скачать книгу бесплатно
Я, Ангел
Айгуль Малахова
Вокруг Ангелины с детства кружит смерть. Гибнут ее родные, друзья, люди, которые случайно оказались рядом. И каждая гибель странна и мистична. Успешную внешне Ангелину мучают видения и ночные кошмары, которые проникают в реальность, а реальность постепенно становится похожа на самый страшный кошмар. Петля событий затягивается всё туже, чтобы в конце концов разорваться и дать каждой загадке жизни Ангелины свою разгадку – и некоторые вы даже не можете себе представить…
Айгуль Малахова
Я, Ангел
Маме и брату, безвременно покинувшим меня, посвящается.
Все события и герои вымышлены, любые совпадения с реальными людьми и фактами являются случайными.
Глава 1
Март необычайно радовал солнцем. Тепло лилось через холодный хрусталь небесной синевы, тревожило ещё пока голые ветви деревьев, грело счастливые лица людей. Я заметила прогуливающуюся по тропинке, подтаявшей проплешинами проталин, пару. Девушка, высокая, статная, щебечущая! Я не сразу узнала её, а ведь она дважды в неделю приходит в мой класс и учит меня истории. Я засмотрелась на неё! Сейчас эта строгая женщина казалась совсем другой, влюбленной! Пространство дышало безмолвием, блеск солнца словно слизывал серый тлен.
Я подняла глаза, и кровь заледенела в моих жилах. Я вдруг окунулась в глаза мужчины. Там не было жизни, только стальной, хищный блеск, только жажда крови. Я пыталась кричать, но мой голос уносил ветер, я билась о невидимую преграду, рвала до хрипоты горло, но девушка не слышала меня.
Она всё ещё улыбалась, когда луч солнца, пытаясь помочь, обнаружил стальной клинок, опустившийся на нежную кожу не защищённого шарфом горла. Острое лезвие словно отрезало её юную жизнь и вслед за своим хозяином отскочило подальше, чтобы издали любоваться страшным спектаклем, чтобы чётко видеть, как тёплая кровь смешалась с комковатым снегом, а в глазах жертвы медленно таяло непонимание. Я больше не пыталась кричать, моё тело парализовало от ужаса, язык онемел.
Картина, ярко вспыхнувшая в памяти, была так свежа, что я содрогнулась, словно вживую увидев хищный взгляд убийцы. Как будто всё произошло вчера. Хотя было это давно, очень давно…
В своих воспоминаниях я уже добралась до храма и стояла на самой нижней ступени перед белоснежной громадой, которая должна была внушать благоговение. Я пришла сюда в поисках утешения, потому что моя изломанная душа никак не могла принять показываемое мне будущее. Я никому бы не пожелала такого дара, как у меня. Многие назвали бы меня видящей или экстрасенсом, а я считаю, что просто проклята! Хотя люди называют меня ангелом. Но разве ангелу бывает так больно?!
Италия. Храм. Стоя перед внушающим трепет зданием, я испытала странное чувство. Не благоговение, скорее страх. Всегда относила себя к клану атеистов. А посему посещения церкви избегала. Считала, что это лишнее. Зачем лицемерить и идти в храм, заведомо относясь к вере со скепсисом? Примерно так рассуждала я обычно, если случалось оказаться рядом со святилищем. Возникала тяжесть на душе, неодолимое желание развернуться и уйти охватывало меня. Что и делала… Казалось ещё, что стоит переступить порог церкви – и на меня обрушится гром и молния. За богохульство. Такая фобия. Не сегодня.
Глядя на святилище с белоснежными стенами, я испытала притяжение. Как странно, стоит признать собственный страх, и он исчезает. Я решилась. Сделала шаг вперёд и… Натолкнулась на неожиданное препятствие. Прелестная девчушка лет пяти стояла передо мной, задрав голову, обрамлённую густой шапкой смолисто-чёрных волос. Огромные карие глаза на пухлом личике были полны восхищения:
– Тётя? Ты ангел? – спросила по-итальянски девочка. Я покачала головой, раздумывая, что ответить. Выскочившая из церкви молодая, немного полноватая итальянка с такими же большими карими глазами, как у девочки, схватила её за руку и повела обратно.
– Простите, синьорина! – извинилась на ходу женщина. Негромко выговаривая упрёки, потянула дитя прочь от меня, в лоно храма.
– Почему ты убежала? Зачем пристаёшь к тёте? – Итальянка говорила очень быстро, а девочка шла, упираясь, с неохотой, постоянно оглядывалась.
