О прожитом с иронией. Часть I (сборник)

скачать книгу бесплатно


Колышев ничем ему не мог помочь, ибо он тоже ничего не понял. Молчали и остальные руководители отделов и служб. А что они могли пояснить, их не было на работе во время этих «учений». Остальной народ, посмеиваясь и перемигиваясь, шушукался по углам, но в присутствии шефа все вели себя исключительно по-рабочему и серьезно.

День подошел к вечеру, кабинеты опустели, а шеф все еще сидел у себя.

– Иван Сергеевич, можно?

– А, тетя Дуся, заходите, заходите, с чем пожаловали?

Старушка, будучи очень совестливым человеком, решилась облегчить душу: «Иван Сергеевич, миленький, так это я все с пожаром дурацким затеяла, видит бог, не хотела, но так уж получилось, простите меня, дуру старую».

Разобравшись, что к чему, Погремухин с полчаса смеялся, смеялся до слез, до изнеможения, а тетя Дуся, сидя в мягком кресле, растерянно улыбалась.

На следующий день в приказе на поощрение по итогам учений по противопожарной обороне была и тетя Дуся, как оказалось, у нее красивая и звучная фамилия – Афанасьева, и зовут ее Евдокия Марковна. Кстати, по ходатайству Погремухина и зарплату Евдокии Марковне на две тысячи подняли. С остальными участниками «учений» шеф решил не разбираться, это же всех наказывать придется. Собственно говоря, и себя тоже. А так нельзя, не положено так.

Погода по-прежнему звала на природу, солнышко по-доброму, тепло светило и приглашало: «Плюнь ты на эти проблемы, будь добрее, береги здоровье, не ворчи…»

Кенарь-миротворец

Звонок в дверь. Открываю, смотрю – сосед, насупившийся, хмурый. В руках чемодан.

– Привет, Иван Васильевич. Что такое, что случилось? Что-то ты на себя не похож, тоскливый, лицо вон вроде как перекосило, уж не болен ли? Что случилось? А… из дома выгнали!

– Хуже. Сам ушел.

Так начался наш странный разговор.

Да, Иван Васильевич Петров ушел из дома. Как он мне заявил: «Ушел впервые и навсегда». А поскольку идти ему было некуда, жить он решил у меня, правда, я об этом еще пока не знал.

– Заходи.

Сосед, войдя, снял обувь, влез в дежурные тапочки, водрузил в угол свой чемодан. Мы прошли на кухню. По такому случаю я знал, что нужно делать, и сразу полез в холодильник: коньячок не помешает. А вот и лимончик, и колбаса. Иван Васильевич, наблюдая за мной, незаметно сглатывал слюну. Ясно было, голоден мужик.

Соседа своего я, в общем-то, знал неплохо и понимал – вряд ли он решится покинуть семью. Видимо, случилось что-то настолько серьезное, что он решился забастовать. Куда он уйдет от своей Маришки? Вредная она, да, наблюдается за ней такое. Занозистая, с гонором, тоже есть. Однако как семью держит. Вон какие ухоженные у нее и трое сыновей, да и сам Ванечка, как она его при людях величает. Всегда человеком выглядит. Нет, что-то тут не так. Иван Васильевич мухи не обидит, все в дом. Правда, маловато в дом приносит, сметчиком в средненькой строительной конторе работает, а там не так уж и много платят. Но все, что Иван получает, – все идет только в дом. Зануда, правда, Васильич, водится за ним такое. Хотя это как посмотреть. Он любое событие, любой самый мелочный вопрос сначала где-то там у себя в мозгах оценит, прокрутит, а уж потом и говорит: «Значит, так. Во-первых…». Эта фраза – его визитка, без нее он ни-ни. И, кстати, все, о чем он повествует в этих своих «первое, второе и третье», – все разложено по полочкам, все логично, все верно, и, если он что-то предсказал, как правило, то и сбывается. И душой Иван Васильевич хорош. Любит музыку, хлебом не корми, дай романс какой или оперу послушать. Глазки прикроет, в такт музыке головой покачивает, а на лице эдакая блаженная и добрая улыбка. Детишек любит безумно, поздние они у них с Маришкой, уже после тридцати пяти на свет появились. Сначала думали, без детей останутся, но потом один за другим в три года три крепыша родились. Больше решили судьбу не испытывать, хотя девчонку были бы не прочь иметь. Но года… Вот такие у меня соседи.

