Дрожь

скачать книгу бесплатно

– Фажан!

– Жаяц!

– Henne!

– Ente!

– Schwein![6 - Курица! Утка! Свинья! (нем.)]

Немцам в конце концов пришлось бежать. Фрау Эберль паковала самые ценные вещи и почти перестала разговаривать.

– Du bringst mich nach Hause![7 - Отвезешь меня домой. (нем.)] – однажды вечером заявила она Янеку тоном, не терпящим возражений, когда тот занимался телегой.

– Ja[8 - Да. (нем.)], – он кивнул, а она, не произнеся ни слова, зашла в дом и хлопнула дверью.

Накануне отъезда он всю ночь ворочался, потея под толстым одеялом, вставал и шел на кухню, курил у окна, потом ложился и опять – с боку на бок, с боку на бок.

Встал рано, побрился, выкурил сигарету. Через два часа уже сжимал поводья и смотрел на длинную дорогу, тянувшуюся перед ним и ведущую в чужую страну.

Проехали Скибин, Радзеюв и Чолово, потом Хелмце, Яноцин и Гродзтво. Вдалеке показалась Крушвица. Преодолели каких-нибудь двадцать три километра, до границы оставалось десять раз по столько же. Возможно, больше.

«Там меня и убьют», – думал Янек.

Фрау Эберль сидела на телеге с дочерями среди мебели, ковров и мешков с одеждой. Рассказывала младшим девочкам сказки, из которых Янек понимал примерно каждое второе слово. В своих мыслях он тоже понимал немногое. Оглядывался назад и по сторонам, вытирал вспотевшие руки о штаны. Попробовал свистеть и тут же перестал. Казалось, будто кто-то через живот вытащил ему кишки и привязал к дереву за домом. С каждым километром его становилось все меньше. Подташнивало. Била дрожь.

В Крушвице он остановил коней, обернулся и сказал: будь что будет, но ему надо по нужде, по серьезной нужде.

– Nein! – завопила Фрау Эберль и встала на телеге. – Lass mich hier nicht alleine stehen![9 - Нет! Не оставляй меня здесь одну! (нем.)]

Янек объяснил, что ему необходимо, что он не выдержит, показал на промежность и сделал страдальческое выражение лица.

– Du willst davonlaufen…

– Nein…

– Geh! Komm aber zur?ck! Verstehst du? Du sollst zur?ck kommen[10 - – Ты хочешь сбежать…– Нет…– Иди! Но вернись! Понял? Ты должен вернуться. (нем.)].

Убегая, он слышал, как женщина проклинает его, как желает ему смерти, ему и Ирке, «и чтоб у вас Teufel родился, а не Kind, дьявол, а не ребенок», – кричала Фрау Эберль, а Янек бежал.

Он мчался по лесу вдоль дороги, спотыкался и хрипел, но бежал все быстрее, перемахивал через поваленные деревья и срывал головой паутину. После нескольких километров утомился и замедлил шаг. Спустя четыре часа увидел табличку «Квильно», сел в ров и долго в нем просидел. Приближаясь к дому, увидел во дворе Ирену. За ней шелестело белье на веревке у колодца.

Он медленно подошел к ней, обнял и вдохнул в легкие молочный запах ее кожи. Ухватил косу и взял кончик в рот, а затем прикусил его. Она отерла его лицо ото всего, чего он потом будет стыдиться, и улыбнулась так, как никогда раньше ему не улыбалась. В доме раздался топот маленьких босых ножек. Казю выбежал на улицу и, выпрямившись, встал перед отцом. Посмотрел вверх, напрягся и произнес:

– Швинья!

* * *

Янек так никогда и не узнал, добралась ли Фрау Эберль до Германии. Она часто снилась ему: стояла на телеге и проклинала его, Ирену и их еще не родившегося ребенка. Ссутуленная, она напоминала издалека неудачную скульптуру Крапивы, а над ее головой кружился густой сонм черных теней. Он пытался восстановить в памяти слова, которые она тогда прокричала, но чем больше старался, тем сильнее размывался образ.

