скачать книгу бесплатно
Любопытствующие Делия и Эйб продолжали курсировать вокруг стола, взволнованные зрелищем Джеба Доу. Тому было далеко до самых отвратительных трупов, что им обоим довелось повидать, тем не менее он производил впечатление более сильное, чем большинство жертв, умерших насильственной смертью. Его запах был странно неправильным, и Эйб, более научно подкованный, чем Делия, отнес это на счет начала разложения за вычетом обычных обстоятельств, сопутствующих убийству, – таких, как присутствие крови, рвотных масс, открытого гниения. Делия лишь подумала, что это едва ли не единственное за многие месяцы полностью бескровное убийство. Тело Джеба не выглядело сырым или влажным, и голова с копной черных волос представляла собой пугающее зрелище, потому что череп полностью проступал из-под обтягивающей его кожи с набухшими венами, что, вкупе с парой коричневых, оттянутых назад губ, словно застывших в гримасе ужаса, создавало зловещую улыбку смерти. Жуткое, отвратительное зрелище! Закрытые веки Джеба были одарены густыми, длинными темными ресницами и четко очерченными дугообразными бровями. Ничто в теле не наводило на мысль о мумификации – этого Эйб и Делия навидались в избытке.
Наконец, убежденные, что Джеб Доу больше не может ничего им рассказать, Эйб и Делия поблагодарили Гуса и покинули морг.
Детективный отдел был слегка разбросан по зданию окружной администрации, где присутствовало большое количество других полицейских сил, но до помещения, где работали Кармайн и Делия, из отдела судмедэксперта было легко добраться по ближайшей лестнице или на лифте. Делия помахала Эйбу, оставив его добираться до своего помещения в одиночку, за что Эйб был благодарен: с Делией беседа всегда принимала самый неожиданный поворот, а он хотел без помех заняться своими текущими мыслями. Ее способ мышления был непонятным и словно направленным по касательной, потому что она никогда не видела вещи такими, какими видят их простые смертные, но именно за это Кармайн и ценил ее. «И, – поправил себя Эйб, – будь справедлив, Эйб Голдберг! Ты ценишь ее не меньше».
Кармайн повез Дездемону и сыновей в гости к своему старому приятелю киномагнату Майрону Менделю Мандельбауму в Беверли-Хиллз и должен был вернуться не раньше, чем через три недели. Он подкупил Делию, дав ей разрешение поработать над серией дел о пропавших женщинах, которая беспокоила ее уже не один месяц, и сказал ей, что обычные преступления и подозреваемые надежно находятся в руках Эйба, так что, мол, не вмешивайся, если сам Эйб не попросит. Поскольку Делия и мечтать не могла целый месяц посвятить своей излюбленной теме, то восприняла невысказанный подтекст философски и оставила Эйба в покое. Многочисленные анонимные жертвы под именем Доу грозили разрастись в большое уголовное дело, но еще некоторое время оно будет двигаться с черепашьей скоростью, поэтому ее участие там пока не требовалось.
Эйб перехватил по дороге Лиама Коннора и Тони Черутти, затем, усевшись в своем вертящемся кресле, выложил им новость о том, что у четырех Джонов и одного Джеймса Доу появился новый член семьи, Джеб.
– Похоже, теория профессора Содерстена с изнасилованием отпадает, – грустно сказал Лиам. – Мы снова возвращаемся к гомосексуальной гипотезе?
– Если и так, то никаких педерастов, понятно? Гомосексуалисты, или, как говорит профессор, геи, – сурово наказал Эйб. – Однако кастрация свидетельствует против этого, если только преступник не фанатичный гомофоб.
– Тогда в качестве гипотезы гомосексуальный мотив остается, – заметил Тони Черутти. Он был молод, красив и все еще холост, доводился родней комиссару Сильвестри, капитану Дельмонико и примерно трети полицейского управления Холломана и, хотя мог быть нетерпелив и бестактен, являлся превосходным детективом, чьей специальностью являлись уличные преступления. – Гомофобы ненавидят тех, кто скрывает свои наклонности, женятся и заводят детей. Затем, лет через десять, жена просыпается и обнаруживает, что вышла за гомика… это слово мне тоже нельзя употреблять? В общем, жизнь у нее скомкана, у детей скомкана… Да, кастрация может прекрасно укладываться в схему, если ее отец или ее брат… э… чувствует себя оскорбленным. Слово «оскорбленный» употреблять можно?
– Не умничай, Тони, – спокойно сказал Эйб.
– Ты говоришь о другой возрастной группе, Тони, – произнес Лиам, тихий, сдержанный человек, составляющий с Тони идеальный контраст. Будучи женатым, он никогда не приносил свои домашние неприятности, – если таковые у него вообще бывали, – на работу и имел мало предрассудков. – Жертвы по имени Доу слишком молоды, чтобы иметь жен и детей. Хотя и эта гипотеза должна остаться в нашем списке возможных. Если жена парня знает, что он гомосексуалист, и мирится с этим, – одно дело, но если он ввел ее в заблуждение, то когда она это выяснит, результаты просто обязаны быть неприятными во всех смыслах.
