скачать книгу бесплатно
– Увы, – развел я руками. – Мы связаны по рукам и ногам. Да и как отменишь всю систему? Вряд ли такой радикальный подход годится. Разве что точечно, по каждому конкретному случаю слишком ретивого навязывания страховых услуг – и то в порядке частной инициативы пострадавшего.
– Будет, будет инициатива! – аж потер руки в предвкушении Матвей Егорович. – Выписывайте мне, доктор, самые лучшие лекарства, назначайте самого именитого психотерапевта, я начну курс лечения. А заодно все чеки соберу. Чтобы было что предъявить, когда подам иск о моральном вреде и непоправимом ущербе психике.
Чем закончилась эта тяжба и начиналась ли она вообще, я не знаю – вскоре ушел в отпуск, а потом этого пациента уже не видел, причем долго. Наверное, все же ушел его навязчивый страх. Ведь у человека появилась цель – наказать того, кто ему этот страх привил.
А Гарри Поттера уже выписали!
Знаете, иногда очень жалеешь, что фотоаппарат неудобно постоянно носить с собой. Даже не так: носить-то я пробовал, моя супермыльница даже на пояс в чехле крепится, но это все же не револьвер героя вестерна: пока расстегнешь чехол, пока достанешь, пока она включится… А в тот день нужен был именно эдакий фоторевольвер. Впрочем, все по порядку.
Представьте себе уютный дурдомашний дворик, по трем сторонам ограниченный трехэтажными крыльями нашего заведения. Рябины, щедро усыпанные гроздьями алых ягод, яблони, чьи ветви согнулись от урожая – яблочный год выдался. Конец первой смены. Стою с коллегами, вышедшими на перекур. Болтаем о превратностях погоды, о недавнем ливне, чуть было не отрезавшем нашу больницу от шоссе – въезд-то в низинке расположен. В общем, о чем угодно, лишь бы работу не вспоминать.
И вдруг чуть вдалеке, на уровне второго этажа – звук удара чего-то увесистого о стекло, чей-то обсценно-удивленный возглас, и следом: «Кыш, пошла отсюда!» И мы как завороженные провожаем взглядом крупную сову. Пролетая мимо яблонь и рябин, почти касаясь крылом стены, она огибает корпус здания и скрывается из виду.
– Я надеюсь, все видели то же, что и я? – осторожно спрашивает один из коллег, чуть не проглотивший свою сигарету.
– Угу, – успокаивает его второй. – Больные в отделении, кстати, тоже. Но, скорее всего, санитарам и докторам не расскажут.
– Что ей тут было надо? – переглянулись доктора. – Наверное, не в курсе, что Гарри Поттера уже выписали, – пожал я плечами. – Хотя, помнится, у него была полярная, не?
Кармоталеры, интелбаксы и тридцать пятый перевод бабушки через дорогу
Неверно было бы думать, будто все, что мы слышим от посетителей и пациентов, сидя на приемке в нашем серьезном, но уютном и почти семейном учреждении, – бред и абсурд. Вот честно, если проехаться домой на общественном транспорте, – услышишь намного чудесатее. И по степени бредовости заметно насыщеннее. Но фильтровать, конечно, приходится.
Ходит к нам на прием один товарищ. Сергей Евгеньевич (дадим ему такое имя) – можно сказать, ветеран перманентной войны добра с разумом. Правда, со временем война приняла позиционный характер, и Сергей Евгеньевич, исправно принимая лекарства и появляясь раз в квартал пред светлы очи докторов, терпеливо ждет, пока разум на что-нибудь отвлечется – а он тут как тут. С тачкой добра повышенной бризантности [9 - Бризантность – мера способности взрывчатого вещества к местному дробящему воздействию на среду, в которой происходит взрыв.]. Всякий раз, кстати, подкидывает интересные идеи на предмет обдумать. И хитро так выжидает: сразу доктор объявит их откровенно бредовыми или, может быть, все-таки задумается? А там, глядишь, и сам индуцируется…
Идея, с которой он пришел на сей раз, касалась денег. Нет, не было у него рецепта внезапного обогащения за спиной банков и налоговой инспекции. Он вообще считает, что деньги – это зло. И этого зла у него просто не хватает, чтобы учинить что-нибудь глобально-революционное. Опять же, как вполне резонно рассуждает Сергей Евгеньевич, есть люди, у которых от рождения к деньгам талант, вкупе с отсутствием богатого воображения и склонности излишне рефлексировать – вот зло к ним и липнет. А он к таковым не относится. Но и не переживает особо, поскольку убежден, что деньги в том виде, как они есть, уже отжили свое. Попытались замахнуться на нематериальные категории, вроде чести и совести, – и не осилили наскока.
