скачать книгу бесплатно
– Именно туда.
– Это так далеко! Такое мрачное место!
– Место, может быть, и мрачное, сын мой, но у хозяйки безупречные связи. Там будут все. – Она помолчала, взглянула на сына, не поворачивая головы. – Все, Брут, все.
На это он ничего не ответил.
Двое слуг шли впереди, освобождая им дорогу. Сервилия почти бегом спустилась с лестницы Кольчужников и погрузилась в сутолоку Римского форума, где так любят собираться римляне – слушать, наблюдать, прогуливаться… да просто потолкаться среди сильных мира сего. Ни сенат, ни комиции сегодня не созывались, и у судов был короткий перерыв, но тем не менее кое-кто из великих оказался на Форуме. Магистраты выделялись из толпы благодаря пучкам прутьев, которые сопровождавшие их ликторы держали на уровне плеч, демонстрируя империй.
– Дорога все время в гору, мама! Ты можешь идти помедленнее? – попросил, задыхаясь, Брут, поспешая за матерью, которая быстро шагала по спуску Урбия. Пот ручьями катил с него.
– Если бы ты больше времени уделял физическим упражнениям, ты бы не жаловался, – равнодушно отозвалась Сервилия.
Тошнотворные запахи ударили в нос Бруту, когда они достигли высоких многоквартирных домов Субуры, заслонявших свет солнца. По обшарпанным стенам ползла слизь. Темная липкая жижа текла в сточных канавах и проваливалась в решетки. Мать и сын проходили мимо бесчисленных крохотных лавчонок. По крайней мере тень от этих жалких строений немного спасала от жары. Но все же Субура представляла собой ту сторону Рима, которая нисколько не привлекала молодого Брута.
Наконец они подошли к довольно благопристойной филенчатой двери из мореного дуба. На двери висело до блеска отполированное кольцо из орихалка в виде головы льва с раскрытой пастью. Один из сопровождавших Сервилию слуг энергично постучал, и дверь тотчас же открылась. На пороге появился старый, довольно полный грек-вольноотпущенник. Он низко поклонился, приглашая их войти.
Конечно, они попали на собрание женщин. Через несколько месяцев, когда Брут наденет простую белую toga virilis, ему нельзя будет сопровождать мать. Эта мысль вызвала у него панику. Мать просто обязана добиться своей цели! Ему необходимо продолжать видеть свою любовь и после декабря, когда ему исполнится шестнадцать. Ничем не выдав своих чувств, он отошел от Сервилии, как только началась церемония приветствий, и устроился в углу этой шумной комнаты, стараясь слиться с ее скромным декором.
– Ave, Брут, – послышался нежный, с легкой хрипотцой голосок. – Привет!
Он повернул голову, слегка опустил взгляд – и почувствовал, как его сердце упало.
– Ave, Юлия.
– Иди сюда, сядь со мной, – приказала внучка хозяйки дома, ведя гостя к двум низким стульям, что стояли в другом углу комнаты.
Она уселась грациозно и спокойно, как устраивается в гнезде лебедь. А он неуклюже плюхнулся рядом.
Ей всего восемь лет. «Как можно в столь юном возрасте быть такой красивой?» – удивлялся пораженный Брут, который хорошо знал девочку, потому что его мать была близкой подругой ее бабушки. Беленькая, как снег, острый подбородок, скулы выдаются. Нежно-розовые губы, восхитительные, как клубника, пара распахнутых голубых глаз, которые с живым интересом смотрят на все, что ее окружает. Если Брут пустился в лирику, то это из-за той, которую он любит уже много лет! Он даже не понимал, что это любовь, пока совсем недавно она не посмотрела на него с особенно нежной улыбкой. В тот же миг он нашел слово для своего чувства. Любовь. Осознание этого факта оглушило его, точно удар грома.
В тот же вечер Брут явился к матери и сообщил, что хочет жениться на Юлии, когда она вырастет.
Сервилия с удивлением посмотрела на сына:
– Дорогой мой Брут, ведь она же еще ребенок! Тебе придется ждать ее лет девять-десять.
– Ее могут с кем-нибудь обручить задолго до того, как она достигнет брачного возраста! – с болью воскликнул юный Брут. – Пожалуйста, мама, как только ее отец вернется, попроси для меня ее руки!
– Но ведь ты можешь и передумать.
– Никогда, никогда!
