скачать книгу бесплатно
Он сутками грезил о ее прикосновениях, о прохладной ладони на лбу. О ее руке, приподнимающей ему голову, чтобы напоить горькой жидкостью из поднесенной ко рту чашки. О ее пальцах, поглаживающих измученные болью мышцы, облегчающих острую боль в раненой ноге. О том, первом ангеле много лет назад.
Он почти приходил в себя – дюжину раз, сотню дюжин. Но и это превращало сон в кошмар – страх, что прохладной ткани у него на лбу нет. В ужас, что нет никаких нежных прикосновений к ране, когда меняют повязку, что вкус горького питья, поданного ее руками, – всего лишь плод его воображения. Что неторопливое смазывание ран целебным бальзамом – всего лишь лихорадочный бред.
И ему всегда грезилось, что прикосновения остаются надолго даже после того, как мазь впитывается – нежные и неспешные, что руки гладят его грудь, скользят по телу ниже, изучают неровности. Ему всегда грезились ее губы на его лбу. На щеке. В уголке рта.
Ему всегда грезилась ее рука в его руке: пальцы переплелись, ее ладошка тепло прижалась к его ладони.
Именно сны превращали все это в кошмары – в мучительное понимание того, что он все вообразил. Что это не она. Что она не настоящая. Что он не сможет ответить на ее прикосновение. На поцелуй.
И он лежал там, желая уснуть, снова и снова пережить этот кошмар в надежде, что сознание подарит ему последнее – ее голос.
Но этого не случилось. Прикосновения не сопровождались словами, ласка – голосом. И эта тишина причиняла боль куда более мучительную, нежели раны.
До той ночи, когда ангел заговорил, а ее голос показался коварным оружием – долгий вздох, а затем тихо и насыщенно, как теплое виски: «Эван».
Как возвращение домой.
Он очнулся.
Открыл глаза. Все еще ночь – опять ночь? ночь навеки? – в темной комнате, и первой мыслью пришла та, с которой он просыпался вот уже двадцать лет. «Грейс».
Девушка, которую он любил.
Та, которую он потерял.
Та, на поиски которой он потратил полжизни.
Литания, которая не исцелит никогда. Благословение, которое никогда не спасет, потому что он никогда ее не отыщет.
Но здесь, в темноте, мысль настигла его жестче, чем обычно. Настойчивее. Как воспоминание – с призрачным прикосновением к руке. Ко лбу. К волосам. Она пришла с голосом, что произнес ему на ухо: «Эван».
«Грейс».
Какой-то звук, едва слышный. Шуршит ткань?
Вспыхнула надежда, суровая и неприятная. Он прищурился, вглядываясь в темноту. Черное на черном. Тишина. Пустота.
Воображение.
Это не она. Ее тут быть не может.
Он провел рукой по лицу. От движения тупо заныло плечо – это ощущение оставалось с ним много лет. Его плечо было тогда выбито из сустава, а затем вправлено на место. Он попытался сесть, и бедро словно пронзило кинжалом – туго перебинтованное, уже начавшее заживать. Он стиснул зубы, пережидая боль, хотя она отвлекала его от другого, куда более привычного страдания. Того самого, вызванного утратой.
В голове быстро прояснялось, и он понял: уходящее головокружение было вызвано настойкой опия. Сколько времени он находился под ее действием?
Где он?
Где она?
Не в этом мире. Они сказали ему, что она умерла.
Превозмогая боль, всегда возникавшую при этой мысли, он потянулся к низкому столику у кровати, пытаясь нащупать свечу или огниво, и уронил стакан. Звук жидкости, льющейся на пол, напомнил ему, что на свете существует слух.
И тут он сообразил, что слышит то, чего видеть не может.
Какофонию приглушенных звуков, криков и смеха где-то неподалеку – прямо под этой комнатой? – и громогласные вопли откуда-то издалека – снаружи здания? Внутри, но на большом расстоянии? Низкий рокот толпы – нечто такое, чего он никогда не слышал в местах, где пробуждался обычно. Такое, что он едва припоминал. Но вместе со звуками пришло воспоминание, очень издалека, откуда-то из глубины прожитого.
И впервые за двадцать лет человек, известный всему миру, как Роберт Мэтью Каррик, двенадцатый герцог Марвик, испугался. Потому что услышанное им не принадлежало миру, в котором он вырос.
Это был мир, где он родился.
Он, Эван, сын дорогой куртизанки, из-за беременности слегка – или даже совсем не слегка – потерявшей в статусе и ставшей одной из достойнейших шлюх Ковент-Гардена.
Он встал, ступил в темноту, нащупывая стену, и нашел дверь. Ручку.
Заперта.
Ангелы спасли его и перенесли в запертую комнату в Ковент-Гардене.
Ему не требовалось пересекать комнату, чтобы выяснить, что находится снаружи – крыши домов под наклонными сланцевыми плитками и кривые трубы на них. Мальчишка, родившийся в Ковент-Гардене, никогда не забудет его звуков, как бы ни старался. Но он все равно проковылял к окну и откинул занавеску.
Шел дождь, тучи закрывали луну, не давая Эвану разглядеть мир снаружи. Отказывая ему в этом, заставляя слушать звуки.
Ключ в замке.
Он повернулся, весь напрягшись, ожидая противника. Двоих. Изготовился к бою. Он находился в состоянии войны многие месяцы – годы, целую жизнь – с людьми, что правили Ковент-Гарденом, где герцогам никто не был рад. По крайней мере тем герцогам, которые угрожали их жизни.
И не имело значения, что он их брат.
И для него тоже, ведь они лишились его доверия, не сумев уберечь единственную женщину, какую он когда-либо любил.
И за это он будет сражаться с ними до конца времен.
