скачать книгу бесплатно
– Фрэнк, женитесь на мне.
Она стояла перед ним в заснеженной шубке. Каштановые волосы, собранные по моде, приподнятая чёлка и прекрасные голубые глаза сверкали одинаковым глянцем. Её грудь поднималась прерывисто. Она часто дышала, будто не могла надышаться. Фрэнк пораженно моргал, отложив книгу в сторону. Молчание длилось монотонные секунды, но ей они представлялись долгими часами. Её разрывали неопределенность и безмолвие библиотеки. Никто не отвлекал их, и Эмма с радостью бы подвела стрелки часов, чтоб услышать его ответ. Сколько же он будет молчать?!
– Или я не достойна стать вашей женой? – холодно дополнила она.
Фрэнк опустил глаза и удивлённо уставился на книгу; снова прошелся взглядом по библиотеке, будто его волновало, сколько собралось читателей. Эмма находилась в шаге от слез. Они наполняли её выразительные глаза небывалой мольбой. Ей стиснуло грудь. Стало душно, и воздух казался таким бедным, что легкие лишь частично получали дозу необходимого кислорода.
И тут Фрэнк встал и подошёл к Эмме. Уверенность его шагов несла в себе нечто утвердительное. Эмма ощутила недомогание, когда он с безграничной лаской взял обе её руки и поднёс их по очереди к своим тёмно-алым губам.
– Лучшей жены мне и в век не сыскать, – сказал он с деликатной улыбкой, привлекая её к себе.
Не сумев подавить эмоций, Эмма разрыдалась, и пока из неё выходили горечь и мучительное страдание тех дней одиночества, Фрэнк продолжил говорить спокойно, но с пугающей осторожностью.
– Я не в силах надеяться, что миссис Морган примет меня в вашу семью. Я недостоин тебя, Эмма. У меня нет высокого положения, нет богатств и больших сбережений. Я нахожусь на открытом пути, где только ветер и пустошь, где самому придётся возводить себе жилище, условия и счастье; придётся приспосабливать себя и тебя существовать на этом пустынном отрезке земли. И, как и всякому, кто начинает вести самостоятельную жизнь, я буду трудиться, не покладая рук, чтобы обеспечить нас. Легко нам не будет, это уж точно!
Эмму так распалили жаркие речи возлюбленного, что ей захотелось превзойти его в любовном признании.
– Ну и что? – экспансивно выпалила она. – Я не боюсь трудностей и хочу принадлежать одному лишь тебе! И телом, душой! Я замираю от мысли, что мы будем вместе засыпать и просыпаться, преодолевать горести, переживать радость. Ах, Фрэнк, как мы будем счастливы!
Эмма заплакала ещё сильнее, выпуская все накопленные чувства на волю. Фрэнк погладил её по волосам, что дало ей больше пыла плакать в три ручья. Голос его, приятного низкого звучания, не утрачивал осторожности.
– Да, я бы тоже этого хотел. Но миссис Морган прочит тебе в мужья другого мужчину. Нам лучше не делать глупостей. Это оскорбит её.
Эмма резво отстранилась, утирая слезы.
– Мама поймёт, не сомневайся, поймёт! Я люблю тебя, Фрэнк! И жизни без тебя не мыслю!
– Моя дорогая, и я тебя люблю! – улыбнулся он, заключая её в тесные объятия. – Ты никогда не пожалеешь, что стала моей!
4
После обеденного часа Эмма, до предела взбудораженная и счастливая, собрала мать и отца в одной комнате. Мистер Морган сидел с присущей ему мягкой улыбкой в торопливом предвкушении, что приготовила им дочь. Совсем по-другому вела себя миссис Морган. Крайне бледная она сложила руки на коленях и еле держалась, чтоб не упасть в обморок – в ней засело дурное предчувствие. Эмма подскочила к ним и упала на колени, взирая с жалостливым отчаянием то на отца, то на посеревшую мать. Её глаза небесной глубины смотрелись невинно и трепетно.
– Мама… Папа… Я так счастлива! – на лице Эммы навернулись правдивые слезы. – Я благодарна вам за всё, что вы для меня сделали. Конечно, в душе я остаюсь вашей маленькой Эммой. Но мне уже скоро двадцать один, я хочу наконец повзрослеть и начать самостоятельную жизнь, к которой вы столько лет меня готовили. Я не буду больше ходить вокруг да около…
Эмма уронила взгляд, давая слезам счастья скатиться по бархатным щекам, и снова воззрела на родителей. В той мимолетной паузе миссис Морган испуганно схватилась за сердце, а отец, изогнув брови в согревающей теплоте, ждал разъяснений.
