скачать книгу бесплатно
Майдан тревожно гудел.
– Братчики! Кого в холодную? – взревел Метелица. – Меня? Хотел бы я увидеть смельчака, который посмеет это сделать!
Несмотря на мороз, он был без шапки, в одной полотняной, распахнутой на груди рубахе и широченных синих турецких шароварах. В правом ухе поблескивала золотая сережка. Могучая грудь вздымалась, как кузнечный мех, а сильные ноги будто вросли в землю, как два дуба. И казалось, нет такой силы, которая могла бы стронуть его с места.
Метелицу в Сечи знали все. Знали его силу, умение драться на саблях, отчаянную смелость, бескорыстность. Знали, что переяславцы не раз хотели избрать его куренным, но он отказывался, потому что не отличался ни властолюбием, ни честолюбием, а больше всего на свете ценил и берег собственную свободу и достоинство, сильнее всего любил Сечь, ставшую его домом, так как не имел ни кола ни двора, да товарищество сечевое, которое заменяло ему семью. Потому и его все любили, за исключением разве что некоторых богатеев, над которыми он частенько посмеивался.
Когда переяславцы услыхали, что Метелице угрожает холодная, они почти все двинулись ему на помощь.
Но тут вдруг раздался чей-то голос:
– Серко в Сечи! Серко в Сечи!
Моментально наступила тишина. Серко пользовался на Запорожье такой большой популярностью и симпатией, как никто из кошевых до него. Его уважали, боялись и – боготворили… Поэтому появление славного предводителя сразу всех отрезвило. Сотни глаз одновременно повернулись к воротам, навстречу двум всадникам, неторопливо приближавшимся на покрытых инеем конях.
4
Серко въехал на майдан в сопровождении Арсена Звенигоры, снял шапку, поклонился товариществу.
– Доброго здоровья, братья, атаманы, войско запорожское! – поздоровался он.
– Доброго здоровья, батько кошевой! – откликнулись казаки.
– Что у вас стряслось, к чему сошлись на раду?… Иль собираетесь в поход на турка, иль отповедь чужеземным послам готовите?
Сечь молчала. Запорожцы смущенно отводили глаза, опускали голову. Не знали, что ответить кошевому.
Не слезая с коня, Серко окинул взглядом майдан. Увидев привязанного к столбу незнакомца, некоторое время пристально вглядывался в него. На лице промелькнуло удивление.
– За что вы казните этого молодца?
Вперед медленно вышел Стягайло. Поклонился.
– Батько кошевой, он подпалил курень… Чуть было не сгорела вся Сечь!
– Как это подпалил? Для чего?
– Должно, со злым умыслом…
– Не может этого быть! – воскликнул Арсен взволнованно. – Я знаю этого казака! Я тебе рассказывал, батько, про него! Это какое-то недоразумение!
– Да что ты слушаешь Стягайло! Брешет он, собака! – крикнул Метелица, не пряча тяжелой сверкающей сабли. – Все было не так! Не понравился ему человек – вот он и решил учинить самосуд над ним!
– Ка-ак?! Без суда – к столбу? Кто ж это дозволил?
– Сам дозволил… Думал, небось, после пожара никто возражать не станет, – пояснил Воинов.
– Развяжите его! – приказал Серко.
Арсен мигом спрыгнул с коня, подбежал к столбу, рубанул саблей веревку. Гурко, потирая онемевшие запястья, весело улыбнулся белозубой улыбкой, – отчего весь мрачный майдан тоже повеселел, – и, обняв Арсена за плечи, приблизился вместе с ним к кошевому.
– Спасибо, батько кошевой! Теперь верю, что поживу еще… А то подумал: как отдубасят этими кийками, – кивнул он на груду длинных увесистых палок, – так и полетит моя душа к Вельзевулу в пекло!
– Отчего же? Иль нагрешил? – усмехнулся Серко, глядя на улыбающееся лицо Гурко.
– Бывало… да и кто на свете без греха?
– А курень зачем подпалил, грешник?
– Сказали переяславцы, что я еще ничего этакого, выдающегося, не сделал.
– Так ты и отчудил?
– Отчудил, батько…
– Захотел, чтобы Палием прозвали?
– Честно говоря, тогда не думал, как меня прозовут…
– Ха-ха-ха! – засмеялся Серко. – Что ни говорите, братья, а надо иметь мудрую голову, чтобы придумать такое!
