РЕГИСТР

скачать книгу бесплатно

РЕГИСТР
Максим Владимирович

Воспоминание о группе, не существовавшей в каталоге, и её бессменном создателе, авторе почти всей музыки, поэте, инженере. Которого не помнят даже бывшие коллеги по институту дизайна. Путь от студента факультета строительного дизайна до человека с разбитыми идеалами, сменившего две семьи, две работы, и даже две религии. Приверженец анонимного искусства, он не оставил никаких архивов. Кто он был? Да и был ли на самом деле? Может это только сон, навеянный злым гением жаркого полудня? Кто знает…

РЕГИСТР

Максим Владимирович

Иллюстратор Максим Владимирович

© Максим Владимирович, 2017

© Максим Владимирович, иллюстрации, 2017

ISBN 978-5-4485-0169-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предисловие

Воспоминание о группе, не существовавшей в верифицированном каталоге легенд рок-музыки в стране советов, и её бессменном создателе, авторе почти всей музыки, поэте, инженере. Которого не помнят даже бывшие коллеги по институту дизайна. Путь от студента факультета строительного дизайна до человека с разбитыми идеалами, сменившего две семьи, две работы, и даже две религии. Приверженец анонимного искусства, он не оставил никаких архивов. Кто он был? Да и был ли на самом деле? Может это только сон, навеянный злым гением жаркого полудня? Кто знает, как бы обернулась судьба для создателя группы, будь он жителем капиталистической страны, или же хотя бы гражданин одной из социалистических демократий, типа ПНР и ЧССР?

Семидесятые уже стали какой-то странной древностью, не существовавшей в настоящем, но растворившейся в мире иллюзий и воспоминаний. Иллюзии одних, кого тогда не было и в проекте, даже в мыслях, мерно перемешаны с воспоминаниями очевидцев. Но память человека штука любопытная – стараясь вытеснить всё плохое из своего прошлого, заменяя его на то хорошее, каким бы минимальным, призрачным, оно не было в действительности. Постепенно, хотя это было всего лишь сорок лет назад, семидесятые стали такой же иллюзией и мифом, как допустим, 1822. Или 984. Вот в этом самом времени и было странное, непохожее на другие формы самоорганизации трудящихся, ВИА, как тогда назывались музыкальные коллективы, ВИА Регистр. Сначала это был всего лишь полушуточный, собранный по чистой случайности коллектив, которому пришлось заменить неожиданно заболевших музыкантов старших курсов. Старшекурсники должны были ехать в Таллин, на молодёжный музыкальный фестиваль имени какого-то очередного борца с угнетателями, который и знать не знал о своём фестивале. Единственной движущейся силой этого коллектива, был Александр Совин. Регистр, полный весьма разноплановых личностей, имевших противоположные взгляды на действительность (от нео-марксизма до анархо-фашизма), нахлынувших тогда в тихий и только что созданный институт технического дизайна, под эгидой столичного НИИ всесоюзного значения, а также совершенно посторонних людей, был тоже своего рода лакмусовой бумажкой интеллигенции. Лирики ещё не сменили томики поэзии (кто скромнее – свои, кто наглее – чужие) на калькуляторы и пиджаки жутких расцветок. Физики тоже ещё не перемёрли от неожиданно упавшей им в руки свободы. И часто можно был встретить странных типов, вроде поэта-слесаря, философа-сантехника, переводчика запрещённой литературы, подрабатывающего сторожем и разнорабочим.

Многие из них жили в центральной части города, кто в своём жилье, либо в общагах, «фрунзенках», никто уже не помнил, почему так назвали трёхэтажные щитовые дома, но разный социальный уровень был достаточно сильно нивелирован. Кроме «Дворянской слободы» и «Еврейского квартала», живших своей замкнутой средой, да домов Профинтерна и Горсовета, квартала небожителей той эпохи, жители центрального квадрата города, составленного Харитоновкой на севере, Восточной на востоке, Сибирским на юге и Успенской на западе, во многом были продуктом удивительного симбиоза. С одной стороны – они многое переняли у советской действительности, сами того не замечая, с другой – они всей душой и часто телом стремились попасть на столь загадочный и чудный Авалон.

