скачать книгу бесплатно
– В больнице Винни.
– Совсем рядом с Кроссом! В какое время?
Я задумалась.
– Кажется, днем. В одиннадцать часов одну минуту.
– Одиннадцать, одиннадцать… Вот оно как, красуля! – Она шумно выдохнула и заскрипела стулом, откидываясь на спинку и закрывая глаза. – Итак, детка… твой асцендент – Водолей, очень, очень хорошо!
Я не успела опомниться, как она уже стояла на четвереньках у низкого шкафа и выволакивала из нижнего ящика потрепанную, распадающуюся на страницы книгу, несколько листов бумаги и дешевый пластмассовый транспортир. Один лист она сунула мне вместе с карандашом.
– Записывай все, что я тебе скажу, – велела она и обратилась к Фло: – Ангеленок, принеси свои цветные мелки.
Фло соскользнула с моих колен и затопотала в гостиную, откуда вернулась с пригоршней разноцветных мелков.
– Все, что мне нужно, я держу в голове – привыкла уже за столько лет, – продолжала миссис Дельвеккио-Шварц, заглядывая в потрепанную книгу и делая загадочные пометки на листе, на котором уже было начерчено что-то вроде круглого пирога, разделенного на двенадцать равных ломтиков. – Так-так, еще интереснее. Пиши, Харриет, не зевай! Три оппозиции, все очень сильные – Солнце с Ураном, Марс с Сатурном, Уран с Серединой неба. Все напряжение устраняют квадраты – повезло, да?
Она не диктовала, а говорила в привычном темпе, а я держала на руках Фло и кое-как записывала.
– Юпитер в первом доме в Водолее, твоем асценденте, – ух, сколько силы! Тебя ждет счастливая жизнь, Харриет Перселл. Солнце в десятом доме, значит, всю жизнь ты будешь делать карьеру.
Меня аж подбросило. Я нахмурилась.
– Ну уж нет! Провалиться мне на этом месте, если я соглашусь до самой пенсии торчать в рентгенологии! Сорок лет таскать на плечах свинцовый фартук и каждый месяц сдавать кровь! Дудки!
– Карьеры бывают разные, – усмехнулась она. – Венера тоже в десятом доме, а твоя Луна – в Раке. Сатурн на куспиде между вторым и третьим домами, значит, тебе предстоит всегда присматривать за теми, кто не может сам позаботиться о себе. – Она вздохнула. – Тут еще много всякой всячины, но ничто и в подметки не годится твоему идеальному квинкунксу Луны и Меркурия!
– Квинкунксу? – Это слово мне ничего не говорило.
– Мне достаточно и этого аспекта, – продолжала она, с довольным видом потирая руки. – Можно долго изучать гороскоп, но так и не понять, в чем влияние квинкункса, и тем не менее жизнь зависит от него с самого рождения. – Еще раз просветив меня рентгеновским взглядом, она тяжело поднялась, ушла в комнату и открыла холодильник. Вскоре она вернулась с блюдом какой-то странной еды, похожей на кусочки разрезанной поперек змеи. – Вот, попробуй, принцесса. Это копченый угорь. Полезно для мозгов. Друг Клауса Лернер Чусович сам ловит и коптит их.
Копченый угорь на вкус был божественным, и я охотно принялась за угощение.
– Вы разбираетесь в астрологии, – дожевав, заметила я.
– Еще бы мне не разбираться в ней! Ведь я прорицательница, – ответила она.
Вдруг я вспомнила крашеную даму из Северного предместья, а потом еще нескольких, которых я видела в прихожей, и все стало на свои места.
– А эти богатые дамы – ваши клиентки? – уточнила я.
– А как же, красуля! – Меня еще раз просветили холодными лучами. – Ты веришь в предначертания?
Я ответила не сразу:
– Отчасти. Трудно верить в то, что промысел Божий справедлив и разумен, когда работаешь в больнице.
– Бог тут ни при чем, мы говорим о предначертаниях.
Я ответила, что и в них мне верится с трудом.
– А для меня это работа, – продолжала миссис Дельвеккио-Шварц. – Я составляю гороскопы, гадаю на картах, вглядываюсь в Хрустальный Шар… – так она и сказала, с больших букв, – …вызываю мертвых.
– Как?
– Понятия не имею, принцесса! – жизнерадостно отозвалась она. – Я вообще не знала, что способна на такое, пока мне не стукнуло тридцать.
Фло влезла ей на колени и запросила молока, но мать решительно ссадила ее на пол.
– Не сейчас, ангеленок, мы с Харриет разговариваем.
