скачать книгу бесплатно
И он бесцеремонно хватает меня за подбородок, задирает голову и начинает осматривать рану. Приходится освободиться от его рук. Возможно, я делаю это излишне резко. Парень снова ойкает и отскакивает.
– Ты чего? Что с тобой? Обиделся, что я в лес убежал, а тебя возле поезда бросил? Прости! Сам не знаю, что со мной случилось, – видел, что ты упал, а остановиться не смог!
И он вдруг зарыдал, закрыв лицо ладонями.
– Эй! – Я осторожно тронул его за локоть. – Я тебя прощаю! Убежал и убежал… Вот только скажи мне: откуда ты меня знаешь?
– Так ты… Так ты меня не помнишь? – всхлипывая, парень заглянул мне в глаза, чтобы убедиться, что я не шучу. – А-а-а, понял… Тебя ведь в голову ранило! И ты, наверное, память потерял, да? Совсем-совсем меня не помнишь? А мы ведь две недели в соседних квартирах прожили!
– Где это мы рядом с тобой жили? В Южном Бутово?
– Где? Нет, не там. В военном городке стрелковой дивизии. Я Миша. Миша Барский. Сын майора Сергея Ивановича Барского, начальника штаба полка.
– А я тогда, по-твоему, кто?
– Ты Игорь Глейман. Сын подполковника Петра Дмитриевича Глеймана, командира полка.
Ептыть! Это я, что, – в теле деда очутился? Осталось выяснить только одно…
– Какое сегодня число?
Миша от неожиданности икнул.
– Двадцать пятое. Двадцать пятое июня.
– На хер подробности! Год! Какой год?!! – рявкнул я.
– Сорок первый! Тысяча девятьсот сорок первый.
Ну, все… Я попал… Ровно шестьдесят пять лет назад (или вперед?) я приехал к деду на дачу. Так что, мать вашу, произошло? Перенос сознания через время и пространство? Мелькнула мысль: хотел молодость вернуть – на! Получи и распишись! На тридцать лет помолодел!
Чтобы помочь мозгу в осознании этого дикого факта, я сделал большой глоток из фляги, которую так и держал в руках. Водка пошла по пищеводу горячей волной и бомбой рванула в пустом желудке. Если учесть, что глоток был не первый… Мне явственно захорошело.
– Эй, ты что делаешь? Водку пьешь? Как ты можешь? Ты ведь комсомолец! – вдруг возмутился Миша.
– Это не водка, это противошоковое средство! – отмахнулся я. – Практически лекарство. На, хлебни. Тебе тоже будет полезно!
Но Барский отскочил, словно я совал ему в лицо горсть собачьих экскрементов. Ну, вольному воля, а мне больше достанется.
Однако пора завязывать с рефлексиями. Я в прошлом, и это факт. Есть, конечно, некоторая вероятность, что все вокруг – красивые цветные глюки, но из-за этой вероятности сидеть на месте и предаваться философским размышлениям о сущности бытия я не буду. Надо действовать! О чем просила та тетка? Найти и перевязать раненых?
Я решительно встал и огляделся, впервые совершенно реально, а не как съемочную площадку, оценив место, где произошел перенос. Фашистские стервятники были опытными и хорошо выбрали место для атаки – состав остановили посреди большого пшеничного поля. Вначале поработали бомбардировщики – вижу несколько воронок от крупнокалиберных, не менее двухсот пятидесяти килограммов, бомб. Они-то и разнесли паровоз и вагоны. И кинули еще десяток «гостинцев», когда народ начал разбегаться. А потом тех, кто уцелел, проштурмовали истребители. Совместно эти гады собрали богатый урожай… Оба откоса насыпи усыпаны телами. Лежали они и дальше – метров на пятьдесят в обе стороны. Хлебные колоски – слабая защита от пуль и осколков. Никаких укрытий, кроме небольшого лесочка, почти рощицы, просматриваемого насквозь, в окрестностях не наблюдалось. От паровоза до него было около пятисот метров. Похоже, что, когда меня «накрыло», дед бежал именно туда. Сейчас из этого леска тянулась редкая цепочка людей. Видимо, тех, кто имел счастье добежать. Основную часть возвращающихся составляли девчонки и мальчишки от десяти до шестнадцати лет, но я заметил среди них несколько девушек постарше. Навскидку, без точного подсчета, здесь погибли или получили ранения не менее четырех сотен человек. И около двухсот остались на ногах.