В среде гуманитарного единомыслия сформировался тот пласт людей, что перевернули сначала пространство вокруг себя, а затем изменили и музыкальные вкусы целой страны. Однако, они отличались от последующих поколений, ведь даже при наличии противоположных взглядов никто никого убивать не собирался, даже ругались зачастую не переходя на личности. Одним из таких вершителей и был Александр Совин, Сова, студент, инженер-дизайнер, поэт и музыкант. Опередив время, они тем не менее не стали популярны и после распада группы. Стали тенью, видением, странным и непохожим, пугающим обыкновенного человека. Если бы у них появилась возможность заново пережить свою жизнь, кто знает, ступили бы они снова на тот же тернистый путь музыки? Человек зачастую обладая выдающимися способностями прозябает в неизвестности и полном забвении, и только после смерти может обрести уже совершенно ненужную славу. Но были бы такие шаровые молнии человечества, окружённые почётом и уважением, теми же самыми непохожими на других явлениями культуры и социума? Вряд ли.

Итак, все расселись на своих местах, приготовились внимать предстоящему концерту, свет под потолком, изрисованным золотистой краской погас, как солнце в осеннем лесу, смолкли звуки, шепот, покашливание. Все зрители расселись, предвкушая премьеру. Луч прожектора вычертил круг на середине сцены, куда словно бы из ниоткуда вышел конферансье, что объявить

Начало

– Был ли Саня моим другом? Да, мы учились с ним в одной школе, но плотно не общались, он на два года был старше. Два года разницы тогда были не тем же самым, что являет собой сейчас возрастные различия учащихся школ, колледжей, гимназий, училищ и прочих средних и средне-специальных учреждений. Мы общались, но опять повторюсь, не плотно, так, вскользь. Он играл в школьном ансамбле, «Пугачёв», а я только мог мечтать о таком положении, хотя уже в свои пятнадцать был неплохим гитаристом. Через «Пугачёв» прошли многие музыканты нашего города – Макс, Сашок, Гиря, я, спустя год, Левка. Но Саня Совин был особенным. Во-первых, я впервые увидел двенадцатиструнную гитару именно у него, на выпускном, его выпускном, когда меня уже впустили в состав «ВИА Пугачёв», как тогда именовался школьный ансамбль. Не знаю, откуда он взял струны для своей балалайки, что делали на нашем развесёлом заводе, но звучали они не хуже чем у Клэптона. Андрей, не Логинов, Журавский, он почти на четыре года младше Совы был, и на два года младше меня, тоже крутился весь вечер возле старших. Именно тогда, незадолго до концерта, впервые притащил Жура в нашу подсобку, обиталище школьных радиолюбителей и любителей западной музыки, запись, отвратную, на костях, самого Джимми Рида, и надо сказать, Саня, послушав пласт один раз, запомнил все ноты, и выдал запись целиком на прощальном концерте. К сожалению, мало кто мог воспринять все его старания, из-за низкого качества колонок и общего шума.

Я потом провожал его до дома, за нами увязался Андрей, они в одном доме жили. До этого, надо заметить, я никогда не бывал ни у одного из них. А тут, или от нахлынувшей сентиментальности, или от общей теплоты, любви ко всему живому, увеличенной бутылкой портвейна, Саня пригласил нас к себе. Жили они, Совины, в трёхкомнатной квартире, большой, просто огромной мне тогда показалось. Я-то жил в двухэтажном бараке на Маркса, его уже снесли, в двух комнатах пять человек. Отец, мать, я, сестра и бабка. Сова жил по-царски! У них ещё балкон был, а также не знаю уж как, но родитель его сумел хитро огородить часть площадки, они на пятом этаже жили, и получилась отдельная прихожка. Саня жил на балконе, его утеплили, и даже зимой можно было нормально жить. Родителей дома не было, сестра уже спала, как он нам тихо сообщил. Потому мы пробрались на кухню, сняв обувь в прихожей. Там Саня достал бутылку Кокура, отцовский, наверное, и поставил три гранёных стакана. Встав во весь свой рост, а он и тогда был высоким, нескладным, с торчащими длинными патлами под битлов. Стоит он перед нами, сопляками, держит стакан в руке, с налитым отцовским Кокуром и торжественно так молвит.