Но полностью и вот так вот сразу от них рано отказываться, считает Сергей Евгеньевич. Слишком много на них завязано. Нужен постепенный переход. К чему? А к дополнительным системам выражения общечеловеческих ценностей. Вот взять, к примеру, добрые дела. Перевел бабушку через дорогу – получи кармоталер. Сделал вклад в науку – вот тебе горсть интелкоинов. И пусть каждая валютная единица будет обеспечена какими-нибудь особыми благами, которые либо трудно купить за деньги, либо которые будут работать как особый коэффициент для привычной нам валюты. К примеру, кармоталер умножает имеющиеся у вас рубли на десять. Ну хорошо, на пять. А интелкоин – на три. Или четыре. Можно, добавил Сергей Евгеньевич, ввести еще индексы или рейтинг социальной активности и полезности. Чтобы в кубышке не копили, а несли добро в массы.
Изложил он мне свою идею – и остро так посмотрел: кинется ли доктор менять амбулаторные назначения? А то, может, и вовсе госпитализацию предложит? Доктор не кинулся. И не предложил. Лишь заметил, что сама по себе идея хоть и интересная, но сырая. Какие такие блага можно приобрести на один кармоталер, но нельзя купить за рубли? Куда тратить интелкоины, кроме умножения имеющихся рублей на эту горстку? Как высчитать полезность и доброту конкретного поступка? А главное – как проконтролировать, чтобы он был реально полезным? Ведь перевести бабушку (одна штука) через дорогу (одна штука) – это в целом неплохо. Но обрадуется ли бабушка накрутчику кармы, переводящему ее через одну и ту же дорогу в тридцать пятый раз?
В общем, Сергей Евгеньевич ушел озадаченным. Обещался к следующему визиту откалибровать шкалы оценки и систему вознаграждений. Что же, время у него есть. Глядишь, чего и придумает.
Психколония, какой она была
Раньше в СССР существовали целые поселения психически больных людей. Их называли психиатрическими колониями. Просуществовали они где-то до шестидесятых годов, а потом частью были заброшены, а частью реорганизованы в психиатрические больницы.
Зачем создавались такие колонии? Чтобы было где жить пациентам, которые уже не могли адаптироваться в обществе и за которыми некому было ухаживать. Продуктами психколония обеспечивала себя самостоятельно: на государственные деньги особо не разгуляешься, дай бог, чтобы хватило на лекарства и одежду. Вот и обзаводились своим собственным хозяйством, растили кур, свиней, коров, сажали картошку и капусту. Летом собирали грибы и ягоды, ловили рыбу, а кое-где даже делали собственные рыбные пруды. Свежий воздух, своя еда, возможность не валяться целыми днями в кровати (а поначалу и кроватей не было, только сено на полу!), а заниматься чем-то нужным – всяко лучше, чем в больнице.
Персонала при такой психколонии было всего ничего – а зачем, ведь у психохроников обострения бывают много реже. Порядок помогали поддерживать сами больные. Бывали, правда, ситуации, когда приходилось действовать быстро: например, эпилептический припадок во время еды, когда пациент мог насмерть подавиться обедом. Что делали? Хватали за ноги и поднимали вниз головой над полом, буквально вытряхивая застрявшую в дыхательных путях пищу.
