скачать книгу бесплатно
– От кого ты слышала об этом?
– От tata.
– Ты даже не знаешь, что значит «распутная женщина».
– Знаю: женщина, забывшая, что она патрицианка.
Ливия Друза скрыла улыбку:
– Интересное определение, Сервилия. Как ты думаешь, ты сама никогда не забудешь, что ты патрицианка?
– Никогда! – выкрикнула дочь. – Когда я вырасту, то буду такой, как хочет мой tata.
– Я и не знала, что ты так много беседуешь с ним.
– Мы все время беседовали.
Ложь Сервилии оказалась столь искусной, что мать не заподозрила неправды. Лишенная внимания обоих родителей, она с раннего детства стала солидаризироваться с отцом, который представлялся ей более важным, более необходимым ей человеком, нежели Ливия Друза. Она мечтала об отцовской любви, которой, как ей подсказывал здравый смысл, она никогда не дождется: отец не принимал дочерей всерьез, потому что хотел сына. Как она пронюхала об этом? Да очень просто: она носилась, подобно призраку, по всему дому дяди Марка, подслушивала разговоры, забиваясь в темные углы, и знала многое такое, что вовсе не предназначалось для ее ушей. Сервилии казалось, что именно отец, а не дядя Марк и, уж конечно, не никчемный италик Силон рассуждает так, как подобает истинному римлянину. Сейчас, отчаянно скучая по отцу, девочка страшилась неизбежного: когда мать произведет на свет сына, все мечты о том, чтобы стать отцовской любимицей, ей придется забыть навсегда.
– Что ж, Сервилия, – поспешила с ответом Ливия Друза, – я только рада, что ты любишь своего отца. Но тебе придется повести себя по-взрослому, когда он вернется домой. То, что я рассказала тебе о моей неприязни к нему, – это тайна, которая должна остаться между нами. Это наш секрет.
– Почему? Разве он этого не знает?
Ливия Друза растерянно нахмурилась:
– Если ты так много беседуешь с отцом, Сервилия, то тебе должно быть известно, что он понятия не имеет о моей неприязни. Твой папа не принадлежит к числу проницательных мужчин. В противном случае и я относилась бы к нему иначе.
– Мы с ним никогда не тратим время на разговоры о тебе, – пренебрежительно бросила Сервилия. – Нас занимают более важные вещи.
– Для ребенка ты неплохо умеешь наносить обиды.
– Tata я никогда не обижала, – отчеканила семилетняя девчонка.
– Твое счастье. Но на всякий случай запомни мои слова. То, что я сказала – или попыталась сказать тебе сегодня, – это наш секрет. Я открыла тебе душу и рассчитываю, что ты поступишь, как подобает римской патрицианке, – не обманешь моего доверия.
Когда в апреле Луций Валерий Флакк и Марк Антоний Оратор были выбраны цензорами, Квинт Поппедий Силон явился к Друзу в сильном волнении.
– О, как чудесно поболтать без Квинта Сервилия! – с усмешкой бросил Силон; он никогда не скрывал своей неприязни к Цепиону, как и тот – своего презрения к нему.
Хорошо понимая друга и втайне соглашаясь с ним, хотя семейные узы не позволяли ему признать это открыто, Друз пропустил его замечание мимо ушей.
– Что тебя так взволновало? – спросил он Силона.
– Наши цензоры! Они замыслили самую дотошную перепись за всю римскую историю и вот теперь собираются изменить процедуру! – Силон выразительно воздел руки к небу. – О, Марк Ливий, ты и представить себе не можешь, как глубок мой пессимизм по поводу событий в Италии! Теперь я уже не вижу иного выхода, кроме отделения и войны с Римом.
Друз впервые услышал от Силона о его подлинных опасениях. Он выпрямился и с тревогой взглянул на него:
– Отделение? Война? Квинт Поппедий, как ты можешь даже произносить такие слова? Положение в Италии необходимо исправить мирными средствами – я, по крайней мере, всеми силами буду способствовать этому.
– Знаю-знаю, друг мой. Можешь мне поверить, отделение и война – вовсе не то, чего мне хотелось бы. Италии они нужны ничуть не больше, чем Риму. Это потребует такой затраты денежных и людских ресурсов, что они не восполнятся и спустя десятилетия, независимо от того, кто одержит победу. В гражданской войне не бывает трофеев.