Вскоре на свет появилось маленькое бесцветное чудовище. Оно рождалось тридцать часов и чуть не убило Ирену, совершенно охрипшую от крика. На этот раз роды принимала старая жена Паливоды.

Он был белый от бровей до ногтей на ногах. Под кожей кое-где виднелись тонкие розовые полоски. И только зрачки красные, словно сквозь них просвечивала внутренность головы. Метался и лягался. Янек старался на него не смотреть. Жена Паливоды, руки которой были по локоть в крови Ирены, переводила взгляд с висевшего на стене креста на ведро с грязной водой и обратно. Наконец, она ушла с кухни, тихо закрыв за собой дверь.

Янек посмотрел на жену. Она долго мерила его вызывающим взглядом. В конце концов, он подошел к мальчику и осторожно коснулся его ручки. Тело было теплое. Ручка мягкая. Провел пальцами по его животу, затем дотронулся до лба. Медленно подложил под него руку и поднес к лицу. Между маленькими ножками болталась посиневшая культя пуповины.

– Задуши его, Янек, – сказала Ирена, прижимаясь щекой к вымокшей подушке.

Он молча покачал головой, положил ребенка на валявшиеся на полу тряпки и снова выглянул в окно. Бледные облака постепенно уплывали за горизонт. Кот нехотя бил хвостом по земле.

– Надо его помыть, – сказал он, поворачиваясь к двери. – И завернуть во что-нибудь.

Тишина. Лишь биение маятника в корпусе часов.

– Только подогрей, – простонала она. – Воду.

– Что?

– Подогрей, не то простудится.

Он кивнул и вышел.

Ребенка назвали Виктор. По прошествии лет они не могли вспомнить, кто так решил. Виктор Лабендович. Полагали, он не проживет и года.

Временами им казалось, что он приобретает цвет. Смотрели на него под разными углами и в разном освещении, терли бледную кожу и изучали пушок на ней, а потом кивали друг другу. Да, вроде розовеет. Да, похоже, волосы на родничке темнеют. Глаза как будто немного голубые. Через несколько месяцев перестали это делать.

Вскоре после жатвы из Германии вернулись родители Янека и две сестры. Анеля заметно выросла, а ее волосы почти доходили до пояса. Она говорила быстро и нечетко, как и до войны. У Ванды, которую всегда считали более красивой, теперь был кривой нос, придававший лицу ведьмовской вид. Поговаривали, что его сломал в плену сын немецкого хозяина.

Мать и отец сильно постарели. Когда они вчетвером появились во дворе хозяйства в Пёлуново, казалось, что останутся так стоять до самой смерти. Они лишь оглядывались по сторонам, будто хотели убедиться, что все это действительно по-прежнему существует. Янек бегал вокруг них, обнимал, прижимал к себе, кричал что-то о прекрасном будущем, прекрасном урожае, прекрасной жене, и что теперь вообще всегда будет хорошо.

Они стали жить все вместе в старом доме Лабендовичей. Отец, мать, Анеля, Ванда, Янек, Ирена, Казю и бесцветный мальчик. Мать плохо спала. Отец во время войны подхватил болезнь живота и ночи напролет постанывал. Девочкам снились кошмары. Казю капризничал, у Виктуся резались зубы. Когда Янек осознал, что больше не выдержит, пришло спасение.

6 сентября Польский комитет национального освобождения выпустил декрет, согласно которому была проведена реформа, подразумевавшая в том числе «создание новых самостоятельных хозяйств для безземельных, рабочих и земледельцев», – это означало, что Янек и Ирена могли выехать из небольшой избы, но только теоретически, поскольку на девяти гектарах поля, выделенных им комитетом, не было даже лачуги, не говоря уже о доме. Следующие два года Янек от рассвета до заката перерывал плугом недружелюбную к нему землю и собирал то, что она позволяла собрать, а затем продавал вместе со свиньями, которых разводил у отца. По ночам же выкапывал глину и при свете костра укладывал из нее стены своего будущего дома.