Янина Чеславовна работала врачом в одной из таких психколоний в Беларуси (тогда еще Белорусской ССР). Была в этой колонии отдельная палата, отведенная имбецилам. В основном ребята смирные, главное – присматривать за ними, как в детском саду: кому сорочку поменять (штанов не хватало, а и хватало бы – не успевали бы стирать), кого умыть, кого с ложечки накормить. Когда обзавелись кроватями, стоило немалых трудов отучить их спать на полу. Заходит, бывало, доктор в палату вечером, а там пусто. Приглядится – а они все, свернувшись калачиком, спят под кроватями. Привыкли к тем послевоенным временам, когда постелью служила охапка сена.
И вот однажды к Янине Чеславовне прибегает пациент из этой палаты и обращается к ней по имени-отчеству. Притом что несколько лет от него не было слышно ни слова, и все считали, что разговаривать он не умеет. – Янина Чеславовна, там ко мне сестра приехала! – Саша! – изумилась доктор. – Так что ж ты все эти годы молчал!
– А мне было неинтересно разговаривать. Да и с кем? С имбецилами?
Выяснилось, что до войны он многие годы лечился в Минской психиатрической больнице с диагнозом «шизофрения». С кататонической симптоматикой. Периодически выписывался домой, к матери и сестре, потом снова попадал в больницу. Когда началась война, больницу эвакуировали, потом пациентов разбросало по разным учреждениям, и он в конечном итоге оказался здесь. Медицинская документация не уцелела – сохранились лишь паспортные данные.
Попав в психколонию, Саша сразу же прибился к имбецилам: тихо, спокойно, никто с расспросами не лезет, что еще надо? Да так среди них и прижился. А медперсонал за эти годы успел не раз поменяться, и все уже привыкли видеть его в рядах этих больных. Возможно, вы скажете – мол, надо было попробовать поговорить? А вы хоть раз пытались побеседовать с имбецилом по душам?
Оказалось, сестра все эти годы разыскивала Сашу. И нашла. И узнала. И он ее сразу узнал. Как и завещала мать, сестра приехала его забрать домой. Одежду Саше собирали всей психколонией. Выбрали самое новое и лучшее, прямо со склада. Саша сам сходил в баню, побрился и пришел к доктору прощаться:
– До свиданья, Янина Чеславовна. И спасибо за все эти годы.
– Было бы за что благодарить, Саша.
– Есть за что. Кормили, ухаживали, слова грубого я не слышал. И знаете – мне ведь было не так уж и плохо. Спасибо.
Вам – вилы!
За все время работы в нашем серьезном государственном учреждении припоминаю несколько случаев, когда у доктора пытались выяснить: а много ли сумасшедших живет в доме (подъезде, на этаже, нужное подчеркнуть), где вопрошающий собирается прикупить себе квартиру? Причем донести до сознания человека, что есть такая вещь, как врачебная тайна, в этих случаях было крайне затруднительно: ну мне же надо, я же не из природного любопытства спрашиваю! Очень обижались, получив отказ.
А между тем далеко не всегда соседство с человеком, который регулярно наведывается в наш диспансер, оказывается беспокойным или, паче чаяния, опасным. Бывает и наоборот – полезным. Не верите? Ну тогда слушайте.
Игорь Васильевич (допустим, его звали так) дачу свою очень любил. Поэтому, как только по весне сходил снег, он появлялся в диспансере и просил выписать ему лекарств побольше, чтобы до поздней осени, до белых мух хватило. И доктор, как правило, не отказывал: пациент давнишний, знакомый, в стационар уже много лет не попадает, ну а то, что голоса, – так это дело привычное. Опять же, не ругают, на подвиги не толкают – так, просто бормочут что-то нейтральное, да и то изредка.
Возвращался в город Игорь Васильевич уже к концу октября. И всякий раз грустно вздыхал по этому поводу: не тот простор, не тот воздух, да и тишины той нет. Особенно тишины: жил он на втором этаже, а первый, аккурат под ним, занимало кафе. Местечко оказалось бойким, посетителей хватало, особенно по вечерам.
Один из таких поздних вечеров оказался ну очень шумным. Шел уже двенадцатый час, а звуки снизу доносились даже сквозь подушку. Да что там доносились – даже голоса в голове посетовали, что слишком громко внизу шумят.
