скачать книгу бесплатно
Заболела я воспалением лёгких.
Как выцарапалась, сама не знаю. Все удивлялись…»
Везучий
…Ещё бабушка говорила, что немцы постоянно боялись подорваться в лесу на партизанских минах. Впрягали в повозки наших мужиков и гнали их по дорогам. Многие подрывались, а мой дедушка Иван три раза тащил телегу по таким дорогам и ни разу не попал под взрыв.
Везучий?! Но как судьба сложилась… Не успел он уйти к партизанам, его и призвали на службу немцы.
Один раз поставили его охранять мост. И придрался немец.
Не понравилось тому что-то, начал кричать на деда Ивана. И дед горячий был… Влепил ему с маху оплеуху.
Думали, расстреляют. Нет. Забрали в плен. Отправили в Германию.
К концу войны, когда уж и надежда пропала на возвращение его, в дом бабушки зашла цыганка.
– Дай хоть что-нибудь, хозяйка!
А бабушка моя только-только из леса пришла. За сушняком для печи ходила. Уже осень, рассказывала, наступила. Снег выпал, а она босиком: обувки никакой.
Набрала вязанку, а тут волки! Цепочкой. И с этой стороны, и с этой… Опустила она вязанку свою на мёрзлую землю. И давай молиться. Молилась неистово. Стояла на одном месте. Никуда! И молилась…
Прошли волки цепочкой мимо неё, чуть не по босым ногам прямо её. Не тронули!
Ну вот, бабушка Вера у печки возится, спешит разжечь дрова. Ребятишкам холодно. Отвечает в сердцах откуда нивесть явившейся цыганке:
– Что я тебе дам? Одни ребятишки, видишь, в доме. И муж в плену. Жив ли, не ведаю…
Посмотрела на неё внимательно цыганка и говорит:
– А стакан воды дашь?
Подала бабушка стакан с водой.
– Давай теперь две нитки, – молвит цыганка, – гадать буду на твоего мужа. Не утонут нитки в стакане с водой – вернётся твой суженый.
Положила она крестиком две нитки в стакан с водой. Потрясла им. А нитки-то и не тонут!
– Ну, вот! Жди своего мужа, – говорит гадалка, – а я пошла своей дорогой. Везучий он у тебя, муж твой. Как и ты сегодня у смерти на краю была…
Откуда она могла про волков знать? Бабушка никому не рассказывала…
Сверкнула глазами гадалка и ушла.
* * *
Не соврала цыганка. Вернулся мой дед из плена.
Как вернулся? В 46-м только заскочил на минутку в дом и дальше – в Сибирь.
Когда освободили их американцы, он отказался ехать в Америку. Только на Родину! На Родине-то и отсидел десять лет. Не роптал, знал, что виноват – в плену был, работал у немцев…
…Как освободился, направили на добычу серы под Самарой, в Алексеевку. Вскоре переехала к нему и моя бабушка с детьми.
Ивана Адамовича уважали на работе. Он многое умел делать руками. Бабушка говорила:
– Был он уже лысый, худощав, с четырёхзначным номером на руке, полученным в немецком концлагере.
В мае семидесятого ловили уголовников, сбежавших из тюрьмы на Кряже. В это время дед ехал из Алексеевки в областной центр. По чистой случайности он забыл взять с собой документы. Ничего с собой не было, кроме лагерного номера на руке. Его арестовали.
На этот раз он оказался не таким везучим, как в молодости.
Бабушка, моя мама и я были в это время в Могилёве. Соседи рассказывали, что на третий день после отсутствия он вернулся домой и на глазах у них с буханкой хлеба в одной руке и ключом от входной двери в другой рухнул около порога. Сердце не выдержало.
Мы приехали, не ведая ни о чём.
Прямо на похороны.
«Какие песни тогда были…»
…Мой дед по отцу Михаил ушёл на войну вместе с нашими наступающими. Натерпелись от немцев. Среди тех, которые у нас на постое были во время оккупации, разные попадались. Пересказывать всё – долгая история.
Среди них был один – Хольт. То ли имя, то ли фамилия такая, не скажу. Бабушка говорила, что он был не злой. Водились среди них и такие. Так вот мой дед, когда заняли Берлин, встретил этого самого Хольта на улице в гражданском. Они сразу узнали друг друга. Немец испугался сильно, думал, его сразу, на месте расстреляют.
А обернулось по-другому. Вот как: пригласил немец к себе домой моего деда. И они за столом сидели, разговаривали. Сколько – не знаю.
Вышел от немца мой дед с чемоданом подарков и патефоном подмышкой, с двумя пластинками. Патефон этот, бабушка потом вспоминала, долго у них был. Танцевали под него. Говорила, что на одной из пластинок была наша песня «Катюша».
Часто повторяла:
– Какие песни тогда были!
А я после её рассказов не могу кино про войну смотреть.
