скачать книгу бесплатно
Брошенная целина
Макс Касмалинский
Брошенная целина – отсылка к советской литературе и, в некотором смысле, "ответка" российской номенклатуре, решившей лишить сельские поселения возможности самоуправления. Все закономерно. Технический прогресс – и не нужны сотни рук на гречишных полях, достаточно десятка. К чему тогда деревня? Сельчане исчезают, как вид, как образ жизни. Закрылись школы и сельские клубы, фельдшерские пункты, библиотеки. Пришла очередь сельсоветов. Это современность.
Перефразируя фильм: "Сельчане? В Америке нет сельчан" – "Но мы же есть"
Содержит нецензурную брань.
Макс Касмалинский
Брошенная целина
Спорим, от Курска до Орлеана сорок минут езды? Нет, не самолетом. И не баллистической ракетой. Никто не спорит, чувствуют подвох. А эрудированный человек скажет – может быть, потому что в Америке такие есть города. У них еще Том Сойер с Геком жили в Петербурге, а Москва – городок в штате Айдахо. Эрудированный человек про Сибирь промолчит. Скорее всего, не вспомнит.
Между тем, заселение европейцами Америки и освоение Сибири имеют много общего. В том числе и перенос на новые места названий старых городов. Так что есть у нас на Алтае свой Орлеан. В Благовещенском районе. Еще у нас Эстония есть на реке Чарыш. В селе Вавилон нет дворца Валтасара, где на стене возникла бы фраза «мене, мене, текел, упарсин», и это немного радует. В Ново Полтаве гонят горилку и не думают вступать в Евросоюз. Конечно, есть и традиционные названия деревень, от Троицких до Целинных.
В селах – люди. Ведут традиционное хозяйство. Потому что смартфон какой-нибудь можно до бесконечности совершенствовать, а редиска созреет только в свой срок, и никак по-другому. Трудно в деревне? Безусловно. Но ведь живут как-то.
Серёга
Чего ты мне про политику? Телевизор есть для этого. Украина, Америка! Есть министр иностранных дел для этого, пусть разбирается. Без Америки как-то прожил тридцать с лихером лет…. Мне послезавтра картошку кто копать будет? Явно, не депутаты. Глянь, её сколь – до горизонта примерно. Вы же юристы, вы ж думаете, картошка падат с неба. Еще крышу утеплять. Да уголька приобрести хорошего.
Что газ? Га-аз!? Этот газ не для нас. Вон газопровод кинули по Заречной, а чтобы к дому, так сам подводи, за свои. А де их взять-то? Меня еще летом прав лишили. Да так удачно: перед уборочной. Вот и прикинь, сколь я потерял. А надо Аришку в школу собирать, Глебку в садик… Ка-ак! Каком к верху! У меня грузовик за воротами стоял с дровами на продажу. Я цену написал на кузове, а сам ковырялся в огороде, полол малёха, поливал потом. Дело уже к вечеру, стал машину загонять, а следом во двор влетает тачка гаишная, там Рома Громов и второй такой… дрищ. Поздоровались, то сё, говорят: «А вроде как от тебя, Сергей, перегарчиком попахивает». Ясен пень, я с бодуна, вчера Тёму Карпова хоронили. Они, типа, не в курсе. Как-как!? В землю, как ещё…
Убили Тёму, не знал? Так-то. Лёха Тетерин и убил. По синьке как ещё? Чего им делить-то было? Они там спёрли кое-чего… Чего-то. Но не у людей. И пили у Лёхи в сарае. А у Тетери отец сидел, и брат сидит, и музыка его – «Постой паровоз, да урки по зонам». А Тёма когда-то служил в МЧС, как ни крути, погоны носил, слушал попсу, шансон не любил. Лёха ему и сказал, что можешь ты, типа, нас сдать. А тот уже пьяный в хламину, и кинулся на него. Он здоровый же бык… был. Начал Тетерю придушивать, а на верстаке валялся топор… и вот. Потом пришел Тетеря ночью к Тёминой матери и говорит, что так и так, убил я Тёму, вот топор тебе, тёть Галя, делай со мной что хочешь. А тёть Галя только и говорит: «Эх вы, мальчишки-мальчишки, эх вы». Рехнулась. Ну и всё. Потом Тетерю в ментовку отвезли, её – в дурку. Ну как откуда знаю?.. Младший ихний Родя у нас покамест живёт, он и рассказал. Да как-то помещаемся. В тесноте, да не в обиде, полна горница людей. Я в гараже сплю. Там видно будет.
