скачать книгу бесплатно
Собрание сочинений. Том 2
Александр Станиславович Малиновский
В первые два тома настоящего собрания сочинений известного русского писателя Александра Малиновского вошли произведения, объединённые одним главным героем Александром Ковальским. В них автор показывает русскую жизнь, какой она сложилась во второй половине XX века. Послевоенное село, село и город второй половины прошлого века, индустриализация и химизация народного хозяйства. Взлёты и падения. Перестройка. Всё это нашло своё отражение в двух томах, охватывающих сорок лет (1957-1997 гг.) жизни героев повествования. Писались эти книги в течение десяти лет. Так сложилось это эпическое полотно. Книги 3-го и 4-го тома состоят из повестей, рассказов и стихов, написанных в разные годы.
Александр Малиновский
Собрание сочинений. Том 2
* * *
Под открытым небом
История одной жизни
Поймут ли, оценят ли грядущие люди весь ужас, всю трагическую сторону нашего существования? А между тем наши страдания – почка, из которой разовьётся их счастье…
А. И. Герцен
Спутали нас учёные люди.
Григорий Мелехов (М. Шолохов. «Тихий Дон»)
Книга четвёртая
Встречный ветер
Ручей среди сухих песков…
Куда спешит и убегает?
Зачем меж скудных берегов
Так стойко путь свой пролагает?
И. Бунин
I
Молодость хороша ощущением пути. К этой мысли Александр Ковальский будет неоднократно возвращаться через три с лишком десятка лет. А пока ему двадцать четыре. Он сидит в светлом просторном кабинете главного инженера большого нефтехимического завода. Главный и его заместитель Самарин решают, в какой цех направить молодого специалиста.
«А насколько важно, в какой попаду? – успевает подумать Ковальский. – Много ли зависит только от этого?»
– Мы, кажется, прошлый раз говорили о втором? – произнёс главный.
– Да, но там уже есть два молодых специалиста. В этом году неплохой парень закончил вечернее отделение. И остался на рабочей должности. Ещё вот его, Ковальского, однокашник с месяц назад пришёл. Некий перебор, – ответил Самарин.
– Ничего. Перейти в другой цех никогда не поздно. А здесь он скорее почувствует пульс всего завода. – Главный цепко взглянул на Александра. – Какая тема диплома?
Ковальский назвал и добавил:
– Это ближе к четвёртому цеху… Где газоразделение…
– И во втором есть похожий процесс, – то ли возразил, то ли уточнил главный и посмотрел на заместителя, словно заставляя подтвердить сказанное.
Ковальский понял, что в этом кабинете, похоже, бывает прав только его хозяин и невольно чуть улыбнулся.
Самарин уловил улыбку и понимающе слегка кивнул.
– Оформляйтесь во второй, – сказал главный. И к Самарину: – Дайте команду отделу кадров.
– Хорошо, – отозвался тот.
Когда они вдвоём вышли из кабинета, Самарин обронил:
– В какой-то степени он прав: цех по набору процессов один из самых насыщенных. Многое там узнаешь. Может, как раз для тебя… Иди в кадры. Я позвоню.
* * *
Прошло четыре года, как Ковальский, уехав учиться на дневном отделении института, выселился из заводского общежития, а мало что в нём изменилось. В подвале – тот же теннисный стол. И вахтёры остались прежние, и комендант Нина Георгиевна.
Когда Ковальский сидел в её кабинете, дожидаясь, в какую комнату она его определит, раскрылась дверь и деловитой походкой, слегка подбоченясь, вошёл парень.
– Ковальский, ты ли?
Парень дружески обнял его за плечи и тут же всплеснул несколько раз над головой руками, будто тихо поаплодировал.
– А я, понимаешь, услышал, что будешь оформляться сегодня к нам, думаю: дай-ка перехвачу. Нина Георгиевна, можно я его к себе возьму, а? Мы с ним начинали вместе учиться. Хороший парень!
Только после этой фразы Александру стало понятно, кто перед ним.
– Свино… – пытался он вспомнить, – Николай?