– Мама, эта тётя – ангел! – звонко сказал ребёнок и начал капризничать, вырываясь. Итальянка шустро схватила малышку в цепкие руки и скрылась за массивной дубовой дверью. Пустяковое на первый взгляд событие затронуло дремлющие струны души, и протяжной нотой отозвалась боль. Развернувшись, я пошла по направлению к гостинице, тоскливо размышляя о том, что мне не суждено попасть внутрь храма… Заходить следом за итальянками расхотелось. Большие тёмные глаза, наполненные трепетом, стояли перед мысленным взором. Настойчивый и требовательный вопрос во взгляде малышки вызвал острое, до дрожи, чувство одиночества. Одна… Во вселенной.
Поймав такси, я доехала до отеля. Зашла в номер, налила чашку чая, вышла на балкон. Всё механически, как робот. Стоя с чашкой в руках, смотрела, как закат прощально золотил стены и крыши домов чужого города. Одна. Чужая везде и всегда. Скупая слеза выкатилась из-под прищуренного века, за ней другая. Не плакала очень давно, поэтому слёзы удивили и даже напугали.
Девочка назвала меня ангелом. Часто, в детстве и во взрослой жизни, окружающие отмечали мою внешность, называя её ангельской. Говорили, что имя удивительно точно отражает мою личность.
Я родилась дождливым осенним вечером, 7 октября 1979 года в провинциальном городке Н. По рассказам мамы, увидев небесно-голубые глаза, нежную кожу и вьющиеся волосы цвета спелой пшеницы, родители не нашли ничего лучше, чем назвать девочку Ангелиной. Так начался жизненный путь Ангелины Владимировны Розановой. До одиннадцати лет моё детство было вполне рядовым. Советским. Обычным. Очень счастливым. Мой отец, Розанов Владимир Андреевич, работал на химическом предприятии начальником производства, мама, Розанова Ирина Сергеевна, трудилась в детской библиотеке. Отец был родом из города Н., мама, коренная москвичка, выйдя замуж, переехала жить в Н. Её детство и юность, прошедшие в Москве, надолго оставались для меня неизвестной историей. Мы жили тихо и счастливо в городе Н., и о Москве я услышала значительно позже.
Возможно, именно из-за маминой работы, едва научившись читать, я целыми днями начала пропадать в библиотеке. Здесь царила благоговейная тишина, пахло старыми книгами и загадочными тайнами.
Мои мама, и отец потеряли своих родителей ещё в юности. Может быть, этот печальный факт сблизил их. Папа учился в Москве, где родители и познакомились. После свадьбы отец увёз маму из столицы в провинциальный городок, там у него была доставшаяся по наследству квартира. Многочисленной родни я была лишена и не без зависти смотрела на ровесников, имеющих кучу разнообразных родственников. У меня же не было никого, кроме мамы и папы, да ещё тёти Лиды, маминой старшей сестры.
В реальности я видела тётю в глубочайшем детстве, то есть даже не помнила. Обитала единственная родственница в Москве, в той самой квартире, где они с моей мамой провели детство и юность вместе со своими родителями, когда те ещё были живы. Тётя Лида занималась бизнесом (это стало ясно из разговоров родителей). Каким именно, никогда не уточнялось, да и сами разговоры возникали так редко, что о существовании тёти я долго не вспоминала.
Я росла в обычной советской семье, правда, с неплохим достатком. Имелась машина, «жигули» шестой модели. В двухкомнатной квартире, находившейся в ветхом бараке послевоенной постройки, наше немногочисленное семейство купалось в идиллии и уюте. Атмосфера сказочности и таинственности окружала для меня барак. Вокруг возвышались новостройки, но милее этого уголка не было в мире.
Вокруг нашего дома был палисадник, одно из любимых мест для моих игр. Росли акация, сирень, черёмуха. Заботливой маминой рукой были посажены тюльпаны, хризантемы, нарциссы, розы. Там, в глубоком детстве, я часто играла в свои беспечные игры. Деревья вокруг превращались в сказочный сад, а я сама в заколдованную принцессу, ждущую принца… Наш ветхий барак в моём воображении становился настоящим королевским замком. Тихо и таинственно было вокруг, даже отдалённый шум проезжающих по шоссе машин не портил волшебной атмосферы, в которую я погружалась полностью.
Детский сад стал для меня настоящим испытанием. Ребёнку, не очень любящему общение, в саду было тяжело. Возненавидела это учреждение всей своей детской душой. Рвотный рефлекс, возникший от его запахов с первого дня посещения, так и остался навсегда. Ощущение того, что меня связали и заклеили рот скотчем, сопровождало меня, пока не подошло время идти в школу. Окружающие дети казались непроходимо глупыми, их игры раздражали. Воспитательницы, заставлявшие доедать завтраки, обеды и ужины, воспринимались гестаповскими надзирательницами. Из этого неприятного периода детства в сознании осталось лишь одно воспоминание.
Тихий час. Сижу за столом одна, все дети посапывают в своих кроватках. Передо мной огромная тарелка, полная огненно-красного борща.