– Но не до такой же степени, чтобы привести к череде убийств. – У Эйба был скептический вид. – Я предлагаю обратить внимание на воинствующие антигомосексуальные движения, включая неонацистов и всевозможных расистских сумасбродов. Расовые предрассудки обычно связаны с другими социальными предубеждениями.
– Мы не можем исключать психопата-одиночку, – хмурясь, сказал Лиам. – Жертвы появляются поочередно, а это предполагает одного преступника.
– Совершенно верно.
Глаза Тони были закрыты – признак глубокой задумчивости.
– Того, кто это сделал, будет нелегко найти, – проговорил он своим привлекательно скрипучим голосом, а вот где это было сделано – наоборот. Гус нашел доказательства того, что этому последнему Доу на долгие периоды времени затыкали рот?
– Ткани полости рта не повреждены.
– Стало быть, место, где он содержался, было звукоизолировано на протяжении последних пары месяцев, – заключил Тони. – Призраки Курта фон Фалендорфа[6 - Отсылка к книге К. Маккалоу «Неприкрытая жестокость».], а? Сравнительно недавно при поисках Курта была проведена масса работы по списку «где». Нам следует взглянуть на те материалы, тогда у нас будет список возможных мест.
– Бедняги Доу, должно быть, вопили вовсю, – заметил Лиам.
– Но у нас есть список мест для проверки, – сказал Эйб. – Делия идет по следу Женщин-теней и не откажется поделиться с нами своими схемами и планами Холломана – нам они тоже пригодятся. Если бы мы работали только с документацией, я бы ее привлек, но тут речь о поиске тайного каземата. – Эйб потер руки; обнаружение тайных убежищ было его специальностью.
Кармайн Дельмонико имел дочь, достаточно взрослую, чтобы быть студенткой подготовительного медицинского факультета в колледже Парацельса университета Чабба, но во время школьных каникул он совершенно не видел Софию. Когда София была совсем малюткой, ее мать оставила Кармайна, чтобы выйти замуж за киномагната Майрона Менделя Мандельбаума; брак очень быстро распался, чего нельзя сказать об узах между Майроном и его падчерицей, в результате чего София выросла с двумя отцами, каждый из которых ее обожал. Предполагалось, что девушка однажды станет наследницей империи Майрона, но пока ее склонности повели ее по пути медицины; во время школьных семестров она жила с Кармайном и его второй семьей в Холломане, а во время каникул – у Майрона на Западном побережье. Обладающая блестящими способностями и трезво мыслящая молодая женщина, она была в достаточной степени избавлена от воздействия обаяния своего биологического отца, чтобы ясно видеть, как она может наилучшим образом ему помочь. И действительно помогала.
После рождения своего второго сына Алекса, появившегося на свет всего через пятнадцать месяцев вслед за братом Джулианом, у Кармайна и Дездемоны возникли неприятности. Дездемона страдала от послеродовой депрессии, которая усугублялась ее предрасположенностью к навязчивым состояниям. Будучи руководителем медицинского учреждения, с которым Кармайн столкнулся во время одного из своих расследований, Дездемона отказывалась признавать свою болезнь, и поэтому выздоровление шло медленно. Тут-то на сцену и вышла София. Дездемона, сказала София Кармайну, нуждается в длительном отдыхе, во время которого ее будут холить и лелеять, а поскольку ее нельзя разделять с сыновьями, они тоже должны стать частью этого оздоровительного отпуска. Результатом стало то, что в конце июля Кармайн повез Дездемону, Джулиана и Алекса в Калифорнию; им предстояло пожить в огромном особняке Майрона столько, сколько София сочтет нужным, хотя самому Кармайну придется вернуться в Холломан по окончании своего ежегодного отпуска. Соглашение Дездемоны на такой радикальный поворот было веским доказательством того, что в глубине души она понимала, что нуждается в длительном отдыхе. Ее маленькие мальчики были слишком увлечены миром грез Майрона и поэтому не составляли проблем. При стольких удовольствиях, развлечениях, увеселительных поездках, со столькими людьми на побегушках, в любой момент готовыми исполнять любые желания, им было необязательно досаждать мамочке, которая, в свою очередь, могла наслаждаться ими, не чувствуя себя загнанной или угнетенной, как это было в Холломане.
Осведомленная обо всем этом, Делия могла приступить к своей задаче в тишине и покое. Дело Женщин-теней было трудным для расследования и по-прежнему не поддавалось анализу. Шесть дел, связанных с исчезновениями женщин, продолжали считаться открытыми, но особой срочности в их расследовании не имелось. Работа над ними позволяла Делии каждый день покидать рабочее место точно в срок и рассчитывать на свободные выходные. В данный момент это было важно, поскольку Делия завела двух новых подруг и с нетерпением ждала часов досуга.