Налил я стопочку коньяка, выпили по одной. Говорю:

– Рассказывай, что там у тебя, Ваня, случилось.

– Да все это как-то непросто, трудно говорить, но попробую. Знаю, мужик ты свой, ты поймешь.

Так вот, все началось с ежиков. Да, да, с простых лесных ежей. Когда пацанам было от двух до четырех, принесла жена домой двух ежиков. Подружки где-то подобрали этих несчастных животных, вроде как на пикнике в лесу или еще где, суть не в этом. Одним словом, приносит она этот подарок в семью. Дело такое, дело серьезное, я прикинул, подумал и говорю: «Значит, первое. Парни на троих двух ежей не поделят, будут проблемы. Во-вторых. Ежи гадят, по ночам топают, а значит, спать мы не будем. Третье. Кто их кормить и обслуживать будет? Вы же все заняты, а значит, этой жертвой буду я. В-четвертых…». А Маринка моя говорит: «Достал ты всех своими причитаниями. Ежи будут жить у нас, и все тут».

Ну, вот как я сказал, так все и было. Ежей в этот же день пацаны чуть не порвали, делили все. Ночью это стадо носилось по квартире, не догонишь. Мои все спят, все им нипочем, пушкой не разбудишь, а я не могу заснуть, когда в доме порядка нет. Мучился я, мучился, почти неделю продержался, а затем, договорившись с завучем соседней школы, снес ежей в школьный зооуголок. Мальчишки мои в рев, где, мол, наши ежики, кричат. Жена скандалит: «Верни ежей!!!» Еле отговорил бежать в школу, а пацанам сказал, что за ежатами мамка пришла. Поверили, хоть и малыши, но понимали, что ежиху-мать нельзя ослушаться.

Только налаживаться жизнь в доме начала, бах, мои малыши трех котят несут. Где, у какой помойки они этих несчастных подобрали, не знаю, но выглядели котяры отвратительно. Маришка тут же их в ванну и давай намывать. Визг, писк. Выносит котят уже чистенькими и в мое любимое полотенце завернутыми. Ну, я, как водится, прикинул и заявляю: «Во-первых, эта шантрапа хуже ежей будет, те хоть топали по ночам, а эти все подряд рвать будут. Судя по экстерьеру, дворовые они, а значит, в генах привычки гадить в лоток нет, то есть туалетом для них будет вся квартира. Во-вторых…» Мариша моя сразу в бой: «Отец, замолчи! Коты самые безобидные существа, жить будут у нас, я сказала!»

Молчи так молчи, и все пошло-поехало, как я и предвещал. Котят назвали, поделили между ребятами, те не нарадуются. Дальше царапины, порванные шторы, разодранные в пух подушки, перевернутые в шкафах вещи, ну и, конечно, отвратительный запах всех кошачьих дел. Как я и говорил, в лоток они заходили только лапками погрести, а дела свои делали там, где им нравилось. От аромата дезодорантов вперемешку с кошачьими испражнениями в квартире дух стоял хуже, чем в дореволюционной пивнушке. Непорядок! А я ведь предупреждал, беспородные котята, дикие, не привыкшие к домашнему уюту. И вот через неделю смылись они всем своим выводком, улизнули в приоткрытую входную дверь. Я только к ним привыкать стал, накупил игрушек, пуфиков разных, с кормом разобрался. А пацаны мои как были расстроены! Слов нет. За два дня мы семьей все дворы в округе осмотрели, нет котят, и все тут. И как ты думаешь, кто крайним стал в этой ситуации? Правильно! Я! Жена почему-то была уверена, что это я их куда-то снес, и дети кричат: «Папка, верни котят!!!» Вот так-то. Только через полмесяца успокоились.

