скачать книгу бесплатно
Фантазии о Розе
Сесиль, да-да, та самая секретарша Сесиль Бонкур, водившая шуры-муры с главным редактором Le Figaro Эсьеном Мулле, была любящей матерью и листала новый выпуск газеты своего любовника, пестривший сенсациями. Ее дочь Роза могла бы в то время уже заниматься любовью в Мадриде с художником-авангардистом, как будто других уже не осталось. И именно, любовью. Не принято у испанцев заниматься просто сексом, тем более, с француженками. Внешность Розы позволяет ей пойти потом в бар и найти еще кого-нибудь. И тот, очередной, обязательно станет писателем. Он проживет яркую, но, в большей степени, несчастную жизнь, и его признают только после его трагической смерти. И он станет легендой, кумиром молодежи следующих времен. Роза так обворожительна, что в ней невозможно ошибаться. Роза росла без отца. Недаром Сесиль частенько вспоминала о мечтах своей маленькой Розы, которая мечтала, или, по крайней мере, говорила как-то своей милой маме, что она обязательно станет работником Красного Креста и/или Полумесяца и уедет туда, где люди будут нуждаться в помощи. Мама, конечно, похвалила свою ласковую девочку за такие стремления, сказав ей: «Еще все впереди, радость моя, а пока что наслаждайся детством». Потом они больше никогда не говорили об этом, и Роза уже успела стать в своих мечтах ветеринарным врачом, почтальоном, нянькой в детском саду, цветочницей, продавщицей мороженого, медсестрой на передовой в Авдеевке, певицей, киноактрисой, и список ее будет продолжен. Список ее будет достаточно длинным, так как Роза будет ветреной непостоянной девочкой, влюбчивой в новый образ.
Страсти по Густаво Флоресу
Роза прекрасно ориентировалась в пространстве и подарочных упаковках. Своему милому другу Густаво Флоресу она подарила нежно обернутый легкой тканью воздушного цвета предмет. К обволакивающей его ленте была приколота открытка с надписью: «Милому Густаво от Розы на много-премного лет…» (а на открытке – море).
Густаво проснулся от стука в дверь в своем гостиничном номере в Гранаде. Он только крикнул что-то невразумительное в сторону двери, явно давая понять горничной, или кому бы то ни было, насколько некстати он был разбужен тем горьким от опрокинутой накануне кавалькады бокалов абсента утром.
Густаво открыл дверь. На полу перед ней лежал подарок Розы. Он поднял его, закрыл дверь и взглядом, похожим на разрушающееся мироздание, прочитал: «Милому Густаво от Розы на много-премного лет…», и повернув открытку морем к себе, отчаянно сжал зубы, как будто они были в состоянии сдержать поток океана слез. Густаво бросился в ванную комнату, и изрыгнул из себя грусть, обессиленно сполз к ободку ванны и застыл с повисшими над подбородком липкими нитями слюны. Так он провел полдня. Он открывал воду и трогал ее. Вставал, раздевался, погружался в едва теплую купель гостиничного номера. Сквозь витраж окна пробивался луч благостного солнца. В итоге Густаво вспомнил, о чем он писал в своем рассказе «Отпуск», и решил уверенно, что у него еще есть шанс. Освеженный душем и одухотворенный надеждой, которую внушил он себе сам, Густаво вышел из ванной комнаты и, осмотревшись, заметил забытый на постели сверток, обернутый тканью легче ветра, и дернул за ленточку, обвивавшую некий предмет. Аккуратно избавив предмет от ткани, Густаво с нескрываемым любопытством принялся рассматривать, казалось бы, обыкновенную книгу. Однако, сам автор подарка уже внушал таинственное желание открыть ее и безоговорочно отдаться ее содержанию… Едва открыв ее, Густаво был потревожен очередным стуком в дверь. Помимо настойчивого громыханья с той стороны, Густаво услышал крайне волнительное, как приговор звучащее и ничего приятного не сулящее предупреждение: «Откройте, полиция!..»
