скачать книгу бесплатно
Стоящие боком к стене шкафы частично мешали ходить вдоль комнаты, но кое-как разделяли пространство, оставляя надежду на уединение личности, входная дверь осталась не заперта. Татьков не выдержал и протиснулся к окну, отодвинув рукой занавеску он долго всматривался в открывающийся мир. Мир, который не имел решеток.
Окно частично закрывал забор, но все равно, если смотреть поверх колючей проволоки, где-то вдалеке виднелись огни. Эти манящие, далекие огни означали близкое расположение города, где-то там за освещенными пятнами света жили люди. А последнее означало, что и Леха Татьков теперь снова мог жить. По-человечески, ну, или почти по-человечески. Этой ночью, впервые за несколько месяцев, Леший спал без кошмаров и сновидений.
Вадим
По большому счету жаловаться Вадиму было не на что – кто еще из его друзей и знакомых мог похвастаться новеньким, дорогим велосипедом, грациозно и с легкостью преодолевающим городские бордюры и бездорожье окрестных пустырей? Или современным компьютером с мощным процессором и видеокартой последнего поколения, на котором запускались все новые игры с немыслимой графикой. На что вообще могут жаловаться подростки? На отсутствие тех самых друзей и знакомых, перед которыми можно похвастаться своими подарками, но это уже другая история.
Друзей у Вадима не было вовсе, да и какие друзья, если вся жизнь в переездах? Москва, Ростов, Нижний Новгород, Воронеж – и все это за каких-нибудь неполных двенадцать лет. Отец Вадима имел очень редкую и мало востребованную специальность – обеспечение бесперебойной, безопасной и эффективной работы блоков атомных станций, а по тому и выбор городов, где его специальность могла быть востребованной, был мягко говоря, несколько ограничен, не говоря уже о конкуренции.
Последним городом, из числа покинутых семьей Вадима, была Москва. Но, вопреки ожиданиям и здравому смыслу, в столице Вадику не понравилось категорически. Все свое детство мальчик слышал, как его родители всеми правдами и неправдами пытались перебраться в Москву, что, судя по их разговорам, – было делом весьма затруднительным, чему способствовала опять-таки профессия отца. И вот когда желание осуществилось, столичная жизнь Вадиму очень быстро наскучила. Большинство доступных музеев, а ходить по музеям мальчик очень любил, кончились в первые два-три первых месяца и дальше началась обычная рутина. Пешком до школы все-таки далековато, а в общественном транспорте вечная толчея и народ. Собственно, последнее и послужило причиной для своеобразной неприязни к городу, будучи по своей природе скромным и необщительным, Вадик всеми силами пытался избегать большого скопления людей, в Москве подобное являлось задачей попросту невыполнимой.
Школа – дом, из дома – в школу, на улицу мальчик без надобности не выходил, так продолжалось два с половиной года, после чего, к великому удовольствию Вадима, его отцу предложили переехать в Фрунзенск. По началу мальчик думал, что переезд – это веселая шутка родителей, так как будучи любознательным подростком он быстро узнал, что города с таким странным названием в России просто не существует. Как выяснилось позже, тут он ошибся.
Сменить место своего проживания мальчик хотел всеми силами, но родителям об этом было знать совсем необязательно, тем более, если он планировал под очередной переезд получить с них какой-нибудь подарок, а он планировал – да еще как!
– Мам, мы опять переезжаем? – тоскливым голосом начал он, – а я уже с ребятами подружился, неужели мне снова придется на новом месте новых друзей искать?
Тут он не ошибался, родителей действительно тревожило чувство вины за частую смену обстановки у своего единственного ребенка, но что они могли дать взамен? – обещание того, что он заведет себе новых друзей, а со старыми можно будет общаться дома по компьютеру, и тут оказалось, что компьютер Вадика для видеоконференций уже устарел. Отец был с этим категорически не согласен, но в конечном счете, сдался и он. В итоге, на новое место жительства Вадим переехал уже с новым компьютером, – чтобы он не скучал один дома, и с горным велосипедом на смену «салюта», – чтобы он не скучал на улице без компьютера.
В общем, так получилось, что у Вадика было все, только похвастаться своим богатством мальчику было не перед кем. В Москве у него и правда остались несколько приятелей из числа школьных знакомых, с которыми он нередко играл в компьютерные игры, но настоящими друзьями за двенадцать лет своей жизни этот ребенок так и не разжился.
Фрунзенск разительно отличался от Москвы, и Вадим нередко вспоминал с тоской вид из окна в недавно-покинутой московской квартире, открывающийся на Лермонтовский проспект, по которому и днем, и ночью двигался непрерывный поток автомобилей. Жалеть особенно было не о чем – четырнадцатый этаж вызывал боязнь и головокружение, да и две комнаты, против одной – это тоже хороший бонус, но вид из окна их новой квартиры навивал на мальчика тоску и уныние. Типовой дворик с простыми качелями и высокие тополя, безо всякого смысла посаженные по периметру двора. И ничего не радует глаз, за две недели своего пребывания в городе Вадим не заметил ни одной надписи на заборах и ни единого следа граффити, – аскетический город со следами социалистического прошлого, выстроенный для стандартного населения пролетариата. Он бы не удивился, увидев в городе отряд пионеров, впрочем, этого не случилось, зато с местными хулиганами Вадик познакомился легко и по-быстрому – синяк под глазом и оттопыренное ухо сделали двор чужим и неинтересным. Хуже всего было то, что двое из четырех хулиганов, научивших мальчика «не обижать сорняки», учились вместе с ним в одном классе. Впрочем, через два дня начинался май и впереди было целое лето – хватит на то, чтобы обжиться и свыкнуться с новым местом.