Дай сигарету. Ага. Скоро, блин, придется самосад выращивать, как дед мой, Царствие Небесное. На днях комиссия заявилась, по поводу Родьки. Три бабы: Львиха из сельсовета, еще какая-то тётка и сучка легавская. Ничё такая, хоть и по форме. На каком, говорят, основании вы удерживаете малолетнего Карпова Родиона. В связи с тем, что по факту он остался сирота, то надо его в детский дом определять. Тем более, что у вас условия не соответствуют. Там эта дура полицейская всё стервозилась, брови нарисованные. Нет, надо – ты скажи по тихому, не при детях. А она ходит по дому, вещает голосиной такой официальной. И всё детдом, да детдом. Закон, да закон. Родька сообразил, видать, что к чему, и в истерику, за ногу меня обхватил, верещит. Наталья моя в слезы, Аришка тоже вся в соплях хлюпает. Львиха из сельсовета и то как-то, смотрю, рожей подергивает. Я сам-то еле сдерживаюсь, благо – трезвый, а то выбросил бы из дому всю комиссию. Так что не знаю, что теперь будет. Детдом это ж лотерея такая, сто к одному. Один – хороший, а сто – сам понимаешь. Главное, на поминках родственник какой-то там, через пень колоду, седьмая вода на киселе всё разорялся, рубаху рвал аж грудь расцарапал, что вроде как Родьку к себе заберет, опеку сделает. Бухал тут неделю, до того, что уже шалав каких-то в дом Карповский водил. Ну, пропился и исчез. Слушай, можно по номеру машины адрес узнать? Я бы съездил к этому родственнику, побеседовал. Вот только с огородом разгребусь. Ничего, я с такими уродами умею разговаривать. Сам такой же. Ничего не наговариваю. Я тут скалымил маленько, отопление сварил козлу одному, так нет, чтоб Наталье отдать, взял да прогулял. Хрен его знает, нашло что-то. Попьянствовал. Да еще ребятишек в город твой свозил в аквапарк. Аквапарк, да. Прикольно. На речке же запретили купаться.
Как-как?! Строго-настрого. Вроде как чесотка там какая-то. Табличку воткнули, что запрещено. Называется топорное управление. Это Ванька Немец говорит. Он умный, как выяснилось. Говорит, что если надо запретить в речке купаться, то вот знаки, шлагбаумы ставить, это только топоры так действуют. Потому что идешь с работы в жару через мостик, глядишь, а там табличка эта. И ты купаться-то не хотел вовсе, но злость берет: как же так? Я тут тридцать лет нырял во все стороны, а это чего? С какого перепугу тут запрещено? Это кому запрещено, мне что ли?! Да вы охренели! И раздеваешься, и в воду. Потому что с нами тоньше надо, деликатнее. Народ – то деревенский, он себе на уме. А если надо запретить купаться, так повесьте объявление, что в Черемшанке развелась клыкастая сибирская пиранья. Уже вроде и запрета нет, и купаться мало кто захочет. Но сам. Сам не захочет, вишь что главное. Некоторые, конечно, скажут, да и хер с ними, с пираньями, не крокодилы же. Можно еще тоньше действовать. Пойти поспрашивать у баб на базаре: «А как вы думаете, вот тот яд, которым в Черемшанке травили клыкастых пираний, он для человека не опасен?». Ну, бабы на базаре никогда ж не признаются, что чего-то не знают. Поэтому половина из них скажет, что яд, конечно, опасен, а половина скажет, что не опасен вообще для человека, а клыкастым пираньям даже полезен, у них с этого яду клыки только крепше. И всё! Слух по селу пошел, там пошептались, здесь прошелестело. Манипуляция сознанием, технология. Хитрая штука, я те скажу. К речке никто и близко не подойдет ни купаться, ни машину мыть. А! Машина! Я ж рассказывал, как у меня права отобрали.
