скачать книгу бесплатно
Сиблаг НКВД. Последние письма пастора Вагнера. Личный опыт поиска репрессированных
Александр Владимирович Макеев
Материалы для этой книги о судьбе своего прадеда Александр Макеев – руководитель Центра документации Музея истории ГУЛАГа – собирал в течение трех лет. За это время было сделано огромное количество запросов в различные архивы России и бывших республик СССР, получены материалы следственных, административных и личных дел.
Найдено большое количество фотографий и писем, казалось, утраченных навсегда. Александру удалось найти 38 писем своего прадеда из Сиблага.
Это последние письма пастора, в которых он пытается поддержать своих родных в вынужденной разлуке. Жене и детям до конца жизни не довелось узнать, что случилось и почему письма из Сиблага перестали приходить. В ходе поисков правнуку удалось выяснить настоящую причину такого молчания: Вольдемар Вагнер был расстрелян 24 сентября 1937 года.
Александру Макееву удалось также установить личности людей, непосредственно участвовавших в расстреле прадеда, всех членов расстрельной команды.
Александр Макеев в своей книге не просто описывает судьбу репрессированной семьи. Он делится поисковым опытом. Благодаря этому исследованию автор сменил род деятельности, начал работать в Центре документации Музея истории ГУЛАГа и помогать тем, кто ищет информацию о репрессированных.
Александр Макеев
Сиблаг НКВД. Последние письма пастора Вагнера. Личный опыт поиска репрессированных
Памяти предков, на память потомкам. Моим жене и сыну
Музей истории ГУЛАГа
Фонд Памяти
Издательство ACT
Александр Макеев,
автор-составитель, руководитель Центра документации Музея истории ГУЛАГа
Книга издана при поддержке посольства Федеративной Республики Германия
Расшифровка документов: Александр Макеев Рамона Луома Ольга Бровкина
Расшифровка и перевод с немецкого: Алёна Шипилова Александр Макеев Александр Баумунг (Германия)
Dr. Mir jam Sprau (Германия)
Gunnar Wendt (Германия)
Время идет, и сегодняшние молодые люди оказываются все дальше от событий XX века. При этом многие из них, видя диаметрально противоположные оценки прошлого, хотят самостоятельно разобраться: что же тогда на самом деле произошло?
Один из самых действенных способов составить собственное мнение – обратиться к изучению семейной истории. Но у многих жителей постсоветского пространства связь со своим прошлым прервана из-за длительного периода политических репрессий. Решив восполнить этот пробел, нужно быть готовым к тому, что полученная в ходе поисков информация может изменить тебя и твою жизнь навсегда.
Книга Александра Макеева – пример того, как целеустремленность, терпение и упорная работа могут вернуть из небытия судьбы своих предков и не только. Автору удалось также установить личности людей, участвовавших в расстреле его прадеда, и всех, кто был к этому причастен.
За три года Александр Макеев проделал большой путь – разобрался в законодательстве и специфике работы архивов, нюансах составления запросов и общения с ведомствами, узнал, как собрать необходимые документы и какую информацию можно получить, – и теперь он делится этим опытом с нами. Хочется верить, что эта книга и работа Центра документации Музея истории ГУЛАГа, которым теперь руководит Александр, помогут многим людям восстановить историю репрессированных родственников и составить свое мнение о советском периоде нашей истории.
Роман Романов,
директор Музея истории ГУЛАГа, руководитель Фонда Памяти
Вступление. Время всегда одно – здесь и сейчас
Эта книга – не историческая монография. Она посвящена прошлому моей семьи, но ее нельзя назвать научным исследованием. Да, у меня есть историческое образование. Но между получением диплома и работой над этой книгой прошло почти двадцать лет, и все это время моя деятельность не касалась выбранной когда-то специальности. С большой долей вероятности, я допустил массу неточностей. Но я готов к критике.
Тема репрессий для меня и моей семьи стала важной абсолютно неожиданно. История моих репрессированных родственников, как и миллионов других, была осознанно вычеркнута из общей истории нашей страны. Но я уверен, что отголоски тех событий до сих пор проявляются в моей жизни. Чтобы наконец разобраться с этим «багажом», я и начал это расследование. Хотел расставить все точки над «Ь>, раз и навсегда понять, что тогда произошло и как к этому относиться.
Цель этой книги – вовсе не анализ явления в историческом контексте. Я хотел поделиться своим опытом и показать: каждый желающий может узнать, что действительно произошло с его семьей в годы репрессий.
Я намеренно старался соблюдать чистоту эксперимента: даже став сотрудником Музея истории ГУЛАГа, все запросы я делал от своего имени, то есть от частного лица. Нарушил этот принцип я лишь дважды. Когда искал последнего неизвестного из команды, расстрелявшей моего прадеда (поиски зашли в тупик, и я сделал ряд запросов от имени Музея, чтобы придать им вес и перевести переписку в официальное русло), и когда запрашивал цветные цифровые копии документов.
Тот факт, что почти всю информацию я собрал как частное лицо, доказывает: любой из вас может сделать это самостоятельно. Нужно только желание, терпение и нацеленность на результат.