Кирилл
Из всех дней недели самым ненавистным для Кирилла был вторник. Проработав два года в крупном научно-исследовательском институте, молодой человек начинал постигать все тонкости и нюансы своей работы. Специфика работы института, а именно большая часть научно-исследовательской деятельности, целиком и полностью ложилась на плечи сотрудников института, а это, в свою очередь, не терпело простоя, – как постоянно подчеркивал начальник отдела физико-химической биологии и биотехнологии, доктор химических наук – Федор Владимирович Бучневич. Под этим самоотверженным девизом кто-нибудь из младших научных сотрудников нередко выходил дежурить в субботу или воскресенье. Работа в нетрудовые дни была, что называется, – не бей лежачего, но реактивы и объекты исследований требовали внимания, а главное – присутствия и несколько «везунчиков» из числа аспирантов выходили дежурить с переносом выходного дня на начало недели. В связи с такими дежурствами, понедельники в институте встречали прибывающих сотрудников пустынными коридорами и закрытыми кабинетами, а вся основная деятельность оживала во вторник.
Но грядущее утро сонного понедельника принесло Кириллу усталость и головную боль – ожидаемые последствия после празднования дня рождения, с таким началом будничной недели ничего хорошего в перспективе не предвиделось. Проблемы начались уже с утра – в холодильнике закончились яйца и сливочное масло, а значит – ни тостов, ни омлета соорудить было не из чего. Как выяснилось позже, закончился и кофе, – пенек с глазами! – обругал себя Кирилл, запивая крекеры теплой минералкой. Институт находился на другом конце города, хотя понятие слова «город» и сам Фрунзенск были не рядом, – «Городище», как называл его Борик, и по мнению Кирилла этот термин больше походил на правду. Тем не менее, пешком до работы было далековато, а общественный транспорт, во всяком случае та его составляющая, на которой можно было доехать до места работы, навевала тоску и уныние уже при одном внешнем виде. НИИ имени Фрунзе располагался на краю города и из других учреждений, стоящих неподалеку, были: центральная областная больница имени Склифосовского и исправительная колония общего режима, приписанная к Фрунзенскому химическому комбинату, именуемому в народе просто – «Химки». Сам же химкомбинат находился в другой части города возле АЭС, – «Химки там, а химики тут», – пошутил как-то на эту тему неутомимый Борик, завидев колонну заключенных в казенных телогрейках.
Проще всего было бы запрыгнуть в автобус, благо, что попутчиков в эту часть города утром набиралось немного, но вспомнив о тесных сиденьях гремящего автобуса с салоном, пропитанным запахом выхлопных газов, Кирилл решил воспользоваться электро-самокатом. Прогноз погоды предвещал мелкий дождик, но в утренние часы небо выглядело безоблачным и безобидным, – «ничего, авось не промокну». Пропищав звуковым сигналом самокат включился и плавно тронулся с места, дисплей показывал сорок процентов от полного заряда аккумулятора, – еще и зарядить забыл! – обругал себя Кирилл в очередной раз за это утро.
По улице Интернационала молодой человек проскочил быстро и выехал на более-менее оживленный Рабочий проспект. Дорожное покрытие на проспекте было терпимым, но кое-где попадались солидные ямы, проехать которые на маленьких колесах электрического самоката представлялось делом весьма затруднительным и Кириллу приходилось время-от времени выезжать на дорогу. На углу пересечения с Маяковской улицей его обсигналил красный ЛиАЗ, едущий в том же направлении, – «Склифа», остальные буквы из названия больницы на табличке с указанием маршрута не уместились. Кирилл прижался к обочине, встретившись глазами с полной девушкой, обмахивающей лицо сотовым телефоном в тщетной попытке избавиться от духоты немытого салона и порадовался своему решению – ехать на самокате. Автобус гремел и трясся, из выхлопной трубы шел омерзительный черный смрад, – сверну на Карла Маркса и срежу дворами, – решил Кирилл, вдоль дороги ему ехать больше не хотелось.
От своих друзей и знакомых он часто слышал одно и тоже, – как сильно им «приелись» названия улиц, но Кирилл любил старый Фрунзенск именно таким, каков он был. Изначально город был заложен в тысяча девятьсот сорок седьмом году, когда власти Советского Союза, умудренные горьким опытом второй мировой войны, решили вложить усилия в науку и технику, а именно – развивать военные технологии, чтобы иметь преимущество над потенциальным врагом. Так был заложен Комсомольский комбинат химической промышленности, положивший основу существованию города. Отец рассказывал, что изначально Комсомольск на Дону насчитывал две тысячи жителей, в основном из числа строителей и рабочих, ютившихся в продуваемых ветрами бытовках и двухэтажных тесных бараках, которые они же сами для себя и возвели. Город изменился спустя десять лет, когда в тысяча девятьсот пятьдесят седьмом году было окончено строительство атомной электростанции имени Фрунзе, которая дала название и новую жизнь нынешнему городищу. В семьдесят седьмом было окончено строительство научно-исследовательского института – грандиозного по размерам сооружения, имеющего девять этажей в высоту. Но о том, что институт имеет целых шесть подземных этажей, даже в нынешнем Фрунзенске мало кто знает. Сам Кирилл, будучи аспирантом, имел доступ от первого – до четвертого этажа, где и находились основные исследовательские лаборатории, иногда по мелким поручениям руководства он спускался на минус-первый этаж, где располагался институтский архив. О том, что могло иметь место на других этажах здания, среди многочисленных младших научных сотрудников НИИ ходили легенды, которые старший научный персонал института просто никак не комментировал. Последнее было нормальным, так как работая и проживая в городе «закрытого типа» люди быстро привыкают к секретности. Да, о чем тут говорить, если в месте проживания, в паспорте, у всех жителей числится – «Фрунзенский жилой массив», а за пределами города никто и не подозревает про существования Фрунзенска-19.