– Ангелина, пока не пообедаешь, спать не пойдёшь! – слышу стальной голос воспитательницы. Начинаю плакать от безысходности, потому что есть не хочется и затолкать в себя гигантскую порцию не представляется возможным. Слёзы обильно стекают по щекам и капают в гущу борща. Кап-кап…
Впрочем, зачастую воспитатели жалели и отпускали меня спать, понимая, что от такого непутёвого ребёнка толку ждать не приходится.
Все праздники, включая Новый год, где заставляли учить нелепые стишки и изображать снежинку, вызывали глухую неприязнь. Бр-р-р… Детский сад оставил в душе сплошной негатив. Разум протестовал, а детская душа стала впадать в отчаяние, подозревая, что подобная судьба ждёт её и дальше…
На счастье, противовесом этому учреждению стала школа. Особенно сначала. Ощущение собственной взрослости заставляло горделиво приподнимать подбородок, невзирая на тяжёлый ранец за спиной. Но, в сущности, ничего для меня не изменилось. В школу нас перевели вместе со всей дошкольной группой. Поэтому я так и осталась белой вороной, непонятой и чужой. Но вместе со школой в мою жизнь вошли книги, и это была уже абсолютно другая история.
Раскрывая книгу, погружаясь в иной мир, я научилась жить среди ровесников, подменяя свою реальность вымышленной. Практически всё свободное время проводила на маминой работе, в читальном зале, маниакально поглощая книгу за книгой, впитывая тонны информации, порой ненужной. Очень скоро переросла детскую литературу и покинула столь полюбившееся место, сменив его на читальный зал при Дворце молодёжи. Там было намного больше интересной разнообразной литературы. Родители не могли нарадоваться такому увлечению, покупали книги, которые я проглатывала за один присест. Моё самообразование сказалось на ученическом процессе. Обучение давалось легко, я ускорилась многократно, оставив далеко позади негодующих и завидующих сверстников. Учителя поговаривали о переводе через класс. Тем острее становилось одиночество среди детей. Несмотря на отличную успеваемость, активисткой назвать меня было сложно, от всех мероприятий я благополучно отлынивала. В то время в стране уже чувствовался тревожный сквозняк назревающих перемен, но бравые речовки и прочая коммунистическая пропаганда ещё были в ходу. Ровесники по-прежнему казались удивительно глупыми, их ссоры – мелкими и пустыми… Печаль от одиночества разрасталась, только родители были самыми близкими и любимыми людьми. Мне было одиннадцать лет, когда пришла беда, перевернувшая жизнь.
Я отчётливо запомнила каждый миг того дня. Мы сели в машину, папа за руль, мама рядом с ним. Я, как обычно, позади отца. Машина вырулила на шоссе, набрала скорость. Родители молчали, кажется, перед поездкой поссорились… Раннее утро. Туман, сначала еле заметный, постепенно густел и вскоре плотной пеленой окутал машину. Сидя на заднем сиденье, я начала развлекаться. Фантазии, одна занятнее другой, сменяли друг друга. Я представляла, что из тумана выныривает зловещая фигура инопланетянина, пытающегося завладеть нашим автомобилем. Сменяя его, являлся доисторический птеродактиль, парящий в мареве над автомобилем…
– Фары включил? – услышала я напряжённый мамин голос.
– Разберусь как-нибудь, – зло ответил отец и…
Всё произошло очень быстро. Визг тормозов и мамин крик. Неведомая страшная сила подхватила нашу машину и закрутила, с размахом ударяя о землю. Меня швыряло и било, а потом… Стало темно. Тихо…
Звук ворвался позже. Громкие, режущие слух голоса, кричавшие в темноте: «Она жива! Вызывай скорую!» Потом вернулось осязание: меня тянули, теребили. Казалось, какой-то сумасшедший подхватил меня и закружил в странном подобии вальса. Тошнило, и хотелось крикнуть, чтобы нелепый танец прекратился… Кричать почему-то не получалось, как и вдохнуть полной грудью. Словно кто-то изнутри решил перекрыть кислород. Дышать становилось всё больнее. Каждый глоток воздуха оказывался короче предыдущего, и лишь одна мысль билась в голове. Дышать!
Меня долго везли куда-то на каталке, белые лампы на потолке сливались в длинную светящуюся полосу.
Вдох как короткий всхлип. Вокруг люди в белых халатах, голоса их острым буравчиком врезаются в барабанные перепонки. «Прошу, потише…» – в промежутках между всхлипами-вдохами попыталась сказать я, но, присмотревшись к людям, вяло удивилась. Лиц у них не было, просто гладкие заготовки. Глаза, рты и носы плавали отдельно в воздухе. Жуткое и диковинное зрелище вызвало скручивающий приступ тошноты.