Какими тварями нужно быть, чтобы расстрелять полтысячи человек? Гражданских. Неужели с бреющего они не увидели, что в поезде нет солдат, а только женщины и дети? Не верю – близоруких в авиацию не берут. Все они видели и действовали совершенно осознанно. Я вспомнил улыбку пилота… Ну, суки… Поймаю – по кусочку буду отрезать, пока мясо на костях не закончится. И это, блядь, не метафора – я именно так и сделаю!
– Ладно, пошли раненых собирать!
Следующие три часа прошли словно в бреду. Да, мне приходилось принимать участие в боевых действиях. Я терял друзей, сам был ранен. И думал, что уже привык к крови. Но здесь… Словно прошлась коса смерти – мы находили тела без голов, с оторванными руками, ногами, вырванными внутренностями. Детские тела… И что страшней всего – некоторые детишки, получив кошмарные ранения, до сих пор живы и мучаются от жуткой боли. Господи, если ты есть, как ты допустил такое?
Постепенно вокруг меня образовался небольшой кружок – два десятка парней и девчонок. Как-то так вышло, что я сумел быстро организовать поиск, сортировку и оказание первичной помощи раненым. Неудивительно – раз уж на стройке мне удавалось добиваться созидательной деятельности от толпы бестолковых, плохо понимающих русский язык таджиков, то распределить обязанности среди жен и детей военных, хоть и пребывающих в шоковом состоянии, оказалось несравненно проще.
Собрав всех раненых и перетащив их поближе к полотну железной дороги, мы устало присели рядом с разбитым паровозом. Всего нашли сто восемьдесят шесть человек, из них больше половины – тяжелые. И около двадцати детей просто обречены – помочь им смогло бы только немедленное прибытие реанимационной бригады из двадцать первого века.
Жутко хотелось пить. Солнце немилосердно жарило с небосвода. Отличная летная погода. Как бы воздушные пираты еще раз не наведались. Для проверки…
– Слушай, Миша, а что мы вообще тут делаем?
– Так это… нас эвакуировали. Семьи комсостава дивизии.
Да, все как рассказывал дед. И если дело и дальше пойдет тем же манером, то до своих нам не добраться… Так и застряну здесь до сорок третьего года.
– Что будем делать? – спросила темноволосая девушка в очках. Она оказалась студенткой-медиком и здорово помогла с перевязками. Звали ее Марина. – Без врачей, без медикаментов, без перевязочного материала половина раненых не доживет до следующего утра!
– Надо идти за помощью! – сообразил я. – Где здесь ближайшая станция?
– Не знаю! – растерянно ответил Барский.
– Но мы ведь что-то проезжали? Город, село, полустанок? Как давно?
– А-а-а… утром! – почесывая затылок, с трудом припомнил Барский. – Мы как раз встали и умылись, а тут паровоз встал на какой-то станции – воды налить. И мы еще там возле платформы яиц, сала и свежего хлеба к завтраку купили.
– Так, уже лучше! Вспоминай дальше! Сколько прошло времени после проезда станции до начала налета?
– Э-э-э… Часа три! – снова прибегнув к «непрямому массажу головного мозга» посредством почесывания в затылке, ответил юноша.
– Так, если даже с минимальной скоростью плелись, то эта станция далеко. Километров тридцать-сорок, не менее. А помощь нужна быстро! Никаких будок на переездах не проезжали? Ну, такие… со шлагбаумом?
– Точно! Было такое! – сразу вспомнил Миша. – И вроде недалеко! Километра три отсюда. Может, четыре или пять.
– Угу… Или шесть… – кивнул я. – А выехали мы когда?
– Так… вчера ближе к вечеру!