Впрочем, так было не всегда, в девяностые годы Фрунзенск «рухнул» ко всеобщему вниманию – на общее обозрение и город закрытого типа был бессовестно рассекречен. Правда, внимания на это в то время никто не обратил, после развала Советского Союза всех мучали иные вопросы. Не имея собственных заводов и фабрик, выпускающих продукты питания, город захирел и осунулся, появились двухэтажные дома с выбитыми окнами и пустыми квартирами, жители города и квалифицированные рабочие разбегались на заработки кто-куда. Многие бомбоубежища стали жертвами «предпринимателей нового времени» – так появились пресловутые «подземные киоски», так оставшиеся жители некогда закрытого города узнали о существовании подземных коммуникаций, – «Город под Городом», как окрестила заголовки первых страниц городская газета «Вестник Ленина». Впрочем, и на эти публикации в то время внимания тоже обращали не особенно.
К середине двухтысячных Фрунзенск снова получил статус закрытого города, при чем на этот раз, засекретили его основательно. Ни единого упоминания в газетах, ни одной статьи в интернете – о существовании города знали лишь сами жители этого города, да и те находились под действием документов рекомендательного характера, запрещающих упоминание о месте своего проживания – Фрунзенский жилой массив и никаких компромиссов! О разглашении третьим лицам сказано было не мало – проводилась работа в школах и иных заведениях учебного плана, регулярно проводились разъяснительные беседы на производственных участках различного характера. Разъяснения сводились к единому – нарушителей ожидало наказание, «в зависимости от нанесенного ущерба» – и эту простую формулировку каждый трактовал по-своему: мелкий штраф или крупное денежное взыскание, административная ответственность или реальное лишение свободы. Благо, что здесь, в большинстве своем, жили люди привычные – их в детстве учили родители, шепча своим чадам слова наставления, кивая с опаской в сторону плаката на женщину в красном платке, – «НЕ БОЛТАЙ!». Дети выросли и сами стали родителями, и вот уже новое поколение учит своих детей правилам поведения в закрытом городе. Сообщения в мессенджерах бессовестно отслеживались, социальные сети проверялись на совесть.
С другой стороны, жителям Фрунзенска жаловаться было особенно не на что – после падения Советского Союза наказания гражданам вменялись не так часто и не столь существенно, как во времена Советской власти. Будучи еще школьником старшего возраста, Кирилл неоднократно имел продолжительные дискуссии со своим родителем, пытаясь втолковать отцу, что после развала СССР жить в Фрунзенске стало проще.
– Не так страшен бес, как его пишут, – с доверительной улыбкой отвечал Неклюев-старший своему сыну, – ты сравниваешь жизнь тогда и сейчас, забывая о том, что у нас и у вас материальные условия были разными. Ты живешь в современном обществе, обогащенном интернетом и мобильными телефонами, у вас теперь иные условия, чем тридцать – сорок лет назад, у нас в ту пору таких благ и подавно не было. Домашние телефоны в те дни можно было пересчитать по пальцам. Когда я был школьником, в твои годы мы родственникам писали письма, а по межгороду ходили звонить на почту, естественно, что в нынешние времена старые ограничения уже не наложишь. А басни те, что при коммунизме у нас каждого десятого в лагеря забирали, ты попросту выкинь из головы – вранье все это! Забирали, наказывали, в Воркуту увозили, но лично я не думаю, что за все время существования Фрунзенска таких наказанных набралось, хоть с десяток.
Кирилл спорил, но в какой-то мере признавал правоту слов своего отца. Да, Фрунзенск сильно изменился, угрозами в современном городе никого уже не пугали – запреты на фотографии, сделанные в местах общественного пользования больше не действовали. Да и в самом-то деле, кому навредит юная школьница, сфотографировавшаяся на фоне памятника Ленину? Конечно, Фрунзенск отличался по своей архитектуре от других современных городов страны, где еще можно увидеть памятники Орджоникидзе, Дзержинскому, Берии, Кирову и Котовскому? Этот город никак не изменился за последние пол века, здесь отчетливо и явно ощущалось дыхание Советского Союза, братство советского народа, и за это в том числе Кирилл всей душой любил свой город.
С другой стороны, если уж полностью быть объективным, Неклюев признавал и улучшения, коснувшиеся веянием новых десятилетий, Фрунзенск обустроился и разжился новыми школами, садами и парками. На пятьдесят тысяч жителей города построили четыре ледовых арены, два новых стадиона с футбольным полем и беговыми дорожками, появились торговые центры, парки, кинотеатры и аттракционы – все то, чего так сильно не хватало городу во времена детства и юности Кирилла. А если взять во внимание тот факт, что и зарплаты во Фрунзенске были выше, чем по стране в среднем и прибавить сюда наличие дополнительных дней отдыха, приписанных к ежегодному отпуску, то по-своему выходило, что жители Фрунзенска устроились не плохо. Оставались, конечно, некоторые трудности с заездом и выездом, но Кирилл решил для себя, что этими трудностями можно и пренебречь.