Белоснежная операционная и мощные прожекторы. Маска на лице и слова медсестры: «Дыши, девочка, сейчас клубничкой запахнет». Послушно вдохнув (точнее, всхлипнув), слушая разговоры врачей о том, какие сапоги купила Люба, я мимолётно успела возмутиться. Клубникой не пахло, а воняло жжёной резиной. И… провалилась в темноту.
Качели взлетали всё выше, даря ощущение счастья и свободы. Выше! Выше! Шло время, а качели не останавливались, продолжая раскачиваться сильнее. Чувство счастья прошло, появился страх, потом ужас…
– Пить… Пи-и-и-ить. – С трудом поняла, что это мой голос. Почувствовала прикосновение марли, смоченной водой, к губам. Вцепилась в мокрый кусочек зубами, жадно высасывая влагу.
– Ещё, – выдохнула я.
– Нет, девочка, много нельзя… Ты после наркоза. – Ласковые пальцы осторожно вынули выцеженный досуха кусочек из губ. Я открыла глаза. Мир вокруг продолжал раскачиваться и кружиться. Тошнило.
Много позже, случайно прочитав историю болезни, узнала об остановке сердца во время операции, о сотрясении мозга, многочисленных внутренних травмах, кровоизлиянии в лёгкое, переломе позвоночника, тяжёлом шоковом состоянии. А тогда…
Я пробыла в реанимации неделю. Чётко осознавала, что происходит вокруг, но не было желания реагировать на внешние раздражители. Зачем? Желала лежать в тишине вечно. Не хотелось ни есть, ни пить, не было эмоций. Словно вместо меня на белоснежных больничных простынях лежало чужое тело, а я равнодушно наблюдала за всем происходящим со стороны. Тяжёлое шоковое состояние. Неизвестно, сколько ещё я пробыла бы овощем, если бы не уловка докторов. Встревоженные тем, что мой организм не реагирует практически ни на что, врачи решили применить всё тот же шок.
Как-то утром, открыв глаза, я увидела вокруг несколько мужчин-врачей. Доктора стояли молча, внимательно разглядывая меня.
– Какая милая девочка, – произнёс один из них.
– Да… – протянул другой, – когда вырастет, будет красавицей…
Равнодушно отвела глаза. Вдруг, инстинктивно опустив взгляд на своё тело, поняла, что лежу абсолютно голая перед мужчинами! Осознание пронзило током. Молниеносно натянув одеяло по самые глаза, испуганно уставилась на врачей. В душе вспыхнула красная лампочка стыда и ужаса, я ощутила, что заливаюсь жарким румянцем. Зажмурилась в страхе.
– А вы, Сергей Иванович, говорите, никаких эмоций нет. Нормальная девочка с хорошей реакцией, – будничным голосом произнёс один из них. – Думаю, психиатрическая помощь не требуется. Переводите в обычную палату, – добавил он. Потрепав меня по голове, направился к выходу.
С этого момента началось моё выздоровление. Проснулся интерес к жизни, появился аппетит, стала общаться с окружающими людьми. После реанимации обычная палата показалась раем, даже несмотря на то, что из-за травмы позвоночника я была прикована к кровати на ближайшие три месяца. Несмотря на всю начитанность, я была обычным ребёнком, не понимающим, насколько это серьёзно. К счастью, спинной мозг не был повреждён, садиться, принимать пищу я могла самостоятельно. Единственное ограничение – запрет вставать и ходить.
Первое, что заинтересовало меня после возвращения ниоткуда, – судьба родителей. Доктора лгали долгое время, говоря, что папа и мама живы, но пока не могут навестить меня… Я поверила. Наверное, больше потому, что хотелось в это верить. Ведь видела: на все мои расспросы о родителях взрослые отводили глаза и тон их голосов становился фальшивым. А сделала из этого один вывод: травмы родителей намного серьёзнее моих. Между тем молодой организм быстро восстанавливался. Прогнозы врачей были очень оптимистичны.
Однообразные серые будни не смогли убить надежду на лучшее. Я терпеливо ждала вестей от родителей, вера в то, что мы выздоровеем и будем, как прежде, счастливой семьёй, крепла вместе с организмом. Два месяца я была прикована к постели. Всё это время изо дня в день засыпала с мыслями о родителях и просыпалась с ними. В первые дни недоумевала, почему же они не идут навестить меня, потом глупо, по-детски обижалась. Затем, осознав, что родители травмированы больше меня, погрузилась в ожидание. Вера. Надежда. Скучные больничные стены, выкрашенные в унылый зелёный цвет панели… Тусклая лампа над головой. Ожидание. Но проходил день за днём, а родители не появлялись. Навещали лишь активисты из школы, соседка, тётя Жанна, иногда забегала. Все приходившие участливо спрашивали, есть ли ещё родные, кроме папы и мамы. Никого, кроме тёти Лиды, я вспомнить не смогла, но и она появилась нескоро. Жалость в глазах навещавших людей приводила в непонимание и ярость. В такие моменты я казалась себе ущербным существом.