– Я выхожу замуж за Фрэнка О'Брайна.
Некоторое время все трое молчали: каждый в занятой ранее позе. Мистер Морган ослабил брови, и виделись они не столь дружелюбно, как до монолога Эммы. Луиза, в бренном ужасе вытаращив глаза, бессознательно прикрыла рот рукой. Моргала она как-то странно: медленно и с усилием, словно веками желая отмахнуться от тающих в тишине звуков безрассудного голоса дочери. Сердце Луизы билось едва слышно, и, казалось, бьётся оно в чьей-то чужой груди. За последние полгода ей пришлось приложить немало усердия в бою с растущим сомнением и уверить себя, что дружба с непредставительными О'Брайнами не принесёт злостных последствий. К несчастью, интуиция её не подвела, и Луиза мысленно досадовала на себя за то, что легкомысленно отнеслась к этой бесцельной связи дочери. Надо было вмешаться, принять меры, настоять на разрыве отношений, но Луиза слепо плыла на лодке судьбы, отказываясь управлять вёслами.
– Что ты сказала, Эмма? – отрывисто выдохнула она.
– Мама, – Эмма с любовью взяла руки матери в свои, – я знаю, вы не очень благоволите Фрэнку… Но он чудесный! Воспитанный, образованный, чуткий, и через пару лет получит медицинский диплом. Разве плохо иметь в семье врача, причём достойного? Сколько хорошего нам сделал Чарли О'Брайн? Он вылечил вас, разве не его вы считали хорошим и почтенным человеком?
– Но он всего лишь врач! – возмутилась Луиза, не понимая, как дочь смеет проявлять невежественность в умении разграничивать достойных от посредственных. – У него никогда не будет карьеры, он на всю жизнь останется простым врачом! Да, спасать жизнь – дело благородное, но он не джентльмен, – миссис Морган злобно вырвала свою руку из руки дочери, – и он не достоин тебя!
– Как вы жестоки, мама, и малодушны! – слезы Эммы ушли, сменяясь на ядовитый огонёк. – Ведь мы самая обыкновенная семья в Лондоне. Если уж оценивать человека только по кошельку – мы тоже недостойные люди.
Вмешался мистер О'Брайн, аккуратно положив свою руку на ладонь Эммы. Глядел он осторожно.
– Доченька, может, твоя мать права и стоит обдумать всё получше?
Лицо Эммы извратилось гневом. Вскочив на ноги, она ринулась к окну, устремляя отчаянные глаза пол, а мистер Морган продолжал внушительным тоном.
– Ваша приятельская дружба была мне мила. Парень он неплохой и деловитый, слов на ветер не бросает. Но и ты войди в моё положение. Ты мой единственный изумруд! Разумеется, рано или поздно мне бы пришлось расстаться с тобой, в этом твоё предназначение – создать свою семью. Но теперь, когда время пролетело так быстро, что я не успел опомниться, и ты в дюйме от серьёзного решения, я бы попросил тебя обдумать всё холодной головой, без амбиций, к которым, увы, ты достаточно склонна.
– Я не изменю решения! – Эмма встряхнула головой, прищурив глаза от решимости. – Я люблю его! Разве такого повода недостаточно, чтобы связать наши судьбы? Если я не выйду за Фрэнка – я вообще никогда не выйду замуж!
Неизвестно, чем бы кончился сей накаленный разговор, если бы не зазвонил телефон. Мистер Морган ответил, долгое время слушал молча, затем дважды неосознанно кивнул, бросил два коротких слова согласия и, попрощавшись, повесил трубку с мрачным озадаченным лицом, которым обратился к жене.
– Звонил Фрэнк, Луиза. Он приглашает нас троих завтра к себе пообедать.
– И ты согласился? – чуть ли не вскрикнула миссис Морган.
– Я не мог поступить иначе, это невежливо! В конце концов, мы же не дикари неотесанные! Да и приглашение скорее звучало от имени Чарли. Он-то нам плохого ничего не делал.