Переехав дорогу по пешеходному переходу, Кирилл свернул с улицы Карла Маркса и, как планировал, дворами поехал в сторону пустырей, упирающихся в четырехэтажное круглое здание гаражного кооператива. Гаражный кооператив был возведен специально для жителей окрестных высоток – «Фрунзенские небоскребы», как окрестил новый район затейник-Борик. За домами тянулся большой овраг технического назначения, заросший деревьями и бурьяном – единственное развлечение для городской детворы, во времена тихой юности Кирилла. Не считая телебашни, НИИ имени Фрунзе и новой городской больницы, эти новехонькие девятиэтажные столбики являлись самыми высокими строениями во Фрунзенске, не беря в расчёт длинную трубу атомной электростанции, подпирающую небо на другом краю города. Неклюев-старший объяснял сыну отсутствие многоэтажек в городе сразу несколькими обстоятельствами: во-первых, ничего не должно перекрывать башню телевизионной вышки, так как это препятствует прохождению сигнала, в случае, если по каким-то причинам спутниковая связь окажется не рабочей. Во-вторых, город не должен бросаться в глаза, во-всяком случае, с высоты пассажирских авиалиний. Ну и, конечно-же, в виду немногочисленного населения Фрунзенска более высокие дома строить попросту незачем.
Гаражный кооператив следовало бы обогнуть с правой стороны, после чего по протоптанным тропинкам выехать обратно на автомобильную дорогу, упирающуюся в больницу Склифосовского и, соответственно, в НИИ, но с пустыря доносилась многоголосая собачья ругань, а уж с каким интересом четвероногие друзья отнесутся к самокату – молодой человек решил не испытывать. Обогнув здание гаражей с левой стороны, Кирилл покатил в объезд вдоль пыльных пустырей с одичавшими яблоневыми деревьями.
В детстве они с ребятами все лето проводили, бегая в этих посадках, обедая мелкими зелеными яблоками и прибегая домой лишь под вечер. Старики рассказывали, что когда-то на этом пустыре стояли сколоченные наспех деревянные домики с огородами и приусадебным хозяйством – небольшая деревня строителей и рабочих, приложивших руки к возведению НИИ имени Фрунзе. В последствии всех строителей репрессировали и расстреляли, чтобы сохранить в секрете Научно-исследовательский институт, воссозданный по передовой технологии того времени, а также для того, чтобы сохранить в секрете Фрунзенск-19, но отец говорил, что все это не более чем глупые выдумки. Пацаны хвастались друг перед другом тем, как за ними гонялись призраки расстрелянных рабочих, – интересно, а нынешняя молодежь знает о существовании подобных суеверий? Вообще, за недолгое время своего существования закрытый город оброс сплетнями и легендами, но в современный век компьютерных технологий большая часть из городских баек была забыта, отброшена за ненадобностью вместе с выросшими сверстниками Кирилла. Молодой человек помнил, как выглядел пустырь во времена его детства – многочисленные шалаши и картонные дома, сложенные руками соседских мальчишек, теперь же здесь было пусто, современная молодежь ушла на новые спортивные площадки, или сидит с телефонами во дворах на скамейках, времена Тома Сойера ушли в лету.
Пустырь закончился и колеса электрического самоката загремели по щебенке, разбросанной вдоль дороги. Машин было мало, но временами они, оглушая басами, проносились мимо и Кирилл не решался выезжать на асфальт. Грохот очередного рейсового автобуса он услышал издалека, выпучив глаза от спертого воздуха, в салоне тряслись сонные пассажиры. Через пять минут езды слева от дороги показалось огороженное забором и обнесенное колючей проволокой унылое здание колонии общего режима – Фрунзенское исправительное учреждение, впрочем, тут все было, что называется, – имени Фрунзе.
В это раннее майское утро за распахнутыми воротами колонии № 9 вовсю кипела жизнь. Два десятка бритоголовых заключенных, одетых в одинаковые серые робы, делали вид, что построились в шеренгу и заслышав от высокого мужчины в военной форме свою фамилию, вяло откликались, делая шаг вперед. Военный вставлял в свои реплики шутки и прибаутки, кто-то из заключенных коротко хохотнул, в целом это учреждение не сильно походило на тюрьму. Высокий мужчина с сутулыми плечами улыбнулся Кириллу, и парень улыбнулся в ответ. Незнакомец смутился, но помахал рукой, приветствуя Кирилла, молодой человек помахал ему в ответ. Военный что-то прокомментировал по этому поводу и заключённые засмеялись, глядя на своего соседа, тот, опустив голову, продолжал улыбаться.
К институту Неклюев подъехал уже без пяти минут восемь, – «есть еще время в запасе, если не наскочу на руководство, то никто не узнает», – но не тут-то было. В дверях он встретил сердитого Филина, спорившего с заместителем начальника лаборатории физико-химической биотехнологии, в которой имел удовольствие трудиться Кирилл.
Альберт Исаакович Левитац всегда имел вид насупившегося недовольства, того и гляди – налетит и клюнет, за что получил от Борика прозвище Филин, которое быстро разошлось по институту, впрочем, как и другие крылатые шутки Славки Борисова.