Дальше были кролики, черепашка, барсучок. Кого только не перебывало в квартире. Я только начинаю: «Во-первых…» – дети в слезы, жена в рев: «Опять!!!» Что ж опять? Я ведь просто хочу рассказать, что будет и как будет, а они видишь как реагируют. Одним словом, помаленьку мы врагами становились.

И вот в доме появился пес. Не просто псина какая беспородная или мерзко-мелкая. Не какие-нибудь бишоны, грифоны или терьеры. Нет, появился щенок ротвейлера, миленький такой, чистенький, аккуратненький, жена принесла. И вся моя семейка на меня смотрит, ждут, что я опять начну свое «первое, второе и третье». Ну, нет, думаю, промолчу. Промолчал.

Через пять месяцев этот малыш весил уже за тридцать кило, в холке был почти шестьдесят сантиметров. Дети с ним уже не гуляли. Справиться с этой псиной мог только я. Ел пес все, что давали, сметал миску за пять минут. Съест, облизнется и ко мне, рычать начинает, это значит – веди меня, хозяин, на улицу, гадить хочу. Глаза серьезные, злые, попробуй ослушаться. Хочешь не хочешь, шапку в руки, намордник на псину, поводок в две руки и вперед. А там еще лифт, с соседом не поедешь, пес если рявкнет, так и в штаны наложить можно со страху. Выбрался из подъезда, уж и не видно, кто кого на прогулку вывел: я пса или он меня. Сильный, резкий. Эти пять месяцев пробежали для меня как пятнадцать на фронте, день за три. Одно хорошо, похудел и постройнел я за это время.

Но вот с Маришкой опять разлад пошел. Почему, говорит, когда я пса принесла, ты мне ничего не сказал, не предупредил, что он такой страшный будет? Огромный да еще кусучий. А разговор этот произошел после того, как наш песик погонял малость Маринкину подругу на кухне. Погонял, чуток руку ей прикусил, юбчонку надорвал, ну и так по мелочам на нее порычал. Подруга в обморок, ротвейлер в сторону, мол, больных не трогаем. Подруга умчалась сама не своя и Марине по телефону такого наговорила, такого выложила, при людях повторять стыдно. Так вот она меня и отчитывает: «Почему ты мне не сказал, что это страшная псина?» Почему, и все тут. А что я скажу? Скажи я тогда что-либо против, уже тогда мой сундук за дверью бы стоял. А не сказал, что опасно брать такую псину в дом, опять не прав, уже сейчас виноват. Просто парадокс, а не женщина. А впрочем, они, наверное, все такие. Ну ладно. Надо что-то делать.