Когда он засыпал в избе, наполненной дыханиями близких, ему постоянно снилась Фрау Эберль, стоящая на телеге среди черных силуэтов, вившихся вокруг ее головы. Она показывала пальцем на дорогу: по ней полз его маленький Teufel, его маленькое бесцветное чудовище, которого он старался любить. Ребенок улыбался ему и приближался все быстрее, но только Янек собирался взять его на руки, как просыпался в абсолютной темноте ночи и больше не смыкал глаз.

Подаренная комитетом земля выплевывала из себя все меньше. Ее не тронула ни засуха, ни чересчур обильные дожди, но, несмотря на это, она как бы мертвела. Паливода жаловался на то же самое.

– Если так и дальше пойдет, помрем с голоду! – кричал он, когда они присаживались на закате со стаканами самогона.

Зараза охватила Пёлуново целиком. По пути в город все реже встречались телеги с урожаем, улыбки стали редкостью. Из уст Дойки, которая за последние несколько лет сильно постарела, помимо криков и смеха все чаще вырывались слова.

– Вымрут, вымрут все червячищи, вымрут, потому что с черным связались, – говорила она обычно проходившим мимо памятника. – Вымрут, и мир погорит, ибо черное по нему лазит и бегает, бегает и лазит. А потом сожрет все, землю сожрет, звезды сожрет и луну сожрет, и все остальное, потому что черное только жрет, жрет и жрет!

Однажды Янек услышал, как Дойка, обратившись к жене старого Биняса, сказала, что если не убьют «мальчишку без цвета», то «все кончится».

На следующий день он пришел к скульптуре и долго ждал, пока Дойка проснется. Она вытерла лицо и села, обхватив ноги руками.

– А вы бы перестали глупости болтать про моего мальчика, – заявил он, присев перед ней на корточки.

– Твой сын великий, о, такой великий, но только когда будет холодный. – Дойка покачала головой, а затем громко рассмеялась. – Вытащи из него сердце и кишки из живота, намажь на плуг – такой урожай соберешь, большой, прекрасный, огромный! Вплети волосы в сеть и зайцев наловишь столько, что всю зиму будет сплошная жратва, и брюхо полное, жратвы вот столько. Пейте с Иркой его кровь и будете здоровы, и не помрете никогда, никогда не помрете, никогда!

Янек подошел, наклонился и схватил Дойку за горло. Перевернул ее на спину и прижал к земле. Они долго смотрели друг на друга, но не произнесли больше ни слова, после чего он встал, отряхнулся и направился к дому. На середине пути до него донесся ее дикий прерывистый смех.

* * *

Виктусь и Казю росли в доме, полном красивых женщин, рыцарей на конях и пар, кружащихся в танце. Их будил грохот пистолетов и отголоски битв на мечах, а убаюкивали экзотические птицы и звуки дорогих роялей.

У Ирены появилась привычка. Когда Янек научил ее читать, она набросилась на книги с такой прожорливостью, будто годы читательской абстиненции выработали в ней чувство голода, который невозможно удовлетворить. То, что она делала, нельзя было даже назвать чтением: она была как в дурмане, сходила с ума. Месила реальность, словно тесто, и лепила из нее миры. Вставала перед восходом солнца и шла к коровам свекров, потом садилась на лавку перед домом и исчезала между страницами. Позже возвращалась в кровать и пересказывала Янеку то, что прочитала, имитируя звуки боев, дуэлей и пиров. Передвигаясь по дому, она на самом деле вышагивала по дворцовым коридорам. Жила в Пёлуново и тысяче других мест одновременно.

Брала книги у дочери землевладельца, жившего далеко, у шоссе. Возилась на кухне, то и дело переворачивая страницы. Могло сложиться впечатление, что ей все равно, что она в данный момент читает. Она открывала одну из нескольких начатых книг, и дома сразу появлялись Тереса Сикожанка, Михал Володыёвский, Красный шут, Виннету, Борух, Гекльберри Финн, Кароль Боровецкий, Жан Вальжан, Миколай Сребрный, Изабелла Ленцкая, Ружицкий и Квирина.

Тем временем пришел апрель, а с ним – мертвые курицы. Их находили с распоротыми, едва надкусанными шеями. Скоро выяснилось, что по окрестностям рыскает бешеная собака. Иногда видели, как она, переваливаясь с боку на бок, бродит по полям или вокруг построек. Мужики несколько раз пытались поймать ее, но каждый раз возвращались ни с чем. И вот наконец собака появилась на людях.

