скачать книгу бесплатно
– Она так кричала, что даже Дашка проснулась. – Девушка сочувственно взглянула на дочку. – Если вы с Алексеем Егоровичем коллеги, то навещали бы его почаще, что ли. Ему бы не помешало внимание. Когда я собираюсь в магазин, то всегда захожу к нему и предлагаю купить что-то нужное. Иногда он соглашается, но чаще всего заказывает что-то совсем дешевое. Например, хлеб или макароны. Но иногда даже мне дверь не открывает. На улицу он выходит очень редко. Уже и не припомню, когда видела его во дворе. Он приходил в скверик за домом, сидел возле клумбы. Там у нас тихо, дети не орут, даже фонтанчик есть. Алексей Егорович всегда был там один. По-моему, у него вообще никого нет. Ни знакомых, ни приятелей. Но возможно, вы не знали, что у него всё вот так, невесело. Просто не оставляйте его. Извините еще раз. Может, я лезу не в свое дело, но Алексей Егорович все-таки мне не чужой. Вот после того скандала он провел три дня в больнице.
– Сердечный приступ, да. Он поделился.
– И со мной поделился, когда мы в лифте столкнулись. А если бы не сказал, то я бы и не узнала. Никто бы не узнал.
– У вас очень доброе сердце, – искренне сказал Гуров. – Таких соседей сейчас еще поискать. Но вы что-то сказали про женщину. Может быть, это и был кто-то из его семьи? Приехала родня и они что-то не поделили?
– Я не знаю, кто это был, – призналась девушка. – Та женщина что-то кричала о долгах. Наверное, все в доме ее слышали. Причем Алексей Егорович в этот момент был в своей квартире и, кажется, что-то ей отвечал через закрытую дверь.
– Если о долгах напоминают повышенным тоном, то дело серьезное, – согласился Гуров. – А ту женщину вы раньше не встречали? Не может быть такого, что она уже приходила к Алексею Егоровичу?
– Если она и приходила, то очень редко. Но я ее в принципе не видела. Даже в глазок не посмотрела. Только слышала, как она кричала, что он ей должен. А он в ответ: «Успокойся, Галя!»
«Галя. Аля. Алевтина, – сложилось в голове Гурова. – Поздравляю вас соврамши, Алексей Егорович».
Малышка заворочалась в коляске. Молодая мамочка нырнула к ней, пошарила рукой под подушечкой, достала откуда-то розовую погремушку и вручила ее дочке.
– Мы пойдем, ладно? А то она плакать начнет.
– Конечно. Спасибо вам, – поблагодарил Гуров.
– И вам спасибо. Помогли мне эту бандуру из подъезда вытащить.
Гуров задрал голову и посмотрел на окна.
– Вернусь-ка я обратно и попробую разговорить Алексея Егоровича, – пробормотал он. – А то он ни слова о своих проблемах не сказал. А я думал, что у него все в порядке. Во всяком случае, у меня создалось именно такое впечатление.
– Я вас понимаю, – кивнула девушка. – Не обижайтесь на него, если не пустит вас в квартиру. С ним такое случается.
– Меня наверняка пустит.
– Только не говорите ему, что это я вас к нему отправила, – тихо проговорила девушка. – Пожалуйста.
– Обещаю. А когда именно к Алексею Егоровичу приходила та самая скандалистка?
– Второго сентября. Я почему запомнила? У мужа день рождения был. Гости тоже всё слышали. Даже пообещали скинуться нам на новую входную дверь.
Понимания и доброй улыбки от Моргунова Гуров не ждал и заранее приготовился услышать все, что о нем думают. Позвонив в дверь и услышав в квартире шаги Моргунова, решил, что и на этот раз тот станет его мариновать у порога, пытаясь узнать причину повторного визита. Но Моргунов снова удивил. Он не ударился в полемику и сразу же открыл дверь. Теперь он опирался на толстую деревянную трость. Пристально посмотрев в глаза Льва Ивановича, Моргунов произнес смертельно усталым голосом:
– Я знал, что вы вернетесь. Проходите, Лев Иванович. Дорогу вы уже знаете.
