скачать книгу бесплатно
Обернувшись, Романцов увидел перед собой младшего сержанта Петрова, самого старшего во взводе. Ему в мае стукнуло четыре десятка. Молодые бойцы уважительно называли его «дядька Степан», и ему такое обращение, судя по всему, нравилось. Он был чуть пониже Гриши, но такой же широкоплечий, а руками мог гнуть подковы.
– Но всё же лучше бы подольше побегать, – произнёс кто-то в темноте.
Видимо, этот разговор привлёк всеобщее внимание.
– Подольше тебе… – Петров засопел. – Я этих тварей ненавижу настолько, что мне плевать на смерть. Они пришли на нашу землю, чтобы глумиться над нами, чтобы убивать нас, насиловать наших жён и дочерей… Возомнили почему-то, что им всё дозволено… – Он зло выругался и замолчал, не договорив то, что в нём накипело.
Романцов знал, что у Петрова в Сталинграде погибла при бомбёжке двоюродная сестра с шестнадцатилетней дочерью, и хорошо понимал чувства младшего сержанта.
Подсвечивая фонариком, лейтенант прошёл по траншее на правый фланг взвода. Здесь самым крайним был рядовой Сегалов – коренастый тридцатишестилетний сибиряк. Он сидел в своём окопе и что-то бубнил себе под нос.
– Опять молишься? – догадался Романцов.
Впервые он увидел «поповские штучки» Сегалова ещё в марте, во время первых боёв. Конечно, сперва это сильно покоробило, но потом уже не вызывало особого неприятия.
«Война всё же, смерть кругом, – решил тогда Романцов. – Пускай молится, если так легче»…
– Так точно, товарищ командир, молитвочку о спасении читаю. – Сегалов трижды перекрестился.
– Неужто и вправду в бога веришь?
– Честно говоря, сомнения есть, – подумав, ответил боец. – Родители мои веруют. В церковь регулярно ходят, посты соблюдают.
– Понятно. Странно только, как это тебя, такого верующего, в войска НКВД взяли.
– Так я же раньше неверующим был, – Сегалов усмехнулся.
– Думаешь, бог поможет в живых остаться?
– Кто его знает, – солдат пожал плечами.
– То-то и оно. Ты давай-ка лучше с этими поповскими бреднями заканчивай.
– Я постараюсь, – после паузы произнёс Сегалов, но прозвучало это как-то не очень убедительно.
Романцов посветил фонариком на часы. Стрелки показывали без десяти четыре.
– Всё в порядке, товарищ командир, – доложил появившийся рядом Овчаренко.
– Передай по взводу. Всем приготовиться. Сигнал к наступлению – красная ракета. Сам будешь находиться возле меня. В случае чего, примешь на себя командование.
Лейтенант спрятал фонарик в полевую сумку, затем опустил на подбородок ремешок фуражки, чтобы она не свалилась с головы при резких движениях, одёрнул гимнастёрку поправил на ремне кобуру с ТТ[4 - ТТ – (Тульский Токарева) пистолет образца 1933 г.], бинокль и дурацкую противогазную сумку которая по сути являлась ненужным балластом и только мешала в бою. Слава богу на этой войне пока ещё никто не применил отравляющих веществ.
«Всё, теперь можно и наступать…»
Он внутренне собрался в ожидании сигнала. Все посторонние мысли тут же бесследно растворились в ночной темноте. Впрочем, небо на востоке, у самого горизонта, начало сереть, предвещая рассвет.
Романцов взглянул вдоль траншеи и едва различил там силуэты бойцов. За жизнь каждого из них он нёс ответственность, и прежде всего – перед собственной совестью. За каждого убитого она, как строгий и беспристрастный судья, конечно же, спросит с него, и не помогут здесь никакие доводы о приказе и о том, что на войне без потерь не бывает. В любом случае, он, лейтенант Романцов, как командир взвода, будет ощущать свою вину, если погибнет даже один его солдат.
«А может, обойдётся без потерь? А вдруг? Ведь такое порой случается. Ведь бывает же счастливое везение… Эх, если бы, если бы…»
* * *
Ракета, как ни странно, взлетела неожиданно, и Романцов на какое-то мгновение замешкался, растерянно наблюдая за ней. Но уже в следующую секунду он выбросил своё крепкое, тренированное тело из окопа и пошёл быстрым шагом по полю, краем глаза замечая, что слева от него выросла цепь красноармейцев.