Те, кто первыми вышли в тот день из костела, перекрестились больше раз, чем обычно. Взъерошенный и заканчивающийся овальной мордой грязный шар медленно тащился в сторону храма, оставляя на земле следы из желтой пены. Мужчины, успевшие выйти вперед, искали глазами что-то, чем можно было прогнать зверя, а лучше всего прикончить. Церковный сторож – угрюмый человек с большим сердцем и крысиным лицом – отправился в дом священника за вилами, которыми открывал высокие окна.

Он не успел обогнуть костел, как из плотной толпы прихожан неожиданно выскочил Виктусь Лабендович и, подняв руки над головой, вприпрыжку пошел вперед. Янек крикнул ему вслед, но не сдвинулся с места.

Мальчик подбежал к собаке, наклонился к ней и рявкнул, шевеля руками. Желтые зрачки некоторое время вглядывались в него, после чего собака развернулась и неторопливо поплелась назад. Когда она уже заворачивала за угол дома священника, сторож подбежал к ней и одним ударом вил проткнул в трех местах. Придавленное к земле животное взвизгнуло и сдохло в конвульсиях.

Ирена подошла к Виктусю, на глазах у всей деревни перебросила его через колено и трижды шлепнула. Казю в это время стоял за спиной у отца, вперившись в мать и младшего брата. Священник Кужава быстро перекрестился и вернулся в костел. Прихожане разошлись по домам.

Дома Лабендовичи объясняли сыновьям, почему не следует приближаться к бешеным собакам.

– А откуда известно, что она бешеная? – спросил Казю.

– Она не была бешеная, просто ей было грустно и больно, – заявил Виктусь, прежде чем родители успели что-либо ответить.

Впрочем, голова Янека была занята более серьезными заботами. Урожай становился все хуже. Черные проплешины на полях, где не росли даже сорняки, увеличивались. Раз в несколько недель кого-то из крестьян сажали в радзеювскую тюрьму за невыполнение обязательства по поставкам. Поначалу оно относилось только к зерну и картофелю, но его быстро расширили за счет молока и убойного скота. Янек, как и другие, подкупал солтыса, заключал сложные «сделки» с соседями и торговал со спекулянтами, но математика была неумолима.

Жители Пёлуново опасались, что земля в итоге перестанет рождать что-либо, кроме камней.

* * *

Здобыслав Кужава, при жизни ксёндза Шимона выполнявший функции законоучителя, стал приходским священником, причем подошел к этому основательно. Говорили, что он совсем перестал есть, а по вечерам бил себя мокрым ремнем до тех пор, пока не цепенел и не видел Бога. По слухам, он знал наизусть многостраничные фрагменты Священного Писания, а все, что имел, отдал на строительство храма в Радзеюве. Проповеди, с которыми он каждое воскресенье пламенным голосом обращался к прихожанам, стиснувшимся на лавках, обсуждали потом всю неделю в полях и на кухнях.

Как-то раз он поднялся на амвон, в тишине обвел взглядом собравшихся, а потом закричал, сжимая пальцами края кафедры:

– Возлюбленные дети Божии! Вы идете по жизни, неся кресты, впивающиеся в плечи ваши занозами греха человеческого, и делаете все, что в ваших силах, чтобы Господь ваш Иисус Христос в тепле сердца своего нашел места и для вас, когда настанет время вечного покоя. Возлюбленные. Все вы каждое утро открываете глаза и направляете молитвы священнейшему Богу, прося его, чтобы в своей любви бесконечной ниспослал вам милость плодородной земли и обильного урожая. Чего же еще вы желаете? Спокойствия желаете. Жизни в согласии с Писанием. Любви ближнего и счастья. Но что, если на вашем пути встает преграда, поставленная самим ангелом, падшим с небес, хищным зверем, выползшим из бездны адской, дьяволом, что вьется между домами нашими, выискивая щели в совести нашей, сквозь которые он мог бы в нас проскользнуть? Что же вы делаете тогда, возлюбленные Господа? Обходите ее?