Глава 4
Гуров пересек комнату, старательно обходя шаткие книжные башенки, и остановился, встав спиной к окну. Моргунов, зашедший следом, попросил стул и, болезненно морщась, наконец уселся, опираясь на трость. Наблюдая за его страданиями, Гуров вспомнил, что час назад он не выглядел так плохо и передвигался более уверенно.
– Ноги. Иногда ничего, а иногда совсем плохо.
– Может быть, врача? – спросил Гуров.
– Лишнее, – отказался Моргунов.
– Почему вы сказали неправду, Алексей Егорович?
Моргунов установил трость меж коленей и ухватился за нее длинными белыми пальцами.
– Я не знаю, кто вам рассказал про Алевтину. Думаю, кто-то из жильцов нашего дома. Она так громко заявила о себе, что ее не могли не услышать. Я тогда еще подумал, что люди могут вызвать полицию. Аля такой раньше не была.
– Почему вы скрыли ее визит?
Моргунов вскинул голову и прикрыл глаза от солнечного света.
– Будьте добры, задерните занавеску, – раздраженно попросил он.
Гуров выполнил просьбу. В комнате мгновенно наступил полумрак.
– Когда вы пришли, то назвали ее имя. Я решил, что она на меня написала заявление. А потом вы сказали, что она в розыске. Я струсил.
– Даже так? Чем же вы ей насолили, если думали, что она нажаловалась на вас в полицию?
– Я объясню. Только вы уж, пожалуйста, выслушайте меня до конца.
Моргунов с минуту помолчал.
– Тогда, в посольстве, мы сошлись на фоне любви к историческим ценностям. Прекрасное было время. Мы бродили по немецким деревенькам, часто посещали ярмарки и барахолки. Алевтина не хотела ничего упустить и таскала меня по неведомым маршрутам, и рассказывала, рассказывала… Когда я всерьез увлекся поиском старинных вещей, она познакомила меня с местными барахольщиками. Эти люди не считали себя ценителями прекрасного. Они скорее разыскивали сокровища по заказу. Захотел какой-нибудь зажиточный бюргер обставить свой дом, как на картинке из учебника истории, и барахольщики начинали разыскивать для него подсвечники, посуду, мебель, украшения. Что-то из найденного и выкупленного, что по какой-то причине не соответствовало запросам заказчика, после продавалось на небольших аукционах либо оседало на базарах. Эти предметы кочевали из рук в руки, и только настоящий знаток мог угадать их истинную цену. Алевтина была одним из них. То, что я покупал, изначально меня не заинтересовывало, но она всегда обращала мое внимание на самые невзрачные предметы. Стоимость их была очень низкой. Я не собирался наживаться на этом, вовсе нет. Все купленное я оставлял себе. И рваные молитвенники, и простенькие украшения. Постепенно набралась приличная коллекция.
– Алевтина Михайловна тоже приобретала что-то для себя?
– Как раз таки нет. Аля была охотницей. Как только вещь попадала ей в руки, она теряла к ней интерес. Сами понимаете, что на родину просто так я это вывезти не мог. Аля помогла мне это сделать, когда я окончательно покинул ГДР. Мы ехали на поезде вместе. Она ехала в Москву навестить родных, а после должна была вернуться обратно, в Берлин. Мы поехали в одном купе, и Алевтина оформила мою коллекцию на себя. Тут был хитрый расчет: я-то покидал страну насовсем, а Алевтина должна была вернуться. Мы надеялись на то, что переводчицу из посольства СССР не будут проверять особо тщательно. И у нас все получилось.
Два дня перед ее отъездом мы ходили, держась за руки. Понимали, что жизнь нас разводит, как мосты в Ленинграде. Аля тогда взяла с меня слово, что тот винтаж, который она помогла протащить через несколько государственных границ, я оставлю у себя в любом случае. На память о нас. Это был наш последний вечер. Она повела меня в ресторан «Прага», где мы сидели до самой ночи. Потом были Арбат, такси и Белорусский вокзал с улетающим в потолок храпом пассажиров, уставших бодрствовать в ожидании своего поезда. Тогда она ни на что не претендовала. Мы вообще тогда ни о каких ценностях не думали, потому что целое, в которое мы с Алей срослись за несколько лет, раскололось на две половинки с неровными и очень острыми краями. Все было понятно без слов.