Дверь отворилась, он сжал кулаки и перенес вес на ноги (бедро пронзило болью), готовясь встретить удар. Готовясь ответить своим ударом, для этого ему хватит силы.
И застыл на месте. В коридоре было не намного светлее, чем в комнате, но все же он разглядел фигуру. Не снаружи. Внутри. Не входящую. Выходящую.
Когда он пришел в себя, в комнате кто-то был. В тени. Он не ошибся, но то были не его братья.
Сердце заколотилось в груди, неистово и отчаянно. Он помотал головой, пытаясь прояснить мысли.
Женщина в тени. Высокая. Худощавая и сильная, в брюках, плотно обтягивавших невероятно длинные ноги. Кожаные сапоги заканчивались выше колен. И пиджак, позаимствованный из мужского гардероба. Женственности придавала лишь золотая отделка, слегка поблескивающая в темноте.
Золотая нить.
Прикосновение не было призрачным. И голос – тоже.
Он шагнул в ее сторону, уже потянулся, отчаянно тоскуя по ней. Ее имя вырвалось из его уст, прогремев, как колеса по разбитым булыжникам:
– Грейс.
Краткий вдох. Едва слышный. Едва случившийся.
И все же явный.
Теперь он знал.
Она жива.
Дверь захлопнулась, и она исчезла.
Его рев сотряс потолочные балки.
Глава 4
Грейс повернула ключ в замке с молниеносной скоростью и едва успела выдернуть его из замочной скважины до того, как дверная ручка задергалась – попытка побега.
Нет. Не побега. Погони.
Раздался вопль, гневный и страдальческий. В нем слышалось и еще что-то.
Вслед за криком послышался глухой удар. Она узнала его сразу. Кулаком по дереву, достаточно сильно, чтобы испугать до смерти.
Только она не испугалась. Вместо этого прижала руку к двери, распластала ладонь и затаила дыхание, дожидаясь.
Ничего.
«А если он ударит снова, что тогда?»
Пронзенная этой мыслью, она резко отдернула руку.
Он не должен был очнуться. То количество опия, каким его напоили, могло уложить и медведя. Достаточно, чтобы удерживать его одурманенным до тех пор, пока его плечо и нога не будут готовы к нагрузкам. Пока он не будет готов к бою с ней.
Но она видела, как он, не колеблясь, поднялся с кровати, а это значило, что раны заживают быстро. Что мускулы его наливаются прежней силой.
А она хорошо знала эти мускулы. Хотя и не должна была.
Она намеревалась вести себя как можно более отстраненно. Обрабатывать раны и ухаживать за ним лишь для того, чтобы выгнать его – наказать так, как он этого заслуживал с того самого дня два десятка лет назад, когда он разрушил все их жизни, а в первую очередь – ее собственную.
Она планировала эту месть долгие годы, оттачивая мастерство и вынашивая ярость, и была готова свершить правосудие.
Но совершила ошибку. Прикоснулась к нему.
Он был таким неподвижным, и таким сильным, и так отличался от мальчика, которого она когда-то оставила, и все же… в угловатом лице, в том, как его слишком длинные волосы упали ему на лоб, в изгибе губ и размахе бровей так много прежнего. У нее просто не оставалось выбора.
В ту первую ночь она убеждала себя, что, пересчитывая ребра на его плоском теле, ощупывая впадины и выступающие мышцы, она всего лишь ищет раны. Он был слишком худым для своей крупной фигуры, словно почти ничего не ел и мало спал.
Словно был слишком занят, разыскивая ее.
Она не могла найти оправданий тому, что изучала его лицо, разглаживала брови, восхищаясь гладкостью кожи на щеках, ощупывая щетину на подбородке.
Она не могла сказать, почему словно составляла перечень изменений в нем, тех, что превратили мальчика, которого она любила, в мужчину – сильного, угловатого и опасного.
И завораживающего.
Он не должен быть завораживающим. А она не должна любопытствовать.
Она его ненавидит.
Двадцать лет он ее преследовал, угрожая ее братьям. В конце концов сумел причинить вред и мужчинам, и женщинам Ковент-Гардена, которых Бесперчаточники обещали оберегать.
И это превратило его в ее врага.
Поэтому он не должен быть завораживающим.
А она не должна прикасаться к нему.
И любоваться его телом не должна, слушать ровное дыхание, не отрывая взгляда от щетины на подбородке, от изгиба губ… их мягкости…
Половицы в запертой комнате скрипнули – он наклонился.
Она попятилась, прижалась к противоположной стене коридора, достаточно далеко – он не сможет ее увидеть, когда посмотрит в замочную скважину. Именно он научил ее пользоваться замочными скважинами когда-то давно, когда она была еще настолько мала, что верила, будто запертая дверь означает конец истории.
Она уставилась на крохотную черную пустоту под дверной ручкой, полностью захваченная безумным воспоминанием о другой двери. Об ощущении другой ручки в ладони, о прохладе красного дерева, к которому она прижалась лбом, глядя в замочную скважину тогда, целую жизнь назад.
О кромешной тьме внутри.
О вкусе металла на губах, когда она, прижавшись ртом к замочной скважине, прошептала внутрь: «Ты здесь?»
Двумя десятками лет позже она все еще чувствовала, как колотилось сердце, когда она прижалась ухом к этому таинственному отверстию, пытаясь услышать то, чего не могла увидеть. Все еще ощущала свой страх. Панику. Отчаяние.
А затем, из пустоты…
«Я здесь».
Надежда. Облегчение. Радость, когда она повторила его слова:
«Я тоже здесь».
Молчание. А потом…
«Тебе тут не место».
«Что за чушь».
Куда еще ей идти?
«Если тебя тут увидят…»