Я бы очень хотел, чтобы как можно больше читателей этой книги нашли и прочли следственные дела своих репрессированных родственников: близких и двоюродных, дедов и прадедов, отцов и матерей. Когда знаешь все доподлинно, уже никто не сможет убедить в том, что «было такое время» и «так было надо». Нет этому никакого оправдания. И время всегда одно – здесь и сейчас.
Буду рад вашим отзывам и вопросам.
Пишите по адресу: pismawagnera@gmail.com (mailto:%20pismawagnera@gmail.com)
Начало. «Отец рассказывает сыну историю»
Я родился в Сибири, в городе Томске, сорок лет назад. Мои родители не были коренными сибиряками, но к тому времени этот город стал для них настоящей родиной. Папа появился на свет в Казахстане, в городе Актюбинске. Мама – в Тамбовской области, но когда она была еще младенцем, вся семья переехала в Братскую область вслед за отцом-машинистом – он работал на строительстве БАМа[1 - БАМ (Байкало-Амурская магистраль) – железная дорога в Восточной Сибири и на Дальнем Востоке. Основной путь «Тайшет – Советская Гавань» строился с перерывами с 1935 по 1984 год. В 1930-1940-е годы магистраль строили силами заключенных исправительно-трудовых лагерей. Общая протяженность магистрали 4300 км.]. Родители приехали в Томск получать высшее образование, познакомились и стали томичами. Здесь родились мы с моей старшей сестрой. Здесь же я в 2000 году окончил исторический факультет Томского государственного университета и получил специальность «историк, преподаватель истории». Преподаватели получали копейки, и мало кто работал по специальности – все зарабатывали как могли. Не стал исключением и я. Увлекся музыкой, начал работать со звуком – звукорежиссура стала моей профессией на ближайшие пятнадцать лет. Однако интерес к истории семьи все в корне изменил.
Когда что-то происходит прямо перед носом, постоянно, с самого детства – это не кажется чем-то необычным, скорее, воспринимается как данность, обыденность. Интерес, если и приходит, то гораздо позже, когда появляется возможность увидеть привычное со стороны. И тогда примелькавшаяся до незаметности вещь становится открытием. Подобно легенде о Ньютоне и падающем яблоке – все видели, что яблоки падают, но никто не задавался вопросом: почему? Ты всю жизнь жил с чем-то рядом – и лишь через много лет понял, что именно находится прямо перед тобой.
Мне никогда не казалось странным то, что мой папа – русский, но родился в Казахстане. Не казалось необычным, что его маму зовут Фрида, а у его тети, с которой мы с сестрой проводили много времени, потому что она жила со своим мужем в Томске и, по сути, заменила папе мать, – совсем не русское имя Тильда. Было немного обидно, что нас с сестрой отдали в специализированную немецкую школу. Это не всегда понимали друзья во дворе, это нас вроде как выделяло. В этой школе, впоследствии ставшей гимназией, многие учителя носили немецкие фамилии, немецкий язык преподавали со второго класса, а в учебной программе старших классов были «Литература Германии», «Технический перевод», «Гид-перевод» – все на немецком языке. Частично на немецком вели историю и астрономию. Дома было очень много книг, и абсолютно буднично среди прочих смотрелись книги на немецком. С бабушкой Фридой, которая жила в Екатеринбурге с семьей старшего сына, Виктора, мы иногда переписывались на немецком для школьной практики. И я никогда не задавался вопросом, откуда она знает этот язык.
Как-то раз, когда я учился во втором или третьем классе, папа рассказал мне о том, что бабушки Фрида и Гильда – немки, их папа, Вольдемар Вагнер, был священником и пропал в лагерях, а дочерей (еще была младшая – Изольда) вместе с их мамой, прабабушкой Паулиной, сослали в Казахстан. Я наивно рассказал об этом одноклассникам в школе, и порой это служило хорошим поводом для дразнилок. Для нас тогда все было просто, как в советском кино: если немец – значит, фашист. Один раз пришлось даже подраться, когда одноклассник Андрей Попов сказал мне, что моего прадедушку сослали правильно. Я ничего не знал о прадедушке, но это почему-то обидело меня до слез – помню этот момент до сих пор.
Уже в сознательном возрасте, переехав жить в Санкт-Петербург, я смутно начал понимать, что на самом деле произошло с прадедом. Я знал о том, что перед высылкой семья жила в Ленинграде. Вот я иду по тем улицам, по которым, возможно, ходили они. Вот передо мной церковь, в которой служил мой прадед. Вот Павловск, где жила семья, а вот и «Большой дом»[2 - «Большой дом» – неофициальное название восьмиэтажного здания в Санкт-Петербурге на Литейном проспекте, в котором находится Управление ФСБ России по Санкт-Петербургу и Ленинградской области. Здание было построено в 1932 году для Управления Полпредства ОГПУ (позднее НКВД) по Ленинграду и Ленинградской области.] – печально известная громадина – крепость на Литейном проспекте, где прадед сидел под следствием, где его допрашивали и где в очередях, в надежде узнать хоть что-нибудь о судьбе своего мужа, стояла моя прабабушка. Эти женские очереди, с их ужасающим отчаянием, описала в своей повести «Софья Петровна» Лидия Чуковская, которая знала об этом времени не понаслышке.