Ну, это надо быть таким как я, неудачником в квадрате, чтобы в собственном дворе, вот на этом самом месте права отобрали. Значит, залетают гаишники за мной, говорят, что перегар, я и не отрицаю особо. Что такого? Это ж со вчерашнего. Ну ладно, выпил одну стопочку с утра в качестве отвердителя для пальцев. Дрожат же. У тебя трясутся руки с бодуна? Вот я раньше тоже этого не знал. Это вот последнее время только. Да потому что пьем всякую отраву! У меня свояк на пивзаводе работал неделю, так он говорит: «Серёжа-а! Не пей это пиво! Какое там сусло, какое брожение? Его с таких порошков варят, которыми канализацию надо чистить, еслиф забьется».
Ну, значит, перегар имеет место быть, а менты и спрашивают: «Ты куда это собрался?». Никуда не собрался, машину во двор загнал, сейчас в баню пойду, хочете – присоединяйтесь, мужики, жАру не жалко. Они говорят, что раз в баню собрался, то в больничку на освидетельствование, наверное, не поедешь? Нет, говорю, не поеду. Ну, подпиши бумажку, что отказываешься. Я и подписал. А завтра повестка в суд…. Не завтра, конечно, через время. Да какие понятые?! Говорю же! Потом кого-то вписали. Тебе не позвонил? Ты же парень правильный, бросил бы все дела, приехал бы. Потом ты же не забесплатно тоже. И потом мне неудобно будет тебе платить, тебе – брать. Так? Вот и пошел я к местной адвокатше. Она с судьей-мировушкой перетёрла, короче, полтос. Пятьдесят тысяч. А де их взять? По деревне пробежался, денег нет ни у кого. У бабушки было отложено, там около тридцатки. Всё, говорю, баб! Помирать отменяется! Отдал адвокатше деньги, но видать не хватило, потому что прав всё-таки лишили. Не хватило денег, там же адвокатша не только судье отдала, по-любому и себе выкроила. Жить-то всем надо. Она хоть суетилась чего-то. А вот тот второй наш адвокат, который мужик. Ну как мужик? Пацан еще, целка такой. Тот вот – гад! Это еще когда нас с материнским капиталом бородонули…
Как-как? В наглую. Хрен его знат, что-то там с документами не в порядке. Я тогда к этому адвокату обратился, он такой: «Сергей Александрович! Мы в суд! Мы обжалуем действия органов власти! Я представляю уже этот процесс! Это дело мы выиграем, и если не в этом, то в следующем году материнский капитал вы получите! Мы создадим резонанс, создадим прецедент! Пятнадцать тысяч». Ну, я тогда не пил, так что деньги были. Заплатил ему. Потом суд. Этот адвокат сказал три фразы: «Ходатайств нет», «Отводов нет» и «Мы поддерживаем своё заявление на основании доводов, написанных в этом самом заявлении». Ну и всё. Суд отказал. Этот мудень опять: «Сергей Александрович! Мы обжалуем в вышестоящие инстанции! Там сто процентов! Это и стоить вам будет дешевле. Четырнадцать». Я послал его. Обошлись без материнского капиталу. В самом деле, мы же пацана рожали не для того, чтобы нам за это заплатили. Хотя, говорят, и такое бывает.
Ничего-о! Бог даст, проживём.
Я, было, устроился на птицефабрику, наработаться не успел, как разогнали всех. Москвичи купили фабрику, все вывезли, народ поувольняли. Как с элеватором тогда. Маслозавод тоже Москва купила, обанкротила. Осталось предприятий на селе – один лесхоз. Но там рулит Дмитриев, а он меня ненавидит. За что, за что? Или я такой безличностный никчёмыш, что меня ненавидеть не за что, да не кому?
Был шанс завхозом устроиться в школу, но там к нам алкашам не очень. Не взяли. И, наверное, поэтому школе кирдык. Теперь ребятишек в школу возят в район. Для этого даже автобус починили. Не думаю, что надолго. Да и не проедет он зимой до райцентра. И в дождь не проедет. Дети рады. А был бы я завхозом, школу б не закрыли. Везучий, потому что.
Н-да… ничего, как-нибудь. У меня вот тут десять литров спирта образовалось. Самый цимус, медицинский. Это двадцать литров водки, а это сорок поллитровок. Если продавать даже по сто пятьдесят, считай, четыре тыщи. Какие шесть? А участкового ты не учел. Счетовод! А как иначе? Жить-то всем надо. Откуда спирт? Займись сеансом спиритическим, может, узнаешь. Коммерческая тайна, там же мож ещё есть…. А, ладно! Тебе скажу. У нас тут еще с советских времен есть эмчеэсные секретные склады, а там чего только нет на случай войны. Вот спирт оттуда. Как-как!? А это уже не коммерческая, а просто тайна.