На следующий день с тяжёлым сердцем семья Морган отбыла на обед. Погода стояла чудесная, небосвод окутывал землю своим чистым, ясным как лазурит, покровом. Воздух прогрелся, и уже никому не верилось, что зима так жестоко обходилась с ними неделю назад. Скорое приближение весны дарило им надежду на радость, и все выжидали, когда природа встряхнется от зимнего сна и возродит душевные пейзажи тепла и ярких красок. И разодетые лондонцы, слоняющиеся от скуки, выглядывали эти пасторальные этюды и сыпали улыбками. Эмма тоже улыбалась им беззастенчиво, жадно впитывая взгляды прохожих, с которыми стремилась поделиться своим нескончаемым счастьем. Те, кто охотно ловил ту заряженную улыбку, не оставались равнодушными и улыбались ей в ответ.
К удивлению Луизы, жилище О'Брайнов не являлось тесными арендованными комнатами. Это был складный дом из белого кирпича, массивный, квадратный, с двумя этажами, эркером наверху, крытым портиком и облагороженной лужайкой, где летом стелется пышная трава и зеленеет самшит. Эмма злорадственно глянула на мать, а та с немым недоумением останавливалась глазами на клумбах и больших окнах выступающей части фасада.
– Они точно живут здесь? – тоже смутившись, уточнил мистер Морган.
Луиза достала из сумочки пенсне и сложенный лист, где мистер Морган на всякий случай записал адрес Чарли О'Брайна.
– Всё так, если верить сведениям на бумаге, – подтвердила Луиза.
Хихикнув, Эмма поспешила к порогу. Дверь им отворила солидная горничная, в платье с оборками и стоячим воротничком, одетая чуть ли не лучше самой миссис Морган, которой от сего наблюдения стало неуютно. Горничная забрала их верхнюю одежду и любезно пригласила проследовать в гостевую комнату, где мистер О'Брайн примет их.
Ещё в дверях той самой гостевой комнаты появился высокий дюжий лакей, очень молодой и тоже опрятно одетый, и предложил следовать за ним. Эмма уже бывала здесь на чаепитии и потому шла, глядя вперёд, а родители Эммы вертели головой туда-сюда, не понимая, откуда взялась вся эта помпезная обстановка у простолюдина, принимающего больных в амбулатории.
Мистер Морган – человек утонченных позиций, смело понимающий в искусстве, видел в ней успокаивающую красоту. Он считал, что нельзя обойтись без картин, несущих некий божественный уют в суетность дней, когда перед глазами мелькают одни белые листы и черные буквы. Ему не доставало этой красоты на рабочем месте. А здесь он очутился в среде, где красота обитает вокруг: репродукции Мане, Дега; скульптуры, оживляющие черты творений Микеланджело; пузатые вазы с росписью греческой мифологии – на одной признал Геракла, на другой Ареса и Аида. Везде лежали гладкие ковры с ярким орнаментом, мебель эпохи Людовика XIV впечатляла красным деревом и черно-золотыми элементами отделки стен. В апартаментах смешался дух богатства и романтизма. Безусловно, О'Брайнов нельзя упрекнуть в безвкусии и нищете.
У Луизы Морган недоверчиво приоткрылся рот. Она никак не ожидала побывать в таком отличном доме, где поработал исключительный интерьерный мастер. Лакей распахнул двери, и трое вошли в такую же богатую комнату с размашистыми креслами посредине, столиком-буль рядом с ними и роялем в дальнем углу. На столе лежал поднос с закусками, бренди, виски и содовая, чашки из тонкого хрупкого фарфора и чайник из коллекции дорогих сервизов.
– Располагайтесь. Мистер О'Брайн спустится с минуту на минуту, – сказал лакей и удалился, не поворачиваясь к гостям спиной.
Спустя пару мгновений двери стремительно распахнулись, и в комнату с представительной улыбкой залетел Чарли О' Брайн. Его массивное плоское лицо истончало доброжелательность и здравие. Удлиненные волосы до мочек ушей, полностью седые, такие белые, что напрягало глаза, зачесаны слегка назад, дабы не нарушать правильный контур лица. Брови тоже белые, как у старца, колосились над темными глазами. Он был воплощением добра, воином божьей армии, и белый халат был тем самым необходимым атрибутом, который завершал образ спасителя. Он обладал твёрдой походкой, ходил всегда очень быстро, и могло показаться, что постоянно куда-то не поспевает. За его массивными плечами не сразу был виден Фрэнк, отстающий от отца в росте на полголовы. Фрэнк глазами разыскивал Эмму. Пока родители расшвыривались любезностями, она аккуратно приблизилась к нему.
– Ничего не вышло, Фрэнк, – горестно шепнула Эмма. – Родители против.
Фрэнк загадочно улыбнулся.
– Предоставь это мне.