Густаво Флорес оробел. В общем, его судьба безнадежно проигрывала судьбе его героев, как минимум, из его рассказа «Отпуск». Он был обречен на открытие.
Взаперти
Мино приговорили к домашнему аресту на время выяснения обстоятельств дела. Наручники с него сняли, но на всякий случай нацепили с виду игрушечный браслет на запястье, похожий на те, которыми окольцовывают проживающих в гостиницах или пришедших на концерт людей… Но все-таки браслет был необычным, а со встроенным чипом, о местонахождении которого легко можно было узнать, находясь в любой точке планеты. Престарелый француз строгим голосом сообщил об этом с экранов, установленных в доме, ставшим местом заточения Мино. Этот престарелый француз напомнил Мино главного редактора Le Figaro Эсьена Мулле. «Все они на одно лицо, эти французы» – подумал Мино. А что касается браслета, то от него все равно можно было избавиться, если очень постараться, поэтому решили охранять Мино по старинке. Дом был оцеплен необходимым количеством хорошо обученных головорезов, отметившихся убийствами во многих горячих точках современности (об этом Мино также узнал от того же похожего на Эсьена Мулле престарелого француза, который вещал с экранов и сопровождал свои предостережения суровым взглядом). И у Мино появился стимул тренироваться. Снаружи его, вполне возможно, ожидала армия злых мужичков, готовых на все, чтобы размозжить кому-нибудь голову, а уж от такого непутевого писателя, считающего их лоботомированными недоумками, они и подавно мокрого места не оставят. Тренироваться Мино решил тоже по старинке, памятуя о том, что солнце, воздух, онанизм укрепляют организм. Слава Богу, разрешено было гулять во дворике два раза в день, и круглосуточно смотреть каналы порнографического содержания, кроме которых, собственно говоря, ничего другого экраны, вмонтированные в стены, не показывали. Особенно Мино нравилась французская порнуха. Она была пропитана не только развратом, но каким-то естественным эстетизмом. Хотелось пересматривать многие сцены, и Мино заказывал повтор некоторых фильмов. К счастью, такая опция была ему доступна, наряду с выбором для себя меню, как минимум из трех салатов и/или закусок, трех горячих блюд и трех видов прохладительных напитков. Чай и/или кофе Мино мог получить из специального автомата до пяти раз в сутки, нажав на кнопку с понравившимся названием, особенно, ему нравилось название «голубая лагуна». Вкус, правда, не очень радовал, но Мино к нему привык. А вот с супами дела обстояли куда хуже. В день Мино полагалась одна тарелка супа, и естественно, безальтернативного, так называемого «супа дня». Такими супами обычно были кремы-пасты-гели, но только не супы, из зеленого горошка, шпината, спаржи, шампиньонов и прочей растительности. Самой главной неожиданностью для Мино стал горячий морковный суп, в службе доставки его назвали «привет из Исландии». Единственным кулинарным успехом выдался сырный суп. Мино назвал его «швейцарским», а полным провалом для Мино оказался луковый суп. Он совсем не напоминал ему те луковые супы, которые он употреблял в родных пенатах. «Значит, все-таки французы не умеют готовить луковый суп», – рассуждал Мино каждый раз, когда выливал его из миски в унитаз. Мино хотел съесть настоящий борщ, с пампушками, политыми соком чеснока и покрытыми большим слоем смальца, и чтобы в борще обязательно плавала настоящая не консервированная гигантская белая фасоль, и шкварки, чтоб подавались к нему, и сметана, в которой не тонет ложка. А еще он хотел суп щавелевый, так называемый зеленый борщ с соком лимона и перепелиным яйцом, и солянку мясную сборную, и рыбную, и уху с водкой, и харчо, и много всего еще разного хотел Мино. И свекольник, когда жарко, и гороховый суп с копченостями, когда холодно, и