Прошлое стало для меня гораздо ближе, но сделать первый шаг тогда я так и не решился. Несколько раз ходил вокруг «Большого дома», один раз даже открыл эту массивную дверь и вошел, но, увидев там огромную очередь и суетящихся людей, ждать не решился и поспешил уйти. Честно признаться, я чувствовал страх. Не поверхностный страх, когда ты пугаешься какой-то неожиданности, а страх животный, какой-то глубокий, засевший в костях. Страх, что обо мне узнают «там».
В моей семье никто не знал, что произошло с прадедом. От него просто перестали приходить письма. Последнее пришло летом 1937 года с железнодорожной станции Яя (нынешняя Кемеровская область). Удивительно, что эта станция – сейчас поселок городского типа – находится буквально в сотне километров от Томска, но ни мой отец, ни бабушка Тильда, по крайней мере на моей памяти, туда не ездили. В 1957 году, через 22 года после ареста Вольдемара, семья получила документ из Кемеровского городского ЗАГСа – свидетельство о смерти. В нем было сказано, что Владимир Богданович (так на русский манер Вольдемара Готтлибовича Вагнера называли в документах) умер 12 ноября 1942 года от уремии на почве заболевания почек. Вот и все.
Шли годы, мы с женой перебрались из Петербурга в Москву, у нас родился сын. Видимо, эта перемена в моей жизни и послужила своеобразным толчком: пружина начала раскручиваться. Сейчас, много читая о ГУЛАГе[3 - ГУЛАГ – Главное управление исправительно-трудовых лагерей и колоний (1930-1956). После публикации художественно-исторического произведения А.И. Солженицына «Архипелаг ГУЛАГ» эта аббревиатура стала символом беззакония, каторжного труда и человеческого бесправия.]и семейной истории, я часто встречаю рассказы о том, как человек начинает интересоваться прошлым своей семьи именно после рождения ребенка. Потому что только родителям, полностью ответственным за маленькую жизнь, становится понятно, что значит попасть с детьми, например, в ссылку. Что значит, когда тебя кто-то насильно разлучает с твоими детьми. Недавно я посмотрел документальный фильм о четырех парнях, литовцах, отправившихся в экспедицию на север Якутии, куда когда-то давно были сосланы их прадеды и прабабушки. Они хотели увидеть это место и поставить там памятник своим предкам. В фильме один из них рассказывает: такое желание и понимание важности у него возникло именно после рождения ребенка. Он понял, что пришлось пережить его родным.
Очень похожий случай описывает в своей книге «Памяти памяти» Мария Степанова, говоря о книге Рафаэля Голдчейна «Я сам себе семья»:
«Начало проекта (а как еще это назовешь) похоже на все начала: отец рассказывает сыну историю, шаг за шагом все глубже в нее погружаясь. Судя по всему, Голдчейн не очень интересовался семейными делами до тех пор, пока не стал родителем; в его доме о прошлом не говорили, тайная немота – своего рода запечатанность, как у бутылки с посланием, которую еще не пора открыть – вещь обыкновенная, “у нас не принято было об этом вспоминать”, “он всегда молчал”, “она не хотела говорить об этом”, повторяют внуки и правнуки.
Он жил там и сям, в Иерусалиме, в Мехико, в Торонто, и ближе к сорока годам, с рождением сына-первенца, понял вдруг, что ему сейчас примерно столько же лет, сколько было его дедушкам и бабушкам перед Второй мировой, – и что он ничего о них не знает, даже о тех, с которыми прожил целую жизнь»[4 - Степанова Мария. Памяти памяти. Романс. – М.: Новое издательство, 2017. С. 152.].
Я начал знакомиться с чужим опытом на сайтах, посвященных поиску информации о репрессированных. Стало понятно: нужна «цепочка» документов, которая подтверждала бы, что я – правнук Вольдемара. Так случилось, что именно в это время я восстановил связь с младшей сестрой моего отца – Ниной Александровной Макеевой, моей тетей Ниной. Мы не виделись около двадцати пяти лет, а тут я узнал, что она живет совсем недалеко, позвонил, и мы начали общаться. Тетя Нина отдала мне сохранившиеся у нее документы бабушки Фриды: справку о том, что Фрида училась в десятом классе в Ленинграде в 1941/42 году (попала в блокаду, в 1942 году ее эвакуировали); справку о том, что она была прописана в доме на канале Грибоедова. Но самое главное – свидетельство о браке, в котором Фрида сменила фамилию Вагнер на Макееву, и ее свидетельство о рождении. В этом документе на двух языках – русском и немецком – было четко сказано, что ее отец – Вагнер Вольдемар Готтлиб[5 - Наряду с написанием Готтлиб в документах встречается Готлиб.] (Вагнер Владимир Богданович).
Итак, необходимые документы были у меня в руках. Словами той же Марии Степановой: «Приходит день, когда разрозненные участки того, что тебе известно, надо соединить в линию передачи»[6 - Там же.]. Я решил начать.