– Даже не думай об этом.
Силон беспокойно заерзал, оперся о стол Друза и подался вперед:
– В том-то и дело, что я об этом не думаю! Потому что я вдруг понял, как предоставить италикам все права и изменить отношение к нам Рима.
– Дарование всем римского гражданства?
– Не всем, конечно, – всем пока не получится. Но все же такому количеству, чтобы далее последовало предоставление прав всем без исключения.
– Как же? – спросил слегка обескураженный Друз: он всегда воображал, что в своих планах предоставления италикам римского гражданства на шаг опережает Силона, а теперь выяснялось, что он ошибался.
– Как тебе известно, цензорам всегда было гораздо важнее узнать, кто живет в самом Риме, а не за его пределами. Переписи в сельской местности и в провинциях вечно запаздывали и подразумевали сугубо добровольное участие. Сельский житель, желающий зарегистрироваться, должен был обратиться к своему дуумвиру в населенном пункте, имеющем муниципальный статус. В провинциях ему и подавно приходилось являться к наместнику, а до него путь неблизкий. Те, кому это было нужно, отправлялись в дорогу, а прочие давали себе обещание, что уж в следующий раз сделают это обязательно, а пока полагались на чиновников, переносивших их имена из старых списков в новые, – чаще всего именно так все и происходило.
– Все это мне прекрасно известно, – терпеливо произнес Друз.
– Ничего, иногда полезно повторять старые истины. Как ты знаешь, Марк Ливий, наши новые цензоры – забавная парочка. Никогда не думал, что из Антония Оратора выйдет что-нибудь путное, однако его кампания против пиратов показала, что у него есть кое-какие способности. Что касается Луция Валерия, фламина Марса и консуляра, то я помню лишь, какую неразбериху он устроил в последний год трибуната Сатурнина, когда Гай Марий был слишком болен, чтобы контролировать происходящее. Однако справедливо говорят, что любой человек рождается с каким-нибудь талантом. Теперь выясняется, что у Луция Валерия тоже имеется талант – так сказать, по части тылового обеспечения. Иду я сегодня по Нижнему форуму, как вдруг появляется Луций Валерий. – Силон широко распахнул свои диковинные глаза и театрально разинул рот. – Представь себе мое изумление, когда он подзывает меня и спрашивает меня, италика, найдется ли у меня время с ним потолковать! Естественно, я ответил, что он может полностью распоряжаться мной и моим временем. Оказывается, он хотел, чтобы я порекомендовал ему римских граждан-марсов, которые согласились бы заняться переписью граждан и латинян на марсийской территории. Прикинувшись дурачком, я к концу разговора вытянул из него все, что требовалось. Они – то есть он и Антоний Оратор – собираются прибегнуть к помощи переписчиков, которых они разошлют по всей Италии и Италийской Галлии под конец этого года и в начале следующего, чтобы переписать всех жителей сельской местности. По словам Луция Валерия, вашим новым цензорам не дает покоя мысль, что прежняя система не учитывала большого количества сельских жителей и латинян, не желающих регистрироваться. Что ты на это скажешь?
– Чего ты от меня ждешь? – недоуменно спросил Марк Ливий.
– Чтобы ты признал, что мыслят они здраво.
– Что верно, то верно. И по-деловому. Но я пока не понял, отчего ты так высоко задрал хвост?
– Дружище Друз, если мы сможем повлиять на этих переписчиков, то добьемся, чтобы они зарегистрировали почтенных италиков как римских граждан! Не всякий сброд, а людей, давно уже имеющих право именоваться римлянами, – доходчиво растолковал Силон.
– Ничего не выйдет, – отозвался Друз, смуглое лицо которого не выражало сейчас никаких чувств. – Это неэтично и незаконно.
– Зато оправданно с моральной точки зрения.
– Мораль здесь ничто, Квинт Поппедий. А закон – все. Любой гражданин, попавший в список римлян обманным путем, не может считаться таковым законно. Я не могу на это пойти, и ты тоже. И больше ни слова об этом! Поразмысли хорошенько – и ты поймешь, что я прав, – твердо сказал Друз.
Силон долго изучал невозмутимую физиономию друга, а потом в отчаянии всплеснул руками:
– Будь ты проклят, Марк Ливий! Ведь это было бы так просто!..