Делия познакомилась с Джессикой Уэйнфлит и Иви Рамсботтом в Миллстоун-Бич в начале июня, когда они совместными усилиями старались спасти кошку, застрявшую на дереве и жалобно мяукающую. Конечно, когда животинка была полностью удовлетворена тем, что все три женщины ради нее честно рисковали своими шеями, она изысканно спустилась с дерева по собственной воле и полосатым пятном растворилась в голубой дали. Джесс и Иви смеялись до слез; Делия хохотала, пока у нее не закололо в боку. Этот кошачий розыгрыш произошел неподалеку от квартиры, где на правах собственницы проживала Делия, поэтому все трое отправились туда, чтобы выпить шерри, послать за пиццей и поближе друг друга узнать. Джесс и Иви были подругами много лет. Каждая проживала неподалеку; у Джесс имелся маленький домик в квартале от дома Делии, а Иви жила в Малом Басквоше, коттедже на обширной территории, примыкавшей к Басквош-мэнор – громадному зданию, возвышающемуся над мысом Басквош к западу от дома Делии.
– Но ты превосходишь по классу нас обеих, Делия, – со вздохом сказала Джесс. – Я бы убила за кондоминиум прямо на пляже – да еще на верхнем этаже!
– Наследство от богатой тетушки, о существовании которой я даже не знала, наличие полезных родственников и немного удачи, – радостно сообщила Делия. – Да, у меня есть все, что нужно.
– Кроме мужа? – с хитрецой спросила Джесс.
– О боже, нет. Муж мне не нужен. Я люблю свою жизнь такой, как она есть – разве что недостает двух подружек.
Все три женщины были старыми девами, что в Америке большая редкость, даже для лесбиянок. Хотя, слава богу, Делия не ощущала подводных течений, намекающих на такое! Это уже несколько раз разрушало зарождающуюся дружбу, ибо Делия была консервативна в своих социальных установках и вдобавок не любила, когда в ее отношения с людьми вмешивался секс со всем его (как она считала) уродством и разрушительной силой. Проще говоря, она относилась к категории тех счастливых женщин, чьи сексуальные влечения не были ни мощными, ни частыми. В своем собственном представлении она была эксцентричной чудачкой и старательно культивировала этот образ, в чем ей помогал налет английского аристократизма, обладающий и другими преимуществами. С точки зрения Делии, чем скорее после знакомства с ней люди признают ее эксцентричность, тем лучше.
Иви Рамсботтом была женщиной очень высокой, хотя при этом совершенно не грузной. Свой точный рост она назвать отказалась, но Делия определила его таким же, как рост Дездемоны, то есть шесть футов три дюйма, и приписала ей такие же спортивные наклонности. На этом сходство заканчивалось; у Иви были кудрявые золотистые, цвета спелой кукурузы, волосы, правильные черты лица и васильковые глаза. Одевалась она настолько хорошо, что ее могла затмить только Глория Сильвестри. Ее небрежный костюм-для-прогулки-по-пляжу-в-начале-лета был так совершенен, что даже безумное карабканье за кошкой не привело его в беспорядок.
– Одежда – мое ремесло, – сказала она Делии, так искусно манипулируя ломтиком пиццы, что он не осмеливался капать ей на свитер. – Я управляю одежным бизнесом своего брата.
– Какого рода одежда? – спросила Делия, которая обожала одеваться, и это обожание лишь чуть-чуть уступало ее любви к полицейской работе.
– Сейчас уже все разновидности, хотя начинал он с так называемой одежды для забытых женщин, – женщин слишком высоких, слишком толстых или в каком-то отношении непропорциональных. Почему они должны быть обречены на унылые и немодные вещи? Как бы то ни было, лишь крохотный сегмент женщин в один процент умеет носить одежду. Мне на ум приходят только Глория Сильвестри, супруга Уильяма Пейли-старшего и герцогиня Виндзорская, хотя ряд женщин, в принципе, могут с честью выдержать испытание, а несколько из них даже почти достигают совершенства. Тем не менее большинство дам выглядят как черт знает что.
– Совершенно согласна! – воскликнула Делия.
– Но больше всего, – продолжала Иви, – мой брат знаменит своими подвенечными нарядами. Я лично управляю магазином для новобрачных Ра Танаиса.
– Ра Танаис – твой брат? – взвизгнула Делия.
– Да, – ответила Иви, позабавленная.
– У вас разные фамилии?
– Рамсботтом звучит неблагозвучно, – усмехнулась Иви. – Платье от Рамсботтома не так хорошо продается.
– Платье от Ра Танаиса – гораздо более экзотично.
– И само имя Ра Танаис экзотично, – смеясь, заметила Джесс. – Но, право же, Делия, почему простой поставщик одежды должен быть более волнующим, чем психиатр вроде меня или детектив вроде тебя?
– Дело просто в славе, больше ни в чем. А слава волнует.
– Признаю твой довод, он убедителен.
Сорокапятилетняя Джесс Уэйнфлит была стройной женщиной, но не пышногрудой, поэтому проблем с выбором одежды не знала; большинство мужчин назвали бы ее скорее привлекательной, чем хорошенькой или красивой, несмотря на ее мелкие, тонкие и правильные черты. Ее черные волосы были подстрижены очень коротко, макияж казался сдержанным и вместе с тем очень ей шел, а кремово-белая кожа наделяла ее определенным шармом. Главной же гордостью Джесс являлись глаза, достаточно темные, чтобы казаться черными, большие и нежные, как у лани.