пресловутый куриный бульон с лапшой, который здесь тоже, как выяснилось, готовить не умеют, или не хотят. Да и для кого, собственно, стараться? А приготовить что-либо самому Мино было запрещено. Все продукты тщательно проверялись перед использованием. Мино поставляли немного овощей и фруктов, именно в том количестве, которое не могло причинить вред организму Мино, даже если он съест их, когда они сгниют. А вот сырое мясо, рыбу, молочные и прочие скоропортящиеся продукты Мино не получал. Логика была проста: «спрячет Мино еду, она испортится, бактерии там всякие, инфекции, потом съест – и кранты». Так что Мино был лишен одного из любимых своих занятий: поварского дела. Узнав о том, что готовить ему запрещено, Мино невольно вспомнил актера Ришара, игравшего французского повара в грузинском фильме, в котором по сюжету этому по уши влюбленному, помимо жены, в свое дело повару, уже открывшему свой ресторан в Тифлисе, коммунисты запрещают этим делом заниматься, отбирая у него, помимо жены, еще и ресторан, превращая его в посредственную точку общепита. Словом, все, что может быть частью души и смыслом жизни, коммунисты легко присваивают себе и уничтожают. Allons enfants de la Patrie, Le jour de gloire est arrive![1 - Первые строки «Марсельезы»: Вперед, сыны отчизны, величественный день настал!] И тот французский повар умирает с улыбкой на лице, мечтая о приготовлении очередного блюда, искренне не понимая, почему коммунисты с обыденной беззаботностью травят себя чудовищной стряпней. Коммунисты вместе с фашистами, включая национал-социалистов, в общем, имея утопические цели, оказались в итоге самыми кровавыми утопистами в истории человечества. «То ли еще будет» – думал Мино. Но ничего не происходило. Новостей он был лишен. Только порнуха, питание, прогулки в саду, и изучение дома, из которого, к сожалению, вывезли вино, а вход в подвал замуровали. Зная английский, Мино постепенно начинал открывать для себя французский, так как библиотека состояла практически полностью из книг на французском языке. Чтение по-французски для Мино заключалось, в первую очередь, в рассматривании рисунков в старинных книгах о рыцарях и их дамах сердца. Обычно всегда такие сентиментальные созерцания заканчивались слезами, лившимися в честь Жюли. «Неужели? Как же так?» и прочие совершенно безответные вопросы задавал Мино страницам, несущим чьи-то имена из далекого прошлого. Но не было книг, и конечно же не было никакой библиотеки. Голые стены с экранами (как будто кем-то тут все было переоборудовано на скорую руку – пытался найти объяснение этим метаморфозам Мино). Незатейливая мебель: стол, стул, кровать. Автомат с кофе-чаем. Подъемник, по которому доставлялась еда. Туалет без биде. Прогулки во дворе без растений. Тень вместо тела. Прошла неделя, пошла вторая. Мино готовился к приходу доктора Наскального. Но напрасно. Обещания инспектора Саспектора не сбывались. Никто не посещал его уже дней десять, кроме строгой пожилой женщины, которую Мино видел периодически в до неузнаваемости изменившемся доме. «Горничная» – полагал Мино. Она открывала ему дверь во двор для получасовых прогулок утром и вечером. Он пытался не раз заговорить с ней, спрашивая «как там продвигается дело», «каковы результаты расследования», но она будто не слышала слов Мино, и что-то бормоча себе под нос скрывалась в других комнатах, закрывая за собой двери, исчезала в каких-то неизвестных лабиринтах. И он гулял, а потом эта мрачная тетка возникала опять, махала рукой Мино, сигнализируя, что его время истекло, и он заходил обратно в помещение, а она запирала обе главные двери дома, во двор и на улицу. И Мино оставался наедине с отчаянием и порно. Благо, пульт всегда был под рукой, и он нажимал то на кнопку Play, то на кнопку Replay.