– Выпьем, други, за то, что наше братство привело нас к общей цели! – Он немного напыщенно продолжал, но если честно я дальше не очень запомнил его речь. Пьян был и устал. Андрей потом что-то пытался записать, он сейчас говорит, Саня впервые на людях свои стихи читать тогда попытался. Печатать-то его уже печатали, и в Костре, и в Зорьке, и даже наш толстый местный журнал, Чусовой, напечатал как-то его странноватую поэму-фантазию, на тему человек и архитектура. Он с седьмого класса решил стать архитектором, как родители Боба. С Бобом его свела школьная учительница алгебры, тётка Боба. Но поскольку он тоже был пьян, ничего от той ночи почти и не сохранилось. Вот разве что этот отрывок.

Человек подобен крану, что
Поднимает груз в пустоте

Чужих планов.
Ты, человек, подними себя на постамент, найди свою роль, найди себя.

Он потом это использует в своей немного пугающей оратории «Каменщик», спустя почти десять лет, конечно, более развёрнуто и глубже, но вот эта часть сохранилась без изменений. Во второй части нашего заседания, после цитирования стихов, мы перешли к обсуждению наших общих знакомых. И в самый подходящий момент, когда кто-то заикнулся про Светку Антипову, мою одноклассницу, красавицу, она уже лет десять как померла от наркоты, в квартиру вошли родители Совы.

Я по обычаю приготовился делать лыжи, как и Андрей, но родаки у Совы были люди понимающие. Отец только вздохнул, когда увидел, что мы его бутыль выпили, и спросил.

– Вы хоть закусывали, мушкетёры?

Мы дружно покачали головами. Тогда он полез в сумку, что принёс и достал помидоры собственной мариновки. Вот такой отец у него был. Совина мать нас не беспокоила, сразу ушла к себе. А отец только помидоры выдал и тоже исчез. Андрюха слегка был шокирован таким поведением, но виду не подал. Я тоже смолчал, потому, как был готов вынести ругань и тумаки от старшего поколения. А Саня, знаете, что сделал Саня? Он виновато немного пожал плечами, встал из-за стола, и немного заикаясь, покраснев от вина и смущения, сказал.

– Мне надо перед родителями объясниться. Вы побудьте тут пока, только тихо.

И вышел. Мы остались на кухне одни. С помидорами и вином.

Тимофей Погарок, архитектор, директор издательского дома, в прошлом – музыкант.