По справедливости, Делия должна была бы столкнуться с Джесс где-нибудь по работе, но, к сожалению, этого не произошло. Доктор Джессика Уэйнфлит была директором Холломанского института для душевнобольных преступников, всегда называемого для краткости просто Холломанским институтом (или ХИ). Он находился на отшибе, к северу от Сто тридцать третьего шоссе, так как первоначально, сто пятьдесят лет назад, здесь располагалась только тюрьма для опасных преступников. Учреждение размещалось на территории в пятнадцать акров, обнесенной крепостной стеной высотой в тридцать футов, вдоль которой через определенные интервалы возвышались еще на пятнадцать футов сторожевые башни. Вскоре местные прозвали заведение Психушкой, и хотя время от времени предпринимались усилия избавиться от неофициального названия, оно сохранялось. После Второй мировой войны, во время бума строительства инфраструктурных зданий, учреждение претерпело обширные реновации и в настоящее время вмещало в себя две отдельные, но связанные между собой институции: во-первых, тут была собственно тюрьма, приспособленная для содержания мужчин, слишком психически неуравновешенных для жизни в обычной тюрьме, а во-вторых, на этой же территории в отдельном здании размещался исследовательский центр. Его-то и возглавляла Джесс Уэйнфлит.
– Бр-р! – сказала Делия, притворно содрогнувшись. – Как тебе, работая там, самой удается сохранять душевное здоровье?
– Моя работа по большей части канцелярская, – словно оправдываясь, ответила Джесс. – Я имею дело со списками, графиками дежурств, расписаниями. Интересно, однако, что обе мы задействованы в сфере применения уголовного права. Я принимаю массу потенциальных кандидатов наук, желающих проинтервьюировать того или иного заключенного, при этом некоторые из них оказываются журналистами. – Она фыркнула. – Почему люди полагают, что если ты сидишь за письменным столом, то должен быть дураком?
– Потому что они отождествляют письменный стол с бюрократическим складом ума, – хихикнула Делия. – Тогда как на самом деле, – продолжала она небрежным тоном, – я думаю, в настоящий момент ты занимаешься самоуничижением. Из ХИ выходит немало первоклассных научных работ – даже детективы стараются поспевать за литературой, касающейся определенных типов психически нездоровых преступников. Извини, подруга, ты разоблачена. Списки и графики дежурств? Чепуха! Ты наблюдаешь и отслеживаешь успехи своих подопечных.
Джесс засмеялась и вскинула вверх руки:
– Сдаюсь!
– Признаю, одна из моих задач в детективном отделе – заниматься бумажной волокитой. Это не директива сексистского начальства, а самоназначение. Мой ум как раз создан для статистики, планов, составления таблиц и всяческих словес, – поспешила пояснить Делия. – Мой босс, капитан Кармайн Дельмонико, это еще один читающий человек, хотя его сильная сторона – крупногабаритный фолиант. Мы непременно замечаем работу таких заведений, как Холломанский институт, и познакомиться с тобой, Джесс, – истинное удовольствие.
К концу июня все трое были верными подругами и сошлись на том, что в 1970 году вместе поедут в отпуск в какое-нибудь соблазнительное место, выбрать которое им придется, лишь минуя череду споров. Они встречались по крайней мере два раза в неделю, чтобы поболтать практически обо всем на свете, при этом их излюбленным местом сбора служила квартира Делии. Малый Басквош требовал напряженного подъема в гору, а жилище Джесс, по ее собственному признанию, было сплошь завалено бумагами.
Почему ни Джесс, ни Иви никогда не были замужем, не обсуждалось, хотя Делия полагала причиной то, что они, подобно ей, жили, погруженные в свой внутренний мир. Если бы Делия когда-нибудь подвергала сомнению свой вкус в одежде, то могла бы задаться вопросом, почему одежда также не обсуждалась. Но ей попросту не приходило в голову, что Джесс и Иви избегали темы одежды из привязанности к своей новой подруге, которая, как они скоро заметили, была полностью довольна тем, как одевается.
Вынув из шести очень тонких папок шесть фотографий размером восемь на десять дюймов, Делия разложила их на столе в два ряда по три штуки, один ряд над другим, так, чтобы глаз мог ухватить их все сразу. Каждая представляла собой студийный портрет, что было само по себе необычно: большинство фотографий из досье пропавших людей представляли собой увеличенные снимки более мелких, небрежно сделанных фото. В обычных обстоятельствах имя фотографа или название фотостудии было бы обозначено где-нибудь на обратной стороне фотокарточки: резиновый штамп или подпись чернилами, или, в самом крайнем случае, какая-нибудь карандашная пометка. Но ни одна из этих фотографий не содержала ключа к имени фотохудожника. Имелась лишь произвольно расположенная стертая карандашная пометка на обратной стороне. Пол Бахман со своими криминалистами не смогли из этого что-либо выяснить.
1963 г. ТЕННАНТ, Марго. Возраст около тридцати. Каштановые волосы, карие глаза. Средние рост и телосложение. Персимон-стрит, 3/23, Кэрью.
1964 г. ВУДРОУ, Донна. Возраст около тридцати. Рыжие волосы, зеленые глаза. Средние рост и телосложение. Сикомор-стрит, 222 с, Холломан.