Это был апрель одна тысяча девяностого года. Год, когда я остался один. Еще через год похоронил мать, а еще через два не стало и отца. Алевтине я несколько раз написал, но не получил ответа. Это была, знаете… такая детская попытка снова поверить в чудо. Но лишь с моей стороны.
Сколько же лет прошло?.. Я работал в бюро переводов, иногда ходил к ученикам на дом. Пытался построить отношения, но обнаружил, что лично мне быть одному намного комфортнее. Страна стремительно менялась, а я старел. Однажды понял, что на одной зарплате далеко не уеду, и вспомнил про немецкие покупки. Через знакомых вышел на собирателей всякой всячины, чтобы посмотрели на коллекцию. Более знающих людей не искал специально, поскольку думал, что винтаж из Германии вряд ли заинтересует профессионалов. Ну, что там было у меня ценного? Если и было, то только для меня.
Но совершенно неожиданно коллекция вызвала интерес. «Прямо из самой Германии? Серьезно?! И вы вывезли это контрабандой?» Примерно так реагировали, увидев мои «богатства». Тогда я понял, что эти вещи в самом деле имеют определенную ценность.
– А раньше не догадывались? – усмехнулся Гуров. – Говорите же, что у Алевтины Михайловны был отменный нюх на редкости. Это же она собрала всю коллекцию?
– Не всю, – покачал головой Моргунов. – Только ее начало. В самой коллекции было около тридцати экспонатов. Бо?льшую часть предметов нашел уже я – самостоятельно.
– О! Прошу прощения, – вскинул руку Гуров. – Продолжайте, пожалуйста. Минуту. А можно взглянуть? У вас что-то осталось?
– Все было продано. Ничего нет. Не оставил себе ни капли, – холодно ответил Моргунов. – За каждый лот предлагали хорошие деньги. Даже за глиняную фигурку лошади, у которой откололась половина морды. Просто когда-то забыл ее выбросить, отставил в сторону, а оно вон как вышло.
– Что же такого волшебного было во всех этих вещах?
– Душа. Ими пользовались и передавали из рук в руки. Их эксклюзивность. Неповторимость. Оригинальность. Позже мне сообщили, что глиняной лошадке двести с лишним лет. Это не шутки, была проведена официальная экспертиза. Вспомните перчатки с блошиного рынка, там та же история.
– Их держал в руках сам король Пруссии, – ответил Гуров. – Кажется, я понимаю, что вы имеете в виду. А что же Алевтина Михайловна? Она как-то узнала о том, что вы избавились от коллекции?
– Узнала. Несколько дней назад. После Германии это была наша первая встреча.
Мы случайно столкнулись в сквере за моим домой. Раньше я постоянно там торчал, но сейчас из-за больных ног выхожу на прогулку редко. И вот кто бы мог подумать, что мы с ней встретимся именно там?
Она подошла, села рядом на лавочку. Я краем глаза смог распознать только яркое малиновое пятно. А пятно вдруг «заговорило». «Алеша, это ты?» Я не узнал ее сначала. Она поправилась, подурнела. Даже смотреть на нее было неловко, но через минуту все прошло.
Разговаривали долго. Она еще несколько лет прожила в Германии, потом работала то тут, то там. В основном помогала всяким важным лицам проводить переговоры. Ездила с ними по миру, подолгу жила в их домах, становилась чуть ли не членом семьи. Но в какой-то момент твердо решила, что с нее хватит, и вернулась в Россию.
Она сама напросилась в гости. Оказать ей было невозможно, даже если сильно захотеть, – Аля всегда брала то, что ей нужно, не особенно интересуясь желаниями других людей. Это особенно сильно ощущалось, когда мы еще работали в Берлине. Если я в чем-то сомневался, то она не боялась ничего. Очарование, бесстрашие, упорство. Благодаря этим трем «китам» она и смогла вывезти ценности из Германии в Советский Союз. Сам бы я не решился.
По пути сюда мы с Алей зашли в магазин, где она купила вино и немного еды. Ей хотелось отметить встречу. Я обратил внимание на то, что цены ее не волновали. Она выбрала самое дорогое вино. С финансами у нее был полный порядок.