– Вы что себе дозволяете, молодой человек? – бросил Филин, переводя взгляд с часов на Кирилла, – вздумали опаздывать на работу, да еще и в такой момент?
Беляев Сергей Аркадьевич бросил взгляд на настенные часы и сделав вывод, что до начала рабочего времени у Неклюева есть целых три минуты, замечаний своему подчиненному делать не стал.
– Я вас спрашиваю, Кирилл Григорьевич, вы так много сделали для науки, что решили сотворить себе поблажки? – продолжал допекать зловредный Филин.
Кирилла не удивило, что Альберт Исаакович знал его отчество. Неклюев-старший пользовался почетом и репутацией у всего НИИ, отчасти это и являлось причиной постоянных придирок злопамятного Левитаца, -попробовал бы ты с моим отцом говорить в таком тоне, небось приходилось заискивающе улыбаться при встрече, – подумал Кирилл, разумеется не вслух.
– У меня еще целых две минуты, чтобы попасть на рабочее место, Альберт Исаакович, с вашего разрешения я не буду задерживаться.
Филин, остолбенев от подобной наглости, рассматривал Кирилла сверху вниз сквозь свои очки в роговой оправе. И когда Неклюев-младший уже было решил, что на этот раз нагоняя не избежать, Левитац вдруг как-то неожиданно вздохнул и сказал, снизив интонацию до доверительно-отеческой.
– Видите-ли, Неклюев, в настоящий момент наш институт находится на пороге научного открытия, которое, не побоюсь этого слова, может перевернуть все наши представления о современном мире науки и техники, так что, я бы попросил вас быть более пунктуальным, во всяком случае, на это время.
Сбитый с толку такой формулировкой Кирилл Неклюев проследовал на рабочее место, слыша за спиной продолжающийся спор двух светил современной науки.
– Я уже, кажется, говорил вам ранее, Сергей Аркадьевич, и повторю сейчас – дело не только в длительности импульсной переменной, но и в последовательности самих импульсов! Мы не просто так уловили сигнал, нам показывают последовательность действий, а мы до сих пор не можем их воссоздать в точности!
Двери лифта бесшумно закрылись, дальнейшую часть разговора Кирилл уже не услышал.
Люба
Вопреки всем страхам и опасеньям две недели новой жизни пролетели быстро и незаметно, и это несмотря на то, что разница между Фрунзенском и Санкт-Петербургом была ужасающей, как показалось Любе в день приезда. На самом деле ничего ужасного в Фрунзенске не было. Конечно, если сравнивать с былым мегаполисом, ее родной город не мог похвастать разнообразием театров и музеев, но с другой стороны, за два года пребывания в Петербурге в музеях она побывала всего трижды и единственный раз в театре. Естественно, это были не музеи мирового масштаба, а те из них, куда позволяли попасть доход и свободное время. Театр, и вовсе, находился на первом этаже в пятиэтажном жилом доме – такой еще попробуй отыщи, но впечатление от спектакля жило в девушке и по сей день. Фрунзенск располагал всего единственным театром, но он был и это уже давало надежды.
Второе опасение тоже не оправдалось – пальцем на нее никто не указывал и позорное возвращение не высмеивал. К слову, про позорное возвращение знали только родители, да и те располагали лишь той информацией, которую Люба решила им выложить…
С формальностями Леонид Васильевич управился быстро и уже через каких-то пятнадцать минут протягивал девушке листок с регистрацией.
– Временная, – пояснил он, – в течении двух недель необходимо явиться в паспортный стол, там уже все оформят чин – по чину… ну ты и сама все знаешь, – улыбаясь напутствовал добрый старик.
Дорога домой заняла у девушки еще четверть часа – маловато, чтобы собраться с мыслями, но вполне достаточно, чтобы привести их в порядок. За два года ее отсутствия город совершенно не изменился – все те же полупустые улицы и однотипные пятиэтажные дома, после Питерских высоток они казались родными и близкими.
– Ой, Любочка! Ты ли это? Что-то я давно тебя не видела, работаешь, поди, с утра до ночи? – энергичная, улыбающаяся старушка остановила девушку возле дома – соседка по подъезду, но с какого этажа, этого Люба уже не помнила.
– Добрый день, Маргарита Ивановна! Меня не было в городе, я по работе уезжала.
– Ах, вот оно что, а я-то все голову ломаю, куда ты пропала!
Дальнейших расспросов от соседки не последовало и в голове снова всплыл вопрос, – что скажет отец? Разговора с отцом она боялась больше всего на свете и страх вспыхнул не в эту минуту. Просыпаясь ночами в прокуренной тесной квартире, она долго лежала без сна, прижимаясь к спящему Игорю в тщетных попытках развеять кошмар. В ночных кошмарах она всегда возвращалась домой, ведомая обстоятельствами непреодолимой силы, а дома ждал серьезный разговор с отцом. И в самом деле, что можно было сказать родителям? Как объяснить свой внезапный отъезд – импульсивное решение, вызванное простым звонком по телефону. Раз в месяц из Мексики звонила сестра, – как дела? – у меня все хорошо, а у тебя? Что на этот вопрос могла ответить Люба? Ни мужа, ни детей, ни престижной работы – нужно было что-то менять и она решилась. Полчаса бесформенных пререканий с родителями, выписка из паспортного стола с разрешением на выезд и рейсовый автобус до ближайшего областного центра, там уже она взяла билет на поезд с конечной станцией Санкт-Петербург. Стоит ли вспоминать, что за два года она всего трижды говорила с родителями? О том, что их дочь год назад сменила фамилию, родители Брониной не подозревали.