1965 г. ЗИЛЬБЕРФАЙН, Ребекка. Возраст около тридцати. Светлые волосы, голубые глаза. Средние рост и телосложение. 12-й этаж «Натмег-Иншуренс-билдинг».
1966 г. МОРРИС, Мария. Возраст около тридцати. Черные волосы, черные глаза. Средние рост и телосложение. Крейвен-лейн, 6, Сайенс Хилл, Холломан.
1967 г. БЕЛЛ-САЙМОНС, Джулия. Возраст около тридцати. Блондинка, голубые глаза. Средние рост и телосложение. Доминик-роуд, Долина.
1968 г. КАРБА, Хелен. Возраст около тридцати. Крашеная блондинка, карие глаза. Средние рост и телосложение. Патерсон-роуд, 5 б, Северный Холломан.
За исключением роста, телосложения и того факта, что каждой на вид было примерно тридцать лет, шесть пропавших женщин имели мало общего. Цвета волос и глаз разнились от почти черного до почти белого, проходя через рыжий и коричневый – по крайней мере, так говорили их студийные портреты. Ребекка Зильберфайн, 1965 года, была самой светлой; ее льняные волосы перемежались прядями пшеничного цвета, а глаза были такими бледными и размытыми, что выглядели белесыми. Ее нос нельзя назвать длинным – скорее широким и похожим на клюв. Мария Моррис, с почти черными волосами и глазами, имела оливкового оттенка кожу и кривовато-плоский нос. Пропавшая в 1964 году Донна Вудроу отличалась настоящими зелеными глазами, цвета скорее весенней листвы, чем более привычного грязно-защитного оттенка, а ее морковно-рыжие волосы явно не знали краски – тона хны отсутствовали. У нее была к тому же роскошная россыпь замазанных веснушек. Ни одна из них не отличалась красотой, но непривлекательными они тоже не были; в то же время ни от одной не веяло уличной женщиной. Принятая мода подразумевала прически пышные от начеса, а густой слой губной помады скрывал природную форму губ. У следователей имелась причина поблагодарить желание каждой из пропавших женщин обзавестись своей прекрасной цветной фотографией. Вот только зачем оставлять ее после себя?
Во всех шести случаях форма черепа оказалась схожей, предполагая европеоидный кельтский или тевтонский тип. Череп выглядел очень круглым, лоб был высоким и широким, подбородок – ни выступающим, ни скошенным. О скулах судить было труднее из-за различий в весе, кроме того, вероятно, играло роль наличие зубов. Вздохнув, Делия собрала фотографии в стопку.
Ничего не было известно об этих шести женщинах, помимо имен, приблизительного возраста, лиц и последних адресов. Заявления о пропаже человека были поданы с большим опозданием: квартирные хозяева неохотно поднимают шум.
Делия снова вздохнула, сознавая, что даже просто слишком близкое знакомство с делом уже несет в себе определенную опасность.
Начиная с Марго Теннант 1963 года, в каждом случае наблюдался один и тот же ход событий. Теннант в самом начале января сняла верхний этаж старого дома на три семьи на Персимон-стрит в Кэрью; она подписала договор аренды на год и внесла наличными первый месячный взнос, а также залог возмещения убытков в размере ста долларов. Если у нее и имелась машина, то она, вероятно, была припаркована в произвольном месте на улице, поскольку никто не знал о ее местонахождении и вообще о существовании. Как квартиросъемщик, Теннант выделялась только в одном отношении: была крайне неприметна. Никто никогда не слышал из ее апартаментов музыки, телевизора или шума, она молча проходила мимо людей на лестнице и, похоже, никогда не принимала гостей. Подробности, предоставленные фирмой по аренде помещений, были скудными: женщина сообщила, что работает секретарем, предоставила в подтверждение две письменные рекомендации и водительское удостоверение и проявила себя настолько бесцветным образом, что агентству в голову не пришло проверять. В большинстве домов на три семьи арендодатель жил в том же доме, но Кэрью был районом проживания студентов, поэтому домовладелец Марго Теннант владел пятнадцатью такими же домами и держал квартирное агентство. Когда первого июля пришло время вносить квартплату за этот месяц, мисс Теннант ее не внесла и проигнорировала напоминание арендодателя. Тут выяснилось, что у мисс Теннант нет телефона – поразительная вещь! Клерк, которого отрядили заняться этим делом, нанес ей несколько визитов, но так и не обнаружил мисс Теннант на месте; в таком состоянии дела пребывали к началу августа. Девушка окончательно и бесповоротно перешла в разряд должников, и никто не мог припомнить, чтобы видел ее с июня.
Дальше ждать было нельзя: в начале сентября в связи с началом нового учебного года происходит приток свежих студентов, которые в поисках меблированного жилья наводняют квартирные агентства. Мисс Теннант надлежало съехать, и немедленно. В середине августа риелтор отправился в полицейское управление Холломана и потребовал, чтобы офицер полиции сопроводил его на квартиру мисс Теннант, поскольку опросы свидетельствовали, что ее не видели с июня, а платежи давно просрочены.