Декабрьским солнечным днём в палату вошли двое: главный врач больницы Иван Робертович и какая-то женщина. В глазах главврача смешались жалость и решительность.
– Добрый день, Ангелина! Как ты себя чувствуешь? – ласково спросил Иван Робертович.
– Хорошо, – бодро сообщила я. Почему-то показалось, что сейчас услышу новости о родителях, надежда вспыхнула в душе с новой силой.
– Познакомься, это Ирина Олеговна, она из органов опеки. – Доктор вопросительно посмотрел на женщину.
– Ангелиночка, девочка моя. – Незнакомка присела на край кровати. Погладила меня по голове. Прикосновение чужого человека вызвало острую неприязнь. Слегка отдёрнув голову, я посмотрела на женщину с вызовом. Та убрала руку, осознав оплошность, и мягко заговорила:
– Милая… Ангелина. Дело вот в чём. Мы не хотели говорить раньше, ты была в тяжёлом состоянии, но сейчас время пришло. – Она помялась. – Ты ведь совсем уже взрослая, Ангелина… Тогда, в аварии, когда машина вылетела с шоссе и перевернулась, твои родители… Они…
– Что? – вскрикнула я, уже зная, что услышу в ответ, и отчаянно пытаясь оттянуть этот момент.
– Они погибли, Ангелина. Прими наши соболезнования… Ты должна быть сильной, девочка. Прости нас за то, что лгали тебе…
Я лежала, пытаясь осознать эти жестокие слова. Мамы и папы больше нет. Яркий солнечный свет, бивший в окно, померк. Стало темно, сумерки опустились среди белого дня. Скучные стены палаты окутались туманной дымкой. Мир рухнул. Не было больше нас. Осталась одна я. Одна в целом мире.
Плакала ли я? Нет. Горе ушло глубоко в душу, отравляя её изнутри. Казалось, в этот солнечный день я умерла сама. В один миг закончилось детство. Сразу после больницы, повзрослевшую, молчаливую, меня отправили в санаторий. Предполагалось, видимо, что свежий воздух, правильное питание и процедуры исцелят. Так и произошло, юный организм быстро окреп и восстановился. Ходить приходилось в специальном корсете, поддерживающем позвоночник. Но после трёх месяцев заточения на больничной койке возможность передвигаться самостоятельно казалась настоящим счастьем.
Физически я стремительно приходила в норму, морально… Замкнулась в себе. Тогда не было детских психологов, которые могли бы помочь. А если и были, кому нужна была круглая сирота? По ночам я мучилась от неприятных ощущений. Казалось, разламывались на части все внутренности, и при этом не было явной боли. Возможно, это болела израненная кровоточащая душа. Бессонница с тех пор стала постоянным спутником. Если всё же удавалось заснуть, являлся страшный сон. Густой туман, дорога. Визг тормозов и мамин крик… Просыпаясь по ночам от собственных воплей ужаса, долго потом не могла заснуть. Медсестры, дежурившие по ночам, возненавидели меня. Такого беспокойного ребёнка у них ещё не было. Наверное, им казалось, что я кричу по ночам специально, пытаясь как-то привлечь внимание. Лёгкие успокоительные, которые мне давали перед сном, помогали ненадолго, а более тяжёлые прописывать остерегались.
И дети, и взрослые, окружавшие меня на тот момент, смотрели с некоторым испугом и осторожностью. Чудачка… Кричит по ночам, а днём неразговорчива. Я же страдала ко всему прочему от недосыпа. Ночные кошмары привели к дневной вялости и сонливости.
После санатория был детский дом. Это заведение со страшным названием помню смутно. Вокруг были дети, воспитатели, но все они не замечали меня. Ни с кем не сходилась близко, да и сами ровесники держались на расстоянии. Все эти мальчишки и девчонки, каждый со своей искорёженной судьбой, вместе составляли некую стаю, противостоять которой было бы невозможно. На счастье, видя мою нелюдимость, дети предпочитали обходить стороной чудачку. Что полностью устраивало добровольную отшельницу. После санатория душа моя, словно гусеница, стала куколкой, затянулась от назойливых взглядов и затаилась.
Однажды я проснулась среди ночи. Что-то тянущее как магнит побудило встать с узкой кровати и подойти к окну. Отодвинув в сторону тяжёлую портьеру, увидела прямо над собой огромную круглую луну. Она освещала унылые окрестности вокруг детдома так ярко, что видно было каждый лист на дереве. Из глубины подсознания родилась фраза на незнакомом языке, и я точно знала, что обозначают эти слова: «Луна – твой помощник». Щемящее чувство нежности наполнило всё существо, как будто надо мной находилась не бездушная планета, а мамино лицо. Словно в тёплую ванну, погрузилась в лунный свет, ласковый, нежащий. Сколько времени простояла у окна? Пришла в себя уже под утро, нырнула под тонкое одеяло и уснула сладким сном. С той ночи кошмары об аварии надолго исчезли. Сны, если они появлялись, были ненавязчивые и наутро испарялись, как капля воды в пустыне. Лишь некоторые пробивались сквозь толщу сознания и оставались в памяти надолго.
