсерийный фильм девушку Зину.

Глава третья

Не буди лиха…

Прочёл, стало быть, Ванькину автобиографию литературный консультант вслух и затих. Да нет! Всё онемело вроде бы. В близкой и дальней окружающей действительности. Только один шелестящий звук уловило правое ухо Ивана-дурака. Оно было ближе к Воробьёву. Поднял Ваня правый же глаз, который рядом с ухом, на бледное лицо пережевавшего горы макулатуры специалиста, мастера художественного слова. Вгляделся и охладел внутренне всеми органами. На голове литконсультанта при полном отсутствии малейшего дуновения ветерка шевелились пушистыми каштановыми червячками почти все волосинки. Они же и шуршали как ёжик, бегущий по осенним листьям. Валерий Петрович с пятой попытки закрыл тетрадку, поскольку пальцы тоже шевелились в разнообразных направлениях, и с горем пополам вытолкал из нутра сдавленное потрясением слово.

– Забожись!

– Зуб даю, – Ваня хотел перекреститься для усиления, но газета была коммунистической и он рисковать не стал. – А чё? Не так чё-то? Так у меня с запятыми конфуз вечный. В школу-то не ходил. Гувернантка учила. Англичанка. Так в ихнем языке запятые лепят там, где рука писать устанет.

– То есть ты хочешь сказать, что это ты про себя писал? Может, ты ещё и не сбрехал вот это всё? Елизавета вторая, эсквайр, член почетный, Папа римский на свадьбу прилетал?

– А чё там лететь? Да на своём самолёте. Лизавета ему про свадьбу мою звякнула, а он как раз там на какого-то гадкого президента какой-то хорошей страны епитимию за грехи накладывал. Плюнул середь процесса, сказал: «Греши, хрен с тобой, дальше, могила тебя исправит точно. А мне некогда. Свадьба у Ванятки в Лондоне. Полетел я».

– Ы! – кивнул головой Воробьёв. Понял, мол.

– Ну, я пойду? – Ваня поднялся, взял тетрадку. – Приносить произведения для печати типографией в виде книжки? Ай не люб я творческому объединению?

А то мне на пару дней надо к Микояну Анастасу Иванычу смотаться. В Кремль, блин. Посоветоваться про чегой-то желает. Звонил вчера. Вернусь – в воскресенье роман напишу. «Люди, сидящие в проруби». Ну? Чего делать дальше?

– Ты, Ванюща, действительно не переделал для меня свою биографию в бред кобылы? Или сивой, или гнедой? Хочешь дурака из меня сделать? Герцог Эдинбургский – корефан , тесть у него Черчилль!

– Это автобиография, – сказал Иван строго. – Вы в автобиографии для редакции врали? Ну, хоть одно слово прибрехнули? Нет! Поскольку это единый и нерушимый докУмент! Как на корове клеймо «К». А на лошади – «Л». Чтоб их не путали зоотехники – кто есть кто. Вот и моя автобиография – кристалл чистой воды. Я даже не думал, что пишу. Кто-то рукой моей водил по бумаге. Ручку дал золотую. И все факты из башки моей тоже кто-то вынимал и на бумагу переносил через золотую ручку. Наверное, высшая сила. А кто ещё? Папка спал. Мамка тоже. Брательники не знают, что такое ручка вообще. Так что, чистую правду про меня только Верховный разум знает. А значит, всё, как написал, то оно и есть.

– Ну, ты тогда иди, – почему-то шепотом сказал Воробьёв. – Домой сразу иди.

С народом по пути не веди бесед. С милицией вообще не разговаривай. Стороной обходи. Адрес твой я из тетрадки переписал. Жди. Завтра часов в девять за тобой придёт наша машина. И мы здесь с тобой начнем творить шедевры за двумя подписями. Не против?

– А то! – попрощался Ваня, нацепил кепку, сделал ручкой и ушел, обрадованный перспективой. По дороге домой он видел в синем небе образы почётных дипломов за первые литературные премии, золотую звезду Героя труда и, как все крупные люди, бюст свой на въезде в Зарайск.

Спал он плохо. Или вообще не спал. Снилась ему эта вся небывальщина или явственно присутствовала в натуре – не вдумывался он. Разные люди и какие-то ещё «не пойми кто» всю ночь приходили по очереди, а баба одна как-то в окно влетела открытое. И все Ивану разные советы выдавали и наказы наказывали.