Батальон в полной тишине двинулся в наступление, и от этой тишины возникла иллюзия нереальности происходящего. Эта тишина давила и даже немного пугала.
Уже было пройдено не меньше сотни метров, а немцы пока ещё не открывали огонь. То ли они не видели наступающих, то ли просто подпускали их поближе, чтобы встретить убийственным, шквальным огнём и разить наверняка.
Вчера немцы в результате яростного и скоротечного боя были стремительно выбиты из села Тёплое и окопались на этом поле, заняв те самые окопы, в которых неделю назад держали оборону бойцы 140-й дивизии. Теперь предстояло выбить врага и отсюда.
Над землёй потянулось белесое полотно утреннего тумана. Но стелилось оно слишком низко, едва достигая пояса, и в нём невозможно было спрятаться, стать невидимым для вражеских глаз.
Прошли ещё около сотни метров, и по-прежнему вокруг стояла тишина. Это уже было подозрительно.
«Что за чёрт? – подумал Романцов, напряжённо вглядываясь в струящиеся по полю туманные потоки. – Почему немцы не стреляют? Заснули все, что ли?»
Неожиданно в десятке метров перед собой он увидел бруствер траншеи и, немного растерявшись от ощущения её безжизненности, побежал вперёд, готовый вступить в смертельную схватку. Но его странное ощущение оказалось верным – в траншее и в самом деле никого не было. Немцы почему-то бросили эту линию обороны.
– Занять траншею! – подал он взводу команду которая, впрочем, была излишней – бойцы и так уже это сделали. – Следим за сигналами!
– Почему они отступили? – спросил оказавшийся рядом рядовой Семён Золотарёв, бойкий и смекалистый курский парень. – Как думаете?
– Да хрен их знает, – пожал плечами Романцов. – Скорее всего, отошли к Самодуровке, чтобы лучше укрепиться.
– Темнят что-то фрицы. Может, готовят западню?
Лейтенант хмыкнул. Золотарёв нравился ему своей сообразительностью и тем, что был склонен к глубоким рассуждениям, которые порой удивляли и даже ставили в тупик. Его серые глаза почти всегда были полны какой-то необъяснимой грусти, которая не вязалась с возрастом Семёна. Такая грусть обычно свойственна людям, пожившим и повидавшим, но никак не тому, кому идёт всего лишь двадцать второй год.
– Может, и готовят. Но село нам так и так надо брать.
Семён тяжело вздохнул.
– Чего так тяжко вздыхаешь? – Лейтенант внимательно посмотрел на рядового и заметил, что тот опечален. – Боишься, что ли?
– Да не в том дело. Дом вспомнил. Село-то моё не так уж далече отсюда. Южнее, к Белгороду.
– Ничего, закончим эту битву, и я попрошу, чтобы тебе отпуск дали. Навестишь своих.
– Спасибо, товарищ лейтенант. – Семён заулыбался. – Мне бы хоть пару деньков…
– Внимание! – передали по траншее.
Романцов взглянул влево и увидел там выросшую над окопом фигуру командира второго взвода. Лейтенант Кулагин поднял над головой правую руку, а левой сделал несколько махов вперёд, что означало: «Продолжать движение».
– Взвод, продолжаем движение! – негромко продублировал этот сигнал Романцов и выскочил из траншеи.
На поле вновь выросла неровная цепь наступающих.
«А может, они ушли и из Самодуровки? – пришла вдруг ободряющая мысль. – Или все перепились вусмерть и крепко дрыхнут?.. Эх, вот так бы идти и идти до самого села… Самодуровка… Что за дурацкое название? Здесь и погибать-то как-то несолидно… а то напишут, мол, погиб, освобождая Самодуровку… Нет уж, увольте…»
От таких размышлений Романцов немного повеселел. Возможность освободить село без особых усилий и потерь, конечно же, была привлекательной.
Между тем, небо светлело всё быстрей и быстрей. До восхода солнца оставалось минут двадцать-тридцать. Соответственно, и видимость быстро улучшалась. Теперь уже было понятно, что местность вокруг, как назло, ровная и практически открытая. Лишь кое-где темнели небольшие островки леса и какие-то бугорки, но в основном всюду простиралось ржаное поле. И хотя рожь местами высилась аж до пояса, и в ней, в случае чего, можно было залечь, но это как-то радовало не очень.