Предрассветная сумрачная улица. Ни души вокруг. Лишь я иду, чутко прислушиваясь к звуку своих одиноких шагов. Свежесть обволакивает тело, становится зябко. Тревога, сначала неясная, постепенно нарастает. Оглядываюсь и вижу непонятное страшное существо, похожее на гигантское пугало, в развевающемся плаще. Странное создание приближается ко мне быстрыми широкими шагами. Понимаю, что надо бежать, разворачиваюсь, ускоряясь. Но силы неравны, бегу слишком медленно, и существо уже дышит в спину тяжёлым зловонием. Тоска охватывает меня, приходит понимание, что надо взлететь, иначе погибну. Подпрыгиваю на ходу, один раз, второй, выше! И… взлетаю над землёй, набирая скорость. Нечто остаётся далеко внизу, а я взмываю всё выше, дух захватывает от невероятной радости, от свободы!
Лечу, взмывая выше высоковольтных линий, хмурое предрассветное небо встречает неожиданно тепло. На душе становится легко оттого, что лечу! Нет границ, правил и запретов… Всё осталось далеко внизу. Набираю скорость, встречные потоки воздуха плотно обтекают тело. Свист воздуха в ушах становится яростнее, я чувствую, как начинает сводить скулы от холода, и…
Открыла глаза. Тонкое казённое одеяло сползло на пол, обнажив замёрзшие ноги. В комнате царила обычная утренняя казарменная суматоха. Девочки негромко переругивались между собой, одеваясь. Лёжа в тесной узкой постели, с бесконечной тоской поняла: я умерла и нахожусь в аду. Это утро в чужом месте, среди посторонних людей, и есть мой ад, и он будет бесконечен…
Неизвестно, чем кончилось бы дальнейшее пребывание в детдоме, если бы не отыскалась моя тётя, родная мамина сестра. Почему она вдруг после долгого отсутствия решила забрать меня к себе? Об этом история умалчивает. Но факт остаётся – родственница увезла меня в Москву. Когда тётя Лида забирала меня на чёрной иномарке, ребята молча провожали машину взглядами. Много лет прошло, но в память навсегда врезалась картина: весенний пасмурный день и большая толпа детей с глазами стариков. Столько в них боли и одиночества…
Глава 2
В Москве началась другая жизнь. Тётя Лида занималась делами своей фирмы, ей было некогда уделять внимание мне. Так в моей жизни появилась няня по имени Мила, благо доходы тётки позволяли. С большим удовольствием я бы оставалась одна. Одиночество давно стало лучшим другом. С няней мы быстро нашли консенсус. Она не пристаёт ко мне с нравоучениями, я, в свою очередь, предоставляю ей полную свободу.
Ко мне вернулось желание читать, совсем было исчезнувшее после автокатастрофы. Книги в это время стали своеобразным наркотиком. Читала всё подряд, с утра до поздней ночи. Открывая очередную обложку, я погружалась в другой мир, и жизнь эта захватывала намного больше, нежели реальная. Няня не могла докричаться до меня, зовя на обед или ужин. Возвращаясь на секунду-другую в наш мир, я видела её недоумённый взгляд. Но и тогда разум оставался в другой реальности, телесная оболочка между тем покорно шла обедать, ужинать… Так проходил день за днём… Летние каникулы длятся три месяца – целую вечность!
Утро начиналось так: в семь часов в комнате тёти Лиды раздавалось противное пиканье будильника. Работала она на себя, но вставала и уходила рано. Как назло, я сразу просыпалась, хотя, будь это в учебное время, ухом бы не повела. Спустя некоторое время раздавался грохот. Тётя Лида собиралась на работу, роняя по дороге различные предметы. Потом хлопала входная дверь. Аллилуйя! Начиналась свобода. Как правило, очередной томик валялся на полу, сбитый неосторожным движением с кровати во время сна. Я поднимала его, раскрывала недочитанную страницу и погружалась в иную реальность.