Первые запросы. Три приглашения из двух городов
Мой первый запрос в архив выглядел очень эмоционально. Я не имел никакого представления о том, как писать заявления и запросы. Почему-то казалось, что нужно на чем-то настоять, защитить своих предков, призвать архивистов к совести. Сейчас, когда написаны уже десятки запросов на самые разные темы, я иногда перечитываю тот, самый первый. Он выглядит крайне наивно и служит хорошим примером того, как делать не надо.
Тем не менее я нашел почтовый адрес Информационного центра (ИЦ) МВД России по Санкт-Петербургу и Ленинградской области, подписал конверт и опустил его в почтовый ящик. Казалось, это шаг в пустоту, в неизвестность. И все же это был мой первый шаг к осмыслению и преодолению семейного страха.
Прадеда арестовали в Ленинграде, здесь семейная легенда была точна и сомнений не оставляла. Но когда я изучал различные открытые базы данных репрессированных, везде говорилось о том, что его арестовали в Саратове в 1931 году и отпустили «за недоказанностью обвинений». Данные не сходились. Точной даты ленинградского ареста я не знал, как не знал и никаких биографических подробностей из жизни Вольдемара. Мне даже в голову не приходило, что арестов могло быть несколько и что не все они могли попасть в Книги Памяти, а оттуда – в базы данных. Но эти несовпадения нужно было проверить – и через несколько дней после питерского запроса я написал еще один: в ИЦ УМВД России по Саратовской области.
Через месяц в моем почтовом ящике лежало письмо. На штампе стоял адрес: Санкт-Петербург, Информационный центр ГУ МВД. Я перечитывал это письмо несколько раз, но никак не мог ухватить суть. Непонятен был даже язык: странные формулировки, очень длинные предложения с большим количеством сложных оборотов, цитат из законов и регламентов. Сейчас я и сам пользуюсь таким языком для написания запросов, но тогда это было в новинку. Ваш запрос, говорилось в письме, «в части, касающейся ознакомления с архивным делом в отношении Вагнера Вольдемара Богдановича» отправлен в УФСБ России по Санкт-Петербургу и Ленинградской области – и оттуда «вам будет дан ответ». Я понятия не имел, почему письмо переслали, мне даже в голову не приходило, что ФСБ и МВД имеют разные архивы и хранят дела по разным категориям репрессий.
Была в письме и вторая часть – о жене Вольдемара Паулине. На основании такого-то регламента, писали сотрудники МВД, для получения интересующей информации надо срочно, в течение тридцати дней, выслать нотариально заверенные документы, которые подтвердят мое родство с Паулиной Вагнер (к первому письму я приложил обычные ксерокопии), а также свидетельство о ее смерти.
Так я впервые столкнулся с абсурдными требованиями работников архивов. По идее, свидетельство о смерти призвано доказать: человек, о котором я хочу узнать, уже умер и не будет против того, что я интересуюсь его судьбой. Абсурд состоял в том, что год рождения Паулины – 1904-й. То есть на момент запроса ей должно было быть ни много ни мало 111 лет. Работники архива прекрасно это понимали, но требовали от меня доказательств ее смерти. Свидетельства у меня не было. Пришлось взять паузу.
В УМВД Саратова информации не оказалось, запрос отправили в УФСБ по Саратовской области «по месту возможного хранения документов». Оставалось только ждать.
А через месяц я получил заказное письмо из УФСБ Санкт-Петербурга. Открыл – и не поверил своим глазам. Помимо официальной справки, где кратко говорилось о сути дела в отношении Вольдемара и о том, что я могу приехать и лично с ним ознакомиться, в конверте лежали копии нескольких листов материалов дела: анкеты и части одного из протоколов допросов. До этого момента я никогда не думал, что эти документы можно получить вот так, по почте. Я сел за стол прямо в почтовом отделении и все прочитал. В горле стоял комок, я вытирал влажные от слез глаза – ничего не мог с собой поделать, настолько сильно на меня подействовал вид настоящих документов того времени. Сейчас, когда с начала моего исследования прошло три года, я уже успел привыкнуть. Но первые ощущения от прикосновения к истории своей семьи помню до сих пор.
И понимаю, как мне тогда повезло: далеко не всегда дела содержат подробную биографическую информацию. А в анкете моего прадеда, помимо сведений о составе его семьи, были данные о других родственниках – сестре и трех братьях. Еще больше об этих людях говорилось в протоколе допроса, который как раз был посвящен биографии Вольдемара. На допросе прадед рассказывал о своих родителях, родителях жены, давал краткие биографические справки о каждом из братьев и сестре. Упоминал даже двоюродного брата Карла, который в начале XX века покинул родину и уехал в США – как сделали десятки тысяч немцев после того, как отношение к ним властей стало неуклонно меняться в худшую сторону.
В моих руках оказался настоящий клад. Никто из нашей семьи ничего не знал об этих людях. Я – первый.