Священник направил взгляд на Виктуся, который изо всех сил боролся со сном.

– Но что, если адская бестия со всей присущей ей ловкостью и коварством делает этой преградой вещь кроткую и внешне невинную? Что, если вас подвергают испытанию трудному, как искушение Христа в пустыне? Позволите ли вы змею обмануть себя? Дадите ли ввести себя в заблуждение бестии преогромной, льющей вам в уши адскую ложь за ложью? Нет! Пускай из семян веры вашей вырастут мощные деревья, плоды которых славить будут любовь Бога и которые не склонятся под вихрем козней бесцветных слуг змея! Крыжовник Божий! Обман и грех протыкай шипами своими! В тебе надежда на уничтожение черных преград адских, в тебе надежда на освящение имени Иисуса Христа. Не поддавайтесь, братья и сестры, слугам челюстей мрачнейших, не поддавайтесь во имя Отца и Сына, и Святого Духа! Виноград Божий! Не позволь, чтобы побеги твои сломил ураган дьявольских сомнений! Раскрой глаза, узри истину во Христе. Узри истинное обличье змея, ползающего совсем рядом! Возлюбленные. Поставьте совесть вашу на страже нашей деревни и загляните глубоко в сердца свои, дабы найти в них истину, которую заронил в вас Господь наш в небе. Я вижу вас всех, вижу вас во Христе, ибо души ваши имеют глубокий, данный Господом нашим цвет. Вижу вас всех в повседневных стараниях справиться с трудами земного бытия и заработать вечную награду измученными руками! Вижу вас, ибо души ваши окрасила любовь Иисуса Христа. Но остерегайтесь. Остерегайтесь, братья и сестры, ибо змей ползает прямо под вашими дверями. Остерегайтесь, ибо среди вас есть такие, чья душа совершенно бесцветна. Черпайте силы у Пресвятой Девы Марии и не позвольте, чтобы слуги дьявола отняли у вас плоды, кровью и тяжким трудом собираемые поколениями во славу Господа. Нечеловеческие чудища с бесцветными душами го- товы уничтожить все, что Иисус Христос пожертвовал вам через свою смерть на кресте, но я верю, что укрепленные Словом вы сможете отразить атаки темноты. Верю, что распознаете среди вас бесцветных слуг чудовища, и в самый ответственный момент у вас не дрогнет рука, как не дрогнула она у Авраама.

– Аминь.

* * *

Виктусь подрастал. Влезал куда не надо, болтал без остановки, болел и сразу выздоравливал, кусал брата и сам позволял ему себя кусать, плакал ночью, спал днем, гонял кур и глотал все, что можно было проглотить.

Ранней осенью Янек закончил строить дом. Он состоял из четырех смежных комнат, имел небольшой погреб и был крыт соломой.

В 1948 году, когда впервые состоялась Велогонка Мира, был создан народный ансамбль песни и танца «Мазовше», возникла Польская объединенная рабочая партия и отменили карточки на товары первой необходимости, Лабендовичи поселились в собственном новом доме. Через четыре дня Янек попал в тюрьму.

Его посадили за свиней, а точнее, за их отсутствие. Забрали в Радзеюв, где он отсидел две недели.

В камере, на удивление просторной, он познал, что такое стыд, бессонница и парикмахер Кшаклевский. Из всего перечисленного парикмахера Кшаклевского переносить было особенно сложно. У него был сын возраста Виктуся, отличавшийся прямо-таки безграничными талантами. Парикмахер Кшаклевский решил провести время заключения с пользой и рассказывал сокамернику о своем трехлетнем мальчике. Через два дня Янек впервые подумал, что в итоге свихнется.

На восьмой день Кшаклевский охрип от разговоров. На девятый замолк, а вечером разразился плачем. На одиннадцатый признался, что его сын никакой не исключительный. Он болен и, скорее всего, никогда в жизни не сможет говорить.

– Ты не представляешь, что это за чувство, – прошептал он среди ночи и потом уже больше ничего не говорил.