Диагноз
– Чем сегодня занимался подопечный?
– Чем-чем?.. Как будто не ясно…
– Что? Опять самоудовлетворялся?
– Весь день напролет.
Мир смотрящему
– Смотрите, здесь мы наблюдаем, как он занимается мастурбацией, и слышим, как поет Марсельезу. Вот, что он написал после седьмой эякуляции за чашкой своего любимого кофе «голубая лагуна». Неплохой, кстати, кофе, почти, как настоящий: «Здравствуй, Солнце! Ты меня уже не помнишь. Мир тебе и детям твоим».
И тут все восторженно закричали:
– Гениально.
– Magnifique.
– Какой мужчина.
– А я вам говорил, что эта шлюшка раздобудет для нас сенсацию. Кончить семь раз подряд! Уму непостижимо. На нашем любимом France-porno-canal рекламу следует пускать бегущей строкой каждые полчаса. К моменту трансляции зритель будет наш! Сначала пустим этот материал, выдав его за прямой эфир. Добавьте сумрака, а то нам не поверят, что это у него вечерняя активность.
– Га-га-га! – поддержали босса хохотом верные экрану телевизионщики, знающие толк в борьбе за рейтинг.
– А потом после рекламной паузы переключаемся на реальное время.
– А что, если он не будет? – как-то робко предположил один из операторов.
– Что? – не понял Эсьен Мулле, главный редактор Le Figaro, а теперь еще и лицо, ответственное за выпуск реалити-шоу «Будни писателя» на France-porno-canal.
– Ну, это, того. Массировать.
– Га-га-га!!! – искренне развеселились знатоки телетрансляций.
– Мы ему такую порнуху врубим, что удержаться не сможет!.. – Сообщил пиарщик канала, хитро улыбаясь и излучая подленький оптимизм.
– А если он не включит? – не унимались скептики.
– А мы ему таких феромонов намешаем в еду, что он и без порнухи возьмется за дело.
– А если есть не станет?
– По вентиляционной системе пустим! В воду добавим. В «голубую лагуну» подсыплем.
В этой телевизионной бригаде работала только одна женщина. Хороший корреспондент, репортер, журналист, симпатичный телеведущий. В общем, во время этой дискуссии именно на Жаклин невольно задерживались взгляды большинства ее коллег, кроме художника-гримера Люсьена, которого ласково называли Люси. Он больше был занят своим маникюром, и еще песчинка попала ему в глаз, и тушь потекла. В скором времени он расплакался и приник к груди Жаклин, которая всегда его утешала.
– Отлично! – подвел итоги шеф. – Все, я вижу, готовы. Книг этого нимфомана уже продано больше, чем у Джоан Роулинг! Всех нас ждет немаленькая премия…
– Ура! Ура! Виват! Гол! – обрадовались работники France-porno-canal радужным перспективам прозорливого Эсьена Мулле, подавшегося в телевизионщики узкоспециализированной направленности.
И даже Люси, вытирая ситцевым платочком глазки, пропищал что-то вроде: «Шикарно…»…
Заточение Мино
Мино мысленно вскрывал себе вены от мысли, что он мог причинить боль Жюли, не говоря уже о том, что он мог умертвить ее. В это поверить он не мог. Ему не давал покоя тот наглый тип Винни, который, по соображениям Мино, мог подмешать ему что-то во время их возлияний. Вскрывал мысленно вены себе Мино, физически было нечем, а зубами грызть свою плоть он не осмеливался, ногти были подстрижены под ноль, вены были заполнены кровью под завязку. Мино рыдал. Ненавидел себя и трусость свою. Любил тот бесконечно романтичный и, конечно, фантасмагоричный образ юной Жюли (как он всю жизнь мечтал). Он утешал себя тем, что он все еще спит. Он себя утешал. Он все еще в какой-то электричке добирается до Клайпеды, чтобы там попробовать знаменитое клайпедское пиво. Но сны заканчивались, и Мино обступали безжизненные стены. Дом был пуст. Как после нашествия культурного Батыя, воины которого все забрали, но здание не сожгли и не разрушили, и не оставили свои пакостные надписи, наподобие «Здесь был Оюунгэрэл»[2 - Оюунгэрэл – монгольское имя], или «Чингисхан! Миний илжиг ?нсэж»[3 - Миний илжиг ?нсэж – переводится с монгольского как «поцелуй меня в зад»]. Качественно подчистили. Только и оставили, что незатейливую мебель: стол, стул, кровать, а вместо гобеленов со сценами средневековой охоты на оленей экраны вмонтированы в стены.