Миссис Дельвеккио-Шварц снова сходила к шкафу, принесла какой-то тяжелый предмет, накрытый грязно-розовым шелком, и водрузила на стол. Затем протянула мне колоду карт. Я перевернула их, ожидая увидеть привычные масти, но на этих картах были рисунки. На верхней карте обнаженную женщину обвивала радужная гирлянда.
– Это Мир, или Вселенная, – пояснила миссис Дельвеккио-Шварц.
На следующей карте рука держала кубок, из которого тонкими струйками выливалась жидкость. Голубь с чем-то маленьким и круглым в клюве парил вниз головой над кубком, на котором виднелось что-то вроде буквы W.
– Туз Кубков, – сказала прорицательница.
Я осторожно отложила колоду.
– Что это?
– Карты Таро, принцесса. Они помогают мне во всем. Если хочешь, я прочитаю по ним твою судьбу. Задай мне вопрос о своем будущем, и я на него отвечу. Я могу целыми днями не выходить из комнаты, раскладывать карты, как цыганка, и знать все, что творится в Доме, за жильцами которого я приглядываю. У карт есть голоса. Они говорят.
– Вы слышите их, а я нет. – Меня вдруг пробила дрожь.
Она продолжала, точно не услышала меня:
– А это Шар. – И она сдернула грязно-розовый шелковый лоскут с тяжелого предмета. Потом она взяла меня за руку и приложила ее к прохладной поверхности красивого шара. Стоящая рядом Фло вдруг ахнула и юркнула за спину матери, а когда снова выглянула, то уставилась на Шар широко раскрытыми глазами.
– Он из стекла? – спросила я. Как зачарованная я разглядывала перевернутое отражение хозяйки, балкона и платана.
– Нет, он самый настоящий, хрустальный. Ему тысяча лет. Этот Шар все видит и знает. Я редко им пользуюсь: заглянешь в него, а потом кажется, будто у тебя белка.
– Белка?
Сколько еще вопросов мне предстоит задать?
– Белая горячка – ну, помешательство. Смотришь в Шар – и никогда не знаешь, что прилипнет к стеклу изнутри. Нет, уж лучше карты. А когда приходят дамы, мне помогает Фло.
Как только прозвучало имя малышки, я поняла, почему мне рассказывают все это. По какой-то неизвестной мне причине миссис Дельвеккио-Шварц решила посвятить меня в свою тайную жизнь. И я задала еще один вопрос:
– Фло?
– Ага, она. Фло – мой медиум. Она просто знает ответы на вопросы, которые задают дамочки. Мне дар достался не от рождения, просто прорезался, когда мне были нужны деньги – ох как нужны! Скажу честно, поначалу я ничего не предсказывала, просто жульничала. Только потом оказалось, что у меня дар. А Фло родилась такой. Знаешь, иногда она пугает меня до полусмерти.
Да, и меня эта девочка порой пугала, хотя отвращения не вызывала. Я сразу поверила ее матери: Фло выглядела существом из другого мира, поэтому я без труда верила, что с тем миром она поддерживает связь. Может, там ее место. Или она просто душевнобольная. Такое случается и с детьми. Узнав обо всем, я еще больше полюбила Фло. Мне стало ясно, откуда в ее глазах такая скорбь. Как много она, должно быть, видит и чувствует! И это происходит само собой.
После выпитого стаканчика бренди я с трудом спустилась по лестнице, но не рухнула в постель сразу же: мне хотелось все записать, пока еще свежа память. Сидя с ручкой в руке, я гадала, почему не возмутилась, почему мне даже в голову не пришло отругать миссис Дельвеккио-Шварц за эксплуатацию малолетней дочери. Я смогла бы – язык у меня подвешен как надо. Но случившееся выходило за рамки моих знаний и понимания; всего за несколько дней в Доме я как будто повзрослела. По крайней мере мне так казалось. Я изменилась, стала совсем другой. Обаятельное чудовище по имени миссис Дельвеккио-Шварц мне нравится, а ее дочь я люблю. А от упреков я удержалась лишь потому, что осознала: есть многое на свете, друг Горацио, что не вписывается в мировоззрение жителей Бронте. Отныне путь туда мне закрыт. В Бронте мне уже никогда не вернуться.
Фло – медиум. Ее мать дала мне понять, что с помощью Хрустального Шара общалась с мертвыми, но ни словом не обмолвилась о том, что с ними говорит и Фло. Девочка просто знает ответы на вопросы, которые задают «дамочки». Мне вспомнились все эти «дамочки», и я поняла, что они не из тех, кто жаждет встреч с дорогими усопшими. Все они выглядели по-разному, но ни одна не казалась убитой горем. До меня дошло: причины, которые привели их к миссис Дельвеккио-Шварц, связаны с нашим миром, а не с потусторонним. Хотя Фло – существо из другого мира.