Разговор клеился, как надо. Чарли справлялся о здоровье Луизы, а она, не допуская и капли лицемерия, отвечала ему мило, но весьма натянуто. Мучимая любопытством и тревогой, она не знала, куда себя деть лишь бы поскорее начался разговор о том, для чего их туда созвали. Зато мистер Морган, не забивающий голову женским мусором, совершенно поплыл, когда ему сказали, что выглядел он, как Александр Македонский в полном расцвете сил. Падкий на комплименты, которые, надо сказать, толком не получал, так как родился не женщиной, он никогда не задумывался о том, как действительно выглядит глазами посторонних. Он был довольно щуплым, но жилистым, имел мягкий, очень красочный баритон и нафабренные усы, пикантно добавляющие облику гусарских акцентов. Да и глаза у него были маленькие, бесхитростные, больше глуповатые. Лесть порадовала его уши, и мистер Морган был настроен только на мирные беседы.
– Могу я предложить напитки? – с улыбкой осведомился Чарли.
– Да, в горле пересохло. А у вас тут целый арсенал бутылок, – посмеялся отец Эммы.
Чарли расхохотался веселым задором, и мистер Морган подметил, что за всю свою жизнь не посчастливилось ему слышать такого чудесного открытого смеха.
– Я вам хочу признаться, что жить как герцог далеко нелёгкая задача. По ночам я часто просыпаюсь от ощущения, что падаю с кровати, подойти к которой можно с обеих сторон, а не с одной, как было принято в нашей квартире, где кровати стояли у стены.
Снова посмеялись. Морганы восприняли слова Чарли с юмором, тогда как доктор отпустил правдивое замечание. Чарли подался к столику и налил порцию бренди, и мистер Морган припомнил, что ни разу не заставал врача с алкоголем в руках.
– А вы, Чарли, что же, совсем не пьёте?
– Нет, я придерживаюсь чисто профессионального мнения, что каждая из тех красивых бутылок с заманчивой этикеткой – медленный, но верный яд. И пьянство ничуть не лучше самоубийства. Трезвость мыслей очень важна в моей профессии. Да и, между нами говоря, формулы бренди так впечатляют своей наглядностью, что, право, зная их, пить уже не хочется.
Они снова подняли волну смеха, на этот раз не устояла и мать Эммы.
– Чего у вас не отнять, доктор – так это прямолинейности! – подчеркнула Луиза.
Радушно улыбаясь, Чарли поднёс стакан мистеру Моргану и спросил Луизу, что предпочтет она. Вскоре мистер и миссис Морган (в коем– то веке от волнения позабывшая о желудке, ибо нервы куда важнее) пропустили по стакану бренди; Фрэнк и Эмма испили кофе, а мистер О'Брайн выпил свой стакан с впечатляющим удовольствием, и никто б и глазом не повёл, что там находилась обычная минеральная вода, а не какой-нибудь прелестный нектар Богов из сердца Сицилии. Обстановка обогатилась бы тишиной, если бы врач, прозорливо чующий неловкие паузы, не скрасил бы её своим звонким бойким голосом. Надо заметить, что напряжение чувствовали все, кроме самого Чарли. Он отшучивался и смеялся, говорил, что будь у него в запасе скверная привычка курить, сейчас настало бы самое подходящее время уничтожить сигару. Мистер Морган курил изредка, но тут, восхищенный приёмом, захотел получить от жизни все услаждающие дары. Потому счёл предложение уместным, высказываясь о том во всеуслышание. Что плохого после бренди почуять послевкусие табака? На этот случай Чарли О'Брайн всегда имел запас кубинских сигар, подаренных ему пациентом. Подарок, конечно, виделся Чарли ножом, который не вонзили в спину, а положили рядом, так, на всякий случай. Однако, благодаря компромиссной мягкости из любой ситуации доктор выходил с разряжающей шуткой.
Чарли требовательно относился к собственному здоровью, а также видел своим долгом оповестить другого человека о пагубности привычек в лёгкой необязывающей форме. Настаивать, а уж тем более осуждать понятия других считал открытым вторжением на частную территорию, недопустимое ни под каким видом.
Итак, собираясь искурить сигары, они прошли в другую комнату, чуть меньше предыдущей, ничуть не уступающей в пышности интерьера. Затем врач в шутливой форме попросил Эмму и Фрэнка оставить их.
– Ни к чему вам взрослые разговоры, дети мои, – подмигнув молодым, он показал жестом на дверь.