Дверь в квартиру открыл отец, – «значит на звонок я все-таки нажала», с минуту он молча рассматривал дочь, удивляясь произошедшим в ней переменам, затем посмотрел на количество пакетов, сиротливо расставленных на резиновом коврике у двери и подняв кустистые брови, саркастически произнес:
– Уго, как ты прибарахлилась! А уезжала-то с одним чемоданом!
Только теперь Люба вспомнила, что у нее действительно был чемодан, но куда же он делся в последствии, на это ее память ответа не давала.
– Ну и долго ты собираешься на пороге стоять? Если оркестра ждешь, то напрасно, мы с матерью о твоем приезде не знали, уж не обессудь, что встречаем без музыки.
Николай Михайлович выхватил пакеты из рук нерешительной дочери и отошел от двери, давая той возможность войти, вместо него на пороге появилась мать и удивленно всплеснула руками. Тут Люба не выдержала, из ее глаз брызнули слезы. Вопросы и всхлипывания летели градом, – на долго ли? Что случилось?
– Ну хватит, хватит! – повысив голос, прокричал отец, – пусть сначала ванную примет, поест нормально, а потом уже пытать будешь!
Через пол часа самый суровый отец в мире, а по совместительству – заместитель главного врача областной больницы города, простил дочери решительно все грехи прежней жизни.
– Ладно, – отмахнулся Николай Михайлович на все тщетные попытки дочери объяснить родителям причины своего бегства, – ладно, это все в прошлом… ты мне скажи, что дальше будет.
О дальнейшей судьбе Любовь Николаевна пока не задумывалась, все ее мысли упирались в неизбежный разговор с родителем, который, собственно, уже состоялся. И правда, – что дальше?
– У вас поживу, если вы, конечно, не выгоните.
У кухонной мойки зазвенела посуда, мать тихо охнула.
– Ты нам на жалость не дави! – слова отца прозвучали мягче, чем этот взгляд суровых глаз, – здесь твой дом и покуда я жив, никто тебя отсюда не выгонит!
Опять послышался звон посуды.
– Да ну вас обеих, – разозлился отец, – я вот о чем спросить хочу… чем жить станешь, какие планы на будущее, может какая помощь нужна?
На этот вопрос у Любы уже был заготовлен ответ. Выросшая в семье врачей, в которой даже младшая сестра пошла по стопам родителей, от нее ожидали такого же будущего, и на этот раз она точно не подведет.
– Я бы к вам в больницу устроилась. Медсестрой, если возьмете! Или в поликлинику к маме… да хоть в регистратуру – бумажки перебирать.
Мать оживилась, но главой семьи являлся отец.
– Бумажки перебирать – дело нехитрое, тут и медицинского образования иметь не обязательно! А у тебя, между прочим, за спиной медицинский колледж, а в кармане диплом медсестры. Я бы взял тебя работать на скорую помощь. Врачей не хватает катастрофически, уж на некоторые вызовы может и бригада фельдшеров выехать, во главе с медсестрой.
Суровый взгляд отцовских глаз снова уперся в Любу, видимо отец ожидал споров и разногласий. Работа в бригаде скорой помощи не самое лучшее место для молодой девушки и старая Люба так бы отцу и ответила. Но новая Любовь уже несколько отличалась от прежней.
– А что, если места есть, я бы с удовольствием попробовала поработать!
Николай Михайлович оставался серьезен, но глаза его начинали оттаивать. И вот уже через две недели бывшая продавщица овощного киоска переквалифицировалась работать в больницу.
Город совершенно не изменился, это Любе не показалось, разве что во дворе собственного дома, в котором она разменяла два десятка своей юности, девушка стала замечать новых соседей. Во всем остальном – как будто бы не уезжала. Отец сказал когда-то школьнице Любе, что Фрунзенск это город фундаментального материализма. Все, что было построено еще до нас, будет стоять и здравствовать веками, – образно говоря, наш город может обзавестись чем-то новым, но нарушить старое никому не позволит, – пояснил отец на вопрос своей дочери.
Работа в скорой помощи требовала от Любы силу и самоотдачу, но зато девушке не приходилось скучать. Каждый день, каждый выезд приносил что-то новое. Были боль и слезы, но доставалась и благодарность, работа с людьми – задача не из легких. И все-равно Любе нравилась ее новая работа, а главное – она заново привыкала к Фрунзенску. К небольшому городу, где она родилась и выросла, к городу, который простил ей измену и принял обратно такую, как есть. Теперь же и Люба могла отплатить ему за гостеприимство, могла стать хоть чем-то полезной, и девушка с каждым днем понимала уверенней, что настоящее счастье вовсе не такое, каким оно виделось ей еще год назад.