Должно быть, в самом начале, когда миссис Дельвеккио-Шварц еще приходилось мошенничать, чтобы заработать, она ценила деньги. На них она приобрела Дом. Но почему сейчас в ее комнатах так пусто и уныло? Очевидно, миссис Дельвеккио-Шварц нет никакого дела до уюта, и Фло тоже. Где бы они ни жили, им не нужны нарядные платья и удобные диваны. Я даже поняла, почему мать до сих пор кормит Фло грудью: девочка нуждается в этих узах с ней. Ах, Фло! Ангеленок… Твоя мать для тебя – целый мир, его начало и конец. Она твоя опора и прибежище. Спасибо, что ты и меня одарила вниманием, ангеленок. Я признательна тебе.
Понедельник
8 февраля 1960 года
Сегодня утром я приступила к работе в травматологии – как я и думала, она оказалась непростой. Все в моей жизни смешалось: работа, нимфомания, предсказания будущего. Правда, не знаю, можно ли считать нимфоманией секс по выходным. Но не прошло и десяти минут рабочего дня, как я забыла обо всем на свете, кроме рентгена.
Нас здесь трое: старший, средний (я) и младший рентгенологи. Кристина Ли Гамильтон, как представилась моя начальница, особой симпатии у меня не вызывает. Ей тридцать пять, и, судя по подслушанным обрывкам разговоров между ней и медсестрой «травмы», у нашей шефини синдром старой девы в начальной стадии. Если к тому времени, как мне стукнет тридцать пять, я все еще буду одинока, я лучше перережу себе глотку, чем поддамся этому синдрому. Его причины – девственность, а в случае крайней бедности – необходимость всю жизнь провести под одной крышей с родственниками. Основной симптом – патологическое стремление заарканить мужчину. Выйти замуж. Нарожать детишек. Состояться как женщина. Могу только посочувствовать, но страдать этим недугом не собираюсь. Никак не пойму, что движет женщинами с синдромом старой девы: то ли желание любить и быть любимыми, то ли стремление стать наконец обеспеченными материально. Конечно, наша Крис – квалифицированный специалист, ей платят, как мужчинам, но если бы ей вздумалось попросить в банке кредит на покупку дома, ей дали бы от ворот поворот. Банки не предоставляют кредиты женщинам, даже если те платежеспособны. Вдобавок большинству женщин платят мало, так что отложить на старость почти ничего не удается. Об этом мы как-то говорили с Джим – она квалифицированный печатник, но мужчинам за точно такую же работу платят больше. Неудивительно, что женщины вообще не желают знать мужчин. Боб – секретарша у какого-то магната, ей уж точно не переплачивают. А если трудишься в государственном учреждении, то после замужества с работой придется распрощаться. Вот почему все сестры и начальницы отделений – старые девы. Правда, среди них есть и вдовы.
– Если бы не миссис Дельвеккио-Шварц, мы жили бы хуже собак, – сказала мне Джим. – Вечно боялись бы, что про нас узнают и выставят за дверь, а собственное жилье нам вообще не по карману. Дом – наше спасение.
Так вот, о Крис Гамильтон. Беда в том, что на таких, как она, мужчины не клюют. Фигура бочонком, волосы ни в одну прическу не уложишь, очки, неудачный макияж и коротенькие, как у рояля, ножки. Но все было бы поправимо, будь у нее хоть капля здравого смысла, а его-то как раз и нет. Я про отношение к мужчинам: стоит мужчине, особенно в белом халате, забрести к нам, как Кристина становится сама не своя – жеманится, суетится, из кожи вон лезет, лишь бы на нее обратили внимание. Само собой, не перед носильщиками-эмигрантами – этих она не замечает, но даже санитарам перепадает чашка чаю с печеньем и кокетливой беседой. Так бывает всегда, если у нас нет запарки. Закадычная подруга Крис – Мария О’Каллахан, сестра «травмы». Обе снимают квартирку в Куджи, они ровесницы. И у обеих синдром старой девы! Почему женщины не считают себя людьми, пока у них нет мужа и детей? Если бы Крис прочла эти строки, она только усмехнулась бы и сказала, что мне-то хорошо – я симпатичная, у меня отбоя нет от ухажеров. Но к чему подчеркивать эти различия?