– Так точно: Николай Васильевич Свинарёв. Мы были на одном потоке, только вы – совмещённики, а я на дневном начинал.
Говоря это, Свинарёв важно и осанисто двигался по кабинету. Карие глаза его смотрели на Александра упрямо и немигающе.
– Пойдёшь к нему? – комендант внимательно взглянула на Ковальского и чему-то улыбнулась.
– Ну, раз так, что ж выбирать… свои…
– Вот-вот, свои, – обрадовался Николай. – Давай в восемьдесят седьмую. Я буду в комнате!
Когда они остались одни, Нина Георгиевна почему-то переспросила:
– Пойдёшь?
Александр кивнул головой.
* * *
Сосед удивил Ковальского в первый же день.
– Как ты вылетел из института? – поинтересовался Александр мимоходом, разбирая свои вещи.
– Высшая математика подвела.
– Каким образом?
– Дак, понимаешь, – доверительно пояснял Свинарёв, – в математике я ни бум-бум. Переверни дроби ногами вверх – уже не понимаю, что дальше и как? В этом деле сообразиловка нужна.
– В высшей математике, вроде бы, дроби не самое главное…
– Я вообще говорю. Она вся с неожиданностями. Раз – и непонятно. Короче, из-за неё пострадал.
Вечером состоялся ещё один своеобразный разговор.
– У тебя вся тумбочка вузовскими учебниками за третий курс забита. Учишься в вечернем? Или заочном? – поинтересовался Ковальский.
– Как бы тебе это объяснить… – замялся Свинарёв.
– Готовишься восстановиться? У тебя академический?
– В том-то и дело, что отпуск два года назад, в шестьдесят шестом кончился.
– И что же?
Николай вздохнул и поглядел на собеседника так пристально и значительно, что Александру стало не по себе.
– Книги для авторитету!
– Какого?
– Ну, какого?! Я – общественник. Член комитета комсомола завода, член горкома. Мне лучше быть с дипломом. Рабочий класс – хорошо. Гегемон! Но теперь это уже не то.
– Что-то не понимаю, – Александр остановился около окна. – Ты учишься или нет?
– Нет. Но пусть думают, что учусь, понял? У меня всё спланировано. И тебе помогу по партийной линии сделать своё будущее – самое верное дело! Давай друг дружке доверять и помогать. У тебя и фамилия хорошая для этого. Не то что моя – Свинарёв. Ты знаешь, учёные говорят: имя и фамилия влияют на успехи в жизни. А мне от роду не повезло, и не моя она – отчима. Мать так состряпала. По отцу я – Давыдов!
«Опять врёт», – подумал Ковальский, но промолчал.
– Я тут для авторитета кое-что делаю. Понимаешь, слова собираю для лексикону. Люди уважают того, кто слова мудрёные говорит. И я говорю, когда надо.
– Ну и какие же слова насобирал, – поинтересовался Ковальский.
– Какие? Например: адекватно, эйфория, инфантильность. И это… как уж… – прецендент. – Николай махнул горестно рукой: – кажный раз «нэ» буква втискивается! Мне говорили несколько раз об этом.
«Прохвост, очевидно, а мне жалко его почему-то, – думал, слушая соседа, Александр, – шелухой оброс».
II
Ковальский не торопился с экзаменом на допуск к работе начальником технологической смены. Изучал рабочие места аппаратчиков, машинистов, насосчиков, желая знать всё то, что потом пригодится. И поочерёдно сдавал экзамены, позволявшие самостоятельно действовать на разных участках цеха в качестве рабочего.
Это, в общем-то, обычная практика, но Ковальский после очередной сдачи некоторое время обязательно трудился на соответствующем месте. То же и у однокашника по институту Николая Гарина – Хризантемы, так его звали в группе. Только тот отставал от Ковальского на пару экзаменов.
Через полгода они получили допуск к работе начальниками смен, но мест свободных не было. Ковальский стал работать старшим, а Хризантема – рядовым аппаратчиком.