– И так же просто все откроется. Зарегистрировав этих лжеграждан, ты сталкиваешь их с римским законом во всей его красе: порка, внесение в черные списки, огромные штрафы.
Силон вздохнул.
– Что ж, вижу, куда ты клонишь, – проворчал он. – Но все равно идея хороша!
– Нет, плоха! – стоял на своем Марк Ливий Друз.
Силон не стал продолжать разговор. Когда дом, сильно опустевший в последнее время, угомонился на ночь, он, не ведая, что следует примеру отсутствующей Ливии Друзы, вышел в лоджию.
Ему прежде и в голову не приходило, что Друз может отнестись к проблеме иначе, нежели он сам; в противном случае он не стал бы делиться с ним своей идеей. «Вероятно, – печально размышлял Силон, – именно по этой причине столь многие римляне твердят, что мы, италики, никогда не сможем стать римлянами. Я и то до сих пор не понимал Друза».
Положение Силона было незавидным: он открыл свои намерения и убедился, что не может полагаться на молчание Друза. Неужели Друз побежит с утра пораньше к Луцию Валерию Флакку и Марку Антонию Оратору, чтобы пересказать им этот дружеский разговор?
Силону оставалось только дожидаться развития событий. Ему придется употребить всю свою изворотливость, чтобы убедить Друза, будто вечернее предложение было всего-навсего фантазией, родившейся у него по дороге с Форума на Палатин, глупостью и нелепицей, о которой не стоит и говорить.
При этом он не собирался отказываться от столь блестящего плана. Напротив, простота и выполнимость делали его очень привлекательным. Цензоры в любом случае ожидают регистрации тысяч новых граждан. Разве у них есть основания не доверять резко возросшим цифрам по сельской местности? Надо немедленно лететь в Бовиан, к самниту Гаю Папию Мутилу, а потом с ним на пару – к остальным вождям италийских союзников. К тому времени, когда цензоры всерьез возьмутся за рекрутирование своей армии переписчиков, предводители италиков должны быть готовы действовать: подкупать, продвигать своих людей, согласных подправить списки. Силона не интересовал сам город Рим: неграждане-италики, проживающие в Риме, не заслуживали римского гражданства, ибо покинули землю предков ради более легкой жизни в большом городе.
Силон долго сидел в лоджии, напряженно размышляя над тем, как добиться священной цели – равенства для всех людей, живущих в Италии. Утром же он принялся за исправление допущенной накануне оплошности, без нажима, с легкой усмешкой убеждая Друза, что теперь понимает нелепость своего предложения.
– Я впал в соблазн, – подытожил он. – Утро вечера мудренее: теперь я вижу, что правда на твоей стороне.
– Вот и отлично, – с улыбкой ответил Друз.
Квинт Сервилий Цепион не появлялся дома до следующей осени. Из Смирны, что в провинции Азия, он отправился в Италийскую Галлию, оттуда в Утику в провинции Африка, в Гадес, что в Дальней Испании, и назад в Италийскую Галлию. Повсюду, где ступала его нога, жизнь делалась более зажиточной; при этом возрастало также и его богатство. Постепенно золото Толозы превращалось в тучные поля вдоль реки Бетис в Дальней Испании, доходные дома в Гадесе, Утике, Кордубе, Гиспалисе, Старом и Новом Карфагене, Цирте, Немаузе, Арелате и во всех крупных городах Италийской Галлии и Апеннинского полуострова; к железо- и угледелательным поселениям, основанным им в Италийской Галлии, примкнули поселения ткачей; повсюду, где выставлялись на продажу пахотные земли, Квинт Сервилий Цепион был среди активных покупателей. Он отдавал предпочтение италийским, а не римским банкам и компаниям. В римской Малой Азии он не оставил ни крохи своего состояния.
Он объявился в Риме у Марка Ливия Друза без предупреждения и, естественно, не застал жены и дочерей.
– Где они? – спросил он сестру.
– Там, где вы и договорились, – недоуменно ответила ему Сервилия.
– Что значит – «договорились»?
– Они по-прежнему живут в Тускуле, в имении Марка Ливия. – Сестра очень жалела, что дома не оказалось Друза.
– Чего ради они туда отправились?
– Ради мира и покоя. – Сервилия схватилась за голову. – Ах, должно быть, я все перепутала! Марк Ливий вроде говорил, что они переехали с твоего согласия.