Да и значительная часть этого поля была покрыта большими чёрными проплешинами пепелищ и изрыта воронками от снарядов. Неделю назад здесь шли ожесточённые бои. Немцы одержимо, невзирая ни на какие потери, рвались к Тепловским высотам, которые считались «ключом от ворот Курска». Тут и там на поле виднелась подбитая фашистская техника: танки, самоходки, бронетранспортёры. Десятки стальных «монстров-убийц»… Все они уже не представляли опасности и теперь лишь безмолвно свидетельствовали о происходившей на этом участке фронта ужасной трагедии. Периодически на пути попадались начавшие разлагаться трупы немецких солдат и советских воинов. Тяжёлый смрад уже висел над ними, вызывая невесёлые мысли о бренности человеческой жизни. Но этим мыслям поддаваться было нельзя, потому что они ослабляли волю, а значит, мешали победить.
За невысоким пригорком открылась печальная батальная картина – уничтоженная батарея из двух 7б-миллиметровых орудий. Одна пушка лежала опрокинутой на левый бок, а вторая была смята вражескими гусеницами. Вокруг валялось множество гильз от снарядов и пустых снарядных ящиков. Возле пушек лежали в разных позах погибшие артиллеристы. Их тела были изуродованы ранами: оторванные руки и ноги, вывороченные наружу кишки. Жуткое, отвратительное зрелище. Смерть поработала здесь на славу…
Буквально в десятке метров от перевёрнутого орудия стоял, уткнув в землю мощный, хоботообразный ствол, массивный немецкий танк. Своими очертаниями он напоминал Т-4, но был больше размерами. Видимо, это и был один из «Тигров», на которые здесь, на Курской дуге, сделали ставку Манштейн и Модель. Но ничего у этих хвалёных немецких генералов не вышло – их танковые армады разбились о прочную советскую оборону и превратились в металлический лом. На весь их гусеничный зверинец нашлись достойные зверобои.
Судя по всему бой на этой батарее кипел нешуточный. Артиллеристы сражались мужественно и стояли насмерть. Честь им и вечная память.
Романцов прошёл по позиции, всматриваясь в мёртвые лица. Никого из погибших он не знал, но всё равно ощутил в душе сильную горечь, представив, что этих бойцов уже никогда не дождутся дома жёны, родители, дети. Этих и многих-многих других…
– Мстить за каждого, мстить за всех, – с ненавистью прошептал он.
Желание убивать проклятого врага росло в лейтенанте с каждой минутой.
Далеко впереди проступили очертания села. В этот момент предрассветную тишину разорвало резкое тарахтение немецкого пулемёта, а через несколько секунд к нему живо присоединились автоматные очереди и винтовочные выстрелы. От Самодуровки в сторону наступающих понеслись огненные пунктиры трассеров. Стало ясно, что чуда не произошло.
– Впе-ерёд! – раздался откуда-то с левого фланга цепи голос ротного. – Ура!
– За мно-ой! – подхватил этот крик Романцов, махнув пистолетом. – За Родину! За Сталина!
Тут же над полем гулко прокатилось родное и ошеломляющее русское «Ур-ра-а!».
Солдаты побежали, стреляя на бегу. Каждый из них сейчас отлично понимал, что нужно как можно быстрее достигнуть вражеских окопов и закрепиться в них. Потому что по полю сейчас остервенело носилась Матушка Смерть и махала направо-налево своей жуткой косой, забирая с собой тех, кто ей приглянулся.
Бросив взгляд через плечо и убедившись, что бойцы не отстают от него, Романцов прибавил скорости. В голове его крутилась только одна мысль, вытеснившая все прочие:
«Быстрее бы добежать! Быстрее бы!..»
Немецкая траншея была уже рядом, а в сотне метров позади неё находились изгороди окраинных домов Самодуровки, в окнах которых тоже вспыхивали огоньки. Оставалось сделать последний, рывок, последнее усилие.
Возле левого уха что-то просвистело. Романцов инстинктивно пригнулся и втянул голову в плечи. Он увидел немца, стреляющего из траншеи из винтовки. Только затем до сознания дошло, что стреляет фашист прямо в него. Даже было странным то, что он не попал с такого плёвого расстояния. Может быть – из-за страха, который мешает в бою точно целиться, потому что предательски трясутся руки.