Четыре тысячи, конечно, ни о чем. Чего-то будем думать. Можно машины чинить, только наши. Я в иномарках не очень. Опять же сварка. Кто сварщик, на хлебушек нашкуляет. Правда, тоже есть нюанс, падла. Я тут Кротикову ворота приваривал, ну к проводам цепанулся, всё как обычно. Донесли добрые люди, приехали парни с электросетей. Энергия, вишь, в проводах, она тоже чья-то. Составили акт, но Крот – молодец, всё на себя. Ворота мои, говорит, я и варю, говорит. Спасибо ему. Главное, весной, помню, был порыв электросети – никого. Никто не поспешил чинить, почти неделю все село без света. А тут примчались!
Так что, как-то так. Проживём, поди. Огород, хозяйство, тут можно выйти с раннего утра и до позднего вечера вкалывать. Временами мне даже нравится. На земле работать, рукам тяжело, зато голова легкая. Делаешь и думаешь о чём-нибудь. Мне б земли побольше, да стартовый капитал, я б крестьянствовал себе по-маленьку.
Так-то деньги нужны, приходиться крутиться. Крышу вот скоро типу одному будем мы делать с Осипом…. Да с каким Иосифом?! С Осипом. У нас Иосифов нету. Только Сталин на картине у натальиных дедов. А! Самое главное! Пошли сюда. Да не, не разувайся. Подожди-ка…. Вот держи. Подарок тебе. Лучший подарок – это книга. Ты год издания зацени. Нашел у родни, они её уж для растопки приготовили. Я хоть и деревня деревней, но книги, считаю, выбрасывать грех. Сразу подумал, чтобы тебе передать. Читать, конечно, невозможно, да и незачем, в школе проходили. Вишь тут: «В каком году – рассчитывай, в какой земле…» на старославянском. Ну, дореволюционном. Знаю, что ценная, смотрел в Интернете. Хочешь – продай, а мне как-то в падлу. Да не за что. Во-от…. Пошел? Оставь пару сигарет.
Да я провожу, мне там надо прибрать вдоль ограды, траву выдернуть. Приезжал из города эколог с корочками, говорит привести в порядок, а то будут штрафовать. Мне еще за благоустройство штрафа не хватает.
Самое главное-то я тебе не сказал. Сказать? Только ты пока никому. Наталья-то моя беременна опять. Вот так-то!.. Спасибо. Тут говорят всякие, мол, голытьбу плодим, самим жрать не хрен. Я так думаю, а пошли бы они все! Бог даст, проживём как-нибудь, всех прокормим, вырастим. Так ведь? Правильно? Ну, вот и я думаю, нормально всё будет…
Так живут люди.
У озера
Кулундинская степь в западном Алтае. Как новогодние блески по ковру по ней разбросаны озера, оставшиеся на месте умершего древнего моря.
Когда-то здесь кочевали племена, чьи лишь некоторые имена сохранила для нас история. Скифы, гунны, тюрки, половцы шли на закат для великих завоеваний, приводя в движение целые царства и этносы.
Но подобно тому, как после прилива следует отлив, так и переселение народов повернуло в обратную сторону. В последние столетия ехали в Сибирь крестьяне и землепроходцы, вольные казаки и хмурые староверы. Переселенцы и на новом месте старались держаться вместе, поэтому возникли в Степном Алтае села с преимущественно великорусским населением, немецкие поселки, деревни татарские, казахские, украинские. Так продолжалось полтысячи лет, последняя волна переселения была во время освоения целинных земель. Теперь чаще едут на запад, ближе к большим городам. Все меньше и меньше людей в деревнях Кулундинской степи.
Село Полтава находится на берегу небольшого озерца. Хаты с палисадниками, огромные огороды с колодцами- журавлями, широкие, четко прямые улицы, с которых виден горизонт, по улицам безнадзорно прогуливаются овцы, в теплых хлевах дремлют страшноватых размеров свиньи, в птичниках – гуси, в погребах томятся в бочках соленые арбузы – лучшая закуска под горилку.