Алексей
Две недели в новой колонии пролетели быстро и незаметно, Алексей Татьков привыкал к новой жизни. Нет, конечно, это была не свобода, конвой под окнами и колючая проволока, протянутая по всему периметру бетонного забора, напоминали заключенным, что именно они находятся по эту сторону от общества и власти. Но въездные ворота основную часть времени оставались незапертыми, а солдаты из караула, – обычные срочники, не усматривающие врагов в заключенных, – с таким раскладом можно было смириться. Из общей комнаты на третьем этаже, где Алексей уже практически обжился, открывался вид по ту сторону колючей проволоки, – «окно в жизнь», – думал Татьков, грея лбом оконную раму. За окном проплывала жизнь в своем чарующем, непрерывном ритме, всю красоту и прелесть которого мог оценить лишь человек, лишенный свободы. К счастью, лишенный временно, – восемь лет за убийство с отягчающими – это еще не самый худший расклад из возможных, – вспомнил Леха слова адвоката. Наверное, он был прав, но тем не менее, даже эти восемь лет прозвучавшие для Татькова, как гром, среди ясного неба, показались немыслимым и нестерпимым сроком, – восемь лет, за что, ребята?
За окном мелькала жизнь, ее невозможно было потрогать, пощупать, но, теперь ее можно было хотя бы увидеть – а за это Леший готов был отдать все, что угодно. Быстро и плавно мимо окна по дороге пробегали мелкие легковушки, их поток иссякнет ровно тогда, когда солнце раскрасит мачты фонарных столбов, причудливыми фигурами выделяющиеся среди берез и акаций, – наблюдающий за жизнью мужчина у окна выучил это уже в первую неделю своего приезда. Иногда в потоке машин, как большие, рычащие жуки, по дороге медленно и печально тащились автобусы, сопровождаемые ревом двигателя и серой гарью. Если присмотреться очень внимательно, можно разглядеть и лица пассажиров, едущих утром на скучную работу. Большинство людей отречено смотрели в сторону тюрьмы, не видя всей прелести окружающего мира, сквозь пыльное стекло гремящего автобуса, погруженные в свои мысли и заботы, никто из них Татькова не видел, – мне бы ваши проблемы, – мысленно завидовал он. Но из этого правила были и исключения. Пару раз бесцеремонно изучая безразличные, скучные лица, Алексей поймал взгляд пассажирки автобуса, ее любопытные, живые глаза нашли фигуру небритого мужчины и долго, и с интересом рассматривали его.
Полная, миловидная девушка, скучающая среди сонных попутчиков, вопреки ожиданиям заметила Татьков и посмотрела на него любопытными карими глазами, от этого взгляда Леха смутился. За несколько месяцев, проведенных в колонии, Леший отвык от посторонних интересов, – кому придет в голову рассматривать лицо незнакомого зека? Но девушка не отвела глаз и Леха помахал ей рукой, по-доброму, без обиды. Незнакомка снова удивила, помахав рукой ему в ответ – красивой ее, конечно, не назовешь, но что-то в этой девушке определенно радовало глаз. Полноватая, с пышной челкой, располагающее к общению дружелюбное личико, – «домашняя и уютная», – понял Татьков в тот момент, когда коптящий автобус покинул видимые из окна границы.
Эту девушку он видел дважды, а дежурил у окна теперь каждое утро. В семь-пятнадцать идет первый автобус, а за ним с интервалом в двадцать минут следуют два других рейсовых автобуса – это расписание Леха выучил уже наизусть. После восьми утра расписание прерывалось, далее автобусы следовали с промежутком – одна штука раз в пол часа, он и это запомнил. Молодые солдаты, делавшие вид, что охраняют периметр колонии общего режима, на вопросы Татькова отвечали охотно, и к вечеру Алексей уже имел приблизительное представление о местной географии. Как выяснилось, исправительное учреждение, в котором он находился, располагалось на окраине города и ближе к лесу, куда уводила широкая дуга дырявой автомобильной дороги, стояло здании исследовательского института и городская клиническая больница. По этой же дороге, как объяснил Лехе молодой рыжеватый сержант, можно было доехать до Фрунзенской военной части, – но это крюк большой, да и дорога убитая, через Калининское шоссе гораздо ближе, да и покрытие лучше. Это означало одно из двух: или его новая таинственная незнакомка проводила опыты с крысами в институте, или ставила уколы живым людям в больнице. Загадав на монете – орел или решка, Татьков выяснил, что все-таки лаборантка. Почему именно с крысами Леший не знал, но никакая более подходящая деятельность для младшего научного персонала на ум не пришла. Будучи всю жизнь человеком простым, работящим, Леха понятия не имел, чем занимаются сейчас в институтах, но опыты над животными он не одобрял, – «уж лучше бы зеков брали», – как выяснилось немного позже, в последнем как раз он не ошибся. Старший научный персонал на автобусах не ездит, – размышлял Алексей, придумав даже имя для таинственной незнакомки, – Рита, – наверняка эту девушку зовут именно так!
Через две недели халява закончилась и вновь прибывшие заключенные во Фрунзенское исправительное учреждение приступили к трудовым будням. В шесть утра подъем с умыванием, в шесть-тридцать небольшая гимнастика, заканчивающаяся ленивым бегом внутри двора по периметру. Дальше шел однообразный, но вполне годный завтрак, после которого временно лишенные свободы граждане в одинаковых спецодеждах разделялись на группы от четырех до восьми человек в каждой и, сопровождаемые конвоем из нескольких солдат, выезжали на место проведения своей трудовой, исправительной деятельности.
В первую неделю Татьков убирал палки, наваленные ветром вдоль обочины дороги. Каким богам или дьяволам возносить благодарности Леха не знал, но понимал прекрасно, что это та самая дорога, ведущая от города в сторону колонии, а значит и автобус с его Ритой должен проезжать именно по ней. Часами Леший так и не разжился, да у него и раньше-то этого не водилось, а посему каждые пять минут, казавшихся вечностью, он приставал к солдатам с вопросами, – браток, не подскажешь, который час?