Лейтенант понёсся вперёд большими прыжками, уклоняя корпус то вправо, то влево от прямой линии, подобно маятнику, чтобы в него было труднее попасть. Этому он научился по дороге на фронт у милиционера со смешной фамилией Пужай-Чере-да, которому взвод Романцова помог обезвредить банду дезертиров. Эти уроки уже пригодились ему в марте.
Выстрелив во врага почти в упор, он спрыгнул в траншею. Немец уже молча валился на бок – на месте его правого глаза зияло чёрное, кровоточащее отверстие.
Немного левее кто-то из его бойцов добивал своего противника прикладом, а дальше в траншее раздавались выстрелы и крики дерущихся.
Лейтенант перепрыгнул через труп ещё одного немца и едва успел увернуться от направленного прямо в грудь штыка. Здоровый, упитанный фриц, обозлённый промахом, резко чертыхнулся на своём языке и попытался ударить снова, но не успел – отброшенный назад двумя пистолетными выстрелами, он опрокинулся на спину и задёргался на дне траншеи в предсмертной агонии.
Романцов стал пробираться дальше, обуянный неистовым желанием убивать врага. Он даже ощутил своеобразный радостный азарт оттого, что побеждает и уничтожает тех, кого ненавидит. Почему-то все эти немцы для него сейчас не являлись людьми, способными чувствовать боль и страх смерти, а, скорее, казались некими абстрактными существами в форме и с оружием. А ведь, между прочим, эти существа тоже жаждали и вполне могли убить его, и поэтому здесь вступал в силу простой закон выживания – кто кого убьёт первым.
Но больше никто ему под руку не попался. Рукопашная уже прекратилась – траншея была полностью захвачена.
– Тикають фрыци! – радостно крикнул где-то рядом Гончаренко. – Тилькы пьяты выблыскують![5 - Только пятки поблескивают! (укр.)]А, товарыш лэйтэнант?
Несколько уцелевших в схватке немцев улепётывали со всех ног к селу, откуда шёл плотный огонь. Село это тоже нужно было освобождать, и впереди предстоял новый бой – наверняка более ожесточённый…
Глава 2
Рядовой Золотарёв
15 июля 1943 года, Курская область.
Перед наступлением, в окопе, в голову навязчиво вползали разные воспоминания, но в основном это были эпизоды довоенной жизни в родном селе Сухосолотино. Семён ещё ни разу не побывал там с тех пор, как его призвали в армию весной сорок первого, когда ему стукнуло девятнадцать. А прошло-то уже более двух лет. В сорок первом он регулярно писал домой и получал письма от своих близких, но потом связь с семьёй надолго прервалась – село захватили фашисты. Возобновилась переписка только весной сорок третьего, после освобождения родных мест Красной Армией. Но пока что побывать дома всё никак не представлялось возможности.
Семён вдруг вспомнил, как с отцом и младшими братьями Колькой и Стёпкой ходил зимой на речку Солотинку ловить вьюнов. Ловля происходила ночью. В прорубь они опускали на верёвках корзину, сплетённую отцом из ивовых прутьев, и начинали светить туда факелом. Вскоре вьюны, привлечённые светом, подплывали к проруби хватануть воздуха. В этот момент корзину резко поднимали, и обычно несколько жирных рыбин оказывалось в ловушке. Мать жарила вьюнов на пахучем подсолнечном масле в чугунной сковороде, и потом за столом собиралась вся семья…
Теперь всё это было так далеко-далеко. От той счастливой поры детства и юности его отделяли бои с басмачами на памирской границе и полгода войны…
Семён перекинул через плечо противогазную сумку, забросил за спину вещмешок, проверил, надёжно ли закреплены сапёрная лопатка и фляжка, наполненная водой. На его голове теперь, как и у многих других, была пограничная фуражка, которую он бережно хранил с того момента, как перед отправкой на фронт дивизия переоделась в новую форму Пилотка сейчас находилась в вещмешке, а каску Семён прицепил сбоку и чуть сзади к ремню, как её обычно носил во время передислокаций. Спору нет, без каски голова была незащищённой, но зато фрицы будут видеть, с кем они имеют дело. Если в бой идут «зелёные фуражки», значит, врагу никакой пощады не будет! Пограничники всегда стоят насмерть, и немцы поняли это уже с первых часов войны. Среднеазиатская дивизия тоже уже не раз доказала эту непреложную истину..