– У нее совсем небольшое приданое.
– Зато ее происхождение должно тебя устраивать!
– Да, это верно.
Взгляд черных глаз, который умел быть таким жестким, с нежностью остановился на сыне. Сервилия оценила силу последнего аргумента. Она немного подумала и кивнула:
– Очень хорошо, Брут. Когда ее отец в следующий раз окажется в Риме, я попрошу руки Юлии. Тебе не обязательно жениться на богатой, но весьма существенно, чтобы происхождение твоей супруги было не ниже твоего. А Юлия из рода Юлиев – идеальный вариант. Особенно эта Юлия. Патрицианка с обеих сторон.
И они решили ждать, когда отец Юлии вернется по окончании службы. Сейчас он был квестором в Дальней Испании. Квестор – самая младшая из обязательных магистратур. Сервилия знала, что отец Юлии отлично выполняет свои обязанности. Странно, что она никогда не встречалась с ним, особенно если учесть, что истинных аристократов в Риме не так-то много. Конечно, Сервилия была аристократкой, и отец Юлии – тоже. Но среди женщин ходил слух, что в своем кругу Цезарь остается чужим. Он всегда слишком занят и не принимает участия в светских развлечениях, в отличие от большинства аристократов, приезжающих в Рим. Если бы они уже были знакомы с Цезарем, Сервилии было бы куда проще просить у него руки дочери для своего сына. Впрочем, Сервилия не сомневалась в согласии. Брут – идеальный жених, даже в глазах представителя рода Юлиев.
Конечно, гостиная Аврелии не могла сравниться с атрием на Палатине, но все же она была достаточно просторной и вмещала с дюжину женщин. Окна с открытыми ставнями выходили в чудесный сад, выращенный стараниями Гая Матия – старого жильца Аврелии, занимавшего другую квартиру первого этажа. Он разыскал розы, которые цвели в тени, и уговорил жильцов посадить виноград, который поднимался на высоту двенадцатого этажа, цепляясь за стены и балконы. Матий подстриг кусты, придав им форму шаров, и придумал хитрое приспособление для подачи воды в небольшой мраморный бассейн. Фонтан бил из распахнутой пасти дельфина с раздвоенным хвостом.
Стены гостиной были выкрашены в охристые тона, простой бетонный пол с кирпичной и мраморной крошкой отполирован до красно-розового блеска; на потолке было изображено полуденное небо, покрытое облаками, но без дорогой позолоты. «Конечно, эти комнаты – не резиденция одного из власть имущих, но вполне подходящее обиталище для молодого сенатора», – подумал Брут, наблюдая за Юлией и женщинами. Юлия поймала его взгляд, и он не отвел глаз.
Его мать уселась на ложе рядом с Аврелией, где имела возможность продемонстрировать себя с выгодной стороны, несмотря на то обстоятельство, что хозяйка дома в свои пятьдесят пять все еще считалась одной из самых красивых женщин Рима. Аврелия была стройна, изящна. Особенно выигрышно Аврелия смотрелась, когда сидела спокойно и ее не портила излишняя резкость движений. Ни единой седой нити не мелькало в ее каштановых волосах, кожа – гладкая, бархатистая. Именно Аврелия рекомендовала Сервилии школу для Брута, поскольку была главной наперсницей Сервилии.
И Брут погрузился в мысли о школе – типично для ума, склонного к блужданию. Мать не хотела отправлять его туда, боясь, что ее ненаглядный мальчик окажется в окружении детей более низкого происхождения. Она беспокоилась, что над его усердием начнут смеяться. Лучше, если у Брута будет домашний наставник. Но отчим мальчика настоял на том, чтобы единственный сын получил стимул соревноваться в знаниях с другими учениками. Это будет полезно. Кроме того, у Брута появятся товарищи для игр. Так высказался Силан, не столько ревнуя к тому, что Брут занимал главное место в сердце Сервилии, сколько желая, чтобы пасынок научился общаться с разными людьми. Это пригодится юному Бруту, когда тот вырастет. Естественно, Аврелия рекомендовала совершенно исключительную школу, но педагоги, к сожалению, обладали слишком независимым складом ума, который позволял им принимать одаренных мальчиков из менее изысканного общества, чем круг, достойный Марка Юния Брута. А что уж говорить о нескольких девочках, которые также были признаны достаточно талантливыми!
