скачать книгу бесплатно
– Вот это нам и предстоит выяснить.
Глава 2
Я не хочу чая, но принимаю предложенную кружку и опускаю лицо к поднимающемуся пару, пока не становится нестерпимо горячо. Боль щиплет кожу, от нее немеют щеки и жжет глаза. Я борюсь с инстинктивным желанием отодвинуться – мне нужно одеревенеть, утратить всякую чувствительность, чтобы выдержать воспоминания, не тускнеющие ни на миг.
– Принести тебе что-нибудь поесть?
Он стоит надо мной, и я знаю, что должна поднять голову, но я не в силах совладать с собой. Как он может предлагать мне еду и питье, будто ничего не произошло? Изнутри поднимается волна дурноты, и я сглатываю едкий, кислый вкус. Он винит в этом меня. Он не сказал прямо, но ему и не надо, все читается в его глазах. И он прав – это моя вина. Надо было возвращаться домой другой дорогой. Я не должна была болтать, я должна была его остановить…
– Нет, спасибо, – тихо отвечаю я. – Я не голодна.
Наезд снова и снова прокручивается у меня в голове. Я хочу нажать на паузу, но этот видеоролик неумолим: тело, распластанное на капоте, раз за разом. Я снова подношу чашку к лицу, но чай остыл, его тепла недостаточно, чтобы обжечь. Я не чувствую, как выступают слезы, но увесистые горячие капли падают мне на колени. Я смотрю, как они впитываются в джинсы, и скребу ногтем по пятну глины на своем бедре.
Я обвожу взглядом комнату в доме, который столько лет создавала. Занавески той же ткани, что и диванные подушки, статуэтки – некоторые мои, остальные я увидела в разных галереях и не смогла пройти мимо. Я думала, что вдыхала в дом душу, а оказалось, лишь украшала стены. Пустая скорлупа.
Рука болит. В запястье бьется пульс, быстрый и легкий. Я рада боли; лучше бы болело сильнее. Жаль, что это не меня сбила машина.
Он снова говорит. Полиция повсюду ищет автомобиль… Свидетелей происшествия попросят откликнуться через газеты… Несчастный случай попадет в выпуск новостей…
Комната кружится, и я начинаю пристально смотреть на кофейный столик, кивая, когда это кажется уместным. Он делает два шага до окна, потом возвращается. Я бы предпочла, чтобы он сел: это заставляет меня нервничать. Руки у меня дрожат, и я поспешно ставлю нетронутую чашку чая, боясь ее уронить, однако при этом громко звякаю о стеклянную столешницу. Он с досадой смотрит на меня.
– Прости, – говорю я. Во рту металлический вкус, и я догадываюсь, что прокусила губу. Я сглатываю кровь, не желая привлекать внимание просьбой о платке.
Все изменилось. В то мгновение, когда машину занесло на мокром асфальте, вся моя жизнь изменилась. Я вижу это очень ясно, будто со стороны. Я так дальше не смогу.
Проснувшись, я не сразу понимаю, что это за ощущение: все вокруг то же самое, и, однако, все изменилось. Но прежде чем я открываю глаза, в голове возникает шум, подобный звуку поезда метро, и тут же начинают мелькать нестерпимо яркие картинки, которые я не могу прогнать или поставить на паузу. Я прижимаю основания ладоней к вискам, словно стараясь силой подавить воспоминания, но они все равно наплывают, выпуклые, стремительные, будто без них я смогу забыть.
На тумбочке медный будильник, который мне подарила Ева, когда я поступила в университет («Иначе ты нипочем не успеешь на лекции»). Потрясенная, я замечаю, что уже половина одиннадцатого. Ноющая рука отходит на второй план – голова раскалывается так, что в глазах темнеет от любого движения, и когда я буквально выдираю себя из кровати, в теле болит каждая мышца.
Я натягиваю вчерашнюю одежду и выхожу в сад, не налив себе кофе, хотя во рту пересохло, и трудно глотать. Я не нашла свою обувь, и побитая морозом трава обжигает босые ступни. Сад небольшой, но и зима на подходе: дойдя до дальнего края, я уже не чувствую пальцев.