– Не давал я никакого согласия! – гневно бросил Цепион. – Я отсутствовал полтора года и, возвращаясь, надеялся, что меня встретят жена и дети, но их и след простыл! Невероятно! Что они делают в Тускуле?
Из всех мужских достоинств Сервилии Цепионы всегда ставили на первое место половую сдержанность в сочетании с супружеской верностью; за все время путешествия Цепион ни разу не переспал с женщиной. Неудивительно, что чем ближе он подъезжал к Риму, тем с большим нетерпением ждал встречи с женой.
– Ливия устала от Рима и переехала на старую виллу Друзов в Тускул, – молвила Сервилия, пытаясь унять сердцебиение. – Я и впрямь полагала, что ты одобрил их переезд. Так или иначе, он явно не пошел Ливии во вред. Я никогда еще не видела ее такой цветущей. И счастливой. – Она улыбнулась своему единственному брату. – В декабрьские календы у тебя родился сын.
Новость была радостной, но не настолько, чтобы унять гнев Цепиона, не обнаружившего жену в доме брата и не получившего любовного удовлетворения.
– Немедленно пошли за ними, – распорядился он.
Пришедший немного погодя Друз застал шурина сидящим неподвижно в кабинете, без книги в руках; все мысли его были заняты выходкой Ливии Друзы.
– Что за история произошла у вас тут с Ливией? – спросил он Друза, не обращая внимания на приветливо протянутую ему руку и не желая обмениваться с шурином поцелуями, как того требовали приличия.
Друз, предупрежденный женой, отнесся к этому снисходительно. Он начал с того, что уселся за стол.
– В твое отсутствие Ливия Друза переехала в мое имение в Тускуле, – объяснил он. – В этом не было ничего предосудительного, Квинт Сервилий. Она устала от города, только и всего. Переезд определенно пошел ей на пользу: она прекрасно себя чувствует. К тому же у вас родился сын.
– Моя сестра решила, будто я одобрил этот переезд, – засопел Цепион, – что совершенно не соответствует действительности.
– Ливия Друза действительно заверила меня в том, что ты не возражал. – Друз сохранял невозмутимость. – Однако это мелочи. По-моему, она и не помышляла об этом до твоего отъезда, а потом избрала самый легкий путь, сказав нам, что ты дал согласие. Думаю, что, увидевшись с нею, ты поймешь, что она действовала себе во благо. Ее здоровье и настроение теперь гораздо лучше, чем когда-либо прежде. А все жизнь за городом!
– Придется призвать ее к порядку.
Друз приподнял бровь:
– Меня это не касается, Квинт Сервилий. Не хочу об этом знать. Другое мне интересно: твое путешествие.
Под вечер того же дня в имение Друза прибыли слуги. Ливия Друза встретила их спокойно. Она не выказала неудовольствия, а просто кивнула и сказала, что готова ехать в Рим в полдень следующего дня, после чего позвала слугу Мопса и отдала необходимые распоряжения.
Старинное тускуланское имение преобразилось: это уже был не просто загородный домишко – здесь появились сад-перистиль и канализация. Ливия Друза проследовала в свою гостиную, закрыла ставни и дверь, кинулась на кровать и зарыдала. Все кончено: Квинт Сервилий вернулся домой, а дом для Квинта Сервилия – город. Ей никогда более не позволят побывать в Тускуле. Несомненно, он уже наслышан о ее обмане, – одно это, при его характере, означало, что ей следует навсегда выбросить Тускул из головы.
Катона Салониана сейчас не было в Тускуле, поскольку в Риме проходили заседания сената; Ливия Друза не виделась с ним уже несколько недель. Утерев слезы, она присела за письменный стол и написала ему прощальное письмо:
Мой муж вернулся домой и послал за мной. К тому времени, когда ты будешь читать эти строчки, я снова окажусь в доме моего брата в Риме, где полным-полно глаз, чтобы за мной приглядывать. Ума не приложу, как, когда и где мы могли бы встретиться снова.
Но как мне жить без тебя? О любимый, бесценный, выживу ли я? Не видеть тебя, забыть твои объятия, твои руки, твои губы – для меня это невыносимо! Но он обязательно нагромоздит запретов, к тому же в Риме никуда не скроешься от соглядатаев. Я в отчаянии и боюсь, что нам не суждено больше свидеться. Я не нахожу слов, чтобы выразить свою любовь. Помни: я люблю тебя.