На другом берегу окопалась деревня Давыдовка. Избы кучно расположены вдоль русла пересохшего ручья, на участках срубы валиковых колодцев прячутся за прутьями полыни. Вдоль зарослей крапивы шныряют куры, на чердаках вялится рыба, прикрытая от мух грязно соленой марлей.
И в Полтаве, и в Давыдовке население состоит главным образом из стариков. Из тех, кто моложе, большинство разъезжается по городам, а остальные усердствуют в пьянстве, прерываемом сезонной работой.
Пьют, кодируются, срываются, пьют еще больше, неприглядно умирают. Будто хотят помереть от водки раньше, чем начать медленно гибнуть от рака. Онкологическими заболеваниями к пятидесяти годам начинает страдать две трети жителей этих мест – такая плата за ядерную мощь державы. Уже и стихли ядовитые ветры с Семипалатинского полигона, но принесенная раньше зараза живет в каждом поколении.
В Давыдовке живет Андрей Попов, известный как Дюша Поп, неформальный лидер немногочисленной молодежи, так сказать «пацанов». В последнее время его называют «Андрюха – дед в тридцать лет», потому что он сожительствует с сорокалетней Ольгой – продавщицей, чью дочь шалаву Кристинку недавно видели в райцентре беременной.
Андрюха стоял у забора, подставляя прыщавые плечи под лучи июльского солнца. Штакетник надо бы подправить, но неохота, тем более воскресенье.
Воскресенье. Наверное, бабка Маша Гомершмитиха и Нурик – Контрабас прикидывают сегодняшнюю прибыль. Одна торгует самогонкой, второй – дешевой водкой, которую нелегально возит через близкую казахскую границу. Надо было три дня назад, когда скалымил денег, отдать баб Маше часть долга, тогда можно было бы сегодня занять пару пузырей, но Андрюха так воодушевился полученной прибылью, что на радостях рассчитался с соседом за комбикорм. Хотя сосед мог бы и обождать. Теперь у баб Маши не выпросишь, а Нурик, когда речь заходит о том, чтоб дать водки в долг, сразу забывает русский язык. Не понимает непьющий мусульманин тоскующей души.
В период этих размышлений по улице проходил, чавкая шлёпками, Серега Бобрик, который тащил на плечах две двухметровые металлические трубы.
– Серый, – окликнул Андрей.– Тормози, покурим.
Бобрик подошел, прислонил бережно свою ношу к забору. Закурили.
– Чё эт? – спросил Анрюха.
– Трубы, чё. Там, возле фермы валялись.
– А тебе они зачем?
– Потому что у меня нету.
Постояли, покурили. Время шло к обеду, становилось жарче.
– Можно подпереть чего-нибудь, – начал, вдруг, рассуждать Серега.– Какую-нибудь перекладину. К чему-нибудь. Металл же. В хозяйстве оно, это. Всё пригодится.
– Ну, да. – согласился Андрей взвесив, покрутив на руке одну трубу. – Вещь. Давай пропьем?
– Давай.
– На бережок пойдем? Искупаться заоднимя.
– Там полтавские, опять. У меня с прошлого раза тока-тока зажило.
– Ну, вот вишь, зажило.
В это время в Полтаве Серега Чирва, ровесник Андрея и Бобрика, тоже вожак деревенской молодежи решал примерно те же проблемы. Раздобыть водки на восемь человек, выдвинутся на озеро раньше давыдовских, чтобы занять лучшее место – под тополями. Там и тень, и глубина с этой стороны есть, и берег не засран коровами. И вообще дело принципа.
Это давнишний обычай, когда в летний выходной парни из Давыдовки и из Полтавы отдыхают на озере. Тут несколько ключевых моментов: кто вперед займет тополя, кто будет оскорбительнее и громче орать, и кто победит в традиционной массовой драке. Давыдовка с Полтавой бились здесь всегда, даже дед Сереги, еще ребенком депортированный сюда в тридцатые годы, вспоминал былые сражения стенка на стенку. Тогда народу в обеих деревнях жило на порядок больше, и шуму было, ох! Но, раньше побились, смыли кровь озерной воде, да разошлись, на следующий день работают в колхозе бок о бок, да посмеиваются друг над другом. А сейчас в драках больше не пьяная удаль, а злоба и жестокость.