«Для меня, парня из окраины, поступившего на факультет дизайна промышленных строений только благодаря протекции Иосифа Яковлевича Борсева, моего школьного учителя и завуча нашей школы, институт был другой планетой. Иосиф Яковлевич, считавший, что я хороню талант конструктора за разрисовыванием парт похабными картинками, попросил своего друга и соседа по площадке, Ивана Никитовича Лунина, декана факультета, только пять лет назад открывшегося, посмотреть мои работы. И меня взяли, без экзаменов. Все эти тихие домашние мальчики были объектами для насмешек или даже преследования и битья. А девицы…. Впрочем, я снова отклонился от темы. Когда я впервые встретил Сова? Это был где-то первый курс. Вернее у меня это была первая сданная сессия, ни одной тройки, только одна четвёрка, что следовало получение стипендии, которую я уже решил прокутить в Корытце. Мой дружок тогдашний, Севка, второкурсник, он уже в Израиль укатил недавно, пригласил меня послушать странную команду старшекурсников. Они играли какой-то арт-рок, как сказал Севка, местные Песняры, смешанные с Рамонес, залитые сверху Махавишну Маклафлином и припудренные Пинками. Я сказал, ок, пошли. Пришли мы в актовый зал института. Кстати, сейчас его уже нет, сейчас на том месте, где стоял наш актовый дылду выстроили тридцатиэтажную. Ну, да ладно не о том речь. Актовый зал располагался в бывшей усадьбе одного местного купца-золотопромышленника. Тот был фанатом музыки, и хотя сам ни на чём играть не умел, приглашал к себе лучших музыкантов не только из города, но и из центральных губерний, столиц, и даже заграничные скрипачи и пианисты у него гостили. Вижу, вижу, короче говоря, хотя с момента постройки прошло не менее ста лет, акустика там была, ого-го-го! Приходим мы с Севкой, а музыканты, их трое было, уже расселись, так чинно, благородно. Ну, я надо вам сказать ещё тот гадёныш был, решил освистать этих эстетов. В нашей среде, я же на Электромоторном вырос, сами понимаете, эстет было синонимом п… са. В зале сидело человек тридцать, в основном девицы, самого типичного ботанического вида, в очках или такие утончённые тургеневские девушки, у которых от вида голой мужской груди, или вид мышонка живого припадок случиться может. Были музыканты под стать публике, одетые вычурно, в какие-то костюмы с отливом, бархат, наверное. Пианист, клавишник, тощий невысокий очкарик, с длинными волосами, походил на девку, только что вышедшую из парикмахерской. Второй гитарист, темноволосый, плотный, если не сказать жирный, усатый парень, держал невиданную мной до того времени двухгрифовую гитару, явно импортную. Она вся так и блестела, играя отражением лучей от софитов, включенных для пафоса, как я полагал. Гитарист, высокий худой парень со смешным жабо, так демонстративно отодвинул свой пюпитр, полистал там чего-то, прокашлялся и неожиданно резко ударил по струнам. Когда они уже перестали играть, и ушли за кулисы, как и все зрители, я всё ещё сидел, открыв рот. Севка меня растолкал, и я сказал ему, как сейчас помню. «На….ь, на всех этих Песняров, и прочих битлов, бабских заводилок, вот эти вот круче всех!». Хоть прошло уже три десятилетия, но я и сейчас под этими словами готов расписаться. Тогда я твёрдо решил, попаду в их команду, даже если придётся стать эстетом! Ну, вы понимаете, что я имел в виду. Не слушая Севку, я прошёл за кулисы. Клавишник убирал свой инструмент в кофр, второй гитарист протирал своё сокровище тряпочкой, словно ребёнка. А тот, кто пел, стоял, нервно раскачивался из стороны в сторону. Лицо у него было злое и угрюмое, покрытое следами сыпи. Он меня заметил и несколько растеряно поморгал. Севка пытался как-то суетиться говорить, что вот этот вот первокурсник, играет тоже. Я просто подошёл и протянул руку. Сова, я ещё не знал, что это он, пожал мне её, словно во сне. Рука у него была влажная, сильная, с тонкими пальцами, как у пианиста. Я ему сказал – хочу играть с вами! Они переглянулись, клавишник скорчил рожу, второй гитарист пробормотал что-то несколько обидное, но я выдержал и смотрел только на Сову. Тот промолчал, не отводя глаз, а затем поступил совершенно неожиданно, как всегда неожиданно поступал потом во многих ситуациях. Он протянул мне свою гитару. Ещё тёплую от его рук, к тому же, переделанную под левую руку. Это был настоящий чешский двенадцатиструнный монстр Иоланта, модель уже не помню. Но точно лучше моего деревянного полена, купленного на барахолке. Я просто не мог поверить, что мне дадут такое сокровище просто так, чтобы посмотреть меня в деле! Сова усмехнулся, похлопал по плечу, он тогда был выше меня на голову, впрочем, всегда он был выше меня. Голос у него был немного хриплый, но тёплый.

– Сыграй, например, Вчера.

Я скривился, но поскольку жалостливый скулёж Пола трогал девочек, помнил её наизусть. Пока я играл и довольно гнусаво выводил не слишком, как сейчас понимаю, верные слова, никто не проронил ни слова. Когда я закончил терзать чешку, и с жалостью протянул инструмент обратно. Сова поднял свою ладонь, улыбнулся, и сказал, тихо.

– Возьми себе. Тебе надо ещё подучиться играть, кое-где мажешь мимо. В субботу придёшь, покажешь, что поправил. А ещё посмотри классическую пьесу Райнхарда Облака.

– А ты?! – Клавишник первым подал голос после некоторого замешательства. Сова усмехнулся.

– Возьму у Петровича реквизит. Всё равно его надо разносить, перед гастролями.

В этом был весь он, таким всегда был. Вы можете мне теперь не верить, но это сущая правда! Он отдал мне, сопляку, которого не знал, инструмент, стоивший годовую стипендию! Севку кое-как знали, он-то тоже бренчал немного, но так и не стал лабухом, как я или Джеки, другой мой сокурсник. Но я совсем им чужой был, и совершенно незнакомый никому в институте, за исключением своей группы и куратора! С хорошей стороны никто меня не знал. Даже моя будущая жена».