Запорожцы, сгрудившиеся вокруг кошевого плотной гурьбой и слушавшие разговор, весело захохотали. Им начинал нравиться этот человек, которого они едва не отходили киями.
– А вдруг бы сгорела вся Сечь? – спросил Серко.
– Не сгорела бы, батько, – спокойно ответил Гурко. – Все курени заметены снегом настолько, что нечему гореть… Если б сгорел, то только Переяславский…
Вперед протолкался Спыхальский.
– Холера ясная! – воскликнул он. – То и вправду есть мудро, прошу панства, отколоть такую штукенцию! Ну, кто из нас додумался бы до такого, спрашиваю вас? Не-е! Як бога кохам[23 - Ей-богу (польск.).], не!.. А курень наш Переяславский – одна только слава, что курень, скажу я вам! Стены покривились, прогнили – ветер так и свищет! Крыша продырявилась, и когда идет дождь, то мы промокаем до костей или же тикаем к соседям! Разрази меня гром, если вру!
– Правду казак говорит! Ей-богу, правду! – вмешался Метелица и повернулся к Стягайло и его приспешникам: – А вы, сукины дети, хотели за охапку гнилого камыша предать человека столбовой смерти! Да его благодарить надо, что заставил нас перекрыть свое же жилье! Что спалил к чертовой матери это гнилье!.. Иль в днепровских плавнях перевелся камыш? Иль у нас руки отсохнут, если мы по снопику свяжем и гуртом перекроем курень?…
– Да и поджег я его не даром, – снова заговорил Гурко. – Я пришел к вам, братчики, не с пустыми руками, а с толикой серебряных талеров, которые с радостью дарю переяславцам, чтобы за эти деньги подправили свой курень… А то и новый построили… – Он достал из кармана туго набитый бархатный кошелек и подал Метелице: – Вот держи, батько!
– Спасибо тебе, брат! – обнял его Метелица. – Вот только не знаю, как нам тебя все-таки звать: в курень принять-то приняли, а прозвища дать не успели!
– Как назовете, так и ладно.
– Дозвольте, паны-братья, мне слово молвить, – сказал Серко.
– Говори, батько, говори! – закричали казаки.
– Нравится мне этот казак, чего там греха таить… И чует мое сердце, что принесет он пользу товариществу нашему… Так что примем его в свой кош и дадим ему прозвище Палий, ибо такое он сегодня заслужил…
– Палием, Палием прозвать! Нехай отныне будет Палий! – зашумели казаки.
– Имени, по нашему обычаю, менять не станем, ибо имя – от Бога, его поп дал… – продолжал Серко. – А прозвище, фамилия – от людей, вот мы ее и сменили… Согласен ли, казак?
Семен Гурко, который отныне должен был зваться Семеном Палием, а свою родовую фамилию предать забвению, поклонился товариществу и кошевому:
– Спасибо, батько кошевой, спасибо, батько крестный! Пока жив, не забуду, кто дал мне это запорожское имя! И постараюсь не срамить его никогда… А вам, братчики, спасибо за почет, которым удостоили меня! Ведь если б вы не привязали меня сегодня к этому столбу, чтоб всыпать мне с полтысячи киев, так разве знал бы кто сейчас какого-то там Семена Гурко?… Никто… Так благодарствую за то, что без славы прославили Семена Палия! Ну, а славу я постараюсь добыть саблей своею!
– Ты гляди, как чешет! Хоть и молодой, а голова! – прошамкал дед Шевчик, поблескивая единственным зубом.
Палий поклонился еще раз, потом порылся в карманах, вытащил горсть серебряных монет, подбросил их на ладони.
– А теперь, братья, положено крестины справить! Ставлю на всех две бочки горилки… Зовите шинкаря!
Над толпой прокатился одобрительный гомон, в котором слышалось никому до сих пор не знакомое, только что рожденное имя – Палий, которое вмиг стало известно всему запорожскому войску.
5
Как и надеялся Арсен, Серко разрешил набрать добровольцев для похода на Правобережье, приказав за счет запорожской казны снарядить отряд порохом, сухарями, пшеном, салом и сушеной рыбой.
Собирались быстро, так как время не ждало. Добровольцев было порядочно, но отправлялись только те, кто имел коня. Таких оказалось не много – всего сто семьдесят человек. До захода солнца они получили в оружейной порох и олово, в амбарах – пшено, сало, сухари, рыбу и соль. Кто обносился, тот наскоро латал одежду и обувь или менялся с товарищами на более теплые, менее поношенные вещи…
Выступать решили рано поутру. А вечером Серко собрал всех в войсковой канцелярии на раду.