Отдел, занимающийся пропавшими без вести, пришел к тому же выводу, что и риелтор, а именно, что мисс Теннант будет обнаружена в квартире мертвой, но оказалось иначе. Слабый, но зловонный запах исходил из холодильника, где двухмесячной давности рыба и мясо находились в процессе медленного разложения. Немногие принадлежавшие мисс Теннант вещи были изъяты полицией и пролежали на складе, пока их не продали с молотка как имущество несостоятельного должника для погашения квартплаты и возмещения убытков, в данном случае относящихся к холодильнику. Указанное имущество оказалось весьма скромным: дешевый радиоприемник, черно-белый телевизор, немного одежды и коробка для сигар, украшенная искусственными драгоценностями – ни книг, ни журналов, ни писем или других личных бумаг. Из-за холодильника не удалось выручить достаточно средств, чтобы погасить долги пропавшей Марго Теннант.
С тех пор каждый год события разворачивались по той же схеме. Жилища пропавших женщин были разбросаны по всему округу Холломан, но квартиры они снимали всегда под Новый год или в ближайшие после него дни, а в июне пропавшей женщиной вносилась последняя квартплата, после чего следовал период от шести до восьми недель, по истечении которого арендодатель подавал заявление в полицейский отдел пропавших без вести. Несколько общих подробностей придавали задаче нахождения исчезнувших женщин характер ночного кошмара, поскольку различия только подчеркивали сходство.
Отдел пропавших без вести передал дело о Женщинах-тенях в детективный отдел Кармайна Дельмонико. Это случилось, когда третья женщина исчезла из своей квартиры-студии на двенадцатом этаже «Натмег-Иншуренс-билдинг»; теперь же их количество возросло до шести. «Призрак» – так уже назвали одно знаменитое дело, таким образом, это наименование не могло быть применено к делу нынешнему, но Делия предложила в качестве подходящего определения слово «тень», и дело стало называться «Женщины-тени».
Что-то происходило, но что, черт возьми, это могло быть? Комиссар Джон Сильвестри счел дело захватывающим и держал руку на пульсе во время регулярных встреч за завтраком со своими детективами. Делия, будучи его кровной племянницей, жадно стремилась предложить ему что-нибудь новенькое по делу, но до сих пор поживиться было нечем.
Одну многообещающую гипотезу высказала жена комиссара Сильвестри Глория, которая славилась тем, что была самой элегантной женщиной в Коннектикуте. Она решила, что каждая из этих женщин собиралась сделать пластическую операцию и что под своей собственной личиной была слишком хорошо известна, так что ее непременно стали бы преследовать и беспокоить, если бы новости об операции просочились. Поэтому на полгода она становилась Женщиной-тенью.
– Как тебе хорошо известно, Джон, – сказала Глория, проводя рукой по своей безупречно гладкой шее, – любая женщина в таком затруднительном положении скорее умрет, чем признается, даже под угрозой убийства.
– Да, дорогая, – согласился комиссар, поблескивая темными глазами.
– Копы ведь не нашли никакой приличной одежды, не так ли?
– Нет, дорогая.
– Тогда я права. Они все кинозвезды и светские львицы.
– Я ценю то, что ты представила мне свою теорию в письменном виде, дорогая, но почему ты подписала ее «Мод Хэтэуэй»?
– Мне нравится это имя. Глория Сильвестри приводит на ум старые водевильные программки и рыбу по пятницам.
Изыскания не выявили никаких профессиональных пластических хирургов, работающих в окрестностях Холломана. Хотя медицинский факультет университета Чабба имел предостаточно профессионалов в этой сфере, все они были прикомандированы к знаменитому медицинскому пункту оказания помощи при ожогах. Старания Мод Хэтэуэй подтвердили только то, что ни одна версия не останется непроверенной.
Рассуждения Делии давно вышли за пределы практических соображений. Ее ум сфокусировался на причине: почему какой бы то ни было мало-мальски привлекательной женщине лет тридцати добровольно изолировать себя от своих собратьев – человеческих существ? Конечно, Делии доставало ума допустить следующую возможность: подобное смирение могло быть продиктовано ситуацией, когда похищен любимый мужчина, женщина или ребенок. Но это бы удлиняло цепочку вовлеченных людей, а чем больше людей вовлечено, тем выше шанс, что ситуация пойдет вразнос и преступление раскроют. Если не заложники, тогда, вероятно, угроза смерти? Но, опять же, разве женщина, терзаемая тревогой о близком человеке, не обзавелась бы телефоном в доме? А ни у одной из Женщин-невидимок не было телефона. Имелся ли тут некий набор правил? Это наводило на мысль о настоящей мании, психопатии, полном отсутствии морали, этики, принципов. Легко навязать подобные ограничения на короткий период, но терпеть полгода пытку таких жестких правил – это слишком долго, если только человеку предварительно тщательно не промыли мозги, что казалось невероятным. Не находились ли Женщины-тени перед этим достаточно долго в заключении, превратившись в полузомби? Нет, потому что люди, с которыми они сталкивались, отзывались о них как о милых, вежливых, обыкновенных. Изоляция от общества же оставляет видимые шрамы.