К полудню во дворе у Чирвы собрались все: Мишка Щусь, братья Стаценки, пузатый Вовка Матвиенко, Петька Васильчук (в шутку – Васька Петарчук), лохматый Сенька Грива и главная ударная сила, беспощадный боец с давыдовскими пентюхами, водкой и закуской, самый молодой из присутствующих – семнадцатилетний Вовка Пятница.
Перед пацанами стоял один важный снабженческий вопрос. Деньги в прижимистых полтавских семьях водились, но не в том количестве, чтобы затариваться алкоголем в магазине, а самогона в деревне еще не нагнали. Есть брага, но это… шо смеяться. И это ж скильки той браги надо? На природе, да в компании пьется легше и больше. Как ни крути, бухло придется брать в Давыдовке.
– Падаем в мишкин «маскарад», я, Стацен, Вовка,– прикидывал план операции Чирва. – быстро доезжаем до бабки, отдаем бабки, берем шесть литров, быстро уезжаем. Не отмудохают же нас там сразу.
– А вдруг?– мрачно бросил Мишка Щусь.– я не за себя, за «Москвич». Если шо чинить ево, денег нет. Я вон Бобрика видал, он с фермы че-то тащил, на ружье похоже. А я ему в прошлый раз со всей дури так нна, нна-а, – Мишка произвел пару замедленных ударов в воздух.
– Давай тада не поедем. Водяры возьмем в махгазине.
– Пять пузырей!? Нам до вечера не хватит. Полтора литра только одному молодому губы замочить. Да?
– Ахга!– довольно разулыбавшись, подтвердил Вовка Пятница.
– Поехали, хули, – сказал Мишка с видом рискующего человека, вроде как будь, что будет.
Через полчаса у дома Марии Васильевны Гомершмидт замолчал красный «Москвич», чей приближающийся рев уже минут двадцать раздражал жителей Давыдовки, особенно Андрея Попова и Сергея Бобрика, которые приспосабливали новую стойку к старой калитке, ведущей во двор этой самой М.В. Гомершмидт. Рядом, в траве лежала еще одна труба, судьбу которой баб Маша определила как столбик для бельевых веревок. Трубы в хозяйстве пригодились.
Из автомобиля вышел Чирва, направился к калитке. Андрей посторонился, сдержанно кивнул, Чирва тоже обозначил приветствие и с напряженной спиной направился к дому. Из машины вышли Щусь, Пятница, Стаценко-старший, как бы показывая, что они страхуют, если что.
– Понял? За бухло у бабки впахивают, – вполголоса сказал своим Щусь. – Здорово, парни! Як життя? Як здороввя? – Общаясь с давыдовскими, рискованный Щусь иногда невольно переходил на хохлацкий язык. Хохлацкий – это украинский, на котором говорят на Алтае. Такой сибирский суржик, имеющий мало общего с собственно украинским языком.
Бобрик пристально, словно запоминая, смотрел на Щуся. Андрюха достал из-за уха сигарету, закурил, присел на корточки. Продолжать работу в присутствии таких зрителей не хотелось. Полтавские молчали, повисла пауза, отчетливо слышен был лишь стрекот кузнечиков.
Из соседнего двора показался Костя Соколов – единственный в селе девятиклассник. Подойдя, он поочередно пожал руки полтавским, потом, здороваясь с Андрюхой и Бобриком, шепотом пояснил:
– А я, главно, гляжу в окно, эти тут. Я позвонил, сейчас наши подбегут. Глеб, Ероха. Я, главно, думаю, чё тут? А тут вон чё…
Из дома вышел Чирва с двумя пакетами. Проходя в калитку, он сказал, обращаясь к Андрюхе:
– Там еще осталось.– Он, видимо, имел в виду, что самогона всем хватит, скорее всего, хотел разрядить обстановку, но его слова были восприняты как издевка. Неверно восприняты.
Машина с полтавскими только скрылась за поворотом, еще не успела пыль осесть, как подошли местные ребята, кто, чем вооруженные, похмельные и злые.
– Значит так, – командовал Андрюха.– мы, ты и ты здеся доделывам. Бабка ставит самогон. Деньги есть? Глебыч, ты тогда еще бери. Ванька! Закусь с тебя, хлеба обязательно. Соколёнок! А ты садись на велик и дуй к озеру, раскладывайся, занимай место. Тополя занимай, понял? Седни Крым наш, ептыть!