Ну а дома у меня, как вы видите, царит и властвует творческий беспорядок. Но ее это не смутило. Здесь же была ее стихия. Она шла по коридору и указывала пальцем: «Это надо выбросить. И это туда же. Ты меня понял? Так и сделай. А вот на эту тумбочку найдется покупатель, сейчас такие в моде». Ну и так далее. Она изменилась только внешне, но в душе все еще оставалась той еще атаманшей.
Мы выпили, поговорили. В какой-то момент я понял, что Алевтина опьянела. Внешних признаков не было, но изменился тон разговора. Она вспомнила про нашу коллекцию и попросила ее показать. Мне пришлось признаться, что я ее продал. Это Алевтине очень не понравилось. Да и я завелся от ее упреков.
То, что случилось после, вывело меня из себя. Она потребовала свою долю с продажи. Заявила, что я ей всем обязан, а она не получила ни копейки. Лев Иванович, вот ответьте честно, я произвожу впечатление лживого или злого человека?
– Я вас практически не знаю, – ответил Гуров. – И что же было дальше?
– Спасибо за честный ответ, – слегка поклонился Моргунов. – Поясню: я ненавижу изворотливых людей. Стараюсь не иметь с такими индивидуумами никаких общих дел, даже если будут предлагать миллионы. И вдруг Алевтина обвинила меня во лжи! Заявила, что я просто не хочу с ней делиться выручкой.
Голова Моргунова начала мелко подрагивать. Пальцы двигались по трости вверх и вниз, словно нащупывали невидимые струны.
– Денег у меня, разумеется, давно не было. Я тратил их сразу же после продажи каждого экспоната. Мы расстались, если вы помните! Я писал ей, но не получал ответа. И теперь она требует с меня какие-то деньги? За что? Не было такого уговора.
Я попросил ее уйти. Вежливо, но настойчиво. Проводил до двери. По пути она нарочно сбросила со стеллажа шкатулку, которую я недавно приобрел. Красивая вещица с клеймом мастера из Оксфордшира. И это, мать твою, предположительно восемнадцатый век!
«Ёшкин кот! – мысленно восхитился Гуров, наблюдая за разбушевавшимся дедом. – Да он реально одержим всей этой древностью. Это ж самый настоящий медицинский диагноз. Представляю, как он гнал отсюда Голикову. Теперь понятно, почему она ругалась с ним даже через закрытую дверь».
Моргунов постепенно успокаивался. Он провел рукой по волосам и глубоко вздохнул.
– Остальное вы уже знаете, – выровняв дыхание, продолжил он. – Алевтина просто так не ушла. Сначала вытянула из меня душу. Я отвечал ей, просил уйти, оставить меня в покое, не позориться. Все было бесполезно. Она бушевала на лестничной площадке минут пять. Бедные соседи.
На другой день у меня прихватило сердце. Вызвал «Скорую», отвезли в больницу. Долго я там лежать не стал и сам попросился на выписку. Слава богу, операция оказалась не нужна. Просто возраст и стресс. Теперь вот на таблетках.
– Может быть, принять сейчас парочку? – предложил Гуров. – Как вы себя чувствуете?
Моргунов улыбнулся впервые за время своего рассказа:
– Спасибо, Лев Иванович, не нужно. Я контролирую свое состояние.
Гуров присел на край кровати.
– Алексей Егорович, получается, что вы просто боялись Алевтину Михайловну? Думали, что она натравила на вас полицию?
– Именно так. Я об этом рассказал вам в самом начале. И она обещала вернуться.
– А могла?
– Я был в больнице, если вы помните. Если она и приходила, то я об этом ничего не знаю. Мне нечего скрывать, Лев Иванович. Я все вам рассказал.
– Но если вам нечего скрывать, то почему вы так испугались, когда я пришел к вам в первый раз?