Будучи сыном своей матери, Брут неизбежно возненавидел школу. Впрочем, Гай Кассий Лонгин, его соученик, которого Сервилия всячески нахваливала, был из такой же хорошей семьи, как и Юний Брут. Однако Брут выносил «дружбу» Кассия только для того, чтобы доставить удовольствие матери. Что общего у него с крикливым непоседой, который бредит о войне, борьбе, о великих подвигах? Только одно кое-как примирило Брута с тем ужасным испытанием, которым стали для него школа и такие товарищи, как Кассий: Брут очень быстро сделался любимцем учителя.
К сожалению, единственный человек, которого Брут хотел бы назвать другом, был его дядя Катон. Но Сервилия и слышать не желала о дружбе сына с ее презренным сводным братом. Она не уставала напоминать Бруту, что дядя Катон потомок крестьянина из Тускула и раба-кельтибера, в то время как в самом Бруте соединились две очень древние линии: одна – от Луция Юния Брута, основателя Республики (который сверг последнего римского царя Тарквиния Гордого), а другая – от Гая Сервилия Агалы (убившего Спурия Мелия, когда тот попытался провозгласить себя царем Рима в первые десятилетия существования Республики). Поэтому Юний Брут, который по матери был патрицием Сервилием, не мог общаться с таким выскочкой, как дядя Катон.
– Но ведь твоя мать вышла замуж за отца дяди Катона и родила ему двоих детей, тетю Порцию и дядю Катона! – однажды возразил ей Брут.
– И тем самым навсегда опозорила себя! – зло ответила Сервилия. – Я не признаю ни этого союза, ни его потомства – и ты, дружочек, тоже не будешь их признавать!
На этом дискуссия и закончилась. Вместе с тем исчезла всякая надежда, что Бруту позволят видеться с дядей Катоном чаще, чем этого требуют приличия. А какой замечательный человек дядя Катон! Истинный стоик, восхищающийся древними строгими обычаями Рима, ненавидящий показуху, критикующий дутые претензии на величие таких, как Помпей. Помпей Великий. Очередной выскочка без достойных предков. Помпей, который убил отца Брута, сделал вдовой его мать, дал возможность такому ничтожеству, как хилый Силан, забраться к ней в постель и сделать ей двух тупоголовых девчонок, которых Брут неохотно называл сестрами…
– О чем ты думаешь, Брут? – улыбаясь, спросила Юлия.
– Да так, ни о чем, – уклончиво ответил Брут.
– Это отговорка. Я хочу знать правду.
– Я думал о том, какой потрясающий человек мой дядя Катон.
Юлия наморщила широкий лоб:
– Дядя Катон?
– Ты его не знаешь, потому что он по возрасту еще не может заседать в сенате. Он не намного старше меня.
– Это он не позволил плебейским трибунам убрать колонну внутри Порциевой базилики?
– Да, это сделал мой дядя Катон! – с гордостью подтвердил Брут.
Юлия пожала плечами:
– Мой папа говорит, что он поступил глупо. Если бы колонну убрали, плебейским трибунам было бы куда просторнее.
– Но дядя Катон был прав. Колонну поставил там Катон Цензор, когда возводил первую базилику в Риме. Там она и должна оставаться, как того требуют mos maiorum. Катон Цензор разрешил плебейским трибунам использовать его базилику для заседаний, потому что понимал их положение. Они – магистраты, избранные исключительно плебсом, они не представляют всего римского народа и поэтому не имеют права собираться в храме. Но Катон Цензор предоставил им не все здание, а только часть. В то время они были благодарны ему и за это. А теперь они вознамерились переделать сооружение, оплаченное деньгами Катона Цензора. Мой дядя Катон не допустит осквернения памятного строения своего тезки-прадеда.
Поскольку Юлия по натуре была миролюбива и не любила спорить, она снова улыбнулась, коснулась руки Брута и нежно пожала ее. Брут – такой избалованный мальчик, такой сердитый и преисполненный чувства собственной значимости! Но Юлия давно его знала и, не совсем понимая почему, очень жалела. Вероятно, потому, что его мать – такая злючка!
– Но это случилось до того, как умерли тетя Юлия и моя мама, поэтому, думаю, теперь больше никто не захочет разрушить колонну, – сказала она.
– Твой отец должен скоро вернуться домой, – проговорил Брут, возвращаясь к мысли о браке.