Мне повезло, и не в последний раз. В Москве живет дочь самой младшей из дочерей Вольдемара, Изольды, – Ольга Александровна Аврамова, моя тетя Оля. Она рассказала мне о том, что в последние годы своей жизни Паулина жила у них в городе Гай Оренбургской области. Там же она умерла. И свидетельство о смерти Паулины хранилось у тети Оли. Она сделала для меня нотариальные копии – так появилось основание для ознакомления с делом Паулины в МВД Санкт-Петербурга. Я отправил копию туда и получил положительный ответ.
Вскоре написали и из УФСБ Саратова: действительно, дело Вольдемара от 1931 года на хранении имеется, я могу приехать в Саратов и ознакомиться с ним самостоятельно.
Итого – три приглашения из двух городов. Пришла пора ехать в архивы.
В архивах. Первые открытия
Поездка в Саратов оказалась напрасной. Я совершил наивную ошибку: позвонил в архив УФСБ Саратовской области, спросил, могу ли приехать такого-то числа посмотреть дело Вольдемара Вагнера, – и даже не узнал имени и должности того человека, который ответил «да». Разумеется, дело мне никто не подготовил. Поэтому на месте я смог только показать оригиналы документов, подтверждающих мое родство с Вольдемаром, чтобы в следующих запросах уже ничего не доказывать. Написав в приемной заявление с просьбой о том, чтобы мне изготовили копии дела и выслали их по почте, я немного погулял по городу и уехал в Москву.
К поездке в Петербург я подготовился основательнее. Написал предварительно письма в ИЦ ГУ МВД и УФСБ, указал, какого числа я хотел бы посетить архив. Дождался официальных ответов с подтверждением. Перед поездкой созвонился с архивами и все уточнил еще раз.
В Питере было пасмурно, и накрапывал тот самый питерский мелкий дождь. Осень, раннее серое утро. «Большой дом» на Литейном, 4, – а точнее, целый квартал, занятый силовыми ведомствами, – производит сильное впечатление. Мощная неприступная громадина, молчаливая. Всегда закрытые окна, множество дверей без вывесок – только звонки и глазки. Настоящая крепость. Теперь перед одной из этих закрытых дверей без таблички – со стороны улицы Шпалерной, недалеко от перекрестка с Литейным проспектом, – стоял я и думал о том, что без особой надобности оказываться в этом районе не хочется. Рядом открытия ждали еще несколько посетителей.
Наконец дверь отворилась, все вошли внутрь. Оказалось, что архив следственных дел интересовал только меня, остальные пришли по личным вопросам (получить справки, выправить документы). Меня пригласили. Комната для чтения была небольшая. Два стола напротив друг друга, внутренний телефон. Сотрудница проверила документы, запретила фотографировать и положила передо мной дело. На старой пожелтевшей картонной обложке от руки было написано: Вагнер Вольдемар Богданович. Я держал в руках дело своего прадеда (стр. 42–56).
Сказать, что я волновался, будет неточно. Сложно описать эту смесь чувств: боль минувшей трагедии вместе с радостью открытия. Как будто сейчас приоткроется дверь в прошлое, о котором до тебя никто не знал.
Дело было довольно объемным. Прадед провел под следствием во внутренней тюрьме на Литейном полгода. Его арестовали в марте 1935-го, а осудили в сентябре. Часто вызывали на допросы. Некоторые листы в деле оказались полностью закрыты бумажными конвертами, другие – прикрыты частично. Обычно так скрывают информацию о тех, кто вел следствие или давал показания против подозреваемого. Фамилии были открыты, но фотографировать не разрешалось – только делать пометки от руки.
В первый раз я просто прочитал все дело от начала и до конца. Не торопясь, не пропуская ни строчки, перелистывая старые желтые страницы одну за другой. Потом достал блокнот и стал делать пометки. Взгляд выхватывал упоминавшиеся в деле фамилии сотрудников НКВД и тех, кто проходил по делу. Меня предупредили о том, что при изготовлении копий эти фамилии закроют. Поэтому я тщательно, страницу за страницей, все переписал – и так перечитал все дело еще раз. А на третий раз выписал номера страниц, копии которых хотел бы получить: довольно много, около пятидесяти.
Я читал, и прадед представал передо мной совсем не таким человеком, каким я его себе представлял. Вольдемар был пастором одной из старейших лютеранских общин Ленинграда – общины церкви Св. Екатерины на Васильевском острове. Но я и не подозревал о его «высоком» круге общения. Оказалось, он был близок епископу Артуру Мальмгрену[7 - Артур Леопольд Мальмгрен (1860–1947) – доктор теологии, епископ Евангелическо-лютеранской церкви России. В 1891–1930 годах – пастор церкви Св. Анны в Санкт-Петербурге. В 1927 году руководил всей Евангелическо-лютеранской церковью СССР, так как епископ Теофил Мейер (служивший в Москве) перенес инфаркт. В 1932 году был привлечен к уголовному делу, по окончании которого расстреляли 20 человек, но не был осужден благодаря ходатайству немецкого консульства. В 1933 году после смерти епископа Мейера принял руководство обоими церковными округами, но после допроса в ОГПУ в 1936 году выехал из СССР. (Источник: Евангелическо-лютеранская церковь и советское государство (1917–1938) II О. А. Лиценбергер; [Междунар. союз нем. культуры]. 2-е. изд. – М.: Готика, 2000. С. 366.)], и тот предлагал «если что» увезти его самого и семью в Лейпциг (куда епископ, кстати, потом и смог выехать, избежав репрессий). Как пастор Вольдемар участвовал в мероприятиях, где присутствовал консул Германии и другие известные люди.