Воспоминания Мино
Вспоминал Мино вечера в столице страны победившего пролетариата, в самом сердце кровоточащей страны, умывающей кровью соседей, когда победивший пролетариат в квартирах, некогда отжатых у аристократов, изгалялся по поводу и без, болтая о величии своего никчемного «я» и «бесподобии большого театрика», куда кто-то достал «билетики». Ах! Как же неистово ненавидел Мино тот призрачный уют переселенцев из глубинок в некогда более-менее цивилизованное Городище, изгнавших из него человечность, которой и так было там не бог весть сколько, или уничтоживших. Жюли казалась ему абсолютным антиподом всплывавших в памяти блядищ того Городища, оскверненного революцией. Мино начал вспоминать Жюли.
Искушение Мино
Шли дни, недели, месяцы. Не шли к Мино ни доктор Наскальный, ни инспектор Саспектор. Только дама преклонного возраста посещала Мино, чтобы выпустить его на прогулку. И как только она приходила, Мино непременно обращался к ней с животрепещущими вопросами: «что случилось с Жюли?», «где доктор, где инспектор?», «кто вы такая?», «где я?», но она молчала и передвигалась неуловимо, как тень. И что интересно, она даже не смотрела на Мино, повторяла безошибочно заученную процедуру и исчезала, и лишь однажды ее взгляд прострелил Мино, когда он, увлекшись вопросами, то ли случайно, то ли намеренно спросил: «кто я?». От того леденящего душу взгляда Мино легче не стало, и он начал задумываться о побеге. «Какая-то старушенция…» – думал Мино. «Мне не составит труда забрать у нее ключи. Но вот охранники снаружи – это проблема. Как быть с ними?». Не успел Мино подумать обо всем этом, как засветились экраны вокруг него, с которых на Мино смотрел тот самый француз, обращавшийся строгим голосом к Мино с этих экранов в самом начале его ареста и показавшийся ему тогда престарелым. Теперь же этот тип выглядел гораздо лучше. На Мино смотрел помолодевший холеный мужчина зрелого возраста, но он все еще был похож на редактора Le Figaro Эсьена Мулле. И говорил он уже не столько строго, сколько надменно: «Ты плохой мальчик, Мино, каналья! Зачем расстраиваешь старушку, которая ухаживает за тобой? Зачем задаешь ей разные провокационные вопросы? Она тебе не справочное бюро. Если не хочешь, чтобы тобой занялись злобные охранники, будь учтивее с этой дамой. Доктор Наскальный скоро навестит тебя. У нас тут и без тебя дел невпроворот. Будь паинькой, Мино. Займись лучше делом». И после этих слов некогда престарелого француза на экранах сменили красотки очередного фильма для взрослых. Мино закрыл глаза.