Иду на ближайшую автопарковку, местным ребятам предлагаю пса для охраны, причем бесплатно предлагаю забрать. А там только пару дней как их охранный Тузик сдох. Возьмем, говорят, веди свою шавку. Привожу. К будке пристегиваю ротвейлера и домой. Уф… Но не тут-то было, уже через пару часов прибегает охранник со стоянки: «Забирай свою псину, она полгаража разнесла». Я, впрочем, ожидал чего-то подобного, говорю: «Вы же, братцы, сами просили охранного пса, а теперь на меня хотите повесить все грехи его первого дня дежурства в паркинге. Так дело не пойдет, не заберу». Взмолился парень: «Забери, богом прошу, нет у нас к тебе претензий!» Пришлось забрать. А псина злопамятная была и уже дома, после ужина, так сказать, на сытой желудок, пару раз меня цапнула за ногу, и я понял, за что. Понял, но промолчал, как бы хуже не стало. Домашние в этот день все по комнатам, за закрытыми дверями отдыхали, сидят, ждут, что же дальше. Ну а что дальше? Звоню друзьям, и подсказали мне, что есть под Дмитровом в Подмосковье центр подготовки кинологов, там и собаку могут взять. Правда, просить надо, а может, и денег дать. Не поленился я, проехался на своей «копейке» к центру этому. Пару часов вокруг высоченного забора дефилировал, нашел дежурного, его с полчаса уговаривал найти мне того, кто старшим у собак работает. Мне намекнули, что начальник ветслужбы вопросами отбора собак ведает. Еще час я рассказывал этому спецу, какой у меня хороший пес. Убедил. Веди, говорит он, пса своего, так и быть, возьмем. Эх, если бы я догадался взять с собой собаку, все мучения уже сейчас и закончились бы, а так пришлось ехать две сотни километров домой, и уже на следующий день, взяв старшего и среднего моих ребят, привез я своего ротвейлера в кинологический центр. Врач говорит: «Берем вашего кобелька женихом к нашим девочкам, уж больно красив ротвейлер», – и вызвал кинолога. Подошел небольшого росточка сержант, взял поводок в руку – и все… Я впервые увидел, как с собакой обращается настоящий специалист своего дела. Думал, псина сопротивляться будет, скулить, рваться домой. Как бы не так, пес мгновенно своим собачьим чутьем понял, кто его новый хозяин, и безропотно, даже, как мне показалось, с удовольствием, подергивая своим обрубком, пошел с сержантом к вольерам. Я так понимаю, догадалась наша псина, что к сучкам ведут, умная ведь собака. Мы с ребятами, проводив ротвейлера взглядами, пошли к машине. Домой ехали молча, в подавленном состоянии, а уже подъезжая к дому, мои орлы разревелись, разрыдались: видите ли, жаль собачку им было. Да и у меня на душе как-то погано. Однако дело сделано.

Пока мы ездили, жена привела в порядок квартиру, намыла все, ужин приготовила, даже бутылочку вина на стол поставила. Поужинали, бойцы мои спать пошли, ну а мы с супругой сели обсуждать, как жить дальше. Все шло мирно, однако через полчаса Маришка вновь к собачьим проблемам вернулась. На сей раз ей показалось, что собака нужна все же в доме, а я виноват в том, что сидит наш ротвейлер нынче где-то в каком-то кинологическом центре и воет. И мы тут по нему все плачем. «Это ты! Ты виноват».

Все! Это уже было выше моих сил. Спорить я не стал, вижу, бесполезно. Ушел, лег в гостиной на диван. Не спал всю ночь, а утром собрал вещички и…

Короче, можно денечек у тебя побыть? А завтра квартиру сниму и уйду.

Я помолчал, а что тут скажешь? Выговорился человек, и ладно, а по глазам вижу, никуда он не денется: излил душу, да и ладно. Налил Ване еще рюмашку, посидели, помолчали. Вдруг звонок. Снимаю телефонную трубочку.

– Сергей Алексеевич, мой у вас?

Маришка звонит. Вот и критикуй женщин. У нее что, чутье такое, иль она слышала, что ее Иван исповедь свою закончил? Откуда она узнала, что у меня он сидит? Вот женщина! Я молчал.

– Да знаю, у вас он. Пусть уж домой идет, мы ему тут подарок сделали. И ребята тревожатся, что папки долго нет дома, пусть идет, скажите ему, а?

Смотрю на Ивана Васильевича, чувствую, понимает он, что Маришка его звонит. Молчит, тревожно так на меня смотрит. Я что-то буркнул в трубку, кашлянул, отошел от телефона.

– Что, она?

– А ты что, сомневаешься? Конечно, она. Давай, Ваня, домой пора, поздно уже. Они там тебе подарок сделали, ждут. Ребята за тебя тревожатся.

Ваня встал, потоптался на месте, говорит:

– Пошли вместе, боязно мне так-то…

– Да без вопросов.

Дверь была открыта. Мы прошли через прихожую к кухне. А там вся семья плечом к плечу стоит перед столом.