– Если вы думаете, что я занимаюсь чем-то незаконным, то очень ошибаетесь, Лев Иванович, – расправил плечи Моргунов. – Все, что вы здесь видите, приобретено честным путем. Я просто просматриваю объявления о продаже подержанных вещей и иногда выбираюсь в выселенные дома, готовые к сносу. Мне трудно передвигаться, но, как я уже сказал, бывают дни, когда я чувствую себя более-менее хорошо. Поэтому такие вылазки приносят мне удовольствие и удовлетворение. Народ выбрасывает разные сокровища. Я же их подбираю и даю вторую, а то и третью жизнь. А про Алевтину могу сказать следующее. Из красивой и умной женщины она превратилась в злобную старуху. Она могла обвинить меня черт-те в чем, и, поверьте, полиция повелась бы на ее ложь. Конечно, от меня бы отстали, но нервы бы потрепали знатно. Вы сказали, что она пропала?
– Да, третьего сентября.
– Она была у меня второго числа. А третьего я попал в больницу. Полагаю, сердце забарахлило именно из-за того, что Алевтина устроила у меня дома.
Гуров поднялся, одернул брюки. Моргунов попал в больницу в семь утра, а Голикова лишь в одиннадцать часов утра вышла из дома и села за руль своей машины. «Вот оно где, алиби, – подумал Гуров. – Осталось проверить список госпитализированных в кардиологию от третьего сентября».
– Вы не знаете, куда могла запропаститься Голикова? – спросил он.
Моргунов тоже решил принять вертикальное положение и сделал это достаточно бодро.
– Я понятия не имею, Лев Иванович. О своей нынешней жизни она мало рассказывала. Только про то, что сдает комнату, и про частные уроки. Но теперь вы знаете, какой у нее был характер. Когда мы покупали вино в том магазине, она при мне успела поругаться с кассиром. Он пробил чек на другую сумму. Оказалось, что кто-то перепутал ценники. Неприятно, но не смертельно, правда? Но Алевтине так не показалось. Она оскорбила парня за кассой, назвав его тупым. Но ведь его вины не было, согласитесь? Я постарался об этом забыть, ведь мы так давно не виделись. Но я вот о чем подумал. Если Аля с такой легкостью идет на конфликт, то, может быть, кто-то не захотел с этим мириться? Ведь не все, как я или тот кассир, будут терпеть хамство?
– Что вы имеете в виду? – напрягся Гуров.
– Просто предполагаю, Лев Иванович, – пробормотал Моргунов. – Вам виднее. Пусть ее найдут. Больше мне нечего вам рассказать.
Гуров медленно пошел к выходу в коридор, внимательно рассматривая все, что попадалось по пути. Взгляд упал на бархатный футляр продолговатой формы. Что хранили в этой штуке раньше? Браслет? Наручные часы? Золотую ложку?
Да всё, что могло туда поместиться.
«А вдруг Голикова завелась не просто так? – В голове Гурова будто включился маленький моторчик. – Ведь это она помогла Моргунову перевезти предметы, стоимость которых потом удивила даже его. Значит, вещи представляли ценность не только для любителей старины, и Голикова была в курсе их стоимости. Однако она ничего не требует взамен, кроме как дать ей обещание не избавляться от коллекции. Что это? Та самая настоящая любовь?»
Задумавшись, Гуров застыл на месте, стоя спиной к Моргунову. Переводчик ждал от него какой-то реакции, но ее не было.
– Лев Иванович? – позвал Моргунов.
«Как ни крути, а все-таки это была контрабанда, которую, не зная того, покрывало советское консульство. Простая переводчица не могла бы провернуть это в одиночку. Был кто-то еще, кто помог с оформлением документов на вывоз коллекции. Оба-на. И где же его теперь искать?»
Гуров взял в руки футляр и попытался открыть. Крышка не поддавалась.
– Вижу, вам понравилась эта коробочка. Там замочек с секретом, – объяснил Моргунов. – Справа маленький гвоздик, который нужно потянуть в сторону. Именно он держит футляр закрытым. В таких раньше хранили сигары. Конкретно этот мне посчастливилось приобрести почти даром.
Гуров положил футляр на место и повернулся к Моргунову.
– Вы действительно избавились от всех предметов, которые привезли из Германии? – спросил он.
– Да, я распродал все.
– А фото не делали?
– Совершенно верно, фотографии где-то были, но я, боюсь, быстро их не найду.
