скачать книгу бесплатно
Я, может, такого пера как Гоголь не имею, но повесть написал от души. По заданию жены. Детектив. Назывется « Преступление и наказание»
– ТР-р-р!– Крикнул с последнего ряда писатель- зоотехник Морозов. -Такую книгу Чехов Антон Палыч уже написал.
– Тургенев! Иван!– Ехидно поправил его поэт – сантехник Перегудов. Стыдно не знать работ классиков. Работай сторожем, не позволяй ворам стырить утюг в отделе хозтоваров .Это твоё призвание. Не лезь в литературу.
– Ну, допустим, не Тургенев, а Карамзин Николай.– Лениво произнёс Завертяев Григорий, писатель- фантаст, в миру известный как главбух завода искусственного волокна.– Тупыри вы все. Читать надо больше классики, а своей бредятины писать поменьше. Я вон одну книжку всего написал. И то публиковать не собираюсь пока не отшлифую каждое междометие или все предлоги с приставками.
Председатель взялся руками за голову и так тоскливо качал головой, будто ему дантист навсегда отказал вырвать здоровенный воспалённый коренной зуб.
– «Преступление и наказание» Достоевский Фёдор Иваныч написал. Поэтому, товарищ сторож Лыско Степан Егорович, название поменяйте. А то наш Достоевский после издания Вашей книжки под его названием накатает на нас жалобу в Союз Писателей.
– Фёдор Михалыч он! – крикнула из коридора редакционная уборщица тётя Мотя. Но она не входила в состав объединения литераторов, потому её никто и не слушал.
– Так нехай будет «Наказание за преступление» – Сообразил сторож Лыско.-
Мне без разницы.
–Принимается- Закричал весь зал.– Читай текст.
Марьянова с кривой улыбкой подала сторожу рукопись и сказала ему шепотом.– Ты сам хоть одного воришку поймал? Слышь, сторож, блин ? А то пишут все про что и сами не знают.
– Фрагмент второй главы зачту. Лыско открыл рукопись и глубоко вдохнул.
Глава вторая
Детектив « Наказание за преступление» Авт. Лыско А.П.
(отрывок)
– Короче, чё было-то! Наши пацаны с района «Красный пахарь» забили столик возле окна кафушки «Колос» и киряли портвуху с плавленым сырком «Лето». Наших было шесть харь. А ихние, «наримановские» через столик хлюпали старое «Жигулёвское» с вяленым окунем. Ихних на одно рыло было больше. Один наш крикнул ихним.
– Дайте окуня, наримашки хреновы.
– А ху-ху не хо-хо? Сами ловите и сушите. Умные, мля!
Наш подошел к ихним и крайнего – хрясь по бестолковке. Тот со стула – блымс на пол и с тоскливой рожей отдыхает.
Ихний, который рядом был, снизу – дынс! нашему в челюсть. Она аж ходуном заходила. И зубы чёрт знает куда разлетелись-рассыпались.
Наши все подбежали и троим сразу по очереди в пасть каждому – На!!!
Ихний из-под стола выныривает, стул за ножку ловит и нашему одному по тыкве сиденьем – тырс!
Наши, которым не перепало стулом, хап ихнего за руки и об стену хребтом – ды-дынс!
Из-под стола второй ихний вылетает, графин с пивом хвать и нашему по балде – хряп! Нашему-то хоть бы хрен. Голова как у железного Феликса.
А графин стёклами по всему кафе – фью-ю-ю-ю! И пивом мирный народ ухайдакал.
Мирных человек сорок было.
Они наримановских отловили и каждого – бамс, хряп, дынс, шарах! По несколько раз. Положили всех и за наших взялись.
Ду-дунс одному, ты-тырс другому, третьему – на! В нюх прямо! Четвертому, пятому и шестому – трах-тибидох бутылками по тыквочкам.
Один ихний орёт всем: – Атас! Мусора! Делай ноги!
Мусора влетели, всех повязали и в воронок покидали. А трое наших ушли. Молодцы же! Через окно да дворами к Тоболу. Там тальник. Залезь в него – хрен кто найдёт за месяц.