– Он может приехать в любой день, – оживилась девочка. – Я так скучаю по нему!
– Говорят, он заварил дело в Италийской Галлии по ту сторону реки Пад, – заметил Брут, повторяя то, что горячо обсуждалось женщинами, окружившими Аврелию и Сервилию.
– Зачем бы ему это делать? – спрашивала Аврелия, насупив прямые черные брови. Ее знаменитые фиолетовые глаза сверкнули. – Право, временами Рим и римские аристократы внушают мне отвращение! Почему именно моего сына они всегда делают мишенью критики и сплетен?
– Потому что он слишком высок, слишком красив, слишком популярен среди женщин и слишком самоуверен, – отозвалась Теренция, жена Цицерона, прямолинейная и вечно чем-то недовольная.
– Кроме того, – добавила супруга знаменитого оратора, – он одинаково хорошо говорит и пишет.
– Эти качества у него врожденные. А клеветник, которого я могла бы назвать по имени, не обладает ни одним из этих достоинств! – резко прервала ее Аврелия.
– Ты имеешь в виду Лукулла? – уточнила Муция Терция, жена Помпея.
– Нет, к этому, по крайней мере, Лукулл не причастен, – возразила Теренция. – Думаю, его больше заботят царь Тигран и Армения, чем что-либо происходящее в Риме, за исключением всадников, которые не могут толком собрать налоги в его провинциях.
– Она намекает на Бибула, ведь он вернулся в Рим, – произнесла величественная дама, занимавшая лучшее кресло. Единственная среди разноцветной группы, она была с головы до ног одета в белое. Драпировки скрывали все женские прелести гостьи. На ее царственной голове красовался убор из семи жгутов, скрученных из чистой шерсти. Тонкая вуаль, накинутая на корону, взлетела, когда она резко повернулась, чтобы взглянуть на двух женщин, восседавших на ложе. Перпенния, старшая весталка, фыркнула. – О бедный Бибул! Он не в силах прикрыть наготу своей злобы.
– Возвращаясь к тому, что я говорила, Аврелия, – вновь подала голос Теренция. – Если твой рослый, красивый сын делает своими врагами щупленьких, маленьких человечков, вроде Бибула, то он сам виноват в том, что по его поводу злословят. Ведь это верх безрассудства – осмеять человека перед товарищами, назвав его «блохой»! Бибул – враг на всю жизнь.
– Какая чепуха! Это произошло лет десять назад, когда оба они были почти подростками, – сказала Аврелия.
– Перестань! Ты же хорошо знаешь, насколько маленькие люди чувствительны к прозвищам, намекающим на их рост, – отмахнулась Теренция. – Ты, Аврелия, из старинной семьи политиков. Вся политика строится на репутации человека. А твой сын сильно подорвал репутацию Бибула. Его так и продолжают называть Блохой. Он никогда не забудет этого и не простит.
– Не говоря уже о том, – едко добавила Сервилия, – что клеветнические обвинения Бибула охотно выслушивают такие существа, как Катон.
– А что именно говорит Бибул? – сквозь зубы спросила Аврелия.
– О, ну например… что вместо того, чтобы возвратиться из Испании прямо в Рим, твой сын поехал в Италийскую Галлию и стал подстрекать к мятежу людей, которые не имеют римского гражданства, – сообщила Теренция.
– Это абсолютная чушь! – возмутилась Сервилия.
– И почему же это чушь, почтенная матрона? – произнес низкий мужской голос.
В комнате вдруг стало очень тихо. Маленькая Юлия выбежала из своего угла и бросилась к вошедшему:
– Tata! Tata!
Цезарь поднял ее, поцеловал в губы, в щеку, крепко прижал к груди, с нежностью погладил ее белые, словно покрытые инеем, волосы.
– Как поживает моя девочка? – спросил он, улыбаясь лишь ей одной.
– О tata! – только и могла ответить Юлия, уткнувшись в плечо отца.
– Так почему же это чушь, уважаемая матрона? – повторил свой вопрос Цезарь, удобно устроив ребенка на руке.
Теперь, когда он смотрел прямо на Сервилию, улыбка исчезла даже из его глаз. Судя по его взгляду, Цезарь не придавал значения тому, что Сервилия женщина.
– Цезарь, это – Сервилия, жена Децима Юния Силана, – представила гостью Аврелия, очевидно отнюдь не оскорбленная тем, что Цезарь не нашел времени поздороваться с ней, его матерью.