– Ты, Ванёк, дуй из дома немедля прямо в подштанниках и без обувки. Поспешай. Не трать время. Его почти нет у тебя, – говорил, наклонившись, мужик, в белую простынь завернутый. Босой, но с розовым, свежим, как роса утренняя, лицом. Не пил, видать, даже квас, не то чтоб пиво. И крылья за спиной у него топорщились. То ли от бабочки, то ли от стрекозы. – Утром увезут тебя в «дурку», в психиатрический, по науке, диспансер. На старой скорой помощи с решетками. А я твой ангел хранитель Самоедов Дмитрий. Жил правильно, потом в рай попал. Господь твоим ангелом хранителем назначил. Жалование так себе. Сто послереформенных. Но мы, ангелы, не за мзду ратуем, а за сохранность от напастей наших клиентов. Так что, беги. В «дурке» тебя заставят таблетки жрать. А от них можно стать полным дураком.

– А я кто? – удивился Иван и подкинул ангела под потолок, где он завис, трепеща крылышками. – Ангел мой, а не знаешь ни фига про подопечного. Я-то и есть Иван-дурак. Без таблеток ихних. Мне без разницы куда ехать – в диспансер или в литературное объединение. Меня сэр Джон Александр Синклер,  генерал британской армии, который возглавляет Секретную разведывательную службу (https://en.wikipedia.org/wiki/Secret_Intelligence_Service). SIS – по-нашему, убедительно умолял за год коммунизм построить. Они его развалить жутко хотят. А вот я назло лично ему сам так светлое будущее отстрою и укреплю, что атомной бомбой не взорвешь. Тут не думать надо, а делать. И сделаем! Надёжных мужиков, думаю, в диспансере с лихвой. Слышал я, что лучших людей сюда свозят. Так что коммунизм построим. Так и передай Богу при встрече, хотя ему поровну. Что коммунизм, что капитализм.

Ну, а у меня и без коммунизма дел полно. Вот литконсультант Воробьёв из газеты книжку от меня ждёт. Роман «Люди, сидящие в проруби»! Могу я их обоих подвести? No! Never! – как говорят у нас в Лондоне. Лети давай. Мне в «дурдоме» и коммунизм построить полегче будет, и роман написать с натуры. Здесь народ свой. Дураки. Толку, говорят, с них никакого. Это умники так считают. А с дурнями то как раз полегче светлое будущее клепать. Потому, что оно – неизвестно что такое есть, это светлое. Значит умным надо без пользы соображать, что требуется шибко умное совершить. Чтобы каждому по потребностям перепадало, а каждого поработать можно было только вежливо попросить. Мол, есть ли у тебя, гражданин, желание бесплатно вкалывать, когда у тебя уже всё дармовое есть по твоим потребностям? Не… Я народ знаю. Дай ему где жить бесплатно, жратвы – какую организм принимает, водку неразбодяженную, одёжку хорошую и ковры с хрусталём – так раскудрявится народ, влёжку повалится на кроватки. Ну а если ещё да по паре телевизоров на семью по потребности, так хрен он вообще пальцем после этого шевельнёт. А когда всё сожрётся, побьётся и порвется – буза поднимется. Обещали рай земной вечный? Коммунистическое слово держите, бляха! Давайте нам рай ещё много, много раз!!!! Не отлынивайте от заботы о родном народе!

А где, блин, брать всё? От хлеба вплоть до свечек и спичек. Ботинки кожаные и ватные штаны для зимы. А? Кто их делать будет? Ты, ангел, когда человеком был, сильно рвался пахать в три смены за троих бесплатно и с неукротимым желанием? Нет.

–Я тоже в коммунизме сомневаюсь.– Задумался ангел Дмитрий Самоедов.– Вон у нас в натуральном раю кто нектар собирает, кто за клиентами носится, оберегает, Кто райские кущи поливает. Засохнут же! Так Боженька приплачивает всем. Символически, но правильно. Потрудился- заработал. Хотя на фига ангелам деньги?

–А мы, дураки, уже и так знаем, как что сделать.– Лениво завершил краткую речь Иван. – Надо всё-всё забрать у буржуев. Сперва по хорошему попросить. Потому, что на фига им столько, что они лишнее, слышал я, в ямы закапывают? Нам того, что они выбрасывают – на десяток лет хватит. Потом снова попросить. А добром второй раз не дадут – то разгромить их всех. До последнего! Армия – то у нас ого – го! Всех в лепёшку раскатает. И после этой победы честно забрать себе для цветения коммунизма всё нажитое проклятой буржуйской эксплуатацией человека человеком. Во! На триста лет для начала хватит! Понял? Так я в диспансере сразу коммунизм начну проектировать и попервой в больничке его строить, да в колхозе самом забубённом. А попутно книжку свою легко напишу. В промежутках. Когда будут снимать смирительную рубашку. А снимать-то обязательно будут. Как в сортир ходить? А завтрак, обед, полдник, ужин! А анализы сдавать в смирительной тоже не положено. Вот в это время я и буду писать в блокнотике на коленке. И имя моё скоро в мире будут гордо называть! Иван Лысой!!! Заслуженный писатель Мира! Да! Ладно, лети! Кто там следующий с нравоучением?