– Встречаешь кого, или побег задумал? – хохотал веселый рыжеватый сержант, лениво покуривающий в тени на обочине, но время говорил, смотря на Леху с озорными искрами.
Первый автобус прошел с запозданием, если, конечно, «командирские» часы веселого сержанта со временем не врали. Риты в автобусе он не увидел, как ни пытался вглядываться в немногочисленных пассажиров, едущих на работу утренним рейсом. Не оказалось ее и в следующем автобусе, да вдобавок все растрескавшееся боковое стекло закрывал яркий плакат с рекламой нового кинотеатра Спутник, и расстроенный Леха принялся за уборку.
Следующий поворот судьба уготовила ему еже в конце следующей недели. За это время в колонию общего режима прибыло еще несколько крытых грузовиков с живым грузом и общее количество заключенных увеличилось до двухсот восьми человек.
– Ну, что, Татьков, хочешь поработать? – обратился как-то к нему начальник Фрунзенского исправительного учреждения.
– Всегда готов, товарищ начальник! – отрапортовал бодрый Леха и с опаской посмотрел на начальника колонии, – а мало ли чего.
– Ну что ты заладил – начальник, да начальник? Александр Сергеевич я, как Пушкин, запомнить трудно? Ну ладно – ладно, не извиняйся, – отмахнулся он, видя, как Татьков побледнел лицом, – ты вот что скажи, за что тебя Лешим-то прозвали? Ты в лесу, что-ль родился?
К шуткам Татьков привык, понимая, что начальник шутить любит, да и вообще юмор поощряет, но вот откуда ему про это прозвище известно стало, Леха не знал. Никто за целый месяц в колонии не называл его этим именем, он был уверен, что Леший остался в старом исправительном учреждении и более о нем вспоминать не будут, – значит у них там все гораздо серьезней, чем мне казалось, – подумал Леха, а вслух сказал:
– Грибы люблю, Александр Сергеевич, в своем городе лес, как пять пальцев знаю.
– В городе-то, это где две березы, да три сосны, – снова хохотнул начальник, – ну, тогда хорошо, что не Дуболомом прозвали.
Леха ждал. Он понимал, что начальник начал издалека, на самом деле цель беседы не имеет ничего общего с этими шутками.
– Такое дело, Татьков, – проговорил начальник колонии, уже посерьезнев, – железнодорожникам нашим человек очень нужен! У них лето – самый рабочий сезон по техническому станционному обслуживанию и сразу двое монтеров ушли на больничный. Один руку сломал, со вторым я не знаю, что случилось, но человек им позарез нужен, просили меня. Я уже предлагал до тебя тут… и двое отказались – у них, понимаешь-ли, режим есть, который нарушать нельзя никак. В семь утра завтрак, с двенадцати и до часу – обед, а в семнадцать часов рабочее время заканчивается. На другое, говорят, они не подписывались. А там, сам понимаешь, путейская бригада и рабочий день у них несколько иной, особенно летом. Вполне возможно, что и в вагоне ночевать придется, чтобы рано утром туда – сюда дрезину-то не гонять. Им человек нужен с головой и руками, понимаешь? А я насильно заставлять никого не хочу. У тебя, вообще-то, как с руками – работал раньше?
– Так-точно, гражданин-начальник, два с половиной года автослесарем в мастерской, ну и до этого приходилось! – отрапортовал сбитый с толку Татьков.
– Опять ты за свое! – Всплеснул руками начальник колонии.
– Виноват, Александр Сергеевич, привычка!
Трегубов снизу-вверх внимательно оглядел Татькова, после чего задумчиво произнес:
– Хороший ты, вроде, мужик, Алексей! Не понимаю я, за что ты сидишь, да еще по статье за убийство… смотрю на тебя и не укладывается это в моей голове. По пьянке, что ли?
– Гражданин-начальник… виноват, Александр Сергеевич, по ней, проклятой! Не помню я, где был и что делал!
– Тогда понятно. Не ты первый, не ты последний, такое дело до добра не доводит! Не обмани, в общем, оказанного доверия и упаси тебя проведение от попытки побега – бежать тут некуда, а вот неприятностей себе можно таких нажить, что, мама – не горюй!
О побеге заключенный Татьков уже давно размышлять позабыл, ни к чему оно теперь ему было. Еще бы месяц назад Леха дал деру – с дуру и не задумываясь о последствиях, тюремные стены довели Татькова до последней степени крайности, но перевод во Фрунзенск изменил порядок вещей. Здесь жизнь снова стала походить на человеческую, а значит и бежать было незачем. Но, даже в этих сносных условиях, Алексей Татьков представить не мог, что означает временный перевод в бригаду железнодорожников, если эта бригада постоянно работает за городом, – не будут же индивидуально его сопровождать вооруженные конвоиры, или будут? Более до конца недели начальник колонии разговоров не заводил. Алексей уже склонялся к мысли, что все сказанное розыгрыш или шутка, когда в начале следующей недели к нему подошел начальник общежития, вместе с краснолицым, улыбающимся здоровяком в полосатой тельняшке, накинутой на голое тело. Руки и плечи незнакомца покрывал равномерный бронзовый загар, как у человека, проводящего большую часть времени на открытом воздухе. С добродушного, обветренного лица здоровяка Алексея разглядывали два внимательных карих глаза.