Мастерская в саду служит мне уединенным уголком последние пять лет. Случайному зрителю она может показаться почти сараем, но я приходила сюда думать, работать и отрешиться от всего. Деревянный пол усеян кусками глины, которые падали с гончарного колеса, установленного в центре студии, чтобы я могла ходить вокруг, окидывая свою работу критическим взглядом. Вдоль трех стен тянутся полки, куда я ставлю мои скульптуры в художественном беспорядке, понятном только мне. Незаконченные работы – сюда; обожженные, но не раскрашенные – сюда; готовые заказы – сюда. Здесь сотни статуэток, однако если я закрою глаза, то сразу вспомню ощущение каждой из них под пальцами, влажность глины на ладонях.
Я беру ключ из тайника под подоконником и открываю дверь. Все хуже, чем я думала. Пола не видно под сплошным ковром глиняных черепков; округлые половинки ваз заканчиваются угрожающе острыми зазубринами. Деревянные полки пусты, со стола сброшены все работы, а миниатюры на подоконнике, неузнаваемые, разбиты в крошку, блестящую в лучах утреннего солнца.
У двери лежит маленькая статуэтка – эту серию я делала в прошлом году для магазина в Клифтоне. Мне хотелось воспроизвести что-то реальное, далекое от совершенства, но все равно прекрасное, и я вылепила десять женщин, каждую с индивидуальной фигурой, со своими складками, шрамами и несовершенствами. Моделями мне служили моя мать, моя сестра, девушки, которых я учила гончарному делу, женщины, которых я видела в парке. А вот это как раз я – сходство довольно условное, чтобы не узнавали, но тем не менее это я. Грудь почти плоская, бедра слишком узкие, стопы великоваты. Волосы скручены в низкий пучок. Я нагибаюсь и поднимаю фигурку, кажущуюся невредимой, однако под моим прикосновением глина приходит в движение, и я остаюсь с двумя половинками в руках. Некоторое время я гляжу на обломки, а затем с силой запускаю их в стену, где они разлетаются в крошку, осыпающую стол.
Я глубоко втягиваю воздух и медленно выдыхаю.
Не знаю, сколько дней прошло после аварии или как я прожила неделю, когда мне казалось, что я бреду по колено в густой патоке. Не знаю, что подтолкнуло меня сделать это именно сегодня, но я решилась. Я беру с собой только то, что умещается в дорожной сумке, зная, что если не уеду прямо сейчас, то не уеду уже никогда. Я мечусь по дому, пытаясь представить, что никогда больше сюда не вернусь. От этой мысли становится страшно и одновременно охватывает ощущение свободы и легкости. По силам ли это мне? Возможно ли сбежать от одной жизни и начать другую? Но я должна попробовать; это мой единственный шанс выдержать все это и не умереть.
Ноутбук на кухне; в нем адреса, фотографии, важная информация, которая может понадобиться, я ее нигде больше не сохраняла. У меня нет времени думать об этом сейчас, и хотя ноутбук тяжелый и большой, я засовываю его в сумку. Места в ней остается мало, но я не могу уехать без одной особой частицы моего прошлого. Я выбрасываю джемпер и футболки и опускаю в сумку деревянную шкатулку, где спрятаны мои воспоминания, утрамбованные под кедровой крышкой. Внутрь я не заглядываю – мне это не нужно. Подростковые дневники, которые я вела как попало, вырывая провинившиеся страницы; билеты на концерты, стянутые резинкой для волос; школьный аттестат; газетные вырезки о моей самой первой выставке – и фотографии сына, которого я любила так неистово, что это казалось невероятным. Драгоценные снимки. Так мало от человечка, которого так любили. Такой маленький след для мира и, однако, центр моего личного мирка.