Вдохновение Мино
«Июль» – подумал Мино в один из солнечных дней после утренней прогулки и не смог вспомнить ни одного июля своей жизни. Наверное, именно, в июле застывает все, растворяется в небытии, испаряется. «Стиль» – подумал Мино. Именно на него уже никто не обращает внимания в июле, уделив внимание ему еще в мае. «Боль» – подумал Мино и осознал, что в июле боль затихает, наступает умиротворение, независимо от того, что происходит, вплоть до апокалипсиса. Июль – вот то самое пространство небрежной скуки, в котором скитаться можно целую вечность, или целый июль. На одном из экранов засветилась дата «1 июля н-ого года» и тинэйджерское время «15:00». На другом из экранов включилось кино, жесткое порно с неописуемо красивыми девушками, и Мино возопил что было сил: «АААА! Что творится? Прекратите, остановитесь», но плотское начало взяло верх над духовным. Когда кончал он, то рисовал в фантазиях своих губы Жюли, на которые падали капли его любви. «Пиши книгу» – загорелась надпись на третьем экране, и засветился индикатор в нише лифта для доставки еды в конце коридора главной спальни-студии, совмещенной с кухней и гостиной, ведущей в сад через кабинет. Что-то прибыло. Пища. Для размышлений, не иначе. Мино подбежал остроконечными прыжками, чередующимися мелкими шажками к месту подъемника, чуть было не сменив мелкие шажки на семимильные и не взобравшись на подъемник горнолыжного курорта, уносящего вдаль скалолазов, но одумавшись, добежав и отворив дверцу прибывшего ящика для еды, Мино увидел внутри небольшую шариковую ручку, настолько шариковую, что стержнем не пронзить вену, и блокнот с нежной бумагой, настолько нежной, что не порезать язык. Думал было порвать в клочья, но нервущейся оказалась бумага, растоптать в дребезги, но не ломающейся, как припортовая шлюха, оказалась ручка. «Ну, писать так писать» – подумал Мино, и расписался бы в тот самый момент на руинах человечества, если бы знал, как.
Камерная книга Мино
Топик Илоны
Сюита первая
Когда-то я увидел изнутри большой мир, изобилующий светлыми лицами. Для этого потребовалось ненадолго уйти из жизни и оказаться за гранью физической оболочки. Все, что происходило потом, после моего возвращения в тело свое, молодое (а как же), было отмечено скрытой связью с топиком Илоны. О топике том потом поэты слагали оды. Их не подпортив, годы громко прошли, влагая в уши красавиц томных те оды, но в раковинах ушных затерялись они, видимо, навсегда. Но не беда. До этого я Илон еще не встречал тогда. А та, кого встретил я, бездну раскрыла мне, о чем я узнал спустя чуть ли не вечность, хотя, даже секунда порой вечности всей длинней. Но не о том сейчас тропический сей рассказ.
– Эй, джентльмен, сэр, дюд[4 - дюд – от англ. dude – здесь употреблено в значении «чувак»], хрен ты лысый! Давай, просыпайся, – кружили слова над моей головой.
– Не хило он хапнул.
И кто-то выплеснул с пол-литра соленой, как будто от слез, воды мне в лицо.
– Ыааах! – вырвалось из меня.
– Ну, все нормально, очнулся, Бобби наш, даром, что Марли.
– Гыгыгы…
– Дуремарли…
Понеслись какие-то шутки, но первое, что я увидел, даже не увидел, а обрел, – был яркий розовый топик с темными пятнышками у подмышек от пота, обтягивавший чью-то аккуратную грудь. Да, именно, обрел, как новый глоток воздуха с нотками телесных ароматов юного взволнованного тела. «О! Кто ты?» – едва ли прозвучал мой голос, а обладательница розового топика уже бежала прочь, весело и непринужденно.
Пляж накрывало волнами то депрессии, то эйфории.
Сейчас пришло время делиться своими эмоциями.
Отрекшиеся от прошлой жизни братья Джим и Берти уже разливали местный ром. Австралиец Боб, гробокопатель в полугодовом отпуске, уже заказал пиццу в соседней лачуге у ливанца Карима. Пляж оживал.
– Мда, Уле, и ты под таким мощным кайфом всю ночь протусил? Респект. Ну. Это ты еще не все здесь знаешь. Камбоджийки тоже разные бывают. – Вещал Питер, немец польского происхождения. – Бывает, засунешь ей в шорты руку, а там стручок такой мелкий. Беее. – Скривился в улыбке Питер.