Основным мотивом для ареста моего прадеда (конечно, формальным, так как в это время просто шла кампания по уничтожению Лютеранской церкви) стала именно его пасторская работа. Исполняя обязанности пастора и проявляя заботу о членах общины, он составил список из 24 человек, которым, по его мнению, была нужна финансовая помощь.
В список вошли инвалиды и старики, бывшие работники церкви, а также братья Вольдемара – Александр и Иван. Список через немецкого консула отправили организаторам программы помощи «Брудере хильфе» (Bruders Hilfe), созданной в 1920-х годах немцами – выходцами из России, которые при помощи лютеранского союза «Мартин Лютер бунд» (Martin-Luther-Bund) помогали своим собратьям из-за границы. Когда список достиг Германии, перечисленные в нем начали получать небольшую, но регулярную помощь в виде денежных переводов на адрес Торгсина. Но поскольку к власти в Германии пришел Гитлер, советские чекисты сделали вывод: если в стране правят фашисты, то и все организации там тоже фашистские. Это и стало поводом для ареста. Финансовая помощь из Германии явилась также основной причиной ареста Ивана, брата Вольдемара, и упоминается в деле их брата Александра.
Допрошенные следователем свидетели говорили только хорошее о Вольдемаре: все отмечали, что он настоящий пастор. Сам он на вопрос, является ли «истинно-верующим и готов ли пожертвовать собой ради веры», ответил: «Причисляю себя к истинно-верующим с вытекающими отсюда последствиями».
Протоколы допросов на разные темы пестрят красными пометками, следователи подчеркивали «важное» карандашом. Потом из этих цитат собрали обвинительное заключение аж на два листа. В результате 3 сентября 1935 года прадед был осужден Особым совещанием при НКВД СССР[8 - Особое совещание при наркоме внутренних дел СССР – внесудебный административный орган, действовавший с 1934 по 1953 год. Особое совещание имело право выносить приговоры о заключении в исправительно-трудовые лагеря, ссылке, высылке. В 1941–1945 гг. Особому совещанию было предоставлено право выносить приговоры к высшей мере наказания – расстрелу.] за «контрреволюционную провокационную деятельность» и приговорен к пяти годам исправительно-трудовых лагерей. Ничего «контрреволюционного» в деле я не нашел. Человек просто делал свою пасторскую работу и общался с такими же, как он сам, немцами-лютеранами. Вот и вся вина.
Закончив знакомиться с делом, я посмотрел на часы и не поверил глазам. Я провел здесь пять часов. Все это время со мной в кабинете находилась сотрудница ФСБ, которая и приняла у меня заявление на изготовление архивных копий. Она пообещала, что их пришлют в московское УФСБ, откуда я смогу их забрать.
Я вышел на улицу, на свежий воздух. Ощущение было такое, что меня чем-то придавило. Прошлое открыло мне простую, но страшную в своей простоте тайну. До меня этого дела не читал никто. Никто не видел этих строк, подписей моего прадеда под протоколами допросов. Никто ничего не знал об этих событиях и людях, о том, что происходило с моим прадедом в эти полгода предварительного заключения.
В этом странном состоянии я шел по Литейному из УФСБ в ГУ МВД – там мне предстояло знакомиться с делом жены Вольдемара, моей прабабушки Паулины Иоганновны Вагнер, в девичестве носившей фамилию Арнст (на русский манер ее звали Полиной Ивановной). В отличие от дела Вольдемара, которое было уголовным, дело Паулины было административным – поэтому хранилось в МВД (стр. 34–41). В региональных архивах управлений Министерства внутренних дел лежат дела тех, кто подвергался административным репрессиям: раскулачиванию, выселению по национальному признаку или по причине неблагонадежности, как это было в случае с Паулиной.
Сотрудница архива провела меня в небольшой кабинет и оставила наедине с документами. На обложке дела стоял штамп «рассекречено». Оно было полностью открытым, никаких конвертов и спрятанных фамилий. НКВД занялся семьей Вольдемара через два с половиной года после его ареста и осуждения – в июле 1937 года. Эти два с половиной года Паулина жила одна с тремя детьми в Павловске и каждый день ездила на Васильевский остров, в зубную клинику, где работала медсестрой. Позже я узнал о том, что она не только в одиночку содержала детей, но и постоянно посылала Вольдемару в лагерь посылки и деньги.
Первые документы в деле – справки. Сначала о Вольдемаре: где, когда и за что осужден, – и о том, что Паулина его жена. Потом о Паулине: где живет, где работает. Опросный лист, анкета Паулины, составленная НКВД. Подписка о невыезде из Слуцка (так в то время назывался Павловск). Приказ, подписанный 22 июля 1937 года заместителем начальника УНКВД по Ленинградской области М.Я. Состе.