– Черти все вот эти нехай, Ванька, к тебе в «дурбольницу» шлындят. Давайте, пацаны, шевелите копытами отсель. Мне с Ваньком важнее поболтать сейчас про коммунизм, а вы с ним потом в аду трепитесь хоть до самого армагеддона. Времени у него в смоле кипеть будет – вечность с хвостиком. Успеете ишшо, – выгнала влетевшая в окно тётка ребят с рожками, вульгарно одетых во что-то волосатое, имевшее короткий хвостик.

– А ты откуда сама? – официально поинтересовался Иван. – И кто такая есть? Да прилетела по какому вопросу?

– Из тридевятого я царства. Из тридесятого государства. То есть из Англии, – тётка плюхнулась на край кровати. – Я, Ванёк-Джон, Баба-Яга международного статуса. Решаю все гадские вопросы, которыми забиты большие головы королевы и членов правительства, включая сюда ребят из палат лордов и общин. Дел, короче – начать да кончить. Это хорошо, что я как и Кощей, бессмертная. А то бы не успела все пакости правительственные исполнить.

– Так коммунизм – тоже пакость? – Озверел Ваня.

– Упаси тебя этот, как его… Да пошел он! Не помню, – засмущалась Баба-Яга. – Коммунизм – это удивительно, поразительно и восхитительно. Ты построй его хоть в одной деревне. А я тебе помогу его по всему белу свету раскинуть. А эти сэры, пэры, герцоги и президенты нехай пробуют его развалить. На меня рассчитывай. Я так помогу, что ни фига у них не получится.

Вот только молвила Яга слова эти роковые, так сразу и петух заорал так истерично, будто от него ушли к другому сразу все двадцать куриц. Жен, вроде, верных поначалу. Хотя, Ваня точно знал, что петухов вверху города сроду не было. Водились они в домишках нижних, притобольских, где вдоль речки жили «колёсники» – мастера обустройства гужевого транспорта да гончары и дубильщики шкур для тулупов.

Утро выбросилось из-за края степи брызгами солнца и розово-голубой тёплой небесной мозаикой. И снова тихо да безлюдно стало в комнате. Ни чертей, ни бабы в ступе, ни ангелочков, нектаром райским откормленных, с пухленькими щёчками да ручками и стрекозиными крыльями.

– Приблызится же! – протёр Иван глаза. – Не бывает же, блин, никакой нечисти и этих придурков с крыльями. Тогда кто тут торчал у меня всю ночь? К стенам прилепленные, к потолку? И на кровати откуда тётка взялась? Ко мне тётки ближе двух метров сроду не подходят. Такой я лицом страшный и умом круглый дурак. А эта за руку меня держала и в комнате покуда ещё шерстью немытой пахнет да цветочным нектаром. Причём запахи не смешиваются. А самое странное, что каждое слово этой тётки в голову запало и закрепилось. А до неё в башке было пусто. Как в свежем дупле, где и сам дятел покудова не ночевал. Как же её фамилия, бляха? Не молдавская, не грузинская …А! Она ж с Берега Слоновой Кости. Кот-д'Ивуар по ихнему. – Яа -гу- а!!! Яга по-нашему. Ну вот откуда мне, дурню, такие слова знать? Книжки только издали видел, радио не слушаю. Да… Значит, есть нечистая сила и Высший разум.

В других комнатах уже шумели. Братовья дрались в кровь и лоскуты за право сегодня изготовлять Meinen, колбасу с вином внутри. По швейцарскому рецепту. Самую дорогую колбасу на свете и самую идиотскую по замыслу. Ибо даже извращённый обкомовский «олимп» потреблял два этих компонента всё равно отдельно по генетическому приказу. Папка с мамкой тоже бились насмерть, так как наступил выходной и папане уже следовало бы отбыть на два дня в пивную, чтобы очистить себя изнутри от железобетонной вредной пыли. А маманя эффективными попаданиями сковородой по папиному натруженному горбу и добрыми нецензурными уговорами пыталась заставить его переодеться из белого парусинового костюма в старые штаны и фланелевую бордовую рубаху, с которых она умела смывать пятна от пива и рыбьего жира. В общем, хорошее, уютное утро пришло. Обычное, дружелюбное, родное. И уже начал насвистывать Ванёк любимую мелодию фокстрота «У негритянки волоса кудрявы всюду», как из-за угла вывалилась древняя колымага «ГаЗ-51» грязно-желтого цвета с будкой и красным крестом на борту. Под крестом белой эмалью аккуратно написали «Скорая помощь для сумасшедших»