– Дальше! Дальше чё было? – вскрикнул Раков Жора, бетонщик с КЖБИ и стал пробиваться с задних рядов. – Нешто не утекли наши? Не свалили от карателей?
– За мной! – завизжал молодой мусорок с двумя звёздочками, – завёлся автор и читал с криками и шумом. – Догнать и расстрелять как собак нерезаных! Потому как они напали на милицию, на орган власти советской.
Началась погоня. Наримановские, хоть и связанные, а разбежались прямо из «воронка». Мусора его закрыть забыли. Наши, которых не сильно ухряпали, из «воронка» прибежали и стали портвешок допивать. Мирные отряхнулись и сели закусывать.
А на улице погоня пошла. МусАрня наших по следам хотела словить и прищучить. Короче, детектив поднялся в полный рост и размер. Строгий и долгий».
– Конец первой главы. Вторую читать? – Лыско снова набрал полное пузо воздуха и взял второй лист.
– Да не, всё прекрасно! Детектив как на ладони. Надо печатать, если и дальше такой же разворот событий, – улыбался Панович, председатель. – Хороший народ собрался в литобъединении. Талантливый.
– Далее вообще страсти нечеловеческие, – сказал Лыско. – Внимательно читать – со страха в штаны наложишь, если слабохарактерный.
– Ну, детективы читают люди крепкие духом, – заключил председатель. – Берём второй книжкой в типографию. Теперь переходим к стихам. Людям нужна поэзия, потому как жизнь – тупая беспросветная проза скучная. Хотя у капиталистов, конечно, житуха вообще дерьмо. Это заявляю официально. Как председатель литературного объединения.
– Лады. Только у меня к автору Лыско профессиональный имеется вопрос, – крикнул Проценко Дмитрий, тоже писатель детективов. – Вот в том месте где «ихний» из под стола выныривает, стул за ножку ловит и нашему одному по тыкве сиденьем – «тырс!» не будет интереснее, если он его стулом по тыкве – «хряп!» А?
– Да! Хряп – оно тут уместнее, – согласился токарь Мишин, прозаик-промышленник.
– Да какой базар!? Заменю, – Лыско достал ручку и слово переписал.– Хряп, оно достовернее. Народу понятнее будет.
– Ну, и ещё чисто литературный вопрос, – пропищала Марьянова, вредная тётка. – Какая фабула у повести?
– Очень большая, – гордо ответил Лыско, автор. – Триста восемьдесят пять таких вот листов.
– А сюжет в детективе должен оптимистически кончаться, – не унималась Марьянова. – У Вас, автор, как с этим делом?
– Поймали всех. Много мусоров наехало. Скрутили и наших, и ихних, да вообще всех, кто в кафе был. Шмяк – каждого третьего, хряпс – каждого второго. Ты-дынс каждого первого! Даже поваров – «шарах»! по сытым мордам. А директора кафушки не нашли. Убёг, подлец. Но, главное, всех честно посадили на 10 лет общего режима. Так хорошо работает советская милиция. Об этом и детектив мой. Кто осмелится сказать, что наша милиция нас не бережет и мышей не ловит?
– Ну, хорошо, что больше нет вопросов, – обрадовался председатель. – Скоро напечатается первый в области собственный детектив.
Автор поклонился и, прижимая рукопись к груди, сел на место, пустив маленькую, сверкающую слезу радости от удовольствия.
– Осталось теперь три поэтических книжки выбрать. Одну нашли уже. Это толстая детская поэма сантехника Перегудова про курочку и маленькое яичечко. Её вы уже слушали. А где мясники с базара, тоже детские поэты? – снова влезла Марьянова, технолог пивзавода. – Руки в крови до плеч, а деткам стишки кропают. Вы должны убийцам писать в тюрьмы и комарам- кровососам. Нонсенс же – мясник и дети. Чистыми руками надо деткам хоть что давать. Жизнь их потом сама замажет. Заляпает и загадит.