До сих пор.
Выключаю телевизор. Или ухожу в другую комнату.
Рафаэль
Я видел его несколько раз издали, около кортежей с новобрачными. А тут мы столкнулись с ним лицом к лицу на лестнице, поднимающейся на площадь, украшенную храмом с золочёными куполами.
Небольшого росточка, широкий в плечах. Одет не то чтобы опрятно, но в соответствии с наступившими заморозками. Стёганая фуфайка, заячья шапка и крепкие массивные ботинки.
И улыбка: приветливая вроде… но заставляющая невольно вздрогнуть. Отчего – сразу не скажешь…
…Он остановился от меня метрах в трёх и произнёс непринуждённо:
– Здравствуйте.
– Добрый день, – невольно отозвался я, попав под зонтик неожиданной доброжелательности. Захотелось узнать: кто он, откуда?
Сам не ожидая, по-свойски спросил:
– Давно здесь?
Тут же подумал, что он скорее всего не расположен говорить.
Будет просить денег.
Я ошибся, он ответил охотно.
«К чему это? – думалось мне. – Ему надо от меня чего-то большего?»
– И давно, и недавно. С осени. Как освободился, – звучал его бархатный голос.
– Сидели?
– Сидел.
Я не понимал, удобно ли спрашивать его о личной жизни вот так, всуе, тем более не зная даже его имени.
– Меня зовут Рафаэль, – сказал он. И добавил мягко спокойным голосом: – Отсидел два приличных срока.
– Сколько же вам сейчас? – невольно вырвалось у меня.
– Сорок, – последовал ответ. – Третий месяц на свободе.
Таких собеседников у меня ещё не было. Мне хотелось продолжить разговор, но я был зажат. Я, что называется, оторопел.
Передо мной стоял человек с голубыми, ясными глазами, ясной речью и улыбался улыбкой не преступника, а… Я не знал, как это определить…
– Работаете? – спросил я.
– Нет, где ж мне работать? Видите, у меня нога отдавлена, хромаю. И возраст не пенсионный.
Странно, мы стояли на лестнице друг против друга. Разговор на ходу, на бегу. И в то же время о таком неподъёмном, как мне казалось. И всё говорилось моим собеседником свободно, обыденно… Монотонно.
– В первое-то время, как освободился, хотел в зону вновь вернуться. Ну нигде не приткнуться. На что жить? Где жить? Думаю, украду что-нибудь в магазине. Или надёжнее: кого-либо пырну ножичком легонько, чтоб, значит, засудили… Я и дамочку одну уже приметил. Она с работы всё в одиночку ходила, тут по переулку, где я под металлическим гаражом ночевал. Там свора собак жила, но их всех отстреляли… Я один остался.
Дамочка куда-то подевалась. А тут я к храму вот этому прибился… Перебрался…
– А ночуете где?
– В туалете, он большой, вон, под горой. Подземный.
– А на что живёте?
– Подают кто сколько. На площадке, видите, постоянно люди к храму подъезжают. Тем более молодожёны когда…
Взглянул как-то даже иронично:
– Вы-то немножко дадите мне?
Я достал и протянул ему пятидесятирублёвую купюру.
Он принял её молча, как бы между прочим.
– У меня семьдесят-восемьдесят рублей в день набирается.
Батюшка разрешил мне бывать у храма. Потом женщины в храме пирожки дают. А то насобираю денежек, пойду пельменей куплю. Они, женщины, мне сварят.
– А если холода прижмут крепко, тогда как?
Он ответил деловито:
– Дак страна у нас большая. Есть места, где потеплее… А я человек маленький. Приткнусь где-нибудь… Храмов теперь немало…
Уже когда направился вверх по лестнице, остановился, спросил:
– Нет ли какой одёжки старой, тюфяка? В туалете плитка холодная.
Я сказал, что посмотрю. На дачке кое-что есть.
Дня через три съездил на дачу, прихватил крепенький ненужный мне матрац, совсем уж старенький, выцветший спальный мешок давних моих студенческих лет. Ещё кое-что по мелочи.
Зашел в храм. Рафаэля не было. Разговорился с церковным сторожем.
– Он куда-то подевался. С ним это бывает. Через пару дней объявится… Человек непростой.
– Так думаете?
– Не думаю, знаю. Он за двойное убийство сидел.
– Как так?
– Отца его посадили на большой срок. Мать была беременная Рафаэлем. Родила и подбросила его в школу. Воспитывался без матери. Из интерната вышел, на втором году зарезал сверстника. Посадили на десять лет. В зоне убил охранника – ещё добавили десятку.
Я был в смятении.
– Он же такой кроткий?!
– Какой есть… Судьба выпала такая…
…По дороге из храма я всё думал о Рафаэле.
«Как я буду после того, что узнал, с ним разговаривать? Имя какое: Рафаэль!» – роились растрёпанные мысли.