Из интервью Николая Найка Никитовского, гитарист «Проект Н», музыкальный продюсер и издатель, для журнала «Ровесник-Р», февраль 94.

СтрАхИн
Ты хочешь работать за сто целковых,
Ты хочешь просидеть всю жизнь в конторе,
Ты любишь читать старые бредни,
И терпеть, что тебе тыкают в нос экскременты?

Ты хочешь стать рабом,
И получить диплом пустого места?
Хочешь быть болтливым, хвастливым,
Нищим и ненужным?

Но это очень просто,
Устроить может каждый,
Своей семье веселья,
Ступай-ка друг в СтрАхИн!

Ты бредишь о богатстве, культуре и Монмартре,
Ты хочешь жить в достатке, и импортные шмотки
Терзают твою душу, как змей Адама с Евой,
В одном фруктовом саде, много лет назад?

Ты жаждешь ставить подпись, обедая в Копытце,
или, на танцы в Прагу по средам приходить?
Встречать в Кольце блондинку, столичную актрису,
Которой ты отвалишь пять сотенных за ночь?

Желаешь быть красивым, счастливым,
И желанным, уверенным и грозным,
и жаждешь славы вечной,
Среди обкомских крыс?
Тебе расскажем все мы, что это не проблема,
Тебе дорога прямо в наш славный институт!
Что спрятался за почтой, и сонно ожидает, когда
Придёшь с поклоном, и на коленях будешь комсорга умолять!

Будь тут ты реалистом, а может и фанатом,
Наивным идиотом, и ушлым подлецом,
Лжецом и подпевалой, артистом, маляром.
Никто тебя не спросит, никто не приголубит.

Ведь в СтрАхИн по традиции никто тебя не учит,
И формулами мучить не станет препод злой,
Готовят только корпус, пустой и неуклюжий,
А заполнять свой корпус ты должен будешь сам.

И очень часто люди свой корпус наполняют
обмылками и тиной, а не святой водой.
Понять я смог всё это только лишь недавно,
Когда и сам колени согнул перед СтрАхИн!

– Когда я встретил Саню в институте? Да, наверное, ты прав, прямо в первый день знакомства с взрослой жизнью. В смысле, в первый день абитуриентской жути. Он-то не переживал, всё сдал сразу. А вот я боялся. И не зря боялся, если бы не мои заслуги в мире бокса, не поступил бы я тогда на стройфак. Кстати, потом нам очень пригодились мои навыки, когда гопники из Мельковки нас выгнать пытались с репетиционной базы на озере. Саня подсел ко мне на подоконник, где я нервно грыз ногти.

– Не психуй, всё нормально будет. Меня Саня зовут. Совин.

– Андриянов. Сергей. Можно Эндрю.

Мы пожали друг другу руки. Я тогда ещё заметил – странное дело, никогда он не производил впечатление сильного человека, скорее субтильный и типичный подвид студента, по версии некоторых недалёких журналистов и режиссёров. Такой Шурик, только без очков. Но рука у него была сильной, хоть и пальцы были тонкими, как у пианиста. Это я потом узнал, он руки специальной техникой, из йоги тренировал, чтобы играть быстро на двухгрифовой гитаре. Но это было много позже, на втором семестре. А пока мы, два вчерашних школьника, теперь абитуриенты, и ещё не студенты, сидели на подоконнике и пялились на весь мир. На летнюю улицу, по которой деловито сновали старые троллейбусы и автобусы, только появились красные Икарусы. По улице Меринга ходили толпы девушек, тут ведь сразу три вуза – театральный, консерватория и наш. Ах, да, ещё за кварталом университет. И корпус медицинского института, педиатрический. Наблюдая за красавицами и простушками, мы вели ленивый разговор. Если спросить меня, что вы обсуждали, то я, пожалуй, не смогу толком ответить вам. Ни о чём и обо всём сразу. Пролетело время быстро, и пока мы, как сейчас помню, стали обсуждать последствия Пражской весны, как начали вывешивать списки. Будучи самым высоким из всей абитуры, он, не распихивая других, прочёл первые шесть строк. Вслух. К чьей-то радости и чьему-то огорчению. Даже слёзы были. Помню одна девушка, из деревни наверно прибыла в город, очень просто одетая, если не сказать бедно, в слезах убежала. Я-то в первых рядах был, но моей фамилии не оказалось, к чему я в общем-то был готов, мрачно подумав, что зря я подал документы сюда, надо было на факультет физической культуры, в педагогический.