А вот это плохо! Это означает, что мы все еще в опасной близости от границы. И достать нас могут не только самолеты, но и танки. Я небольшой знаток истории, но из школьного курса помню – в июне сорок первого немцы прорывались на очень значительные расстояния. Вроде бы Минск захватили через несколько дней после начала войны. А он чуть ли не в сотне километров от границы! Значит, нам надо быстро собирать раненых и сваливать отсюда! Или по крайней мере как-то укрыть всех уцелевших до подхода помощи. Потому что без транспорта далеко не уйти. Далеко ли пронесут на своих плечах эти мальчики и девочки носилки с ранеными? Пусть даже такими же детьми. Да и носилки еще предстояло сделать. Итак, первым делом – эвакуация с этого поля. Надо объяснить уцелевшим, что делать, а самому идти на переезд. Там обязательно должен быть телефон. Ну, начнем…
– Эй, народ! – Я встал и оглядел «свою» группу. На меня смотрели два десятка пар глаз. – Товарищи! Слушайте меня внимательно! Здесь находиться опасно! Самолеты могут вернуться. Нужно срочно унести раненых в рощицу! Убитыми займемся позже, сперва позаботимся о живых!
– А ты уверен, что это необходимо? – возразила какая-то женщина. – Раненых нельзя таскать с места на место. Это может им навредить. Не лучше ли остаться здесь? Наверняка нам скоро окажут помощь.
– Простите, гражданочка, но я очень сомневаюсь, что если мы не почешемся, нам кто-нибудь поможет! Мы здесь уже четыре часа, а до сих пор никто не поинтересовался: а почему не пришел на станцию литерный поезд? Неужели вы думаете, что, случись такое в обычное время, мы бы так и сидели у сгоревшего состава и перевязывали детей разорванными рубашками? И, кстати, за все утро по этой ветке не прошел ни один эшелон. Ни на запад, ни на восток! Наверняка что-то случилось! Может, немцы прорвались…
– Ты панику не разводи! – неожиданно вскочил невысокий крепенький паренек, до того смотревший мне в рот и буквально исполнявший все команды. – Да я тебя!..
– Заткнись! – Я беззлобно ткнул парня кулаком в живот. Он пискнул и сложился пополам.
– Ну зачем ты так? – вступилась за него Марина, машинально прикрывая пострадавшего собой. – Колька погорячился, а ты сразу драться…
– Сейчас некогда играть в игры «кто больше Родину любит»! Надо реально оценивать обстановку и спасать людей! – разъяснил я. – Начинайте переносить раненых в рощу. Ты, Марина, за старшего! А мы с Михаилом прогуляемся до переезда.
Больше со мной никто не спорил. Проследив, чтобы процесс подготовки к эвакуации не заглох на первых минутах, мы отошли в сторонку. Попутно я подобрал давешнюю винтовку. Так, а патроны? Пришлось переворачивать убитого бойца и снимать с него ремень с двумя кожаными патронташами. Сорок патронов… Немного, но при умелом обращении – вполне достаточно. Да и трехлинейка сама не позволит быстро расходовать боеприпасы – не пулемет, поди. Опоясавшись, я на всякий случай обшарил карманы солдата. И стал обладателем кисета с махоркой, коробка спичек, двух пустых гильз, комсомольского билета на имя Петренко Осипа Макаровича, 1922 года рождения, и пластмассового шестигранного флакончика с квитком бумаги внутри. Не густо… Понятно, что портянки и смену белья Петренко хранил в рюкзаке. Или, как его здесь называют, «сидоре». Который наверняка остался в одном из сгоревших вагонов. А документы? Не знаю, должен ли быть у бойца «военник» или какая-нибудь красноармейская книжка, но командировочное удостоверение должно быть? Или справка из части? Иначе как он докажет, что не дезертир?
– Миша, а этот красноармеец был нашим единственным сопровождающим?
– Нет, их четверо было. С сержантом во главе! – после секундного размышления ответил Барский и оглянулся по сторонам, словно ожидая увидеть их где-то рядом.
– При сортировке погибших мы не видели людей в форме. Возможно, что они погибли, не успев выбраться из вагона?
Барский неопределенно пожал плечами. Ну, с бумагами теперь понятно – скорее всего отсутствующие сопроводительные документы находились у старшего по команде.
А каковы мои собственные ресурсы? Нужно провести инвентаризацию имущества! Итак, что мы имеем?