– Нет, Пит, – сказал я, – это кто была? Вот это бесподобное создание в розовом топике, а?
– Уууу, – протянул Питер. – Нам она не ровня, не из наших она палестин. Белокурая курва-мать, эххх.
– Не смей так о ней, Пит! Ты что, сдурел? Она же нимфа юная… – я возмутился.
– Ладно, ладно. Отмечена она грустью какой-то, что ли, хоть и веет от нее безудержным юным весельем. Илоной, вроде, зовут. Из восточной она Украины. Не знаю, где это… – признался Питер.
Сюита вторая
На тот самый, как оказалось, розовый топик капельки сока брызгали, когда Илона ломала фаланги и клешни лобстера, обильно политого лимонным соком и рисовым уксусом, а потом мясо лобстера она окунала в острый камбоджийский карри, и погружала покрытые соусом куски морского чуда в ротик свой с жемчужными зубками, и заедала рисом-жасмином, и запивала все это том-ямом, сваренным в лучших традициях тайской кухни, и рисовым пивом «Ангкор». И съедая, и запивая все это великолепие, Илона выглядела так, как выглядит человек счастливый. Так в ресторане на пляже отеля Sokha Beach Resort Илону мне довелось наблюдать, и сердце билось тогда быстрее. Я съел что-то острое тоже, но билось оно потому быстрее, что видел розовый топик спасительницы своей я.
Еще в кафе со сладостями за пределами гостиницы практически в центре Сиануквиля я ее видел. А за сладким туда я захаживал частенько. Только в кружевном сарафане она охлаждала мороженым горло свое, наслаждаясь зноем.
На экскурсии видел ее я, когда мы причалили к острову Кох Та Киев, в однозвездочном поселении из бунгало The Last Point. Там она лишь в купальнике играла со сверстниками в волейбол, и, судя по всему, была той самой одной звездой.
И на дискотеке «Утопия», куда сбегались местные и приехавшие на заработки девчонки всех возрастов, сияла она в окружении туристов-мужчин любого возраста, позабывших, увидев ее, о местных и прочих красотках (берущих немного и все отдающих, и стелющихся у ног). Бонвиваны и расслабленные серферы, бармены и сессионные музыканты, банкиры, белые, синие и в горошек воротнички увивались за ней на танцполе, у бара и возле беседки, где праздно сидел и я. И грациозными па, когда танцевала она, я упивался, и с новой бутылкой «Ангкор» я повторял «анкор».
А после я видел ее во сне, в каждом последующем сне. Даже если не мог понять, что или кто в нем олицетворяет ее, я все равно знал, что видел ее во сне. А потом в небесах любой страны видел ее парящей свободно, в каждой ноте ее улавливал, в каждом мазке. В каждом слове, если это слово обременено было смыслом, поселялась она, Илона, в розовом топике, да.
Сюита третья
В тот последний довоенный год я отдавался динамике жизни, восторгался мозаикой событий и перипетий. И казалось, что все вот-вот обновится настолько, насколько обновится взгляд на Луну, когда станет доступна для взгляда обратная ее сторона.
Индокитай тогда сводился лишь к познанию нового. Путешествия, по ощущениям, должны были стать нормой.
Илона отдыхала с родителями. Точнее, с мамой и отчимом.
Тогда популисты, чинуши и торговцы совестью нас волновали не очень.
А замшелый уют нам тогда был противен.
К шведскому столу она плыла летучей походкой, вернее, к столику, накрытому блюдами с фруктами. Но не было там клубники, как и не было перспективы девушку назвать клубничной. Но были там манго и страсти фрукт, и я нашелся, что ей сказать.