Игорь Васильевич вздохнул, оделся, спустился вниз и вежливо попросил не мешать ему спать. Его вполне ожидаемо, хотя и заметно менее вежливо, попросили не мешать людям расслабляться. И даже подсказали маршрут, в конце которого он может обрести покой и тишину. Без лишних подробностей, но азимут был вполне читаем.
Игорь Васильевич ушел. Но вскоре вернулся. С вилами в руках: не особо доверяя сторожам дачного массива, весь сельхозинструмент он по окончании сезона предпочитал хранить дома. Нет, бойни не произошло: ценитель дачной тишины просто застыл статуей командора у входа. Но намек оказался достаточно прозрачен, чтобы бармен вызвал полицию.
Полицейские, прибыв на место, даже умилились: надо же, как все чинно и непривычно тихо. Да и народу не сказать чтобы много. Выслушав бармена, обратились к Игорю Васильевичу. Ну он им и выложил все как на духу: мол, так сегодня шумели, что аж не слышно, что голоса в голове говорят. А вдруг что важное?
– Так вы на учете у психиатра состоите? – догадался полицейский.
– Состою, – честно признался Игорь Васильевич.
Полицейский представил, что сейчас надо будет как-то организовывать доставку пациента в приемный покой, там бодаться с дежурным врачом, обосновывая необходимость госпитализации, а если откажут – скорее всего, доставлять его обратно… И загрустил.
– А может… – с надеждой спросил он. – Может, вы просто домой пойдете?
– Может, и пойду. – Игорь Васильевич протянул вилы бармену: – Пусть у вас до марта полежат.
И ушел.
С тех пор в кафе больше не шумели. Никогда. Более того, вилы эти администрация кафе у Игоря Васильевича выкупила по хорошей цене: такая легенда пропадать просто не имеет права!
Накопить на бессмертие
Проблема бессмертия не дает покоя не только фантастам. Оно и понятно: уж очень заманчивая тема. Даже ученые ловят себя на мысли о том, почему же все-таки нельзя? Ведь очень хочется. А если нельзя, но очень хочется – может, все-таки можно?
Ну а пока ученые рассматривают разные направления, по которым можно к этому вопросу подступиться, кое-кто уже готовится к тому светлому дню, когда предложение таки появится на рынке. Беседовал я тут как-то с одним из своих давнишних пациентов. Он время от времени попадает в наши пенаты на стационарное лечение, но в последние годы голос Америки звучит в его голове реже и глуше, да и команд уже не дает – так, отдельные рекомендации. Видимо, не зря я столько лет добивался от него аккуратности и точности в соблюдении назначений. Поэтому сейчас он обычно приходит доложиться о самочувствии и выписать лекарства. Ну и поболтать за жизнь, как же без этого.
На этот раз я заметил, что Алексей Иванович (назовем его так) похудел. Не истощал, но явно расстался с парой-тройкой кило как минимум. Решил я полюбопытствовать, в чем же дело, нет ли тут какого недуга, – и Алексей Иванович, жутко смущаясь, решил признаться.
Да, он действительно решил урезать себе рацион. И вообще расходы. Поскольку копит деньги. Ну а что:
живет один, пенсию платят, подработка есть, поскольку профессиональных навыков человек не растерял. В общем, небольшой, но профицит бюджета имеется. А если еще и расходы сократить – получается в месяц неплохая сумма. На что?
Еще больше засмущавшись, Алексей Иванович признался. На бессмертие. Нет-нет, доктор, вы не подумайте чего профессионального. Я ведь сам инженер-электронщик, да еще и программирование худо-бедно когда-то освоил, потому и востребован до сих пор. А тут в последнее время тема одна начала все чаще всплывать. Насчет перевода личности в цифру и переноса ее на компьютерное железо. Ну то есть… да, вижу, вы поняли.
В общем, ждет Алексей Иванович, когда понадобятся первые добровольцы, готовые перевести свою личность и перенести сознание в цифру. Готов даже сам приплатить им за эту процедуру: потом-то, когда всё отработают, выйдет дороже, он просто не потянет. Одна надежда тогда на биохакеров и останется, и сейчас он ищет их в Сети – вдруг пригодится?