Штаны парусиновые, одна единица. Когда-то светлые, ныне, после всех валяний по голой земле, переноски и перевязки раненых – непонятного цвета. Рубашка с коротким рукавом, заправлена в штаны (а не навыпуск, как у нас), изначально белого цвета. На груди, с левой стороны, – комсомольский значок и знак «Ворошиловский стрелок» второй степени. В нагрудном кармане – комсомольский билет. В нем фото молодого деда (почти один в один я в молодости). Что интересно: на первой странице билета всего два ордена, а в моем собственном, оставшемся в далеком будущем, как сейчас помню, было штук шесть. Это, получается, четыре ордена комсомол за Великую Отечественную получил? В кармане штанов – носовой платок, пятикопеечная монета непривычного дизайна, два английских ключа на одном кольце, сложенная вдвое четвертушка бумаги с загадочной карандашной записью: «К-в. Евг. Ив. 5-22-47». На ногах – парусиновые ботинки с веревочной подошвой. Дед рассказывал, что их для пущего форсу натирали зубным порошком. Симпатично, но непрактично… Мне бы что-нибудь кожаное, да с нормальной подметкой, а то эта до первого дождя…
– Слушай, Миша, а где наши вещи?
– Ну… в чемодане, наверное… – пожал плечами Барский.
– А где чемодан?
– В вагоне! – Михаил поглядел вдоль состава. Я проследил направление его взгляда – целых вагонов не осталось.
– Ладно, почапали! Не хрен рассиживаться! – встаю и закидываю винтовку на плечо.
Глава 3
С расстоянием Миша погорячился – мы прошли почти десять километров, а переезда все не было. Местность не баловала разнообразием видов – широкие поля, засаженные различными сельхозкультурами, от гречихи до подсолнуха, перемежались небольшими рощицами, похожими на защитные лесополосы.
И при подходе к одной из таких рощ мы вдруг услышали выстрелы. Стреляли из винтовки одиночными. Стреляли спокойно и неторопливо. Размеренно. Так используют оружие, когда стрелку ничего не угрожает. Например, при расстреле безоружных.
Взяв трехлинейку на изготовку, я стал осторожно пробираться через лесок на шум. Мишку я по-человечески просил остаться на месте, но этот малолетний дурак все равно увязался со мной. Метров через сто мы увидели крышу какого-то строения, опознанного Барским как домик обходчика по запомнившейся примете – покосившейся дымовой трубе.
Удвоив осторожность, временами вообще опускаясь на четвереньки, мы с товарищем приблизились к самой ограде, оказавшейся невысоким, всего лишь по колено, штакетником, выкрашенным веселенькой зеленой красочкой. В целом небольшая изба и крохотный приусадебный участок производили приятное впечатление: домик аккуратно покрашен, резные наличники радуют глаз, на окнах кружевные занавесочки. Даже собачья будка сияет свежей краской. На заднем дворе находится чисто символический огородик – десяток коротких грядок. Перед избушкой разбита круглая цветочная клумба.
И вот как раз вокруг нее сейчас топтались несколько человек. Точнее – пятеро военнослужащих. Разглядеть с расстояния в пятьдесят метров детали обмундирования я не мог, но спутать с чем-то характерные каски… Определенно это были немцы. Поодаль стоял мотоцикл с коляской и небольшой четырехосный броневик.
Немцы, весело горланя (правда, из-за дальности я не различал слов, но общий настрой оставался понятным), устроили фотосессию, центром которой являлось нечто, лежавшее посреди клумбы. Какой-то тюк с барахлом или мешок – плохо видно. Они, попеременно передавая друг другу фотоаппарат, щелкались на фоне этого странного объекта, принимая «героические» позы.
– Веселятся, гады… – Мне вдруг вспомнилась улыбка летчика, с которой тот расстреливал женщин и детей, и руки непроизвольно сжали винтовку.
С трудом подавив в себе желание выстрелить по ненавистным фигуркам в мундирах непривычной расцветки, я до крови закусил губу.
– Чего это они? – удивленно прошептал Барский. Он тоже не мог понять причину веселья.
– Да хер их, уродов, знает! – злобно прошептал я. – Что делать-то будем, Михаил? Явно ведь, что связи с начальством теперь не будет. И помощи мы не дождемся, раз уж эти твари здесь.
– Может, это десантники? Я слышал, что гитлеровцы часто десант на парашютах и планерах высаживают, – предположил Барский. – Вот сейчас наши подоспеют и перебьют их!