Старший мальчик говорит: «Во-первых, папка, мы тебя все очень любим!» Средний продолжает: «Пап, во-вторых, мы тебя никогда не обидим и из школы будем только пятерки приносить», – и младшенький глаголет: «В-третьих, папочка, да не переживай ты так за этого ротвейлера. Мы тебе кенаря дарим, ты ведь любишь песни, он, говорят, очень хорошо поет…»

Семейка расступается, и мы видим на столе небольшую птичью клетку, а в ней желтенький комочек, видимо, это и есть тот самый поющий кенарь. Смотрю, а Иван вроде как в шоке. Онемел, в глазах слезы, и косая такая улыбка на лице. Чувствую, вот-вот расплачется мужик. Маришка тоже поняла – надо как-то выручать мужа.

– Ванечка, а почему он не поет? Продавец говорил, что поет он всегда и очень красиво. Как ты думаешь?

Ваня присел на табуретку, снял кепку, вытер вдруг резко выступивший на лице пот и говорит:

– Ну, во-первых…

И тут происходит невероятное. Кенарь запел, сначала тихонько так, вроде мобильник в соседней комнате, затем громче и громче. Клювик открыт, головка чуть приподнята. А звуки, звуки… Какие прелестные звуки издавало это маленькое существо. Здесь и очаровательные трели, и некие россыпи звоночков, звуки бубенчиков и мелодичность флейт. Это была какая-то музыкальная композиция, чарующая и успокаивающая, привносящая мир и уют в этот суетный дом.

Я, слушая пение кенаря, прикрыл глаза и на минутку забыл и об Иване с его проблемами, и о его семействе. Пение кенаря завораживало, было прекрасно, изумительно. Нельзя сказать, что я не слышал подобного никогда, нет. Но, видимо, это была примиряющая песнь в нужное время и в нужном месте. Я понял: моя миссия исчерпана, можно с миром идти домой. Еще раз глянул я на моих соседей. Семья сидела за столом вокруг клетки с кенарем, мирно и удовлетворенно слушая его распевы.

Непонятый поэт

История эта началась с юбилея Софьи Петровны, жены Тужикова. Несколько дней Матвей Ильич мучился, что жене подарить, как это сделать лучше, как обставить сам юбилейный вечер и так далее. И вот все получилось, причем получилось как нельзя лучше. Гуляло все село: как-никак семьдесят лет старушке стукнуло. Родня подъехала, сын и дочь с внучатами. Тужиков подарил супружнице большой букет полевых цветов, благо летом всегда их много. Купил и вручил своей Софушке обвязанную большой красной лентой новую сковороду. Ну а самым главным подарком жене были его стихи. Стишки вроде как незамысловатые, простенькие, но Матвей Ильич считал их вполне приличными, а главное, юбилейными. Этими стихами он и открыл мероприятие.

Хотя тебе не двадцать пять,
Но все же ты красавица.
И все в тебе, все хорошо,
И все в тебе мне нравится…

Гости аплодировали. Стих пошел на ура, и тост за здравие явно удался. Дети и внуки улыбались. Соседки внимательно изучали большую чугунную сковородку и одобрительно цокали языками: «Надо же, такую вещь купил! А деньжищ-то сколько, деньжищ сколько потратил! А? Молодец!»

Жена раскраснелась: «Спасибо, Матюша, ты у меня прямо-таки поэт».

Вот это – «ты у меня прямо поэт» – почему-то очень крепко засело в седой голове Матвея Ильича.

Ближе к зиме Софья Петровна сильно расхворалась сердечком. Врачи посоветовали в город переехать, поближе к специалистам по сердечным делам.

Горестно было Тужиковым покидать родные места, но все же пришлось. И вот спустя полгода, по весне, продав дом, раздав соседям кое-какую старую мебелишку, старики переехали к дочери. Дом у дочки стоял на окраине города, при доме участок землицы прирезан, тепличка маленькая, сараюшка с мотоциклом. Так что от земли Тужиковы не ушли, новое место чем-то напоминало их домик в деревне. И то хорошо.