– Да мы детей как раз любим! Потому им и пишем! А рубим уже убиенную скотину для вас. Как пожрать свининку, так у всех рот, небось, в слюнях? Мы, к слову ни одного ребенка топорами не порубили за десять лет. А, наоборот, дарим им радость стихотворную. Пусть привыкают, что и среди мясников есть добрые люди, – сказал главный из трёх мясников-поэтов Скороплюев Василий. Я слова придумываю, Гришка Кукин рифмы, а Митрий Чувашев всё это в кучу собирает. У нас для малолеток стишков на пять книжек крупными буквами набирается. Но издадим покедова одну и, если родители этих мальцов не бросят у нас мясо покупать, значит, мы талантливо написали. Прослеживаете прямую связь?
Давай, сбацай стишок уже! – нетерпеливо заёрзал на стуле поэт-сантехник Перегудов. Он уже свой отдекламировал и желал от души мясникам громко провалиться, чтобы книжку не выпустили и этим поэзию не осквернили.
– Стишок написать – это вам не на базар за мясом сходить, – убеждённо сказал Скороплюев Василий. – Вот детишкам подарок в рифму. Зовётся он красиво: «Болтливый заяц». Это вроде как он сам спьяну-то и рассказывает зверям в лесу:
«Без важной для порядка ксивы
не чуем проседи в глазах,
Не только те у нас игривы,
кто стонет, словно льнёт слеза.
И к случаю на целый вечер,
а воздух сильно прёт и лечит
и вновь предметы нечестивы…»
– Браво! – орали почти все.
И все три мясника утонули в аплодисментах, хлынувших на их крепкие тела волной шторма баллов в семь. Их качнуло с непривычки. Хотя были они парнями суровыми, как и требовала основная профессия. При публичном разделении за прилавком туши на пашину, корейку, грудинку и окорок покупатели, наблюдающие за грустным видением расчленения тела, сильно задумывались и траурно молчали.
– Значит, не одной Агнии Барто дано чуять детскую душу, – просто и ясно сказал председатель, когда хлопать прекратили. – Вот он – шедевр поэзии: «Без важной для порядка ксивы не чуем проседи в глазах». Так написать! Завидую сам!
– Так только Пушкин мог ласково изумить малолетнего читателя! – бурно восторгалась беременная писательница научной фантастики, она же крановщица башенного крана, Малькова Алевтина. – Ну, а кто Пушкина не читал вообще, тех надо ссылать в сибирскую тайгу лес валить. Не читать Пушкина – это преступление против поэзии и гуманизма. На лесоповале пусть они забудут все буквы и даже расписаться в ведомости за зарплату не смогут. Такое им наказание от цивилизации советской.
Панович оглядел переминающихся на ногах мясников, у которых глаза горели так, будто каждому удалось разрубить тушу на двенадцать названий одним махом.– Ещё хотите читать? Ну, один стишок вдогон можно. Книжку вашу мы и так берём. Первый стих ваш воспитает достойную смену нам, старикам! Давайте!
– А эта поэма называется «Воспоминания мальчика старшей группы детсада номер шесть «Звёздочка» о раннем детстве в люльке», – доложил Скороплюев. Все слушаем и не кашляем:
«…что не всегда не все оглобли так издевательски страшны,
как те, козлам подобные харнаи,
что не немы да и не так уж и глухи,
И кроме вшей, от часа до сохи,
правители законами от Сатаны,
Зудящий зуд на стульях у стены,
Пропитанной потугами в плену от гнусных нам намёков
До правильно проложенных следов
туда, где на собранье рвутся собираться те,
не видные с порога поезда,
Всегда готовые в пригодные продраться
на тайный страшный сбор, ушами и под явь…
– А?! Как завёрнуто! Как дитё в пелёнку! – всплакнул растроганный своми же словесами мясник Гриша Кукин, создатель рифм. И все трое мясников по-мужски без всхлипываний всплакнули. Нежные души имели работники пера и топора. Хотя весь зал не нашел в творении рифм.
– Это про чё вообще? Не внюхал я, – поднялся сочинитель частушек, оператор земснаряда Лихобабин. – Расшифруйте, мать-автомать!