Набралось девять человек, расположились на берегу под тополями, купались, загорали, валялись в траве, дурачились, выпивали под простецкую закуску, вспоминали, как выпивали в прошлый раз, пересказывали по третьему кругу одни и те же забавные моменты. Вдоль по берегу, метрах в трехстах расположились полтавские. Два враждующих лагеря потихоньку наблюдали друг за другом.
– Гляди, как Матвиен плавает, – ни к кому особо не обращаясь, сказал Андрей.– Как бегемот. Костян, сплавай позалупайся, а я ему всеку.
– Те надо, ты и сплавай, – ответил Костя Соколов, поджаривающий над костром кусок хлеба, нанизанный на прутик.
– Ты не груби! Молодой ишшо. Тебе в городе даже пиво не продадут. Не серьезно,– оживился Андрюха.– Не продадут. Даже за деньги, ни пива, ни водку не продадут. Че ты башкой машешь?! Закон такой. Даже сигарет нельзя.
– Че эт? – не верил Костя.
– Я те говорю, закон. До восемнадцати лет. Я сам охренел. Прикиньте, заходит такой здоровый мужик, лет семнадцать, говорит, дайте бутылочку пивка после работы, я только с полей. А ему – покажите паспорт, восемнадцати нет, извините.
– Что попало! Хрень, – в разноголосицу откликнулись на это все присутствующие.
– О! Кого это несет? – Андрюха показал на приближающееся по дороге облако пыли. Пыль остановилось возле лагеря ребят с Полтавы, под облаком оказался полицейский УАЗик. Из машины вышло двое: участковый Сашка Некипелов и помощник участкового придурковатый Кобелев. Разговаривали с полтавскими, но чем шла речь было не слышно.
– Некипел прилетел. Зачем бы? – сказал Бобрик. – Чего-то вкручивает полтавским. Гля! Нам машет. Пойдем?
– Пойдем, мужики, правда зовет, – поднимаясь, сказал Андрюха.– Случилось че-то.
– Мож, убили кого, – предположил Бобрик.
– Да не, – успокоил Андрей.– Это точняк за те трубы. Я тебя, наверное, сдам сразу. Пойдешь паровозом.
– Приехал бы он сюда из-за каких-то труб. Да они валялись, никому не нужные…
Некипелов стоял в форменной рубашке с потной спиной, улыбался. Из-за его плеча выглядывала ухмыляющаяся физиономия Кобелева. Вокруг стояли с озадаченным видом полтавские парни. Давыдовские подошли и встали рядом, соблюдая, впрочем, дистанцию.
– Ну, вот все собрались, – сказал Некипелов. – Почти трезвые. Есть такое предложение. Сыграть в футбол, мячик есть. Полтава с Давыдовкой. Полтава согласилась, но говорит, с кем там играть? Что ответит Давыдовка? Попов, что молчишь? Вон там место ровное, очертим поле, ворота поставим. Два тайма по тридцать минут. Я – судья. А! Самое главное, приз за победу – ящик пива. Отказ от игры приравнивается к поражению.
Андрюха оглядел своих, теперь озадаченный вид был у давыдовских.
– Да поди, можно, – сказал он.
– Тогда у вас один в запасе, чтобы восемь на восемь.
– Ага. Соколенок – в запас, – распорядился Андрюха. – Я – в нападении.
– Че я-то?, – возмутился Костя. – Главно, как че, так сразу.
– Иди там, это, лагерь охраняй. Где играть-то? Пойдем, мужики, тряхнем стариной, я – в нападении.
Ворота обозначили булыжниками, прочертили палкой линии поля. За линией уселся Костя Соколов и принялся создавать поддержку болельщиков:
– Та-та! Та-та-та, Давыдовка! Та-та! Та-та-та, Давыдовка!
Спортивную форму заменили тем, что полтавские были по пояс голые, а давыдовские – в майках. Только Некипелов свистнул в свисток, только был разыгран мяч, Вовка Пятница, играющий босиком, нанес хлесткий удар, почти с середины поля и вратарь Бобрик прозевал. Один- ноль, Полтава повела в счете.
Игра понеслась.
– Саня! Горишь! Сзади!
– Мне!! Мне пасуй!