В доме им была выделена небольшая уютная комната, здесь даже был телевизор. Туалет и ванная комната тоже были в доме. Софья Петровна как-то быстро растворилась в этом их новом обиталище и о здоровье вспоминать стала реже. Вроде как растворилась, но ее было видно везде: и на кухне с блинчиками возится, и внукам попки подмывает, и даже с котом, неуживчивым Васькой, подружилась мгновенно. А вот Ильич затосковал. И то ему не так, и это ему не эдак. Стал занудливым, ворчливым. Он, в общем-то, по характеру не был простым человеком, гонору и апломбу у него всегда хватало. Первое время сидел у телевизора. На это занятие у него сил хватило ровно на неделю. Когда телек опротивел, пробовал читать – книг много у дочки. Но уже через пару-тройку дней и это занятие ему наскучило, да и глаза уж не те, читать невозможно, очки надо менять. Пытался по дому похозяйствовать, так зять отшил его с первой же попытки вбить гвоздь в прихожей под кепку. Пробовал было друзей поискать. Но, как назло, улица их, как он говорил, какая-то ненормальная. Днем все на работе, по вечерам детишки шумят, детская площадка рядом. А главное, нет одногодков, поговорить не с кем. Тоска, и все тут.

Тем временем домашним невмоготу стало его ворчание. И тут Софья Петровна как нельзя вовремя вспомнила о поэтическом даре мужа.

– Дед, ты бы стихами занялся, что ли? У Митеньки на днях день рождения, напиши стишок ему. У тебя ведь здорово получилось тогда на мой юбилей. Помнишь?

Разговор этот был кстати. У Тужикова давно в голове крутилась мысль: а не пора ли написать воспоминания? Но вспомнить и письменно поведать потомкам было практически нечего. Жизнь и вообще судьбинушка его совсем не были героическими. И про стихи он тоже думал, иногда даже рифмовал про себя что-то. Правда, все было на примитивном уровне. К примеру:

Побежал Матюша в хату
И кричит: «Бабуль, дай вату…»

Примитивизм этот он, в общем-то, ощущал. При чем здесь вата? Так, для рифмы, что ль. Но это он про себя размышлял. А что, если взять ручку, тетрадку и подумать? Очки он себе новые справил. Что же, может, попробовать?

И вот в доме наступила блаженная тишина. Дед начал творить! Бабка не успевала бегать в магазин за тетрадками. Занятие это радовало Матвея Ильича. Он мог часами сидеть с закрытыми глазами. Петровна даже боялась за муженька. Сидит у стола, лицо блаженное. Случаем, не отходит ли? Но нет, очнулся и что-то царапает в тетрадке, царапает.

Спустя неделю дед начал доставать всех просьбой послушать его творение. Бабка еще как-то терпела. Дочка и зять через пяток минут после начала поэтического вечера под разными предлогами скрывались от начинающего поэта. Все выдержать мог только кот Василий. Под дедовы стихи он блаженно зевал, облизывался, садился к Ильичу на колени и урчал. Так продолжалось довольно долго, наверное, около месяца.

Но вообще-то всю жизнь продолжаться так не могло, это понятно. Дедова поэтическая энергия должна была куда-то выплеснуться, ему нужна была аудитория, он должен был кому-то рассказывать и читать свои перлы.

И тут дочь помогла. Умная у него Маришка.

– Отец, а ты знаешь, у нас в городе есть литературный кружок, недалеко от дома, он в здании школы проводится. Люди все приличные, есть и твоего возраста, есть и моложе. Там учитель литературы и русского языка главный, да ты с ним знаком. Я когда в школе училась, он классным у нас был. Сходил бы, может, и полезно будет познакомиться, они там стихи читают, рассказы всякие обсуждают, даже в газетах печатаются. Сходи, не поленись.