Но вот только я, плюнув, развернулся, чтобы последовать за несколькими такими же горемыками, решив напиться в той самой полулегальной рюмочной, которую он в своей песне вывел под названием «Привилегия». Про неё ещё будет, что рассказать, но это потом. Сразу же Саня меня останавливает, схватив за плечо, несколько фамильярно, я тогда полагал. Потом, позже, уже понял, он сразу понимал человека, раскладывал, можно ему доверять или нет. Саня посмотрел на меня, и сказал, тоном, не предполагающим отказа и какого-либо сопротивления с моей стороны.

– Пошли! Пока они не подбили списки. У тебя ещё есть шансы, сам говорил, кандидат по боксу.

Пошли мы в конец коридора, в кабинет, где сидела комиссия, её в тот год возглавлял Коринф. Очень хороший преподаватель, его так назвали ещё до создания института, он в политехническом работал и в управлении по строительству. Был помешан Александр Игоревич на древнегреческой архитектуре, и всё время доводил студиозов до исступления своими требованиями. Однако особой злобы и ненависти к нам он не испытывал, скорее наоборот, желал, чтобы мы как можно скорее стали настоящими строителями, архитекторами, дизайнерами, с широким профилем и обширным багажом знаний. Заходим мы туда, никого не спрашивая и не говоря, что впрочем тогда не вызывало каких-либо гневных отповедей. Видим картину, посредине большого и светлого кабинета, ещё не заваленного бумагами, стоит, как античная статуя, Коринф и что-то втирает женщинам, разбирающим бумаги поступающих, либо не поступивших, кто знает. Несмотря на свои шестьдесят, тогда нам он стариком казался, выглядел он действительно бесподобно, настоящая копия Геракла. Атлет, до самой трагической смерти, его сбили на Баумана, был примером для подражания даже членам спортивного «крыла» института. Саня, кашлянув, заставил Коринфа обернуться. Тот недовольно посмотрел на нас и спросил своим низким, немного грассирующим голосом.

– Что вас привело сюда, молодые люди? Это помещение не для вас, все вопросы, касающиеся поступления можете уточнить в кабинете 303, у Людмилы Ивановны.

– Извините меня, но вот этот человек, – Саня силком выпихнул меня на передний план, – не смог пройти. Не получил нужные показатели на вступительном экзамене.

– Ну, такое бывает. Не всем быть инженерами и строительными дизайнерами. Подробности в кабинете 303, покиньте помещение, молодые люди.

– Нет, не покинем! – Саня резко выпятил подбородок, и встал, словно приготовившись к бою.

Женщины переглянулись, с интересом рассматривая нас, Коринф нахмурился, сложил руки на груди.

– Странно, странно. Впервые вижу такого нахального студиоза. Или вы тоже не поступили?

– Поступил. А вот он, – Саня ткнул меня в бок кулаком, – не поступил! У него, между прочим, первое место по юниорскому в прошлом году было по боксу. И в этом второе по республиканскому соревнованию! У вас много таких молодых спортсменов поступает?

Коринф посмотрел на меня, впервые с момента нашего вторжения. Глаза у него были серыми, нос крючковатый, как у хищной птицы, губы тонкие и постоянно сжатые. Лицо худое, с признаками первого увядания, хотя повторяю, было ему уже шестьдесят тогда. Он спросил у меня.

– У кого занимался? Грамоты с собой?

Я молча покачал головой, откуда мне было знать тогда, что награды и все эти бумаги надо упоминать при подаче документов?! Он хмыкнул, и только хотел что-то произнести, Саня его перебил.

– А вы позвоните его тренеру! Скажи его имя и номер телефона!

Это уже ко мне он обращался. Я едва разжал челюсть и пропищал, к смеху сидевших женщин.

– Игорь… Игорь Федорович… Телефон, номер телефона его 24—13…

– Знаю, знаю я Пашутинского. – Коринф меня оборвал, подошёл к столу и быстро набрал номер.

Некоторое время он молчал, затем видимо кто-то взял трубку.