– Ага, десант… – хмыкнул я. – Броневик с мотоциклом им тоже на парашютах сбросили? Похоже, что где-то прорыв, а эта группа – разведка или головной дозор. И уж больно беспечно они себя ведут… Или тупые, что сомнительно, или знают, что оказывать сопротивление здесь некому. В любом случае – надо срочно бежать к поезду и предупредить наших. Хотя… толку будет мало! У нас тяжелых больше сотни, а вывозить не на чем. Вот ведь жопа…
Я не стал договаривать, что в случае верности моей оценки ситуации все уцелевшие после бомбардировки обречены. Если даже сразу не убьют – концлагерь не самое приятное место на земле. Задумавшись над вероятными вариантами выхода из неприятной коллизии, я не сразу заметил, что фашисты прекратили фотографироваться и, подойдя к броневику, что-то обсуждают. Похоже, что получили радиограмму – из башни торчала голова в пилотке с надетыми поверх наушниками. Этот тип, похоже командир, приказал своим грузиться. Трое залезли в машину, а двое отошли на несколько шагов.
Негромко стрекоча движком, броневичок укатил в сторону от железки, оставив на прощание небольшое сизое облачко выхлопа. Двое оставшихся солдат постояли пару минут, глядя вслед уехавшим товарищам, затем закурили и, тихо переговариваясь, пошли в сторону домика.
Блин, а ведь это шанс! Я огляделся по сторонам и, наметив две запасные позиции, прошипел Барскому:
– Я сейчас буду стрелять. Что бы ни случилось – ты должен лежать на месте. Иначе, если тебя немцы не убьют, я потом рожу разобью! Понял?
Миша угрюмо кивнул. Хорошо, что не стал препираться, не до того сейчас.
Целюсь в голову дальнему. Хотя это практически не имеет значения – второй ближе ко мне на пару шагов. Выстрел! Вот это удар – пробитая каска отлетает на три метра! Фашист оказался опытным – увидев смерть напарника, мгновенно, не потеряв ни одной секунды, бросился к ближайшему укрытию – домику обходчика. Молодец, на это я и рассчитывал! Впрочем, на случай если бы он растерялся, у меня имелся запасной план. Но раз уж все пошло, как намечено… Быстро меняю позицию – бегом, только слегка пригнувшись. С этой точки мне видна только часть фигуры противника, спрятавшегося за углом. Обозначаю свое присутствие (надо держать врага в напряжении) – стреляю в расплывающийся силуэт и, не дожидаясь результата, снова сломя голову бегу на третью позицию. Немец, выставив из-за угла ствол карабина, бабахнул куда-то в сторону залегшего Барского. То есть – по тому месту, откуда был произведен первый выстрел. Только бы Миша не запаниковал!
Уф! Добежал! Отсюда фасадная стена дома просматривалась как на ладони. И стоящий у крыльца немец представлял собой большую ростовую мишень. С такой дистанции я мог бить в любое место на теле, на выбор. А языки нам нужны? Нужны!
Выстрел! Фашист роняет карабин и, схватившись за плечо, сползает на землю, оставив на белой стене красную кляксу. Готов красавчик! Выскакиваю из-за дерева и мчусь к избе, контролируя каждое движение цели. Но солдат явно не готов геройствовать – сидит, зажимая рукой рану.
Добежав, ногой отбрасываю в сторону немецкий карабин. Его владелец поднимает на меня глаза. Сказать, что он удивлен, – ничего не сказать. Вылупил шары, словно приведение увидел! Ну да, я ведь выгляжу шестнадцатилетним пацаном. Я, в свою очередь, тоже внимательно разглядываю солдата – это мой первый увиденный вблизи враг. На вид – обычный человек, молодой парень лет двадцати. Черты лица правильные, глаза серые, слегка небрит – щетина светлая…
А хорошо этому арийцу сраному прилетело – морда бледная, как у покойника. Болевой шок. Как бы он раньше времени кони не двинул. Шприц-тюбиков с промедолом сейчас в аптечки не кладут, придется народным методом… Снимаю с пояса флягу и, резко сунув горлышко в кривящийся рот фашиста, вливаю в него граммов сто. Конечно, жаль переводить водку на эту тварь, но мне ведь и поговорить с ним надо. Ну, вроде отпустило – щечки порозовели…
– Мишка! – я распрямляюсь и машу рукой. – Дуй сюда!