Сведения о Мартыне Состе я легко нашел в справочнике «Кадровый состав органов государственной безопасности СССР 1935–1939 гг.», составленном А.Н. Жуковым и выпущенном обществом «Мемориал». Позже я выяснил, что в апреле 1938 года сам Состе был арестован, а через месяц погиб на допросе.
В подписанном им приказе говорилось: «Вагнер Павлина Ивановна проживала совместно с осужденным (имеется в виду Вольдемар. – А. М.) со дня замужества (1922 г.) до дня ареста мужа, была на полном иждивении последнего, после ареста мужа помогает ему материально и поддерживает с ним постоянную переписку, а поэтому ея проживание в окрестностях Ленинграда, в частности в г. Слуцке является социально опасным и невозможным». В графе «выслать» карандашом от руки было вписано место ссылки: «г Актюбинск Актюбинской области Казахской ССР». На сборы семье дали пять дней. Так, без суда и следствия, без приговора по какой-либо статье – только за то, что моя прабабушка жила со своим мужем и поддерживала с ним связь после ареста, она вместе с тремя детьми была лишена всего и выслана в Казахстан.
Из дела, а позднее из бесед с тетей Ниной и тетей Олей я узнал о том, что первым местом высылки семьи стал даже не Актюбинск, а далекий поселок Акраб, находившийся от Актюбинска в 170 километрах. Видимо, Паулина была так «социально опасна», что ближе сослать ее было просто нельзя. Никакой возможности жить и работать в Акрабе не было, и семья все-таки смогла перебраться в Актюбинск. Впоследствии их снова выслали севернее – в поселок Родниковка. Но и оттуда Паулине удалось вернуться в Актюбинск, где она могла работать и кормить детей.
Это продолжалось до тех пор, пока в 1948 году не вышел приказ МГБ СССР от 28.08.1948 № 0015 – сейчас известный, а тогда совершенно секретный – «Об организации работы по ссылке, высылке и ссылке на спецпоселение». В первой же статье приказа говорилось: «Впредь всех осужденных к ссылке, высылке и ссылке на поселение за вражескую деятельность и антисоветские связи направлять только в следующие местности: […] В Казахскую ССР, за исключением Алма-Атинской, Гурьевской, Южноказахстанской, Актюбинской, Восточноказахстанской и Семипалатинской областей». Так моя прабабушка, «враг и антисоветчик», оказалась в поселке Аральск Кызыл-Ординской области, прямо на берегу Аральского моря, а дочери остались в Актюбинске и Оренбурге (там после техникума работала средняя, Тильда). Семью разделили – и у каждого была подписка о невыезде.
Прабабушка прожила в Аральске до 1956 года, до самого своего освобождения. Сначала работала на рыболовецком судне, потом смогла устроиться в больницу водников. Мой папа – ее внук – вспоминал, как маленьким ребенком был в гостях у бабушки Паулины. Вокруг одни солончаки, питьевую воду завозили раз в день, и можно было наполнить только одно ведро. Жившие в Аральске ссыльные чеченцы варили из металла огромные ведра и могли набирать себе больше воды, чем остальные. Соседство было непростым: прабабушка рассказывала, как местный врач не смог спасти кого-то из чеченских детей, тот умер в больнице, и родственники ребенка хотели врача убить. Паулина прятала его у себя.
Я читал дело и видел, как Паулина, а потом и ее повзрослевшие дочери пытались оспорить разделившую их высылку, писали ходатайства. На все письма приходил один ответ: «в ходатайстве отказать», «данных для освобождения от административной высылки не имеется».
Паулина адресовала письма Берии[9 - Берия Лаврентий Павлович (1899–1953) – с декабря 1938 по декабрь 1945 года нарком внутренних дел СССР, входил в ближайшее окружение Сталина.], просила выпустить мужа пораньше, чтобы он успел приехать до навигации, так как ей очень тяжело одной растить троих детей (стр. 55). Повзрослевшие дочери тоже писали в НКВД, надеясь вернуть мать из Аральска на их обеспечение. Позже они же просили рассказать о том, в чем состояла вина отца, так как они до сих пор чувствуют на себе печать «дочерей врага народа». Эти письма – простые, искренние и наивные – невозможно читать без слез. Все они были аккуратно подшиты к делу.
Паулина пробыла в ссылке восемнадцать долгих лет. Интересно, что в «Заключении об отмене высылки», подписанном в 1960 году, уже после официального снятия Паулины с учета, есть такой абзац: «Учитывая, что Вагнер В.Б. был осужден за такое преступление, ответственность родственников за которое по закону не предусмотрена […] полагал бы административную высылку, как необоснованно примененную в 1937 году […] отменить». То есть не было никаких законных оснований для высылки Паулины с детьми – но она состоялась, и все ходатайства регулярно отклонялись. Кривая логика социалистической законности.