Не в силах удержаться, я открываю шкатулку и беру самый верхний снимок – полароидный, сделанный акушеркой с вкрадчивым голосом в день его рождения. Здесь он еще крошечный розовый комочек в складках белого больничного одеяльца. На фотографии мои руки выдают неловкость неопытной матери, которую захлестывает любовь и изнеможение. Все было таким поспешным, таким пугающим, настолько непохожим на книги, которые я читала во время беременности, но любовь, которую я должна была почувствовать, не подвела и не поколебалась. Вдруг разучившись дышать, я кладу снимок обратно и заталкиваю шкатулку в сумку.
Гибель Джейкоба стала сенсацией для первых газетных полос, кричащей со стены гаража, когда я прохожу мимо, из углового магазинчика, из очереди на автобусной остановке, в которой я стою как все, будто ничем не отличаюсь. Будто я не убегаю отсюда.
Все только и говорят, что о несчастном случае. Как такое могло случиться? Кто это сделал? На каждой остановке в автобус врываются свежие новости, обрывки разговоров доносятся в конец салона, и закрыться от них я не могу.
Машина была черная.
Машина была красная.
Полицейские уже напали на след.
У полиции нет никакой информации.
Рядом со мной сидит женщина. Она разворачивает газету, и мне на грудь вдруг будто ложится камень. На меня смотрит лицо Джейкоба: кажется, что эти затекшие кровью глаза упрекают меня в том, что я не защитила его, не спасла, дала умереть. Я заставляю себя смотреть на него, и горло забивает плотный комок. Перед глазами все расплывается, я не могу разобрать строки, но мне и не нужно – я видела эту статью в каждой газете, мимо которой сегодня прошла. Слова подавленных горем учителей, описание букетов, выложенных вдоль обочины рядом с местом трагедии, расследование – начатое и вскоре закрытое. На второй фотографии венок из желтых хризантем на неправдоподобно маленьком гробике. Женщина с газетой цокает языком и начинает говорить – вроде бы сама с собой, но ожидая от меня реакции:
– Ужасно, правда? И ведь перед самым Рождеством!
Я молчу.
– Ездят, ездят, носятся на такой скорости. – Она снова цокает языком. – Всего-то пять лет пожил… Ну вот какая мамаша отпустит такого крошку одного через дорогу?
У меня невольно вырывается рыдание. Я не заметила, что плачу, однако горячие слезы текут по щекам в платок, который мне кто-то сунул в руку.
– Бедняжка, – с жалостью говорит женщина не то обо мне, не то о Джейкобе. – В голове не укладывается, правда?
Но для меня случившееся в высшей степени реально, и я хочу ей сказать, что бы она себе ни напридумывала, все в тысячу раз хуже. Женщина находит мне еще салфетку, мятую, но чистую, и переворачивает газетную страницу; дальше пишут о том, что в Клифтоне уже включили рождественскую иллюминацию.
Я никогда не думала, что сбегу. Я никогда не думала, что мне придется это сделать.
Глава 3
На третьем этаже управления постоянная, не стихающая круглые сутки суета дежурного отделения сменялась тишиной кабинетов офисных служащих и следователей по особо важным делам. Инспектору Стивенсу здесь очень нравилось по вечерам, когда он мог без помех просматривать неубывающую стопку дел на своем столе. Рэй прошел по общему залу к отгороженному углу, служившему ему кабинетом.
– Как совещание?
Инспектор даже подскочил от неожиданности. Обернувшись, он увидел Кейт за ее столом.
– Я раньше работала с четвертой командой. – Девушка зевнула. – Надеюсь, они хотя бы притворились, что им интересно?
– Совещание прошло нормально, – ответил Рэй. – «Четверка» – хорошие парни, но полезно же лишний раз освежить в памяти информацию…
Рэй упрямо держал фишпондское происшествие на повестке дня уже неделю, хотя ту трагедию теснили неуклонно копившиеся новые дела. Рэй всячески мотивировал каждую дежурную смену, напоминая, что ему очень нужна их помощь.
– А что ты здесь делаешь? – Рэй выразительно постучал себя по запястью.
