скачать книгу бесплатно
Мы с Дэнни прекрасно знаем, что он ни за что не вызовет копов, но я не могу рисковать. Маму уже дважды арестовывали, теперь у неё условный срок. Возможно, Дэнни не позвонит в полицию, зато с превеликим удовольствием вышвырнет мою маму вон. Взрыв грубого мужского смеха напоминает мне о том, чем это чревато. В этом смехе нет ни намёка на счастье, веселье или хотя бы разум. Это злобный, истеричный хохот, жаждущий чьего-то унижения.
Мою маму тянет к больным. Я этого не понимаю. И не должна понимать. Я просто разруливаю её проблемы.
Тусклые лампы, висящие над бильярдными столами, красные неоновые огни над барной стойкой и два телевизора на стене – вот и всё освещение в баре. Если верить объявлению на двери, вход воспрещён двум категориям посетителей: лицам до двадцати одного года и с отличительными знаками уличных банд. Даже в полумраке я вижу, что эти правила никто не соблюдает. Большинство мужчин одето в куртки с байкерскими клубными эмблемами, а половина сопровождающих их девушек явно не достигла совершеннолетия.
Я протискиваюсь между двумя мужчинами к стойке, где Дэнни разливает напитки.
– Где она?
Дэнни, как всегда одетый в красную байковую рубашку, стоит спиной ко мне и разливает водку по стопкам. Он явно не намерен при этом разговаривать – по крайней мере, со мной.
Я заставляю себя застыть, когда чья-то рука стискивает мне задницу, и парень, воняющий потом, наклоняется ко мне.
– Хочешь выпить?
– Отвали, придурок.
Он хохочет и снова щиплет меня. Я сверлю глазами разноцветные бутылки спиртного, выстроенные вдоль стены, представляя, что нахожусь где-то не здесь и всё это происходит не со мной.
– Убери руки от моей задницы – или я тебе яйца оторву!
Дэнни загораживает собой бутылки и пододвигает пиво парню, находящемуся в опасной близости от потери своего достоинства.
– Она малолетка.
Придурок тут же ретируется от стойки, а Дэнни кивает в глубину бара.
– Там же, где всегда.
– Спасибо.
Я иду сквозь строй взглядов и смешков. Смеются в основном постоянные посетители бара. Они знают, зачем я пришла. В их взглядах я читаю осуждение, насмешку, жалость. Чёртовы лицемеры.
Я иду с высоко поднятой головой, расправив плечи. Я лучше, чем они. Мне плевать на их шепотки и смешки за моей спиной. Пошли они. Пошли они все.
В дальнем зале посетители толпятся в основном вокруг покерных столов, остальное помещение свободно. Дверь в переулок распахнута настежь. Через неё видны мамин многоквартирный дом и даже её входная дверь. Что ж, очень удобно.
Мама сидит за маленьким круглым столиком в углу. Перед ней две бутылки виски и стакан. Мама потирает щёку, потом отводит руку. Меня обжигает ярость.
Он её ударил. Опять. Щека у мамы красная. Вся в пятнах. Кожа под глазом уже начала отекать. Вот поэтому-то я и не могу переехать с Исайей и Ноем. Вот поэтому я вообще никуда не могу уехать. Я должна жить в двух кварталах от мамы.
– Элизабет! – мама шепелявит на букве «з» и пьяно машет мне рукой.
Она хватает бутылку виски и наклоняет её над стаканом, но из горлышка ничего не льётся. Это и к лучшему, потому что горлышко на добрый дюйм сбоку от стакана.
Я подхожу к ней, забираю бутылку и присаживаюсь за столик.
– Там пусто.
– О! – она удивлённо хлопает пустыми голубыми глазами. – Будь хорошей девочкой, принеси маме ещё.
– Мне семнадцать.
– Тогда и себе возьми что-нибудь.
– Идём, мама.
Трясущейся рукой она приглаживает свои светлые волосы, оглядывается по сторонам с таким видом, будто только что проснулась.
– Он меня ударил.
– Я знаю.
– Я дала ему сдачи.
Ни секунды не сомневаюсь, что она ударила его первая.
– Нам пора идти.
– Я тебя не виню.
Это заявление ударяет меня с такой силой, с какой ни один мужчина не смог бы. Я судорожно выдыхаю, лихорадочно ищу способ облегчить жгучую боль, но ничего не выходит. Тогда я беру вторую бутылку – к счастью, в ней что-то осталось, – наливаю стопку, опрокидываю. Потом наливаю снова, передаю ей.
– Нет, винишь.
Мама долго смотрит на виски, потом проводит своими немолодыми пальцами по краю стакана. Ногти у неё обгрызены до мяса. Разросшиеся неопрятные кутикулы. Кожа вокруг ногтей сухая и потрескавшаяся. Мне самой интересно, была ли моя мама когда-то красивой.
Она запрокидывает голову, пьёт.
– Правильно говоришь. Виню. Твой отец никогда бы меня не бросил, если бы не ты.
– Я знаю, – жжение во рту перебивает боль воспоминаний. – Идём.
– Он меня любил.
– Я знаю.
– А ты сделала такое… из-за этого он и ушёл.
– Я знаю.
– Ты погубила мою жизнь.
– Я знаю.
Она начинает плакать. Да, это пьяные рыдания. Те самые, что выплёскивают наружу всё: слёзы, сопли, плевки и жуткую правду, которую не стоит открывать никому.
Я морщусь, сглатываю, напоминаю себе, что нужно глубоко дышать.
– Я знаю.