Когда в небо взмыла красная ракета, батальон тихо поднялся и пошёл в наступление.
«Семи смертям не бывать, а одной не миновать!» – мысленно произнёс Семён, выпрыгивая из траншеи.
Взяв наперевес свою «самозарядку», он зашагал по мягкой земле туда, где находилось, пока ещё невидимое глазом, село со смешным названием Самодуровка, которое должен был отбить у немцев их батальон.
Справа от Семёна шёл командир отделения сержант Василий Потапов – донецкий шахтёр, который был на три года старше. Голубоглазый, светловолосый рубаха-парень, во взводе он вызывал к себе всеобщее расположение и уважение. Василий никогда не унывал и не терял присутствия духа, заражая своим оптимизмом и воодушевляя остальных. Семён хорошо помнил, как в конце февраля на занесённой сугробами дороге, когда казалось, что от голода и холода уже ни у кого не осталось сил идти дальше, Василий вдруг запел свою любимую песню из кинофильма «Большая жизнь»:
Спят курганы тёмные,
Солнцем опалённые,
И туманы белые
Ходят чередой.
Через рощи шумные
И поля зелёные
Вышел в степь донецкую
Парень молодой…
И почему-то Семёну сразу стало легче идти дальше, словно эта песня вдохнула в него силы и веру в то, что он сможет дойти. Да и другие тоже зашагали веселей.
В те трудные дни Потапов не раз протягивал свою крепкую шахтёрскую руку упавшим, помогая им встать на ноги и продолжить путь.
Слева наступал чеченец Ильяс Давлетгиреев, одногодок Семёна. Внешне он не производил особого впечатления и вообще в строю был мало заметен, не выделяясь ни ростом, ни мощью – разве что излишне тяжёлым, напряжённым взглядом. Но зато в бою Ильяс разительно преображался, становился совсем другим человеком. В нём словно пробуждались какие-то древние инстинкты воина, прибавлявшие ему сил и выносливости, стойкости и бесстрашия.
– Маи прэдки сражалыс за свабоду, – как-то с гордостью заявил Давлетгиреев. – А тэпэр пришол мой черод. Я должны даказат, што магу ваиват нэ ху-жэ их…
Сам он был родом из дагестанского села Османюрт. Окончив до войны педагогическое училище, Ильяс не успел толком поработать учителем. В августе 1941 года его направили из Дагестана в Подольское пехотное училище на курсы подготовки офицеров младшего командного состава. Но лейтенантом Ильяс так и не стал. В начале октября соединения 3-й танковой группы вермахта прорвали советскую оборону, захватили город Юхнов и устремились к Москве, до которой оставалось двести километров. Тогда 2000 курсантов артиллерийского и 1500 курсантов пехотного подольских училищ спешно были сняты с занятий и брошены в образовавшуюся брешь, чтобы закрыть дорогу на столицу.
Вместе с другими советскими частями курсанты должны были задержать врага на Ильинском рубеже хотя бы на пять дней, но они продержались две недели, уничтожив около пяти тысяч немецких солдат и офицеров и выведя из строя около 100 танков. Сами же подольские курсанты потеряли почти 3000 своих товарищей.
Ильяс в этих страшных боях получил ранение в плечо и оказался в госпитале. По выздоровлении он был отправлен на Памир, служил на Хорогской заставе и там записался добровольцем в формируемую Среднеазиатскую дивизию.
Как истинный чеченец, Давлетгиреев имел непростой характер и из-за своей вспыльчивости нередко ссорился с кем-то из бойцов взвода. Отстаивая собственную точку зрения, он всегда горячился и потом долго успокаивался. Эмоции и порыв у него обычно преобладали над доводами рассудка, и это иногда только мешало в бою. Но, в то же время, дерзкая, граничащая с безрассудством отвага Ильяса не раз выручала и спасала как его самого, так и весь взвод. Он мог броситься в схватку сразу с несколькими врагами и бился как зверь, порой приводя их своим неистовством в ужас и обращая в бегство. К тому же, когда он видел какую-либо несправедливость по отношению к кому-то из товарищей, Ильяс всегда вставал на его защиту, не боясь спорить с командирами. Видимо, именно за это его и приняли в комсомол, где такие человеческие качества высоко ценились…