Всего лишь три вопроса волнуют Алексея Ивановича. Первый – останутся ли с ним при переносе его галлюцинации? Второй: не получится ли так, что на готовую матрицу личности возьмет да и сядет зайцем чья-нибудь другая неприкаянная душа, причем совершенно забесплатно? И третий – не сочтет ли доктор его мечты за бред и не усилит ли лечение?
Я ответил, что на первых два вопроса ответа у меня нет, зато на третий могу пообещать, что не сочту и не усилю. В конце концов, есть теперь у человека мечта, и кто я такой, чтобы ее рушить?
Гордая плесень и умная опухоль
Однажды где-то в соцсетях прочел комментарий к публикации на экологическую тему: дескать, человечество – это плесень, которой покрылась наша Земля, ее раковая опухоль. Вообще, некоторое сходство есть, особенно если ночью смотреть из иллюминатора самолета на проплывающие под крылом поселения. Этакая фосфоресцирующая… С борта космической станции, поди, аналогия еще сильнее напрашивается: вон, гляди, Европа совсем заросла, а Сибирь почище будет. И лишь полюса девственно стерильны.
Поделился с коллегой из дневного стационара впечатлениями по поводу этого комментария, так он аж по лбу себя хлопнул – мол, хотел же тебе рассказать о недавнем споре среди пациентов, хорошо, что напомнил! Как раз эта тема звучала. А дело было так.
Как-то раз после обеда, когда по домам еще рано, а заняться уже особо и нечем, собрались обитатели дневного стационара в холле – кто в шахматы сыграть, кто в нарды, кто просто поболтать за жизнь. Ну и зацепились языками за экологию: утром химзавод снова порадовал очередным выбросом, как раз под морозный туман, чтобы не так заметно было. Заметно в этой дымке на глаз и не было, зато запах стоял тот еще. Вот и нашлась новая тема, а то про президента и Думу уже надоело, психиатрия вся уже до последней косточки обсосана, а поговорить хочется. Тут кто-то и заявил: мол, человечество – оно как какая-то больная короста на поверхности планеты.
– Да-да, – подхватил депрессивный пациент, – натуральная плесень, которая все загадила!
– Не то слово! – поддержал его товарищ с нигилистическим бредом (правда, не особо ярким, привычным и фоновым, потому и в дневной стационар угодил, а не в круглосуточный), – опухоль, которая гниет и метастазирует!
– Сам ты опухоль! – вскинулся пациент с отыгрывающей и стихающей манией. – Сам ты загниваешь!
– Да сгнил уже давно, – охотно согласился Нигилист, – просто грустно и мучительно все это.
– Вот про себя и говори, нечего на все человечество клепать, – не успокаивался Маниакальный. – Человек – это звучит гордо!
– Правда, с немытой головой, в засаленной футболке и трениках с пузырями на коленках выглядит неважно, – подковырнул Депрессивный.
– Да кто бы говорил! – огрызнулся Маниакальный. – Ты, поди, назад, к природе сейчас звать начнешь, чтобы только собирательство да натуральный обмен, шалашики да пещерки.
– А почему бы и нет? – с вызовом посмотрел на него Депрессивный. – Все честнее и экологичнее, чем вся эта химия в продуктах и огромные свалки около городов.
– Где все гниет, – печально, но охотно поддакнул Нигилист.
– Без химии, говоришь? – прищурился Маниакальный. – Без химии ты бы уже лежал в своем шалашике, созерцал всякие там бабочки-цветочки, которые тебя уже не радуют, и думал только о том, где взять веревку и мыло. Потому как антидепрессантов нет – неэкологично. А мыла тоже нет, поскольку мыловарни тоже неэкологичны, да и защитники животных не дадут Бобика на мыло извести. А веревки все сплошь натуральные, потому нескользкие, пока повесишься – обматеришься.
– На самом деле, – вступил в беседу пациент с паранойей, отвлекшись от шахматной партии с самим собой, – наш депрессивный друг, говоря о человечестве, себя к нему подсознательно не относит. То есть выделяет в некий обособленный вид, который по определению плесенью быть не может. И начал он эту беседу лишь затем, чтобы вызвать у вас глубокое чувство вины. А когда вы все раскаетесь, он милостиво решит, кому жить, предварительно заплатив хорошую виру, а кому убиться.