Часов в девять приходила Мила, открывая дверь ключом, который дала ей тётка. Потом завтрак, утренний туалет и снова свобода… После обеда я вновь была предоставлена сама себе. Заключительным этапом становился ужин, часов в семь вечера. Потом няня удалялась восвояси. Я же продолжала чтение, которое не надоедало. Напротив, затягивало всё глубже. Часов в десять хлопала входная дверь. Возвращалась тётя Лида. Это был знак. Спрятав книгу под подушку, я торопливо щёлкала выключателем настольной лампы и притворялась спящей. Тихо заглянув в комнату, тётя удалялась в гостиную. Оттуда был слышен невнятный разговор по домашнему телефону. Сотовой связи тогда ещё не изобрели. Я включала свет и продолжала чтение до тех пор, пока не засыпала с томиком в руках… Девяносто процентов свободного времени я проводила в постели, но это не было заточением, как в больнице. Наоборот, той свободой (или её иллюзией), которую так хотелось иметь во время нудных уроков или скучных перемен.
В выходные родственница обычно бывала дома. В один из таких дней за завтраком тётя Лида заметила мои красные воспалённые глаза. Вызвали знакомого доктора, который поставил диагноз: организм мой в порядке, а глаза красные из-за перегрузок.
– Надо больше гулять на улице, на время перестать читать книги, смотреть телевизор. Поменьше утомлять зрение, – вынес вердикт врач, снимая с рук медицинские перчатки.
С этого дня закончилась моя свобода и началось мучение. Именно так воспринимался мной запрет на чтение книг. Выходя на улицу с Милой, я бесцельно слонялась по детским площадкам, паркам. Безуспешно пыталась развлечь меня няня. Всё было скучно, уныло в реальном мире.
В один из таких серых дней Мила встретила в парке свою подругу, разговорилась с ней, ненадолго выпустив меня из-под бдительной опеки. Привычно тоскуя, я сидела на скамейке, глядя на уток, плавающих в пруду. Внимание привлёк красивый яркий воздушный змей, запутавшийся высоко в кроне старого дерева. Две девочки, одна лет пяти, другая моя ровесница, стояли внизу. Они отчаянно спорили и безуспешно дёргали за верёвку, пытаясь снять игрушку. Даже не осознав, что делаю, я вскочила и неожиданно ловко и быстро вскарабкалась по веткам. Отцепила змея, спустилась вниз и эффектно вручила трофей изумлённым девочкам. Помедлив, старшая улыбнулась и протянула руку:
– Спасибо. Меня Оксана зовут.
– Ангелина. – Улыбнувшись в ответ, я пожала её худенькую ладошку.
– Хочешь поиграть с нами? – шепеляво спросила маленькая девочка, вызвав своим вопросом бурю восторга в моей душе.
Запыхавшаяся няня нашла меня в другом конце парка, хохочущую в окружении новых знакомых. Оксана была моей ровесницей, а маленькая девочка соседской дочкой, за которой Оксана присматривала. Так у меня появилась подруга. Поразительное совпадение: родом она тоже оказалась из города Н. После смерти бабушки они с мамой переехали в Москву, в бабушкину квартиру. Отец Оксаны умер давно, ещё до её рождения, и горестное событие сблизило нас ещё больше. На вопрос о родителях я коротко ответила, что круглая сирота, и больше не слышала от неё разговоров на эту тему.
В жизни не было у меня такой подруги, понимающей с полуслова, вторящей моим мыслям и фантазиям. Благодарное сердце моё, изголодавшееся от одиночества, чутко отвечало ей собачьей верностью и нежностью. Единение душ… Нам никогда не было скучно вместе. Ксанка, как вскоре я стала называть её, тоже любила читать книги. Вдвоём мы обошли множество библиотек. Няня осталась работать дальше в качестве домработницы.
Остаток лета мы с Ксанкой наслаждались обществом друг друга. Бывали и бурные споры, особенно по поводу прочитанных книг. Даже поссорившись, мы мирились через несколько минут, потому что начинали скучать. Это было самое счастливое и короткое лето за все прожитые годы. Появился Друг, самый близкий человек на свете, которому можно доверять как себе… Каникулы пролетели, как сладкий сон. Я упросила тётю Лиду перевести меня в ту же школу, тот же класс, где училась Ксанка. Мы стали неразлучны. В школе сидели за одной партой. После уроков шли обычно к ней домой, болтали, сочиняли разные истории. Домой я добиралась к вечеру, когда возвращалась с работы Ксанкина мама. Быстро поужинав, делала уроки, смотрела без особого интереса телевизор и ложилась спать.
– Ангелина, – сказала как-то вечером тётя Лида, – хочу поговорить с тобой… Ты уже достаточно взрослая, поймёшь… Ты знаешь, мне тридцать семь лет, а замужем я ещё не была. Сначала учёба, потом карьера, затем своей фирмой занялась… Всё бегу, бегу… А ведь я женщина. Скоро будет сорок лет. Хочется пожить. Ангелина, ты мне как родная дочь, – словно решившись, выдохнула она. – Я выхожу замуж. Не беспокойся, ничего не изменится, просто с нами станет жить мой муж. Будет у нас настоящая семья: папа, мама, дочь…
Острой иглой укололи прозвучавшие слова. Нет. Больше никогда не будет у меня семьи. Нет папы. Нет мамы. А ты, тётка, хоть и родная по крови, но бесконечно чужая и далёкая…
Было немного странно. Никогда не видела тётю Лиду с мужчиной. И вдруг она собралась замуж. Сказать было нечего, да и не хотелось. Какая разница? Появится ещё один посторонний человек рядом.