Просторная комната наполнилась до предела. Сидели на лавках, на скамьях, внесенных джурой[24 - Джура (укр.) – слуга, оруженосец у казачьих старшин в XVI–XVII вв.] кошевого, стояли вдоль стен и посредине – кто где мог. Суровые, сосредоточенные лица освещались желтым колеблющимся светом восковых свечей.
Серко вышел из боковой комнаты, остановился у стола. В последнее время он стал заметно стареть. Усы совсем побелели, а под глазами появились синие отеки. Однако держался он еще молодцом: грудь колесом, плечи расправлены, как у парубка, голова высоко поднята. У себя на хуторе, в Грушевке, он успел отдохнуть, и приезд Звенигоры был вполне оправданным поводом, чтобы возвратиться снова в Сечь, куда он уже и сам рвался.
Окинув взглядом притихших запорожцев, кошевой начал говорить:
– Братья, я собрал вас для того, чтобы перед вашей далекой дорогой сказать несколько слов… Причина поездки всем известна: каждый из вас согласился добровольно помочь нашему товарищу Арсену Звенигоре освободить его родных. Об этом знаете вы, знает вся Сечь, и потому могут знать и те, кто интересуется, как и чем мы тут живем… Но это, как говорится, для посторонних ушей. На самом деле задание ваше будет значительно шире, важнее…
Прошелестел удивленный шепот. Неужели кошевой подозревает, что среди них могут быть чужеземные соглядатаи?
– Я никого не подозреваю, – продолжал Серко, – но мы живем в тревожное время, среди врагов и должны не только делами, но и словами не вредить себе… Так вот, первейшее условие успеха – полная тайна!.. Случилось так, что после осады Чигирина и сдачи его, в чем я обвиняю не войско, а наших полководцев – гетмана и воеводу, – об этом, кстати, я откровенно написал Самойловичу в своем письме, Правобережная Украина осталась под властью турок. Ее правителем султан назначил Юрася Хмельницкого. Мы все любили и уважали великого, славного Богдана, но не можем тем же платить его беспутному сыну. Из всех гетманов, которые были после Богдана, он более всего виновен перед отчизной и нанес ей наибольший, может статься, непоправимый вред. Говорю я это для того, чтобы вы знали, что с турками и ордынцами у меня никогда не было никаких дружеских договоров, я никогда военной силой не становился на их сторону и никогда не стану на сторону тех, кто им помогает!
– Мы это знаем, батько, – басовито прогудел Метелица.
– Вы завтра выступаете на Правобережье и встретитесь с теми, кто служит султану Магомету. Не так уж много их, но мне хотелось бы, чтоб совсем не было таких!
– Смекнули, батько, – снова отозвался Метелица.
– А если смекнули, то больше не буду об этом говорить… Скажу о другом: главное ваше задание будет вот в чем. До Корсуня вы пойдете одним отрядом, сделаете там что надо, то есть вызволите родных Арсена, а потом разделитесь на четыре группы. Старшим наказным атаманом, иначе – полковником, я назначаю Семена Палия… А после Корсуня атаманство над отрядами примут Самусь, Искра, Абазин и Палий. Вы пройдете от Корсуня до Днестра, Збруча, Случи и Ирпеня, разведаете, что там делается, как живет народ, покажете ему, что мы про него не забыли, поднимете его, сообща разгромите небольшие татарские и турецкие заставы, где встретите… А весной возвратитесь в Сечь!
– Понимаем, батько, – закивали запорожцы.
– Ну а коль понимаете, то счастливого вам пути!
Все вышли, кроме Палия, Звенигоры, Воинова и Спыхальского, которым кошевой велел остаться.
Серко прошелся по комнате, потом остановился перед Палием, положил ему на плечо руку.
– Ты, должно быть, удивлен, казак, что сразу после крестин атаманом стал?
– Удивлен, батько.
– Привыкай… Правду говоря, я хотел назначить Арсена, но он нарассказал про тебя столько, что хоть кошевым сразу выбирай!
– Он, видимо, преувеличил, батько.