– И гнить в земле, – ввернул свои пять копеек Нигилист.
– Так что же это получается, он нами пытается манипулировать?! – гневно засопел Маниакальный.
– Природа любого коллектива такова, что заговоры просто обречены на самозарождение, – пожал плечами Параноик и вернулся к недоигранной партии.
– Ничего такого я не подразумевал! – вскинул ладони Депрессивный. – Пусть нас рассудит кто-нибудь независимый и незаинтересованный.
– Хорошо, – кивнул Маниакальный, подзывая проходившего мимо пациента с легкой дебильностью, – будет тебе не просто незаинтересованный – незамутненный! Слышь, Гоша, у нас тут спор возник, рассуди-ка нас. Некоторые (кивок на Нигилиста и Депрессивного) считают, что человечество – это плесень и опухоль, а я вот уверен, что человек – это звучит гордо. Что скажешь?
Гоша, с опаской поглядев на компанию, почесал в затылке.
– Человек… Он, конечно, плесень и опухоль… – и, быстро глянув на вставшего во весь рост Маниакального, скороговоркой добавил: – Но гордая плесень и умная опухоль!
Дебил? Макиавелли!
Так уж сложилось, что если дебилом тебя называет человек, не имеющий медицинского образования, то, скорее всего, он ругается или озвучивает свое оценочное суждение. А вот если это говорит психиатр – велика вероятность, что он уточняет глубину твоей умственной отсталости и ничего личного не подразумевает.
Гоша, знакомый вам по эпизоду с гордой плесенью и умной опухолью, как раз из тех, для кого «дебил» – не обзывалка, а клинический диагноз. Ну так вышло, что, когда мироздание раздавало интеллект, Гоша на что-то отвлекся. С тех пор он частый гость в нашем серьезном государственном учреждении. Причем уговаривать или тянуть его на прием за шиворот не надо: он ходит сам, с превеликим удовольствием. Более того, всякий раз просится в отделение: нравится ему там. Движуха какая-никакая, общение. Порядок, опять же. Не то что дома, где день тянется вяло, уныло, да еще под причитания матери о несбывшихся надеждах.
Где-то за месяц до Нового года Гоше все-таки удалось упросить докторов, чтобы те его снова госпитализировали. Не успела мама сходить за продуктами – а он уже в больничной пижамке веселой расцветочки, машет ей рукой из окошка отделения. Та пыталась его забрать обратно – мол, ты хотя бы в отпуск домой 31-го сходи, подарки получи. Нет, Гоша наотрез отказался. Мама – она ведь такая, как заберет из больнички, так обратно и не вернет. А Новый год в дурдоме куда как веселее проходит!
Но мама была упорна, дошла до заведующей отделением, и та заговорила о скорой выписке. И тут-то Гоша всерьез заволновался. Лафа заканчивается, и в перспективе маячат унылые стены, уборка, походы в магазин и мамины подружки с их понимающими охами-вздохами во время вечерних посиделок. Нравоучения, опять же.
Гоша всерьез задумался: как бы продлить свое пребывание в отделении? Просто подойти к заведующей и попросить не получится – есть уже опыт. Наговорит умных слов, запутает так, что и не поймешь, отчего так радовался при выписке. Нет, тут надо действовать тонко.
Мы все как-то уже привыкли считать, что дебил не способен просчитывать свои действия на несколько шагов вперед. А обо всяких многоходовочках в его исполнении и вовсе речи быть не может. Поэтому, когда накануне Нового года в отделении приключилась драка, на Гошу никто и не подумал. Да он в ней и не участвовал – стоял себе тихо в сторонке, наблюдая, как десять здоровых парней сосредоточенно чистят друг другу физиономии.
И лишь детальный разбор полетов выявил любопытные детали. Оказывается, Гоша беседовал с каждым из участников побоища. За день до самого события он обошел всех десятерых. Причем выбрал тех, кто покрепче да позадиристее. Каждого отводил в сторонку и говорил примерно так:
– Послушай, ты ведь мне как старший брат. Даже как отец. Я тебя так глубоко уважаю, что просто не могу молчать. Знаешь, что о тебе говорит вон тот (кивок на другого кандидата) хмырь? О-о, я даже пересказать боюсь – ты меня прибьешь за такие слова.