Было нечто, что Делия называла «фактором идиота», хотя только какая-нибудь Джесс Уэйнфлит вполне поняла бы, что она подразумевает под этим термином. Делия считала, что каждое человеческое существо может быть ментально сломлено. Каждый имеет предел прочности, критическую точку, в которой ментальная пытка заставляет ум сломаться. Будучи не в состоянии справиться, человек разбивается вдребезги. В понимании Делии такой человек превращался, по выражению ее отца, в «бормочущего идиота», то есть больше не мог удерживаться в психически здоровом состоянии. Делия была уверена, что шесть месяцев безжалостной ментальной пытки должны были запустить «фактор идиота». Но какие имелись доказательства, что Женщины-тени подвергались такой жестокости? Таких доказательств не было. Делия не сомневалась, что каждая женщина начала свое странное полугодовое заточение добровольно, и в арендованных помещениях после каждой из них не осталось ничего, заставляющего предположить, что июль и начало августа чем-то отличались от более ранних месяцев.
Это говорило Делии о том, что каждая из них обладала обычным, средним интеллектом, что они удовлетворялись развлечениями, предоставляемыми радио и телевидением, и что если они и читали, то только газеты, журналы да дешевые книжки в мягких обложках, которые по прочтении выкидывались. Если они раскладывали пасьянс, играли в солитер или разгадывали кроссворды, то все свидетельства тому исчезли, так что, скорее всего, они ничего этого не делали. После них остались только дешевые, обыкновенные и неинтересные вещи: продаваемые без рецепта лекарства, косметика из супермаркета. После случая с Марго Теннант уже не нашлось и никаких испорченных продуктов, ни одна из шести не оставила после себя чистящих средств или запаса пластиковых пакетов. Произвел ли кто-нибудь уборку? Если так, то отпечаткам пальцев не уделили должного внимания, потому что в каждой квартире был обнаружен только один набор отпечатков, предположительно принадлежавших ее обитательнице. Ни один отпечаток не нашли по картотекам – тупик.
Множество людей пропадают на несколько месяцев, а потом объявляются, не желая давать никаких объяснений; отдел пропавших людей полон дел, разрешившихся именно таким образом – с помощью самого пропавшего. В этом случае досье переправляются из отдела пропавших на постоянное хранение в архив полицейского управления Холломана на Кэтерби-стрит. Но, каким бы невинным ни было то или иное исчезновение, досье о прекращении дела все равно оказывается толстым, благодаря биографическим данным, собранным за время следствия, которое для обеспокоенных родственников всегда тянется слишком медленно. Однако досье по делу Женщин-теней были тонкими, лишенными биографических данных: ни у одной не было прошлого и ни у одной, похоже, не намечалось будущего. Никто никогда не приходил с информацией о ком-либо из них, и быстро приближалась дата, когда должна была объявиться очередная жертва, теперь уже 1969 года.
Все они снимали квартиры в начале января, вносили плату за первый и последний месяц, исчезали к концу июня и начинали разыскиваться агентами по сдаче недвижимости в середине августа, две недели спустя после того, как заканчивался срок действия оплаты за последний месяц. Именно поэтому Кармайн подключил Делию к этому делу. Август. Кто станет следующей Женщиной-тенью? К настоящему моменту все агенты по недвижимости в административном округе были осведомлены о Женщинах-тенях и прилагали максимум усилий, изучая все детали договоров сдачи внаем, заключенных в начале января. Всплыли два вероятных имени, но оказалось, что ни одна из этих женщин не тянет на подходящую кандидатуру. Кем бы ни была настоящая кандидатка, ее арендный договор, очевидно, где-то затерялся. Обычное дело, подумала Делия. Сегодня понедельник, четвертое августа, осталось дней десять или пятнадцать…
Детектив бросила взгляд на наручные часы. Еще час, и настанет время уходить. Жалкая маленькая стопка худосочных папок дожидалась, когда она вернет в них фотографии, но Делия вдруг решила вместо этого показать снимки новому полицейскому художнику Хэнку Джонсу.
Затем она заметила папку, которую Кармайн изъял из хранилища на Кэтерби-стрит. Вероятно, он хотел, чтобы она заодно взглянула и на это досье. Действительно, к папке была прикреплена записка, в которой говорилось: «Наше самое знаменитое досье на пропавшего человека». О, да папка была совсем старой: 1925 год! Озадаченная, Делия подтянула ее к себе и открыла на фотографии размером восемь на десять дюймов, где крупным планом была изображена очень красивая молодая женщина – доктор Элинор (Нелл) Карантонио. Молодая, подающая надежды врач-анестезиолог из Холломанской больницы, доктор Карантонио, однажды утром должна была провести плановое обезболивание, но не явилась, и больше ее не видели.
Горделивое выражение белого лица, обрамленного модно подстриженными короткими черными волосами; темные глаза, которые ухитрялись метать искры даже на фотографии… Вот уж кого никак не назовешь тенью! Такое мнение вынесла Делия из чтения досье сорокачетырехлетней давности, открывавшего обстоятельства, сильно отличавшие эту женщину от Женщин-теней. Доктор Нелл была известна, богата, вся жизнь ее была открытой и достоверной книгой. Поскольку она не оставила завещания, ее единственной родственнице, двоюродной сестре по имени Фенелла (Нелл) Карантонио, пришлось ждать семь лет, чтобы вступить во владение двумя миллионами долларов и громадным особняком на мысе Басквош. Элинор – Нелл. Фенелла – Нелл. С 1925 года и по сей день так и не было обнаружено никаких следов тела молодой женщины. Пропала она в возрасте двадцати семи лет. Вторая Нелл была девятью годами ее младше.