– Здравствуй, Игорь. Это тебя беспокоит… А узнал! Слушай, у меня тут человечек притопал, который вроде бы у тебя занимался, но бумаг никаких с собой не принёс. Какая фамилия?

Я не сразу понял, что он ко мне обращается. Саня нашёлся сразу.

– Сергей Андриянов! – Выпалил он моё имя так громко, что возможно Пашута, как любовно называли мы нашего тренера, услышал его на ом конце провода. Коринф что-то крякнул, услышав быстрый гул в трубке, покивал головой, усмехнулся, глянул на меня, затем сказал.

– Спасибо, Игорь. Хорошо, приму меры. Всего хорошего, Ирине привет передавай.

Положив трубку, он уставился на меня, уже не так грозно, как прежде.

– Спасибо скажи другу своему, и моему другу, твоему тренеру. Благодаря дружбе ты поступил.

И всё, затем повернулся к женщинам и продолжил что-то нудно обсуждать. Мы переглянулись, и тихо вышли из кабинета.

Уже в коридоре я остановился, схватил Саню за руку и крепко её пожал. Тот посмотрел несколько удивлённо, смахнул чёлку со лба, затем спросил, несколько невнятно. Он ведь при всём своём росте и амбициях был человеком скромным, тихим, как бы вам не было странно это слышать.

– А ты на гитаре играешь?

Из интервью С. Андриянова, музыканта, архитектора, создателя фонда помощи старым спортсменам.

– Мы ведь не были никогда полноценной группой. Никогда. Это было всего лишь увлечение, выход энергии. Кто-то находил себя в алкоголе, кто-то в погоне за новыми ощущениями в экстремальной жизни, кто-то зацикливался на женщинах, кто-то на наркотиках. Сказать, что ничего из этого не было в нашей жизни, я не могу на сто процентов. Даже Саня точно знаю, пробовал уйти по радуге. Но ему не понравилось. Возможно, имей он больший опыт в познании достижений определённого отдела в фармацевтике, либо старинных восточных способах одурманивания, для познания тайных знаний, тогда его итог не был бы таким. Таким. Ладно, не будем ворошить старое, и забегать раньше времени.

Я поступил не совсем обычным способом. После армии, где провёл четыре года, служил в части, ответственной за инженерное обеспечение запасного командного пункта нашего округа. Время летело медленно, работы было мало. Разве что осенью на уборку картошки. Дослужился до сержанта, остался на сверхсрочную. Почему? А куда мне было идти? Я же из детдома, бабушка у меня к тому времени умерла. Впахивать на заводе, как отец, что и привело сначала к его кончине, а затем и к смерти матери, не выдержавшей нагрузки? Нет, я не хотел такого исхода! Сестры к тому моменту уже выросли, сами вышли замуж. Мне идти некуда было. А после армии идти в милицию…. Знаете, тогда такого отношения к органам правопорядка не было, но у меня был зуб на синие мундиры. Они ведь отчасти виноваты в смерти родителей. Потому и не желал я идти в их контору. А больше идти некуда. В армии же было интересно. Поскольку это был запасной командный пункт, тут была хорошая библиотека. Один из офицеров, лейтенант Ахметзянов, был тут не по призыву, не по призванию, а как говорят, «пиджак». Он закончил строительный факультет, и не успел устроиться никуда, из-за не очень успешной учёбы, потому и попал на два года в нашу часть. Однако, как бы плохо он не учился, знаний у него всяко было больше, а от скуки, и отчасти из-за должности, стал нам, трём старикам, преподавать основы своей профессии. Он отвечал за сооружение новых зданий – гараж для грузовиков и новой казармы, и боялся, что солдаты по незнанию напортачат и отвечать ему придётся. Ещё он видимо от скуки и тупости службы пытался, таким образом, от спаивания уйти. Он же мне и подарил первую книгу по строительному дизайну, выпущенную моим будущим руководителем диплома, Колпиным Александром Степановичем. И вот на четвёртый год службы поразила меня идея пойти в институт. Ведь я мог попасть туда и так, по спецнабору. Но мне хотелось проверить, смогу я обойти мальчиков и девочек, вчерашних школьников? Ахметзянов тогда уже отбыл, на новую должность, им неожиданно заинтересовались в строительном управлении. За два года он по его собственным словам из троечника превратился в твёрдого хорошиста. Перед прощанием он отдал мне часть книжек, которые взял с собой из дома, чтобы не окостенеть в казарме. Сестра передала мне конспекты, она уже два года в педагогическом училась.