Мама хватает меня за руку. Я не отстраняюсь. И не сжимаю её руку в ответ. Я позволяю ей делать то, что ей необходимо. Всё это мы с ней уже проходили, и не один раз.
– Прости, детка, – мама проводит рукой под носом. – Я не то имела в виду. Я люблю тебя. Ты же знаешь, я тебя люблю. Не бросай меня. Хорошо?
– Хорошо.
Что ещё мне остаётся сказать? Она – моя мама. Моя мама.
Её пальцы чертят круги на тыльной стороне моей ладони, но она не смотрит мне в глаза.
– Переночуешь у меня?
Вот это Исайя мне строго-настрого запретил. На самом деле он запретил мне даже больше: он заставил меня пообещать, что я буду держаться подальше от матери после того, как её нынешний приятель меня избил. Я типа держу это обещание, переехав к тётке. Но кто-то же должен заботиться о моей маме: следить, чтобы она ела, покупала продукты, оплачивала счета. В конце концов, это я виновата, что отец нас бросил.
– Давай-ка пойдём домой.
Мама улыбается, не замечая, что я не ответила на её вопрос. Иногда мне снится ночью, как она улыбается. Она была счастлива, когда отец жил с нами. А потом я разрушила её счастье.
Мама встаёт из-за стола, и у неё тут же подгибаются колени, но идти она может. Сегодня хорошая ночь.
– Ты куда? – спрашиваю я, когда она делает шаг в сторону бара.
– Заплатить за выпивку.
Ого! Она при деньгах.
– Я заплачу. Стой здесь, сейчас я отведу тебя домой.
Но вместо того, чтобы дать мне денег, мама прислоняется к задней двери. Отлично. Теперь мне придётся за неё платить. Хорошо, что парень из «Тако Белл» купил мне поесть и у меня есть чем рассчитаться с Дэнни.
Я расталкиваю толпу перед баром, Дэнни кривится при виде меня.
– Забери её отсюда, крошка.
– Уже забрала. Сколько она должна?
– Всё оплачено.
Кровь застывает у меня в жилах.
– Когда?
– Только что.
Нет.
– Кто это сделал?
Он отводит глаза.
– А ты как думаешь?
Вот чёрт. Я разворачиваюсь и несусь обратно, натыкаюсь на людей, расталкиваю их. Он уже ударил её. И сделает это снова. Я пулей вылетаю через заднюю дверь на улицу, но там пусто. В темноте – никого. И в свете уличных фонарей – тоже. Только сверчки стрекочут вокруг.
– Мама!
Со звоном разбивается стекло. Потом – ещё одно. Жуткие вопли эхом отлетают от маминого дома. Боже, он её убивает. Я точно знаю.
Сердце так страшно колотится в рёбра, что трудно дышать. Меня всю трясёт: руки, ноги. Перед глазами встаёт душераздирающая картина того, что мне предстоит увидеть на парковке: мама в луже крови, а над ней стоит её ублюдочный приятель. Горячие слёзы разъедают глаза, я сворачиваю за угол и падаю, в кровь обдирая ладони об асфальт. Плевать. Я должна её найти. Мою маму…
Мама замахивается бейсбольной битой и вдребезги крушит заднее стекло какого-то старого «Шевроле Эль Камино».
– Что… что ты делаешь?
Где, чёрт возьми, она раздобыла биту?!
– Он, – она размахивается и разбивает ещё одно стекло. – Он мне изменил!
Я моргаю, не зная, чего мне хочется больше – обнять её или прибить.
– Так брось его!
– Ах ты дрянь!
Из переулка между двумя домами на нас выбегает мамин приятель и с размаха отвешивает ей оплеуху. Удар его ладони по её щеке дрожью отзывается на моей коже. Бейсбольная битва выпадает из маминых рук и три раза подпрыгивает на асфальте. Каждый сухой деревянный стук бьёт мне по нервам. Наконец бита окончательно приземляется и катится к моим ногам.
Мамин ухажёр орёт на неё, материт на все корки, но его слова сливаются для меня в сплошной монотонный гул. В прошлом году он меня избил. Он бьёт маму. Но больше он нас не тронет.
Он заносит кулак. Мама выбрасывает вперёд руки. Пытаясь закрыть лицо, падает перед ним на колени. Я хватаю биту. Делаю два шага вперёд. Завожу биту за плечо и…
– Полиция! Брось биту! Лечь на землю!
Нас обступают трое копов в форме. Чёрт! Сердце тяжело колотится в груди. Я должна была это предвидеть, но не подумала, и эта ошибка дорого мне обойдётся. Знала же, что копы регулярно патрулируют этот жилой комплекс.
Ублюдок тычет пальцем в меня.
– Это она все устроила! Эта чокнутая дрянь разбила мою машину! Мы с её матерью пытались её остановить, но она совсем с катушек слетела!
– Брось биту! Руки за голову.
Я настолько ошеломлена этой наглой ложью, что забываю о бите, которую всё ещё держу в руках. Деревянная рукоять – шершавая на ощупь. Я роняю биту и опять слышу звонкий стук, с которым она отскакивает от асфальта. Завожу руки за голову, смотрю в упор на маму. Жду. Жду, что она всё объяснит. Жду, что она нас защитит.
Мама стоит на коленях перед своим ублюдком. Она слабо качает головой и одними губами шепчет мне: «Пожалуйста».
Пожалуйста? Что пожалуйста? Я делаю большие глаза, умоляя её объяснить.
И тогда она беззвучно произносит два слова: «Условный срок».