Несмотря на то, что никакого следствия не было, папка с делом прабабушки была толстая: много внутренней межведомственной переписки. Я читал документы в хронологическом порядке и понимал, как взаимодействовали органы в то время: приказ – отчет, запрос – ответ, запрос – справка. В одном из таких ответов, касавшихся Вольдемара, меня насторожила строчка: «По сообщению Нач. Опер. Чекистского Отдела ОИТЛ ИТК УНКВД по Новосибирской области от 9/IV-40 года за №-55-4460 был осужден Тройкой УНКВД[10 - Тройки НКВД СССР – органы внесудебных репрессий при региональных управлениях НКВД, созданные на основании оперативного приказа наркома внутренних дел СССР № 00447 для проведения операции по репрессированию «бывших кулаков, уголовников и других антисоветских элементов». Существовали с августа 1937 г. по ноябрь 1938 г. В состав троек входили руководители местных органов НКВД, первые секретари соответствующих комитетов ВКП(б) и местные прокуроры или руководители местных исполкомов. Тройкам предоставлялось право судить по «первой категории», то есть приговаривать к расстрелу, и по «второй категории» – заключать в исправительно-трудовой лагерь или тюрьму на срок от 8 до 10 лет.] по НСО по I категории». Я еще не был знаком с «профессиональным жаргоном» чекистов, но у меня появилось ощущение, переходящее в уверенность: я понимаю, о чем здесь говорится. Подозрения подтвердились. В одной из справок я встретил те самые страшные буквы «ВМН» – высшая мера наказания. Было ясно: то, что мы знаем о судьбе прадеда, – неправда. У моего исследования появилась цель.
Я пробыл в архиве до самого вечера, а когда закончил, попросил изготовить полную копию дела, исключая буквально несколько страниц. Мне пытались возражать, но это было бесполезно. Я точно знал, что мне нужно. Копию сделали, и я вернулся в Москву.
Через полтора месяца пришли копии дела Вольдемара из Санкт-Петербурга, из Саратова прислали копии его дела 1931 года. Собирался настоящий семейный архив.
Это был уже не случайный интерес – исследование превращалось в настоящий проект. Материалы копились, нужно было отслеживать сделанные запросы и полученные ответы, планировать дальнейшие шаги. Я завел планировщик Trello – и он очень помогает мне до сих пор. Все запросы, ответы и полученные материалы я сканировал и сохранял цифровые копии, используя облачный сервис. Все распределил по папкам. А чуть позже стал не только сканировать материалы, но и расшифровывать, чтобы их можно было использовать в работе. Семейный архив начинал приобретать системный вид.
В качестве интернет-ресурса для своего проекта я выбрал базу данных «Открытый список»[11 - Открытый список – https://ru.openlist.wiki/ (https://ru.openlist.wiki/)]. Работающая по принципу «Википедии», она позволяет самостоятельно создавать и редактировать страницы репрессированных родственников, добавлять фотографии, делать перекрестные ссылки, писать подробные биографии. Сейчас эта база насчитывает более трех миллионов биографических справок и является одной из самых крупных баз репрессированных в российском интернете.
Задачи я перед собой поставил такие: выяснить судьбу Вольдемара в лагере и найти информацию о его сестре и трех братьях. План выглядел простым, но оказалось, что каждый из пунктов имеет свои подводные камни. Дальше мне придется отойти от хронологии поиска, чтобы избежать путаницы. Все происходило параллельно по нескольким направлениям, но я решил рассказать о судьбе каждого родственника в отдельной главе.
Сразу вынужден признать: судьбу самого старшего ребенка в семье Готтлиба Вагнера – дочери Елизаветы – мне, к сожалению, так и не удалось отследить. Известно, что она родилась в 1883 году, а в 1920 году вышла замуж за фельдшера Тимофея Федоровича Ермакова, который, как и семья Вагнеров, проживал в селе Рейнгардт (Осиновка) Автономной Республики Немцев Поволжья. Тимофей Федорович отучился в медицинском университете в Саратове, и Ермаковы перебрались в село Красный Яр. Там Тимофей стал работать врачом, а Елизавета – акушеркой. Отыскав наградные документы Тимофея Федоровича, я узнал о том, что во время Великой Отечественной войны он был майором медслужбы и служил начальником терапевтического отделения госпиталя легкораненых № 1597 5-й Гвардейской дивизии. Награжден медалью «За оборону Сталинграда» и орденом Красной Звезды. Но это все, что мне удалось найти о Елизавете и ее муже. На все запросы о возможном применении к ним репрессий я неизменно получал отрицательные ответы. Быть может, им повезло, спасла русская фамилия мужа или случай, и под каток репрессий они не попали. Чего нельзя сказать о младших братьях и их семьях.
1 На снимке в верхнем ряду слева направо: дочь Вольдемара Фрида, сестра Елизавета, жена Паулина.
В нижнем ряду слева направо: муж сестры Елизаветы – Ермаков Тимофей, дочери Вольдемара Изольда и Гильда, Вольдмар Вагнер. Предположительно, Ленинград.
2 Сестра Вольдемара Елизавета с мужем Тимофеем Ермаковым. Предположительно, свадебная фотография. Рейнгардт, 1920 год.
Следственное дело Паулины Вагнер № Р-3983.
Второе дело Вольдемара Вагнера, Ленинград, 1935 год, № П-59825.