Не буду мучить ас своими излияниями, почему и как, насколько, а главное, зачем. Есть одно – я хотел поступить именно в этот, самый новый вуз нашего города, пройти через сито весьма старательного отбора. И я прошёл. Доказал себе, Юркевичу, моему дружку, оставшемуся в ЗКП, и капитан Ахметзянов был доволен, горд, что я, простой сержант, могу быть не хуже других.

Поступив, я неожиданно узнал, что меня тут же назначили старостой группы. Не совсем стандартно, но решили, пока группа ещё полностью не сформирована, я гожусь, как самый старый и прошедший армию, для такого поста. Сами знаете, никаких поблажек мне это не давало, лишние хлопоты и недопонимание, как вчерашних школьников, так и преподавателей. Сейчас я не хочу вспоминать, не хочу объяснять, что было причиной нескольких довольно неприятных инцидентов, ведь многие участники тех событий выросли, возмужали, забурели, стали пенсионерами. Зачем ворошить прошлое, вытаскивать на свет грязное бельё? Просто по истечению первого семестра, и результатам сессии, а также приняв во внимание разбирательства драки на уровне секретариата комсомола института, меня отстранили от тягловой ноши. Когда на второй семестр меня предложили заменить на Эндрю, Серегу Андриянова, я с радостью согласился.

Почему меня вообще не выкинули, или не сдали в милицию? Всё же, драка одного против четырёх, при наличии у них ножей, ставило меня в более выгодное положение, в глазах комсомольского актива. Забияки своё получили, причина драки самоустранилась на втором курсе, перевелась на научный коммунизм, в университет. Странный выбор, правда? И ещё одно – я был второй на потоке по сдаче экзаменов. После Совы я был вторым. Он своё сдал заранее, почти всё, кроме какого-то конфликта с иностранкой, но вскоре и он разрешился.

Как ни странно это звучит, но моё детское увлечение гармошкой, а потом и аккордеоном, не было оценено по достоинству никем, ни в студкоме, ни в среде студентов. Сам себе наигрывал вальсы, сидя на ограде городского пруда, глядя на здания УНИХИЗ, когда было тепло, иногда приглашали на свадьбы или похороны, но в студенческой среде первую скрипку играли гитары. Гитарой я не владел, и если честно был настроен весьма отрицательно ко всем этим звукам, тогда мне единым фронтом противных. Иногда я выступал на концертах самодеятельности, надо же было как-то разбавлять все эти вечера. Основным номером всегда были возникающие и распадающиеся в течение одного курса ансамбли, и ничем, кроме девичьего вокала, зачастую перепевок популярных тогда и позабытых сейчас, кроме Пугачёвой, певиц, и одиноких пламенных комсомольцев, одержимых идеями построения социализма в отдельно взятой стране. На одном таком вечере меня и случайно застиг Саня. Я только что выступил с довольно сложным номером, исполнил Лето из Четырёх сезонов Вивальди, и вытирая пот, мрачно всматриваясь из-за кулисы в лица скучающих зрителей, ждущих выступления местной ВИА Графит. Представьте, популярная тогда была эта жалкая поделка под битлов, хотя ничего в музыкальном плане не представляла. В ожидании Графит люди с явно скучающими физиономиями слушали запинающуюся и заикающуюся первокурсницу, даже не знаю, кто она была. Читала, вернее, пыталась декламировать, отрывок из Блока, что было в определённом смысле, тайной диверсией против нашего комсорга. Отрывок из Двенадцати, с определённой корректировкой. Мне опять же об этом рассказал потом Сова. Но комсорг в открытую флиртовал с двумя бойкими девицами из технологического контроля, хотя его жена была на седьмом месяце тогда. Потому ему было некогда интересоваться, о чём это пищит малявка в очках со сцены. Хотя я не знал тогда, что это был Блок, стихи мне понравились. Я бы, наверное, попытался узнать у малявки, что она читала, кто она и откуда такая взялась, и быть может вся моя последующая жизнь стала бы другой. Но тут появился Саня.