Потом шел и обрабатывал второго, третьего… в общем, у пацанов просто не было шанса на мирный исход событий. Никто ведь даже и мысли не допускал, что Гоша может соврать – откуда у недоумка фантазия для вранья? А уж догадаться, что он это специально подстроил… нет, это невозможно!
– А ты не боишься, что они тебя теперь поколотят? – спросила заведующая, докопавшись до истинных причин и вызвав Гошу в кабинет.
– А я скажу, что у меня были слуховые галлюцинации, – не моргнув глазом нашелся Гоша. – Вы только подтвердите им мои слова, ладно?
– Ну какие галлюцинации? У тебя же их не было никогда.
– Но они-то об этом не знают, – обезоруживающе улыбнулся Гоша. – А если и вы им скажете, так вообще все сразу поверят. Вам ведь не нужно, чтобы в отделении еще раз кого-то побили?
Доктор была просто восхищена: ну надо же, как все провернул! Поэтому, поговорив с Гошей еще немного об истинных причинах его нежелания возвращаться домой, пошла ему навстречу и оставила в отделении еще на некоторое время. А потом выписала – но не сразу, а через дневной стационар: все не целыми днями дома сидеть.
Так легенды и рождаются
Наше серьезное и уютное государственное учреждение поросло легендами и мифами, словно древний замок плющом. Причем эти самые легенды и мифы генерятся безо всяких усилий с нашей стороны – тут вполне хватает нервно возбужденной фантазии гостей, а уж то, что направит ее в нужное русло, непременно появится.
Наблюдал тут однажды этот процесс в стадии, так сказать, зарождения. Хотя, скорее, подкрепления: фабула-то уже накатанная. В общем, слушайте.
Начало февраля, внутренний дворик диспансера – вернее, одно из пространств между его крыльями, от души занесенное снегом. Ветер срывает горсти этого снега с сугробов, то закручивая их маленькими смерчиками, то швыряя в лицо. Намечаются предрассветные сумерки, и в отделениях приоткрыты форточки: надо хоть как-то разогнать тяжелый дух и уменьшить ингаляционную дозу нейролептиков.
Из окон второго этажа напротив доносится истошное: «А-а-а-а-а-а!!! Убивают!!!» Сделав очередную затяжку, качаю головой: снова у Любаши обострение, теперь, пока не успокоится, женскому отделению будет весело. Любит она побродить с утра по беспокойной половине, поорать. Убивают ее уже лет десять… или пятнадцать? Голоса в голове. Так и говорят, не стесняясь: мол, убьем. А когда тебе то шепчут, то орут такое каждый день, днем и ночью, да еще и расписывают в подробностях, как это будет выглядеть, – тут любой почувствует себя некомфортно. Правда, жизнь Любашу ничему не учит, и через пару недель после выписки про то, что таблетки все же надо пить, она благополучно забывает: она же не больная, просто голоса были злые. Причем впечатление такое, что она ими даже гордится. Вот и сообщает каждое утро эту радостную весть всему отделению: это не соседи по дому и не родня, дальше дурдома уже не свезут.
Впрочем, этим утром был у нее еще один слушатель. Мужик, видимо, пришел на медкомиссию. Пораньше, чтобы побыстрее пройти. Ну а пока регистратура еще не открылась, решил перекурить на заднем крылечке. И чуть не проглотил свою сигарету, когда услышал эти вопли. Нервно, затяжки в три, докурив, он бросил полный боли и гнева взгляд на окна женского отделения (оттуда снова поведали, что убивают), промолвил: «Изверги!» – и побрел в гардероб. Минутой позже и я отправился следом.
Около гардероба мужика ждало очередное потрясение. Дело в том, что наше ударенное оптимизацией высокое начальство вывело санитарочек из штата медработников. И теперь они не младший медицинский персонал, а уборщики помещений. А раз так, то и белые халаты им не положены. Зато закупили на какой-то из швейных фабрик обычные – из этих, знаете ли, веселой расцветочки и фасона «тетя Маня».