Так в нашей невесёлой жизни оказался дядя Гена. Подкачанный, поджарый красавец брюнет, новоиспечённый муж тёти Лиды. Я по-прежнему пропадала целыми днями то у Ксанки дома, то на улице. Ничего не изменилось поначалу.
Было что-то неприятное в этом красавце. Когда тётки не было дома (а это происходило практически каждый день), дядя Гена подходил ко мне вплотную, интересовался делами. Будто невзначай поглаживал по плечу или по спине. Прикосновения эти были неприятны, словно что-то скользкое, липкое касалось меня. Не понимая ещё, что происходит, я лишь напряжённо улыбалась и отстранялась. Но ощущение мерзости оставалось надолго.
Удивительные события стали происходить со мной. Вместе с половой зрелостью в мою жизнь вошли видения. Я смотрела на людей и видела картинки, видения того, что произойдёт с человеком через некоторое время. Самое пугающее в этом было то, что чаще всего видения были о смерти. Началось с того, что, сидя на уроке истории и глядя на учительницу, я как будто провалилась в иное измерение. Я – сторонний наблюдатель, оператор, в руках видеокамера. Бесстрастно и молча фиксирую всё происходящее.
Мартовский солнечный день. Голые деревья, ясное, удивительно чистое, синее небо, какое бывает только в этом весеннем месяце… Появилась учительница истории, непохожая на себя. Я с трудом узнала её. Весёлая, раскованная, с распущенными длинными волосами, она шла рука об руку с высоким мужчиной, что-то оживлённо рассказывая спутнику. Но звука не было. Всё произошло беззвучно и быстро. Мужчина остановился, огляделся вокруг. В глазах его сверкнул хищный блеск, азарт, голод… Дрожь пробрала от этого взгляда.
В следующую секунду в руках его ярко блеснул нож, пуская весёлых солнечных зайчиков. Молниеносным движением мужчина перерезал горло учительнице, при этом ловко отскочив, чтобы не испачкаться в крови. Я увидела, словно в замедленной съёмке, как женщина упала на осевший наст. Кровь обильно хлынула из перерезанной артерии, мгновенно пропитав снег до земли. Мужчина склонился над жертвой, с наслаждением заглядывая ей в глаза, в которых медленно гасли непонимание и боль…
Сидя за партой, я растерянно хлопала глазами. Живая и здоровая, очень строгая учительница стояла у доски, упоительно повествуя о давно минувших годах. Что это было, сон? Если я и уснула, то это осталось не замеченным окружающими. Раздавшийся в самый разгар размышлений звонок на перемену начисто выбил из головы все лишние мысли. Уроки, весёлые перемены с Ксанкой… Видение забылось без следа. А вспомнилось через несколько дней, когда я увидела в холле школы портрет учительницы истории с траурной лентой наискосок. На переменах сарафанное радио донесло, что женщину зарезал маньяк в лесу. Дрожь охватила меня. Что это было за видение? С ума схожу? Глубоко внутрь убрала мысли об этом, постаравшись стереть воспоминания, не сказав ни единому человеку, даже Ксанке.
Но прошло время, и появились видения о других людях. Это происходило спонтанно, я как будто оказывалась сторонним наблюдателем, бесстрастным фиксатором события на камеру. Картинки, как стала называть их про себя, были о разных людях. Мне казалось, что, проваливаясь в видение, я пребывала в нём от минуты до часа. В реальности же проходила пара секунд. Получается, время в том, другом измерении растягивалось… Каждый раз, выныривая из картинки, я ощущала дрожь, словно облитая ледяной водой. То был не трепет от страха. Непонятное упоение стало овладевать мной, казалось, что я всесильна…
Впрочем, это детское упоение иллюзией власти над миром быстро прошло. Очень скоро видения начали доставлять мучительные угрызения совести. Почти все картинки были именно о смерти. Ничем помочь этим людям я не могла… Ксанке я так ничего не рассказала, стала отдаляться от неё, становясь молчаливой, как прежде.
Со временем видения стали приходить всё реже, а потом и вовсе исчезли, заставив меня облегчённо вздохнуть. К сожалению, к этому времени мы с Ксанкой уже не общались, как прежде. Я даже не успела заметить, как быстро она повзрослела, превратившись в красивую девушку, и окружали её теперь другие подруги. Яркие, раскрашенные, как индейцы, готовящиеся к войне, вульгарно хохочущие, они внушали мне отвращение. Настали девяностые, время бескультурья, в нём не было места белым воронам…