– Читаю ответы на обращения СМИ к населению, – отозвалась девушка, с треском чиркнув большим пальцем по уголку толстой стопки распечаток. – Хотя толку, по-моему, мало.
– Ничего стоящего?
– Голяк. Сообщения о машинах, вилявших на дороге, ханжеское осуждение недосмотра матери, ну, и психи оживились – есть даже предсказание второго Пришествия. – Кейт вздохнула. – Нам так нужна информация!
– Тут главное не сдаваться, поверь моему опыту, – посоветовал Рэй.
Кейт со стоном отъехала на стуле от бумажной горы:
– По-моему, я лишена добродетели терпения…
Рэй присел на край стола.
– Да, эту часть полицейской работы в сериалах не показывают… – он улыбнулся при виде кислого выражения лица подчиненной, – но результат того стоит. А вдруг где-то здесь кроется ключ к раскрытию дела!
Кейт с сомнением поглядела на стол. Рэй, не удержавшись, захохотал.
– Ладно, сейчас заварю чаю и помогу тебе.
Они просмотрели каждый лист, но не нашли ни капли информации, на которую надеялся Рэй.
– Ну ладно, по крайней мере, это можно вычеркнуть, – подытожил он. – Спасибо, что задержалась и подтянула этот край.
– Как считаете, мы найдем того водителя?
– Надо верить, что найдем, иначе как другие будут нам доверять? Я вел сотни дел, раскрыл не все, но всегда чувствовал – ответ где-то рядом.
– Стампи сказал, вы обратились в «Крайм уотч»?[2 - Программа телеканала «Би-би-си», посвященная розыску преступников.]
– Это стандартная практика при расследовании дорожно-транспортных происшествий, особенно с участием детей. Боюсь, нас ждет масса подобной работы. – Он показал на гору бумаг, годных теперь только для шредера.
– Ничего, – отозвалась Кейт, – я не против сверхурочных. В прошлом году я купила свою первую квартиру, и выплачивать ипотеку не так легко.
– Ты живешь одна? – удивился Рэй, сразу спохватившись, позволительно ли задавать подобный вопрос. В последнее время политкорректность достигла такого уровня, что даже самые невинные личные темы лучше не затрагивать. Скоро людям вообще запретят беседовать.
– В основном, – усмехнулась Кейт. – Квартиру купила сама, но мой бойфренд много времени проводит у меня. Лучшее из двух миров!
Рэй собрал пустые кружки.
– Так поезжай домой, твой парень уже теряется в догадках, где тебя носит.
– Все нормально, он шеф-повар, – отмахнулась Кейт, но все же встала. – Работает еще больше моего. А вы? Как ваша супруга выдерживает, что вы сутками пропадаете на работе?
– Раньше расстраивалась, – погромче ответил Рэй, уходя в кабинет за пальто. – Она тоже работала в полиции – нас распределили в одну смену.
В полицейском учебном центре в Райтоне-на-Дансморе развлечений не водилось, но имелся дешевый бар. Во время одного особенно невыносимого вечера с караоке Рэй увидел Мэгс в кругу приятельниц: она хохотала чьей-то байке. Увидев, что Мэгс встала и пошла заказать всем выпить, Рэй высосал свою почти полную пинту пива в надежде утопить смущение и тоже пошел к бару. К счастью, Мэгс не страдала болезненной застенчивостью, и до конца полуторамесячного курса обучения они не расставались. Рэй с трудом удержал улыбку, вспомнив, как крался из женского корпуса в свою комнату в шесть утра.
– А вы давно женаты? – спросила Кейт.
– Пятнадцать лет. Окольцевались еще в бытность стажерами.
– Но сейчас она в полиции не служит?
– Мэгс взяла отпуск после рождения Тома, а потом подоспела наша младшая, и кому-то надо было ими заниматься, – объяснил Рэй. – Люси уже девять, Том пошел в среднюю школу, и Мэгс начала подумывать о работе. Хочет переквалифицироваться в учительницу.