– Так почему, Сервилия? – снова спросил он, кивнув, когда мать представила ему эту женщину.
Она ответила спокойно, ровным голосом, тщательно отмеривая слова, как ювелир – золото:
– Потому что в этом слухе отсутствует логика. Для чего тебе обременять себя мятежом в Италийской Галлии? Положим, ты разговаривал с людьми, не имеющими гражданства, и обещал им действовать от их имени, добиваясь, чтобы они получили право голоса. Такое поведение пристало римскому аристократу, который намерен стать консулом. Ты просто набирал себе клиентов, что правильно и похвально для патриция, поднимающегося по политической лестнице. Я была замужем за человеком, который подстрекал людей к мятежу в Италийской Галлии, поэтому я знаю, чем это заканчивается. Для Лепида и моего мужа Брута жить в Риме Суллы стало невыносимо. Их карьеры потерпели крах, им нечего было терять. А твоя карьера только начинается. Следовательно, на что ты мог надеяться, разжигая мятеж в римских провинциях?
– Истинная правда, – подтвердил Цезарь, и в его глазах, которые Сервилия сочла холодноватыми, блеснула веселая искорка.
– Конечно правда, – отозвалась она. – Насколько мне известно твое положение, я могу сделать единственный вывод из всего мной услышанного: если ты действительно находился в Италийской Галлии и общался там с негражданами, значит ты набирал себе клиентов.
Запрокинув голову, он рассмеялся. Он выглядел величественно – и, подумала Сервилия, очень хорошо знал, что у него величественный вид. Этот человек не сделает ни единого жеста, предварительно не рассчитав, какой эффект это произведет на аудиторию. Сервилия понимала его интуитивно. Но он ничем не выдал того, что его искренняя веселость в действительности была следствием холодного расчета.
– Это правда, я набирал клиентов, – признал он.
– Тогда все в порядке, – молвила Сервилия, улыбнувшись левым уголком маленького рта. – Никто не может упрекнуть тебя за это, Цезарь.
Затем с важным видом она добавила чуть снисходительно:
– Не беспокойся, я позабочусь о том, чтобы в городе циркулировала правильная версия.
Но это уже было слишком. Цезарь не мог допустить, чтобы его опекала Сервилия, даже если она происходит из патрицианской ветви рода Сервилиев. Бросив на нее презрительный взгляд, он отвернулся и уставился на Муцию Терцию, которую еще прежде приметил среди женщин, жадно внимавших беседе. Цезарь опустил Юлию на пол и приблизился к Муции Терции. Взяв ее руки в свои, он сердечно поздоровался с ней:
– Как поживаешь, жена Помпея?
Она смутилась, что-то пробормотав в ответ. Затем настал черед Корнелии Суллы, дочери Суллы и двоюродной сестры Цезаря. По очереди Гай Юлий Цезарь здоровался с присутствующими дамами. Он был знаком со всеми, кроме Сервилии, которая с восхищением следила за ним, оправившись от шока после того, когда он столь резко оборвал беседу. Даже весталка Перпенния поддалась его обаянию, а что касается Теренции, эта грозная матрона положительно поглупела! Но вот осталась только его мать. К ней он подошел последней.
– Мама, ты изумительно выглядишь.
– У меня все хорошо. А ты, – добавила она своим сухим, обыденным голосом, – похоже, исцелился.
«Это замечание ранило его, – удивленно подумала Сервилия. – Ага! И здесь имеются свои подводные течения!»
– Я совершенно оправился, – спокойно ответил он, садясь на ложе рядом с матерью, но подальше от Сервилии. – По какому поводу собрание?
– Это наш клуб. Раз в неделю мы сходимся у кого-нибудь в доме. Сегодня – моя очередь.
При этих словах Цезарь поднялся, чтобы уйти, извинившись за свой вид: он прямо с дороги. Сервилия подумала, что никогда не видела путешественника в такой безупречно чистой одежде. Но прежде чем он покинул комнату, Юлия подошла к нему, ведя за руку Брута:
– Папа, это мой друг Марк Юний Брут.
Широкая улыбка, сердечное приветствие. Брут был приятно поражен. «Без сомнения, и эта сердечность тщательно рассчитана», – подумала Сервилия, испытывая боль.
– Твой сын? – спросил ее Цезарь через плечо Брута.
– Да.