Двое вернулись в гостевую. Проявляя бдительность, Фрэнк заметил волнение Эммы и всеми доступными способами принялся убеждать её, что всё обойдётся, заботливо обнимал её и целовал её тёплые руки. Это были прекрасные минуты. Её суетливое сердце билось в унисон с его, а за тонкой стеной той минутой решалась их судьба.
Через десять минут улыбчивый О'Брайн и Морганы вошли в гостевую, и Чарли торжественно объявил о помолвке молодых и свадьбе в конце месяца.
– А чего тянуть!? – смеялся Чарли, сверкая зубами. – Как говорится, "куй железо, пока горячо! "
Эмма никак не могла взять в толк, почему лица родителей довольные и радостные, особенно мистера Моргана. Любопытство было удовлетворено тем же вечером.
– Ты знала, дорогая, что О'Брайны – люди весьма обеспеченные? – вдруг спросила Луиза, когда Эмма помогала накрыть ужин на стол.
– Разве они обеспеченные?…
– Еще как! Представь себе, некий знатный пациент оставил Чарли в наследство два больших дома, ценные бумаги и некоторые коллекционные картины. Теперь они всю жизнь могут не работать, им с лихвой хватит нажитого имущества. Великолепно правда, что вы помолвлены?
Эмма скривила губы в язвительной иронии.
– Помнится, ещё вчера ты отказывалась иметь дело с недостойными людьми… Как быстро, оказывается, можно получить почётное место в обществе: всего – то два дома и ценные бумаги.
Миссис Морган поставила блюдо спаржи на стол, покрытый скатертью, и поглядела на дочь невинными глазами.
– Дорогая моя, когда ты начнешь разбираться в людях так, как разбираюсь я – ты добьёшься колоссальных успехов! О'Брайны не только достойные, они ещё и очень щедрые. Фрэнк отказался от дома во Франции, подаренного ему отцом, в нашу пользу. И теперь мы можем перебраться в Ля-Морель и, наконец, зажить так, как заслужили нелегким трудом и порядочным образом жизни. Я буду устраивать там обеды, ужины каждый божий день! И все будут говорить, какая благородная женщина – Луиза Морган, гробившая свои дни в скучном Лондоне.
В эйфории миссис Морган направилась на кухню. А Эмма осталась у стола с видом понимания и усмешки, и, когда та вернулась с хлебом, Эмма отписала ей непристойное замечание:
– Интересное положение: Фрэнк купил нас с потрохами, а вы, мама, радуетесь тому, что продали родную дочь за дом в Ля-Мореле?
Луиза выпятила округленные возмущением глаза.
– Откуда у тебя такие глупые мысли!? Единственное, чего я жажду всем сердцем – так это чтобы ты была счастлива, и само собой, обеспечена. И если хочешь знать, Фрэнк подарил нам не обычный дом. Находится он в престижном районе, у него два этажа и прислуга! – Луиза трагично выдохнула. – Пойми наконец, мне меньше всего хочется, чтоб ты работала, как проклятая. Мы дали тебе неплохое образование, но у тебя, дорогая моя, и чайник в руках не задерживается. – Луиза приобняла Эмму за плечи. – Ты не создана для работы, ты создана для любви. Так пусть ваше счастье длится вечно!
Мистер Морган тоже пребывал в прекрасном расположении духа, и как только радость плотного обеда О'Брайнов иссякала, он садился обратно за бумаги и перечитывал слова дарственной на дом. В нём не было столько честолюбия и снобизма, как в жене, но почему бы не совмещать приятное с полезным? Он столько лет положил на контору, трудился от зари до зари, брал уйму работы на дом. Пора бы и честь знать! Силы человеческие невечны, и он вполне заслужил немного расслабляющего покоя. Как любящий отец, он прежде всего радовался, что Фрэнк – очень порядочный, разумный мужчина. Он не из тех, кто рукоприкладствует, пьянствует и живёт распутно. А разве существует нечто более важное, чем преданность и спокойный быт?
Таким образом все находились в приятном ожидании церемонии. Особенно Эмма пребывала в волнительном нетерпении получить статус жены достойного и умного врача. Эта сладостная вероятность будущего доводила её до всепоглощающего экстаза. Распаленное, как уголь, сердце начинало чеканить ритм без остановки. Одно лишь смущало её: почему Фрэнк, располагая к ней любовью, отказывался свидеться с ней в дни нещадной метели.
При первой выпавшей возможности она спросила Фрэнка, и тот, будучи мужчиной честных правил, не стал уклоняться от вопросов, которые стоило разрешить до свадьбы.