Илона по-детски изучала ассортимент экваториальных плодов. Всего ей хотелось попробовать. Она, похоже, и не ожидала, что парень со старческим взглядом к ней вдруг подойдет и скажет:
– Здравствуйте, можно я вас назову девочкой в поисках фруктов страсти?
– Ой, здравствуйте, я не знаю…
Слегка смущенно (чья-то душа запела).
– Как вас зовут, о, чудное создание?
– Илона.
– Уле, – ответил я.
Так я с ней познакомился одним свежим после ночного дождя тропическим утром в Камбодже, в деревне Сиануквиль, в отеле Соха Бич. В ресторане за завтраком, в позе довольно статичной у столика с фруктами, в легкой одежде для пляжа, в шортах, футболке, и шлепках был я. Илона же в шлепках и в шортиках, в розовом топике, как никогда, прекрасна была. Как сама мысль о ней. Как сама мысль о любви, как сама мысль о вечности.
В ночи созерцая Сиамский залив, мириады лиан, полет леонидов, поскольку ноябрь, метеорный поток с радиантом в созвездии Льва, характерный влетающими в атмосферу Земли беловатыми быстрыми метеорами, из звезд, невидимых глазу, Илоны созвездие я составлял.
Сюита четвертая
Легким движением руки с тела снимается… с тела снимается… а потом на песке валяется… правильно! Топик Илоны.
Провожается бег Илоны без топика по прибрежным по щиколотку волнам теплого моря тяжелым багровым от злости взглядом глаз пузатого отпускника, видимо, из Городища прибывшего, служившего там в отделе по истреблению мыслей о свободе (сама свобода в Городище давно уничтожена). Но нам безразличен пузан тот. Завистью обуреваем, на топчане возлегать продолжает он, напоминая тюленя, подле своей силиконовой томной дамы.
И бежала Илона, брызги создавая, которые напоминали всплески эмоций ребенка, едва ли познавшего радость смеха. И невозможно было не бежать за ней и не восторгаться искренностью ее юных порывов в небо, как в зрелости ранней – в космос.
Под Grant Lee Buffalo рыдав от счастья, мы вдвоем лишались слов и плыли в глаз друг друга глубь. Улов свой старый рыболов сбывает в забегаловке на пляже. С двумя гигантскими креветками, пожалуй, Илоне закажу я карри. Взяв под стражу ту нимфу лет семнадцати, потом я поведу ее в наш романтичный рай, где регги и веселье, где среди блюстителей добра и света мы найдем взаимопонимание, потом я отвезу Илону в тот отель, где проживали мы, но в разных номерах. Любой ее руки прекрасен взмах настолько, что я, гладя ее руки на случай временной, но все-таки, разлуки, запомнить буду жаждать их тепло, но так, чтобы, сказав «пока», уйти к себе со знанием того, что слишком велика сила влечения к Илоне. Так влекло меня лишь к написанию стихов в кромешной пустоте забытых снов.
Сюита пятая
На совместное занятие по йоге отправляясь, я лишь надеялся, что Илона говорила мне правду, и она будет среди учеников. Мы стали бы идеальными участниками совокуплений из-за любви, но совесть останавливала меня, в первую, и ее не в последнюю очередь. Мы ждали настолько же идеального момента, как все влюбленные, которые постепенно превращаются в единое целое.
Самое прекрасное, что с нами случилось, – это возможность постоянно удивляться тому, какие мы ежедневно новые и неузнаваемо родные. Так и сегодня произошло. Я увидел некое олицетворение красоты, входящее в зал для занятий, представлявший собой небольшой павильон из прозрачного пластика, кое-где обвитого лианами, и вдруг ошеломительно посещенного Илоною. Она вошла, окутана в воздушное парео. Я, оторопев, к ней подошел и произнес:
– А говорил ли я вам, какая вы красивая?
– Нет… – ответила она растерянно.
– Какая вы красивая…
– Какая? (кокетливо, игриво).
– Как Красота своей персоной.
– … (растроганно).