Младшая лаборантка у нас застенчивая и, как во всех отделениях, где много работы, почти не показывается из темной комнаты. Я еще помню, как стажировалась сама: мне порой казалось, что для работы в «Кодаке» я подготовлена лучше, чем в рентгенологии. Но мало-помалу все образовалось, нам хватило опыта, чтобы сначала сдать экзамены, а потом отправлять подчиненных в темные комнаты. Разница лишь в том, что в «травме» мы не имеем права ошибиться или запороть пленку.
Пяти минут не прошло, прежде чем я осознала, что и в травматологии меня не оставят в покое. Хирург-ординатор, заглянувший к нам в лабораторию вместе со старшим врачом, взглянул на меня и тут же сделал стойку. Не знаю, почему я так действую на некоторых врачей (хорошо еще, не на всех!), тем более что у меня и в мыслях нет заводить отношения с людьми в белых халатах. Лучше остаться старой девой, чем выйти за человека, которого могут в любой момент вызвать на службу. И разговоры у них только о медицине. Пэппи говорит, что я сексапильная, но если про Брижит Бардо так говорят, значит, я не понимаю смысл этого слова. Я не виляю задом, не надуваю губы, не бросаю на мужчин томные взгляды и не выгляжу так, будто у меня в голове нет ни одной извилины. Если не считать встречи с мистером Дунканом Подхалимом Форсайтом, я всегда смотрю мужчинам прямо в глаза. Врачей я ничем не поощряю, а они по-прежнему увиваются вокруг меня. Наконец я не выдержала и прогнала их – к ужасу Крис (и нашей подчиненной).
К счастью, как раз в этот момент в наши двустворчатые двери вкатили больного с подозрением на трещину шейного отдела позвоночника. И я занялась делом, твердо решив не дать Крис Гамильтон ни единого повода пожаловаться на меня сестре Агате.
Скоро я обнаружила, что у меня совсем не остается времени обедать с Пэппи – мы перекусываем на бегу. За четыре часа, которые я провела на новом месте, к нам привезли трех больных с подозрениями на трещины позвоночника, переломовывихом Потта на большеберцовой, малоберцовой и таранной костях, несколькими осколочными переломами длинных костей, трещинами ребер, десятками других травм и одного с серьезной травмой головы и в коме, которого прямо от нас увезли в нейрохирургию на операцию. Как только Крис перестала дуться на врачей, она приняла меры, чтобы хотя бы внимание пациентов мне не доставалось безраздельно. На этом мы и поладили.
Наша лаборатория официально открыта с шести утра до шести вечера. Крис взяла себе раннюю смену, чтобы заканчивать к двум, а мне предстояло выходить на работу к десяти и заканчивать ее в шесть.
– Никогда не видела, чтобы мы заканчивали вовремя, – заявила Крис, в половине четвертого застегивая пальто, надетое поверх формы, – с другой стороны, такая у нас работа. Я не одобряю, когда задерживают младших лаборанток, так что будьте любезны отпустить ее в четыре – конечно, если ничего экстренного не случится.
«Будет исполнено, мэм».
Я освободилась только в восьмом часу – такая усталая, что уже подумывала, не взять ли мне такси. В конце концов я поплелась домой пешком, хотя и знала, что в Сиднее девушкам по вечерам лучше не бродить. Но я рискнула, и ничего со мной не случилось. До самой больницы Винни я не встретила ни души. Ну все, спать. Я вымоталась.
Вторник
16 февраля 1960 года
Сегодня я наконец-то увиделась с Пэппи. Толкнув входную дверь, я чуть не сшибла ее с ног. Наверное, она просто шла прогуляться, потому что отменила прогулку и согласилась зайти ко мне в гости на кофе.
Устроившись в кресле, я присмотрелась и вдруг заметила, что Пэппи неважно выглядит. Ее кожа стала желтоватой, глаза – более узкими, чем обычно, под ними появились черные круги усталости. Губы припухли, за ушами виднелись уродливые ссадины. Вечер выдался теплым, но Пэппи не снимала кофту с длинными рукавами – значит, у нее и руки в синяках?
Готовлю я отвратительно, потому предложила самое простое: жареные сосиски с салатом из сырой капусты и картошки, который мне до сих пор не приелся. Пэппи с улыбкой покачала головой.
– Попроси Клауса, пусть научит тебя готовить, – посоветовала она. – Он гений, а у тебя темперамент в самый раз для поварихи.
– А каким он должен быть, этот темперамент? – спросила я.
– Как у тебя. Ты расторопная и организованная, – ответила она и откинула голову на высокую спинку стула.