«Тут не найти никаких подсказок», – сказала себе Делия, собрала шесть снимков Женщин-теней и вскочила на ноги. Скорее в отдел судмедэкспертизы, где есть кондиционер и художник, которого делят между собой ведомство судмедэксперта и полицейское управление. По дороге Делия продолжала думать о самой головоломной головоломке: зачем Женщинам-теням потребовались студийные портреты? И почему они оставили их после себя?
Детектив была убеждена, что женщины мертвы, но тела так и не выплыли на свет, а ведь она прекрасно знала, что версии даже самых экстравагантных методов избавления от тел были досконально проверены. Если считать, что человеческое тело – это свыше сотни фунтов мяса и жира плюс несколько по-настоящему крупных костей, – то проблема его утилизации является настоящим кошмаром для всякого убийцы.
Как ни грустно (ибо Делия любила яркую экспансивность), но ее дело, похоже, сжималось до чего-то скучного и банального. Существовал убийца, который рыскал в поисках скромных, склонных к уединению, очень ординарных женщин и, найдя такую, делал то, к чему побуждала его фантазия, после чего убивал ее, а затем ухитрялся незаметно избавиться от тела. Аренда квартир производилась круглогодично, и в студенческом городке многие из них сдавались меблированными. Даты были его собственной причудой и не имели никакого отношения к женщинам. Делия вынуждена была признаться себе, что ее невольно тянет к более экстравагантным объяснениям этих редкостных происшествий, но такие объяснения не имели смысла.
Под струей холодного воздуха, окатившей ее, когда она через вертящиеся двери входила в отдел судмедэкспертизы, детектив решила, что дело Женщин-теней закончится жалко, уныло и никого не удовлетворит. Да что же за обвинительный акт она тут составляет со своими эпитетами?! Скучный, ничтожный, банальный. Людей лишают жизни, а она каталогизирует способы их умерщвления по шкале славы и блеска! Что ж, Делия понимает, зачем: это поддерживает ее в напряжении, стимулирует ее активность, возбуждает энтузиазм. Пусть это легкомысленно, но как технический прием весьма эффективно.
Возраст Джинни Тоскано приближался к шестидесяти – времени выхода на пенсию, – что вызывало тихое оживление среди копов. Когда она начинала свою карьеру полицейского художника, работа была, по ее собственному выражению, гораздо более «цивилизованной». А вот то, что ее порой просили делать теперь, она находила превышающим возможности своего желудка и талантов, ибо и мир, и сама ее работа изменились почти до неузнаваемости. В данный момент, когда на службу взяли нового художника, Джинни использовала остававшееся до ее дня рождения время на очередной отпуск.
Большая студия и прилегающая к ней лаборатория-кухня прежде были со вкусом декорированы в бледно-розовом и кремовом цветах, с непременной дубовой отделкой, но сегодня, войдя туда, Делия не нашла практически никаких примет, оставшихся от Джинни. «Надеюсь, – подумала Делия, – бедняжка чудесно проводит время во Флоренции!»
Стены были почти полностью заклеены постерами без рам с изображением каких-то внеземных пейзажей. Небеса на них либо пересекали пологие кривые, напоминавшие кольца Сатурна, либо украшали два солнца или несколько лун; на переднем же плане располагались парящие разноцветные кристаллы, причудливые горы, извергающиеся вулканы или каскады радужной жидкости. На одном из постеров был изображен робот-воитель верхом на роботе-тиранозавре на полном скаку, а на другом – полуразрушенная статуя Свободы из «Планеты обезьян». «Потрясающе!» – в восхищении подумала Делия.
Посреди инопланетного окружения работал худощавый молодой человек. Он творил темным карандашом на верхнем листе большой стопки бумаги, а его модели были прикреплены к верхушке кульмана: серия фотографий Джеба Доу, а по краям ряда – по одной фотографии Джеймса Доу.
– Черт подери! – воскликнула Делия. – Лейтенант Голдберг меня опередил.
Художник поднял голову, широко улыбаясь.
– Привет, Делия.
– Есть какой-нибудь шанс, Хэнк, что мне тоже можно втиснуться?
– Для тебя, крошка, я потесню кого угодно. – Он отложил карандаш и крутанулся на своем вращающемся стуле лицом к ней. – Усаживайся.
По мнению Делии, он обладал одним из самых располагающих к себе лиц из всех ей известных: озорное, счастливое, излучающее жизнь; а глаза – и вовсе незабываемы: зеленовато-желтые, большие, широко посаженные и широко раскрытые, окруженные длинными, густыми черными ресницами. Его курчавые, как у негра, волосы были светло-рыжими, а цвет кожи – как у южных китайцев. Голова была большой, но лицо, с тонкими, правильными чертами, сужалось от высокого широкого лба до острого подбородка. На каждой щеке было по ямочке; эта последняя черточка вызывала у Делии дрожь в ногах. У нее вообще от него подгибались колени – платонически, конечно.