Поутру она, как обычно, вышла прогуляться, уведомив домашних, что вернется к полудню, когда завершится подготовка к отъезду в Рим. Обычно она бежала на свидание со всех ног, однако на сей раз не торопилась, а наслаждалась прелестью осеннего пейзажа и старалась запомнить каждое деревцо, каждый камешек, каждый кустик, чтобы вызывать их в памяти в предстоящей одинокой жизни. Добравшись до беленького двухкомнатного домика, в котором они с Катоном встречались на протяжении двух лет без трех месяцев, она стала ходить от стены к стене, с великой нежностью и печалью дотрагиваясь до предметов нехитрой обстановки. Вопреки здравому смыслу она все же надеялась застать его здесь, однако этой надежде не суждено было сбыться; она оставила письмо на виду, прямо на ложе, отлично зная, что в этот дом не войдет никто, кроме него.
А теперь – в Рим… Ей предстояло трястись в двухколесной повозке, которую Цепион счел подходящим для жены транспортным средством. Сперва Ливия Друза настояла на том, чтобы держать в поездке маленького Цепиона на коленях, но после первых двух миль из пятнадцати она отдала младенца сильному рабу и велела ему нести его на руках. Дочь Сервилилла оставалась с ней дольше, однако потом и ее растрясло, и она то и дело подползала к окну, а затем и вовсе предпочла брести пешком. Ливии Друзе тоже отчаянно хотелось выйти из повозки, но выяснилось, что муж строго-настрого наказал ей ехать внутри, да еще с закрытыми окошками.
У Сервилии, в отличие от Лиллы, желудок оказался железным, поэтому она просидела в повозке все пятнадцать миль. Сколько ей ни предлагалось пройтись пешком, она с неизменным высокомерием отвечала, что патрицианки не ходят, а только ездят. Ливия Друза теперь ясно видела, что Сервилия очень возбуждена, хотя, лишь прожив в тесном общении с дочерью почти два года, научилась разбираться в ее настроении. Внешне девочка оставалась совершенно спокойной, разве что ее глазенки поблескивали ярче обычного, а в уголках рта залегли две лишние складочки.
– Я очень рада, что ты так ждешь предстоящей встречи с tata, – проговорила Ливия Друза, хватаясь за лямку, чтобы удержаться на сиденье в накренившейся повозке.
– Не то что ты, – поспешила уколоть ее Сервилия.
– Постарайся же понять меня! – взмолилась мать. – Мне нравилась жизнь в Тускуле, я не люблю Рим – вот и весь ответ!
– Ха! – хмыкнула Сервилия.
На этом разговор закончился.
Спустя пять часов после выезда из Тускула двуколка и вся многочисленная свита остановились у дома Марка Ливия Друза.
– Пешком я добралась бы скорее, – сердито сказала Ливия Друза вознице, прежде чем он скрылся вместе с наемной повозкой.
Цепион дожидался ее в покоях, которые они занимали прежде. Он равнодушно кивнул жене. Такого же холодного приветствия удостоились обе дочери, которых мать вытолкнула вперед, чтобы они поздоровались с отцом, прежде чем отправиться в детскую. Даже широкая и одновременно застенчивая улыбка Сервилии не вызвала отклика.
– Идите! – велела девочкам Ливия Друза. – И скажите няне, чтобы принесла маленького Квинта.
Няня оказалась тут как тут. Ливия Друза забрала у нее малыша и сама внесла его в гостиную.
– Вот, Квинт Сервилий! – с улыбкой молвила она. – Познакомься: это твой сын. Красивый, правда?
В Ливии говорила материнская гордость: маленький Цепион вовсе не был красив. Впрочем, и уродцем его нельзя было назвать. Десятимесячный мальчуган спокойно сидел у матери на руках, глядя прямо перед собой, серьезный и неулыбчивый, в отличие от большинства своих сверстников. Прямые густые волосы на его головке были ярко-рыжими, глаза темно-карими, ручки довольно длинными, личико худым.
– Юпитер! – удивленно вскричал Цепион. – Откуда у него взялись рыжие волосы?
– Марк Ливий говорит, что рыжей была семья моей матери, – безмятежно откликнулась Ливия Друза.