Конечно, я поняла, что стряслось. Кто-то из воскресных гостей грубо обошелся с Пэппи. Но она, само собой, не призналась бы в этом даже мне. Меня так и подмывало объяснить ей, чем она рискует, ложась в постель с едва знакомыми мужчинами, но что-то меня остановило, и я промолчала. Хотя с Пэппи я ладила лучше, чем с Мерл, – интересный подтекст! – у меня возникло неожиданное чувство, что кое в какие дела мне не стоит соваться. Мы с Мерл были равными, пусть даже она пережила пару бурных романов, а я ни одного. С другой стороны, Пэппи не только на десять лет старше меня, но и гораздо опытнее. Мне не хватит духу даже притворяться, будто я ей ровня.
Пэппи жалела, что в последнее время мы редко видимся – не обедаем вместе, не ходим до больницы и обратно. Крис Гамильтон она знала и считала стервой, так же как и я.
– Ты с ней поосторожнее – вот как она выразилась.
– Если ты хочешь сказать «на мужчин не заглядывайся», я так и делаю, – ответила я. – Хорошо, что у нас дел по горло. Пока она поит чаем какого-нибудь болвана в белых штанах, я работаю. – Я осторожно прокашлялась. – А у тебя все хорошо?
– Так себе, – со вздохом ответила она и сменила тему: – Ты с Гарольдом уже встречалась? – Вопрос был задан нарочито небрежно. Он удивил меня.
– С учителем, который живет надо мной? Нет.
Развивать эту тему Пэппи не стала, и я последовала ее примеру.
Она ушла, а я поджарила себе пару сосисок, с аппетитом съела, закусывая салатом из картофеля и сырой капусты, а потом в поисках общения отправилась наверх. Чтобы явиться на работу к десяти, рано вставать не надо, и я поняла: если я лягу спать сейчас, то проснусь вместе с птицами. К Джим и Боб явно заглянули гости: из-за двери доносился гул незнакомых голосов и безудержный звучный хохот. Лестница в мансарду Тоби была опущена, я позвонила в колокольчик, который он пристроил у входа специально для гостей, и дождалась разрешения войти.
Тоби стоял у мольберта, зажав в зубах три кисточки, а четвертую держа в правой руке. Левой рукой он размазывал по сухой поверхности холста микроскопическое пятнышко краски. Получалось что-то вроде негустой струйки дыма.
– А ты левша, – вдруг сообразила я, садясь в белое вельветовое кресло.
– Наконец-то заметила, – усмехнулся Тоби.
Может, картина у него на мольберте и была шедевром – не мне судить. Я видела на ней что-то вроде террикона, над которым в грозовое небо поднимался дым. Удачно были схвачены только цвета – удивительно броские, неожиданные.
– Что это? – спросила я.
– Террикон в грозу, – объяснил он.
Попала в точку! Знаток живописи Харриет Перселл вновь оказалась права!
– А разве терриконы дымятся? – удивилась я.
– Этот дымится. – Он закончил растирать краску, отнес кисти к старой раковине, покрытой белой эмалью, и старательно промыл их эвкалиптовым мылом, потом вытер, а раковину отполировал пастой «Бон ами». – Маешься от безделья? – спросил Тоби, ставя чайник.
– Вообще-то да.
– А книжку почитать не додумалась?
– Я часто читаю, – обиделась я – оказывается, и Тоби умеет говорить обидные слова! – Но теперь я работаю в травматологии. После суматошного дня я не в состоянии читать. А ты невоспитанный нахал.
Он с усмешкой обернулся, поигрывая бровями – на редкость обаятельная гримаса!
– Да, у тебя речь начитанного человека, – согласился он, свернул фунтиком лист фильтровальной бумаги, вставил ее в стеклянную лабораторную воронку и насыпал на бумагу молотый кофе. Я с любопытством наблюдала за ним: мне еще не доводилось видеть, как он готовит кофе. Сегодня ширма была сложена и отставлена к стене – должно быть, хозяин посадил на нее пятно и еще не успел вывести его.
Кофе оказался бесподобным, но я решила, что не буду изменять моей новенькой электрокофеварке. Обращаться с ней проще, кофе мне любой сойдет. А Тоби привереда, это у него в крови.
– И что же ты читаешь? – спросил он, садясь и забрасывая ногу на подлокотник кресла.
Пришлось перечислять все, что я прочла, – от «Унесенных ветром» до «Лорда Джима» и «Преступления и наказания», после чего я узнала, что сам Тоби читает только бульварные газеты и книги о том, как рисовать маслом. Я вдруг поняла, что он страдает чудовищным комплексом неполноценности оттого, что не получил фундаментального образования. Свой изъян Тоби воспринимал так болезненно, что я не отважилась предложить ему помощь.