Они попрощались, пожав друг другу руки и дав обещание, что когда-нибудь еще встретятся.

Янек вернулся домой. С новыми силами принялся за свои девять непокорных гектаров и решил: или он, или они. Он вставал задолго до рассвета и ложился сильно после заката. Поклялся себе, что больше никогда не сядет в тюрьму за какую-то свинью или же ее отсутствие. Мальчики, несмотря на голод, росли быстро. Ирена улыбалась чаще, чем раньше. Жизнь начала складываться.

– Теперь уже все будет хорошо, – услышал он от нее однажды вечером.

– Знаю, – ответил и обнял жену, глубоко вдыхая молочный запах ее кожи.

Через месяц их бесцветный сын умер первый раз.

Глава вторая

Бронек Гельда уже почти не помнил отца. В воспоминаниях перед ним представала лишь окутанная дымом фигура в углу избы. Темная, сутулая. Зато он хорошо помнил беготню за махоркой на натруженных ногах.

Отец много курил. Каждый день перед выходом в поле он сосредоточенно скручивал папиросы и укладывал их в кожаный кисет, который затем привязывал к ремню. Махорку покупали в расположенном напротив костела магазине с баром, который держал болтливый пан Бельтер.

Несколько раз в месяц, возвращаясь из школы, Бронек заходил к пану Бельтеру, и тот давал ему небольшой мешочек. Отцовские деньги были точно отсчитаны. Бронек прятал махорку в портфель и проходил еще четыре километра, отделявшие его от дома.

После уроков он иногда впадал в задумчивость. Шел из Коло в Любины, каждый день смотря на одни и те же дома и деревья. Думал, сколько еще в мире домов и деревьев. Случалось, от рассеянности забывал зайти к пану Бельтеру. Отец обычно ждал его на лавке под старой, обомшелой сливой. Заходя во двор и увидев его фигуру – теперь уже темную и затуманившуюся, – Бронек вдруг вспоминал.

– Папа, пожалуйста, не злись… – начинал мальчик, но отец безмолвно вставал с лавки и направлялся к дому. Бронек шел за ним. Они заходили в сени, отец закрывал дверь и велел ему встать к стене.

– Штаны, – произносил он спокойно.

Неторопливо, мешкая, снимал со стены вожжи. Долго стоял у сына за спиной, проводя твердой кожей между пальцами. Щууух. Щууууух. Бил по ногам и попе. Бронек просил прощения, умолял. Он знал, что это ничего не даст. Пятнадцать ударов – никогда не больше, никогда не меньше. После пятнадцатого вожжи возвращались на стену, а Бронек подтягивал штаны и мчался к пану Бельтеру.

Иногда он вспоминал про махорку, завидев дом вдалеке. Тогда он разворачивался на пятках и летел в магазин, а отец провожал его взглядом. Наказание наступало позже. Пятнадцать ударов – никогда не больше, никогда не меньше.

Когда отец умер, Бронеку было тринадцать. Он понимал, что должен помнить его лучше. В памяти должно было остаться нечто большее, чем просто темная фигура, скручивающая папиросы, и хлест вожжей по коже. Тем не менее, отец ассоциировался у Бронека Гельды только со злостью и беготней за чертовой махоркой.

Сам он ни разу не закурил. У него были другие привычки. Он страстно читал газеты, стругал узорчатые рогатки из дерева и боролся на руках. Благодаря последней, познакомился со своей будущей женой.

Обычно он мерился силами с лучшим другом школьных лет Фелеком Шпаком из соседней деревни Охле. Не очень умел проигрывать. Злился, вздыхал, требовал реванша. Тщательно вел реестр поединков.

Однажды, записывая результат очередной схватки, он впервые заметил крутившуюся на кухне Хелю, которая прежде как-то не привлекала его внимание. Невысокая, несмелая, неприметная и неразговорчивая, она словно опасалась быть хоть какой-нибудь. С того момента Бронек присматривался к ней все пристальнее. Некоторое время ему казалось, что, если сильно на нее подуть, она рассыплется на части.

Ему было тогда двадцать шесть, и уже лет пять он активно искал жену. Но пока все ограничивалось поисками.