Барский выносится из рощи, как спринтер на стометровке.
– Как ты их! Молодец! – на бегу восторженно орет мой товарищ.
– Давай-ка, бери винтарь, – я сую Мишке трехлинейку и горсть патронов. – И вставай на шухере!
– На чем? – оторопел Барский.
– Охраняй! Вдруг эти на броневике вернутся. Стрелять-то умеешь?
– Конечно! – немного обиженно ответил Барский, действительно привычно-отработанным жестом приоткрывая затвор, чтобы проверить наличие патрона в патроннике. Затем он пополнил магазин. Ну, в общем, понятно – сын офицера все-таки… В смысле – командира РККА.
– Отлично! Приглядывай за дорогой!
Так, с чего начнем? Снять ремень, на котором только небольшой патронташ с тремя кармашками и штык-нож. Эге, а где все остальное? Не с тридцатью же патронами он воевать собирался? Ладно, с этим можно разобраться потом, а сейчас нужно узнать – где его дружки и не свалятся ли они нам на голову в ближайшую минуту.
– Name, Dienstgrad, Regimentsnummer! Antworten, Arschloch![1 - Имя, звание, номер части! Отвечай, мудак! (нем.).] – рявкнул я на немца, сопроводив слова мощным пинком ногой по ребрам.
Свободное владение немецким языком – добрая традиция моей семьи. Наша фамилия похожа на еврейскую, но на самом деле в предках у меня числились немецкие бароны с приставкой «фон». Причем самые настоящие, а не какие-то там «остзейские». Когда-то давно, в восемнадцатом веке, младший сын нищего баронского рода фон Глейманов поступил на службу к русскому царю. И все его потомки тоже отдавали свои жизни на русской службе. В общем, стали Глейманы простыми русскими людьми, даже приставка «фон» где-то потерялась. Один из представителей нашего рода, мой прадед, прапорщик военного времени, сделал в восемнадцатом году правильный выбор – вступил добровольцем в Красную Армию. И умудрился сделать карьеру – дослужиться до должности командира полка. Правда, сорок первый год прадед не пережил, доблестно погибнув где-то под Уманью. Однако любовь к «родному» языку он деду привил, а дед потом отцу, а уж после они оба – мне. Я даже учился не в простой, а в спецшколе, где все предметы преподавали на немецком. Так что «языком Гёте и Шиллера» владел свободно. Что очень помогло мне десять лет назад – я получил хорошую работу в совместной российско-немецкой строительной компании. Меня даже три раза посылали в Ганновер на полугодовые «курсы повышения квалификации». И за время таких командировок я чрезвычайно обогатил свой словарный запас сленгом и ругательствами.
– Nicholaus Merten. Sch?tze. Und der Regimentsnummer sage ich nicht![2 - Николас Мертен, стрелок, а номер части я вам не скажу! (нем.).] – огорошил пленный. – Wer seid ihr? Ihr seid doch keine Militaergeheorige! Wie habt ihr die Soldaten der Wehrmacht anzugreifen gewagt?![3 - Да и кто вы такие? Вы ведь не военнослужащие! Как вы вообще осмелились напасть на солдат вермахта?! (нем.).]
– Ах ты, сука… – почти весело сказал я, примериваясь хорошенько пнуть обнаглевшего ганса в раненое плечо. Чтобы сразу мозги прочистились. Но меня внезапно позвал Барский.
– Игорь! – каким-то странным голосом громко позвал Миша. – Игорь, подойди сюда!
Я резко встал и обернулся. Мелькнула мысль, что возвращаются немцы на броневике. И не одни, а с подкреплением. Но нет – Миша не смотрел на дорогу. Он в упор глядел на лежавший на клумбе ворох тряпья, вокруг которого пять минут назад фоткались фашисты. И что тут особенного? Я присмотрелся, и вдруг пелена упала с глаз – это был вовсе не тюк с тряпьем. Посреди желтеньких и красненьких цветочков ничком лежала женщина. А поверх нее лежала большая мохнатая собака. Так вот где смотрительница переезда и ее единственный защитник!