– Мне пришлось отбыть в Ля-Морель к матери, – пояснил Фрэнк. – Она недавно переехала туда, а накануне той лондонской метели сломала ногу. Я очень беспокоился и поехал проведать её.
Хоть значительную часть юности Фрэнк провел рядом с Чарли и теперь – когда их объединяла общая спасительная цель – жил рядом с ним, Фрэнк всё равно страдал большей привязанностью к матери. Прислугой Габриэла О'Брайн не бедствовала, но ей не доставало присутствия сына, способного улучшить её здоровье одним лечебным словом. Умея повлиять на мнение сына добрыми словами, она всегда брала верх над его желаниями.
Выслушав будущего супруга, Эмма сочла поступок Фрэнка верхом благородности. Её раздувало от гордости и уважения, что он так ценит родную кровь. Это верный признак процветания их семейного союза и того, что Эмму он никогда не обидит, как не обидел бы собственную мать.
Эмма не выставляла притязаний, когда Фрэнк, сумев договориться о дальнейшем обучении в Ля-Мореле, изъявил волю уехать туда пожить до свадьбы. Чарли, окруженный сотнями пациентов, объяснил Фрэнку, что не представляет возможным отъехать из Лондона даже на день, чтоб не выпасть из плотного графика приёма. Габриэла О'Брайн осталась одна-одинешенька среди многочисленных прислужок, и у Фрэнка сердце было неспокойно, как она там справляется в одиночестве.
Считая беспокойство и заботу Фрэнка необходимой платой матери за подаренное добро, Эмма решительно сказала:
– Поезжай, Фрэнк. Скоро мы будем всегда вместе.
Она тепло поцеловала жениха в щеку, украшая губы застенчивой улыбкой.
– Ты правда не обидишься? – Фрэнк глядел на Эмму с восторгом, от которого она лишь утвердилась в своём намерении послужить жениху опорой.
– Нет конечно! Ей сейчас нужна твоя забота.
– Господи, как же мне повезло с женой! Я люблю тебя, Эмма! – они обнялись, а их сердца одинаково наполнялись любовью и уважением друг к другу.
Пока он жил в Мореле до свадьбы, а Эмма тосковала по нему в Лондоне, общались они мало: иногда по телефону, реже – писали письма. Желающий проявить свою глубокую чувственность, Фрэнк пыжался изо всех сил выразить на бумаге свою любовь к Эмме. Но вместо ласковых признаний у него получались топорные, мужланские послания, которые удивляли его самого. Он рвал листы и снова брался за работу. Увы, количество попыток не наделяло его слова умиляющей теплотой. Потому обходился он пятью строками, в которых кратенько излагал вести.
Такая переписка ужасно огорчала молодую невесту. Её мечты зиждились на необузданном влечении к нему, любви и полном уверении, что никого больше не полюбит также сильно. А бесчувственные эпистолярные отношения сбавляли в ней жар, противоестественно наводя смуту в мыслях.
Однако, день свадьбы близился, и она находила в этом своё ненаглядное утешение.
5
Ветер перемен не заставил себя ждать, привнося в мелодию семейного счастья скверну гнетущего реализма. Венчание проходило на чинном уровне согласно канонам англиканской церкви и завершилось в апартаментах дома О'Брайнов.
В тот ненаглядный день Эмма получила первый урок, который оставил неприятный осадок. Пока шла брачная процессия, Эмма не смела думать ни о чем, кроме Фрэнка, их весёлого будущего и любви. Но в разрез ожиданиям девушки, жених расточал улыбки и с радостью получал комплименты. Эмма ловила его взгляд, а он смотрел вокруг с довольным лицом, наблюдая, как гости полушепотом восхваляли новобрачного.
– Красавец, хоть и юный! – говорила миссис Б.
– Да, такой далеко пойдёт! – кивнула рядом стоящая мисс Л.
У Эммы создалось ощущение, что быть в центре внимания для Фрэнка важнее, чем смотреть на жену и вздыхать о предстоящем семейном блаженстве. Эмма оскорбилась до крайности, но виду не подала, желая сохранить праздник.
После церемонии они обсудили, как провести медовый месяц. Планы сосредоточились на поездке в Рим, куда Эмма грезила поехать. Фрэнк любил постоянство. Смена обстановки уничтожала в нём самоуверенность. Приспособление к новому отнимает силы и время, а в последние годы Фрэнк научился ценить и то, и другое. Но как бы там ни было Эмме он уступил, обещая отправиться в путь в июле, до которого оставалось чуть больше четырёх месяцев. Эмма примерно ждала.