– Вот я и хочу сам убедиться, то ли ты и вправду орел, то ли лишь похож на него… Ну, ну, не обижайся, я пошутил… Атаманом действительно должен был быть Арсен, но, очевидно, в этом походе у него будет много других забот. Поэтому, зная про вашу дружбу и про ту славу, которую ты так быстро приобрел в Сечи, – кошевой усмехнулся, а за ним улыбнулся и Палий, – я и назначил тебя полковником.
– Благодарствую, батько.
Серко помолчал некоторое время, думая о чем-то своем, сокровенном. Затем разогнал на лбу глубокие морщины и сказал:
– Друзья, вашему отряду будет особое задание… После того как освободите семью Арсена, вы проберетесь в Немиров, резиденцию Юрася Хмельницкого. Я долго был винницким полковником и хорошо знаю те места. Там есть где укрыться, один Краковецкий лес может принять под защиту во сто раз больше людей, чем у вас… Если вам посчастливится, выведаете важные секреты турок, нужные не только Сечи, но и Батурину, и Москве. Вы понимаете, о чем я говорю. Война не закончена. Не исключено, что этим летом она разгорится снова. Потому нам и интересно было бы знать, куда ударит Кара-Мустафа и какими силами… После этого вы пойдете на Ирпень, разведаете, что делается на Полесье…
– Слишком трудное задание, – задумчиво произнес Палий. – Не представляю, как мы сможем выполнить его.
– Об этом позаботится Арсен, – улыбнулся доброй улыбкой Серко. – Ему не привыкать…
– Все, что смогу, сделаю, батько, – твердо сказал Арсен. – Бывало и тяжелее…
– Я полагаюсь на твою сообразительность и твое счастье, голубчик, – тихо проговорил кошевой. И тут же добавил: – На этом и порешим… А теперь идите – готовьтесь в дорогу, а то ведь с рассветом выступать!
В осином гнезде
1
На седьмой день тяжелой дороги, перед полуднем, обоз изгнанников с Левобережья прибыл под присмотром конного отряда в Корсунь. Лица пощипывал легкий морозец. В ярко-голубом небе ослепительно сияло солнце. Но несмотря на прекрасную погоду в городе было безлюдно, как и повсюду на Правобережье, где довелось проезжать переселенцам. Многие части города выгорели во время вражеских набегов, а там, где жилье уцелело от пожаров, все дышало запустением. Заборы скособочились, хлева и риги зияли ребрами стропил и слег, когда-то белые стены хат теперь облупились, окна чернели страшными дырами, а дворы были завалены сугробами снега… И только кое-где виднелись следы людей. В двух или трех хатах скрипнули двери – выглянули старенькие бабуси в каких-то дерюгах, но, завидев вооруженных всадников и обоз измученных пленников, торопливо спрятались в сенях.
Лишь замок на каменистом острове посреди реки проявлял зримые признаки жизни. Даже издалека было видно, как там весело поднимаются вверх сизоватые дымки, как бродят темные фигуры. Слышался перезвон молотов в кузнице.
Оставив обоз на широкой заснеженной площади над Росью, Свирид Многогрешный поскакал к перекидному мосту.
Переселенцы сбились в группки и вполголоса переговаривались меж собой, настороженно поглядывая на охрану.
– Корсунщина – неплохой край, знаешь-понимаешь, – рассуждал вслух исхудавший, почерневший, но, как всегда, разговорчивый Иваник. – Ничем не хуже Посулья. А может, еще и получше… Но жить тута, под турками, будет не сладко. Ой, нет, совсем не сладко!.. Мне бы только до весны дотянуть – и задам стрекача за Днепр!
– Поймают – голову открутят! – кивнул кто-то на ордынцев.
– Они и так не помилуют.
У саней деда Оноприя было тихо. Ненко, Младен и Якуб молча разглядывали чужой город, а женщины, примостившись среди узлов и мешков, с грустью смотрели на шумные пороги, где даже в лютые морозы бурлила стремительная вода, пробиваясь между глыбами камней и льда.
Вдруг все заволновались.
Из замка выехало несколько всадников. Впереди на вороном коне гарцевал красивый, богато одетый мужчина средних лет. Позади него ехал полковник Яненченко. А еще дальше – свита, состоящая преимущественно из татар.
– Юрась Хмельницкий! Юрась Хмельницкий! – прошелестело вдоль обоза.
Все сразу прекратили разговоры и впились взглядами в человека, имя которого последние два года наводило ужас на всю Украину.