– Молчи, дурак, – дернул его за рукав писатель Лыско. – Хрен потом твои частушки примут. Про что – не ясно. Да! Но ты мясников не зли. Они тебя без топора напополам разложат. Кулаки как утюги. А стишок кто хошь сам додумает до своего разумения.
– А где рифмы, бляха-папаха? – нагло спросил прозаик Якушев. – Навоз какой-то, а не поэма.
– Козёл ты, Якушев, – ответил мягко Митрий Чувашев, составитель стихов из слов Скороплюева и рифм Гришки Кукина. – Всё в тонких эфемерных и филигранных рифмах, да, народ? И сразу в пяти смыслах философских. Детям полезно головку раздумьями загружать. Вот как я вам отвечу на происки враждебные.
– Тоньше некуда! И философии полная тележка! Не понимаете вы, придурки, гениев, – зарыдала беременная Малькова и выбежала из зала, заливая пол вроде бы пока ещё слезами.
От бьющей всех по головам струи фонтана талантливых произведений народ слегка затуманился и повял. Но третью поэтическую книгу надо было подготовить к печати хоть тресни.
– Так меня же забыли, – подпрыгнула технолог пивзавода Марьянова. – Хотя я вам пиво машинами таскаю бесплатное на заседания – это подарки от моей профессии. Но я же, главным делом, поэтесса. Пишу исключительно о любви. Потому, что много про неё слышала от знакомых и в театральных постановках по радио.
– Читай, да всем на ужин пора, – вытолкал её на пустое место перед рядами стульев кладовщик Ляхов, уже спокойный после выигранного конкурса.
– А и зачту! Моя книжка стихов будет третьей.
Марьянова распустила волос, откинула голову назад и приложила ладошку к глазам:
– Ты моя революция и затяжной декаданс.
– Ты моя проституция, вечный в душе дисбаланс.
– Ты моя экзекуция, "несовершённый" мой ляп.
– Может, моя деградация – эволюционный этап?
– Это часть длинной поэмы, – открыла глаза, полные боли и слёз, Марьянова. – Если начну всю поэму читать, никто не выживет в зале. Так режет она души на мелкие рваные кусочки. В ней – неизлечимая смертельная болезнь моих несбывшихся любвей.
Явно списала у кого-то, – заметил ехидно штатный ругатель поэт-частушечник Лихобабин с третьего ряда. – Так прекрасно она сама хрена с два бы написала. У какого-то почти что классика сдула, которого мы не знаем.
– Всё, всё! Успокойся, – очень печально сказал Панович Андрей Ильич.– Берём. Много народа живёт как и ты без любви. И пусть они рыдают над прекрасной твоей поэмой. Пусть трепещут их невостребованные чувства. Ну, товарищи. Шесть книжек для дебюта набрали. Радуемся и идём по домам. Встречаемся в пятницу после рабочего дня. Будем учиться придумывать сюжеты. Устраивает?
– Ура! – Сказали все тихо. Устали тратить эмоции. – Да здравствует литература!
Расходились как с тайной вечери. По одному и мелкими группами единомышленников. Потому, что само по себе собрание литераторов – это хорошо. А вот выбрали для издания книг не тех. Так считали все, кроме избранных к публикации книжек. Но обойдённых получилось в сто раз больше и они решили, что выбор был несправедлив, а за справедливость имелся повод побороться.
Только председатель Панович Андрей Ильич брёл домой устало и одиноко. Избранные для издания их книжек не провожали его, чтобы случайно не показаться подобострастными. А остальные вроде и не обиделись, но разозлились. Их рукописи, конечно, были лучше. Но, как и всюду, выскочки
выигрывают. Хоть произведения их явно левой ногой написаны и похожи на сочинения школьников-троечников из пятого класса.
– Надо по-честному порядок установить, пока бумаги этих бездарей не увезли в типографию, – проектировщик Маслов на ходу придержал за рукава шофёра такси Игнатьева и грузчика с элеватора Андрюшу Блаженного.
Наши с вами повести куда интересней и написаны не слабее, чем Хемингуэй умел.