Принимал экзамены у них начальник цеха Чухвичёв, который пришёл в цех одновременно с ними. Задёрганный ежедневными заботами, он изучил производство хуже, чем они. Заместитель по технологии второй месяц болел. Забот прибавилось и новый начальник явно не успевал за всем.
Порой экзаменатор проявлял такое явное незнание технологии, что Ковальскому становилось за него неловко.
Приученный в цехе по производству полиэтилена, где работал до перехода на дневное отделение института, составлять развёрнутые материальные балансы, он и здесь, освоив все рабочие места, легко это делал, что приводило Чухвичёва в замешательство.
– Всё! Довольно с меня! Выйдет заместитель, освобожусь немного, засяду за учёбу. Кое-что мне растолкуете, хорошо?
– Хорошо, – согласился Ковальский.
Чухвичёв до этого работал на соседнем заводе начальником вспомогательного цеха. А здесь громадное производство. Многое надо было осваивать заново.
Они и не предполагали, что через пять лет Чухвичёву придётся сдавать цех новому начальнику – Ковальскому. Но это когда ещё будет!
* * *
Нелегко работать в смену. Особенно четыре ночных подряд. Установки цеха, перерабатывая углеводородное сырьё, поступавшее по железной дороге, подземным и наземным трубопроводам, выдавали его в технологические цепочки целого ряда производств завода. Цех определял ритм всего предприятия.
В одну из ночных вахт Ковальский поднялся на верхнюю площадку самой высокой установки. Он и раньше, когда проходил стажировку, бывал здесь. Но теперь на нём лежала ответственность начальника смены. А это совсем иное.
…Внизу светилось яркими огнями бытовочное помещение, за ним – операторная. Через дорогу направо высилась тёмная громадина здания производства полиэтилена, слева – ярко освещённые помещения цехов газоразделения. Завод, состоящий из колонного, компрессорного, реакторного оборудования, из разной величины зданий, соединённых трубопроводными эстакадами, раскинулся окрест на четыреста гектаров. Огромные языки двух факелов в незначительном удалении от заводской ограды, полыхая, шумели, сливаясь с общим утробным гулом огромного заводского живого организма.
Вся эта громадина, с множеством зданий и сооружений, хитросплетениями эстакад, железнодорожных путей, продуктопроводов и полыхающими факелами завораживала и тревожила одновременно.
Александру показалось, что он, как в детстве, находится на излюбленном месте – Бариновой горе. Такая перспектива внизу и вдали! Широта и необъятность! Только летом там, на Бариновой горе, внизу была светлая, в изумрудной зелени лента реки, а здесь другие краски: тёмные и жёлтые. А вместо сверкающего серебристого купола церкви буйствовал красно-рыжий плотоядный гудящий язык заводского факела. Будто жалил потускневшее небо.
Нет, это совсем другое. Здесь не было места ни деду Ивану, ни его раздумчивым словам. Здесь, на заводе, и люди другие. И говорят они по-другому. И об ином.
Он почувствовал, что похожее уже где-то видел. И вспомнил: ещё более пугающая картина стояла перед глазами, когда читал в тёмной книжице стихотворение поэта Михаила Герасимова. Её название было жутковатым – «Железные цветы». Поразившие его стихи он отметил карандашом и отложил книгу на тумбочку. Несколько раз потом, в комнате, проходя мимо, заглядывал на страничку с будоражащими, ошарашивающими строчками:
Завод вонзил два рога
В седое брюхо туч.
От раненого бога
Сочится красный луч.
Он с облачной перины,
Пронзённый, без ребра,
Спустил свой лик старинный
В окладах серебра.
«Ведь он безоговорочно признаёт существование Бога и так говорит о нём? И – с маленькой буквы! Что это? Жутко! Разве можно? – Эти мысли обжигали сознание. – Он предупреждает нас, всех живущих: несдобровать всем гостям на Земле, если так будем вести себя по отношению к Богу? Или он сам так относится к Богу? Не понять…»
Александр долго не мог успокоиться, зная, что в его комнате есть эта книжка. С такими стихами… Лежит на тумбочке. А ведь написана так давно. И так давно обращена к людям. А кто услышал?