Мысль была вполне ничего себе, вполне уместная. И Матвей Ильич, приодевшись, загрузив свои тетради в сумку, пошел в школу. Учителя, звали его Семен Макарыч, он нашел быстро. Переговорили наспех, Семен Макарыч был весь в заботах, но договорились, что на очередное заседание Тужиков поднесет свои творения и кружковцы послушают стихи.

Слушание состоялось уже через неделю. Учитель представил Матвея Ильича и дал ему слово.

В такой серьезной аудитории дед был впервые. Последний раз он выступал перед людьми на заседании правления колхоза по случаю ухода на пенсию. Давненько это было. Однако он не тушевался, он был спокоен за свое творчество и уверенно встал к трибуне. Начать решил со стихов, которые написал совсем недавно, посвятил внучатам и считал своим лучшим шедевром.

Катит капля по стеклу,
По стеклу стеклянному.
Тяжело ему стоять,
Солдату оловянному.
Их внучата принесли,
Этих вот солдатиков.
Вон играют втихаря,
Вроде как лунатики…

Стихотворение было достаточно длинным, может быть, даже и нудным, но его внучатам оно вполне нравилось. Особенно строки о том, как малыши потеряли двух оловянных солдатиков, а мама, придя с работы, нашла их и отдала детям. Матвей Ильич просто млел от этого стиха, даже помышлял назвать его «Поэмой об оловянных солдатиках».

Завершив чтение, победным взглядом дед обвел аудиторию и сказал: «Я кончил».

Публика молчала. Но в глазах местной поэтической элиты горели чертики, отдельные ехидно улыбались. Похоже было на то, что поэзией своей Ильич людей не удивил, а может быть, отдельных даже расстроил. Тужиков уловил это настроение и морально готовился к разбору.

Первым взял слово Семен Макарович. Надо сказать, здесь он был непререкаемым авторитетом. И не только из-за своих довольно значительных заслуг на поэтическом поприще, где он признавался неоднократно и победителем, и лауреатом, и прочее, прочее, но из-за мягкости, а также чрезвычайного такта в общении с людьми.

– Уважаемый Матвей Ильич, скажите, а может ли быть стекло не стеклянным? Это, так сказать, вполне закономерный вопрос. А? Далее. Почему вы используете слово «втихаря», когда описываете игру детей, и почему вы их величаете лунатиками? Это что, поэтическая задумка такая? Или как, а?

Нет, его стих явно здесь не понравился, он это увидел.

А Семен Макарович вошел в раж.

– Понимаете ли, поэзия – это искусство, это специфическое искусство, опирающееся на метрику и ритмику, эвфонию с учением о ритме и строфике. Поэзия имеет четкие требования к слогу, стилистике и структуре стихотворения, определению поэтических приемов и размеров, метров, стоп, рифм. Вот что, к примеру, вы знаете о хорее, спондее или ямбе, или о ритмических значениях малых цезур…

Тужиков понял: над ним издеваются.

– Послушайте, я понимаю, стих мой вам не нравится, но зачем же издеваться, вы что, не можете по-русски здесь разговаривать? При чем здесь какие-то стопки или, прости господи, хереи, вы-то за словами следите? Я старый заслуженный человек, у меня десять грамот и приемник VEF в благодарностях. Я за месяц больше сорока стихов написал. Кто из вас, тут сидящих, столько наработал?

Старый учитель Семен Макарович стоял красный, как рак, публика нервничала. Кто-то шумел и требовал выгнать грубияна с заседания, кто-то просто смеялся. Пожилая дама, истерически хохотнув, продекламировала:

Полилась в стекле вода,
Вот и грянула беда.
Никогда не думала.
Вот беда и хлынула…

Матвей Ильич грозно глянул в зал:

– Кто сказал? Я спрашиваю, кто это сказал?

Народ тут же притих. Что-то будет.

– Меня, старого заслуженного гражданина, дразнить!!! Да я вас… Да я в гороно… Да вашу секту паршивую завтра же закроют… Да я…