– А почему она так долго не работала? – В голосе Кейт слышалось искреннее удивление. Рэю вспомнилось очень похожее недоверие Мэгс, когда они оба были молодыми оперативниками. Начальница Мэгс ушла в отпуск по уходу за ребенком, и Мэгс сказала Рэю, что не видит смысла делать карьеру, если все равно придется все бросать.
– Ну, она занималась домом, семьей, – ответил Рэй с невольным чувством вины. Мэгс изначально мечтала об этом, или так распорядилась жизнь? Няньку нанимать накладно, поэтому уход жены с работы казался очевидным и логичным выходом. Рэй точно знал, что Мэгс мечтала присутствовать на всяких там школьных соревнованиях и праздниках урожая. Но способности к разыскной работе у нее ничуть не хуже, чем у него, а даже и получше, если быть честным.
– Короче, раз вы женаты на работе, приходится мириться с паршивыми условиями. – Кейт выключила настольную лампу, и они на секунду оказались в темноте. Рэй вышел в коридор, где сразу автоматически загорелся свет.
– Издержки профессии, – согласился Рэй. – А ты давно со своим парнем?
Они спустились во двор, где стояли их машины.
– Полгода, – ответила Кейт. – Для меня это рекорд – обычно я всех бросаю через несколько недель. Мама говорит, я придираюсь.
– А что в парнях не так?
– У каждого по-разному, – весело ответила девушка. – То чересчур умный, то тупой, то без чувства юмора, то законченный клоун.
– Тебе не угодишь, – усмехнулся Рэй.
Кейт сморщила нос:
– Но это же важно – найти своего человека! Месяц назад мне стукнуло тридцать, у меня уже мало времени…
На тридцать она не выглядела, но, с другой стороны, Рэй никогда не умел верно угадывать возраст. Глядя в зеркало, он до сих пор видел себя таким, как двадцать лет назад, хотя морщинки рассказывали иную историю.
Рэй полез в карман за ключами.
– Ну, ты, главное, не спеши выскакивать замуж. Там не розами усыпано, я тебя уверяю.
– Спасибо за совет, папаша.
– Э, какой я тебе папаша!
Кейт засмеялась:
– Спасибо, что помогли с бумагами. Пока, до утра.
Рэй усмехнулся, выезжая из-за «Омеги» с надписью «Полиция». Папаша, как же! Вот нахалка…
Мэгс ждала в гостиной перед телевизором. В пижамных брюках и старой фуфайке она сидела на диване, подобрав под себя ноги, как ребенок. Диктор новостей коротко повторял информацию о роковом наезде для тех бристольцев, которые умудрились пропустить ажиотаж недельной давности. Взглянув на Рэя, Мэгс покачала головой:
– Не могу перестать смотреть. Бедный ребенок…
Рэй присел рядом и взял пульт, чтобы убрать звук. Показывали старый репортаж с места происшествия, и Рэй увидел собственный затылок – они с Кейт шли к полицейской машине.
– Я знаю, – сказал он, обнимая жену за плечи, – но мы их найдем.
На экране появилось лицо Рэя крупным планом, когда он объяснял журналисту, что произошло. Интервьюер в кадр не попал.
– Считаешь, найдете? У вас есть какие-то ниточки?
– Нет, – вздохнул Рэй. – Никто не видел, как это произошло, а если и видели, молчат. Будем надеяться на криминалистов и оперативные данные.
– Может, водитель не понял, что натворил? – Мэгс выпрямилась и повернулась к мужу, нетерпеливо убрав прядь за ухо. Всю жизнь, сколько Рэй ее знал, она носила длинные прямые распущенные волосы, без челки – темные, как у Рэя, но, в отличие него, без седины. После рождения Люси Рэй попытался отпустить бородку, но через три дня побрился, когда стало ясно – лезет больше соли, чем перца. Теперь он ходил чисто выбритым и старался не обращать внимания на седые виски, которые, по словам Мэгс, придавали ему благородный вид.
