скачать книгу бесплатно
– Да.
– Большой подмогой явились стерилизаторы и прочие инструменты, которые доставили в Терезин из опустошенных еврейских больниц в Германии. Врачи работали зверски, по двадцать часов в сутки. Результаты были разными – хорошими и не очень. В переполненном гетто начались инфекции. Они давали осложнения. В 1942 году смертность достигла ста сорока человек в день. Их не убивали, они умирали сами. Было холодно, умирали быстро.
Долгое время мы оперировали при свечах. До сего дня не могу себе представить, как мы могли сделать столько сложных операций за день. Плюс аборты. Рожать запрещалось, а противозачаточных средств не было. Моей Элишке не повезло, и она осталась бесплодной. А мы так мечтали о детях… А вот жене Гонды Редлиха разрешили родить, а потом отправили в газ с шестимесячным малышом.
– А где Элишка?
– Появится. Как только я доскажу свою сагу. Мы оперировали и после мая сорок пятого года. С армией пришло много раненых русских, их мы тоже оперировали, пока Красная армия строила свой лазарет. Помню одного подполковника с раздробленной рукой, он подорвался на ручной гранате. Наша медсестра дала ему свою кровь и заразилась тифом. К счастью, выжила.
Утка
Послышались шаги откуда-то сверху – я не заметила, что в комнате была лестница на второй этаж. По ступенькам медленно и плавно сходила пожилая женщина в брючках и оранжевом свитере, вокруг головы вился редкий пушок, на некогда точеных пальцах, подпорченных артритом, сверкали тяжелые перстни.
– Элишка, это Лена, гостья из Москвы, – представил меня доктор Шпрингер. – Помочь накрыть на стол?
– Обед запаздывает на двадцать минут, – сказала она и взглянула на лепку.
Царственная улыбка озарила лицо с тонкими чертами.
– Эрих, вылитый, особенно поза! – всплеснула руками Элишка. – Ты видел?
– Нет, пока что я служу моделью и кормлю скульпторшу кошмарами.
– Но к чему ей твои кошмары?
– Она за этим приехала, а я угождаю дамам, – доктор Шпрингер смежил веки и принял исходную позу. – Собственно, мы дошли до сорок пятого года, так что хронологически я перед вами отчитался.
– Я еще не долепила.
– Тогда задавайте вопросы.
– Проверю утку, – сказала Элишка и плавно удалилась.
– Она об этом слышать не может, признаться, я тоже, – тяжело вздохнул доктор Шпрингер, – но говорить могу. Спрашивайте.
– Кто вам подарил Пьеро и лошадку?
– Пьеро – супруга Кина. Он изменял ей с юной красавицей, а она шила игрушки по его рисункам. Лошадку сшила жена Фритты. Потом была эта история с делом художников, Фритту, его жену и их маленького сына отправили в Малую крепость, жена умерла, Фритта погиб в Освенциме, а мальчик выжил. Из любовного треугольника Кина осталась в живых его любовница. Кин отмолил ее у Мурмельштейна[7 - Беньямин Мурмельштейн, раввин, родился 9 июня 1905 года в Лемберге (ныне Львов). Окончил философский факультет в Вене. Диссертация «Адам: Подход к мессианскому учению» (1927). С 1931 года – главный раввин венской еврейской общины. С 1940?го вице-президент венской еврейской общины, с 1942-го – вице-президент Совета еврейских старейшин в Вене. Автор комментария к «Шулхан аруху» (1935), книг «Иосиф Флавий: его жизнь и «Еврейские древности» (1938), «Еврейская история: кочующий народ» (1938). Депортирован в Терезин из Вены 29 января 1943 года с женой Маргаретой Гейер. Член совета старейшин гетто, с 28 сентября 1944 года – еврейский староста. Освобожден в Терезине. После войны обвинен в коллаборационизме, но оправдан литомержицким судом в 1947 году. Уехал в Италию, где был коммерсантом. Автор книги «Терезин, образцовое гетто Эйхмана» (1961). Умер в Италии в 1989 году.]. Был выбор – или он и вся его семья, включая родителей с двух сторон, или она. Античная трагедия.
– Зачем они дарили вам игрушки?
– В благодарность за помощь. Сам я рядовые операции не производил, но мог хранить тайну и вверять пациенток в надежные руки. Понимаете, мы были молоды, нам так хотелось жить… Мы ничего не знали про газовые камеры и при этом страшно боялись транспортов. Человеку свойственно бояться неизвестности. Но если бы мы знали наперед, что нас ждет, никто вообще бы не выжил…
– Почему?
– Безнадежность убивает.
– Но, может быть, зная, люди бы восстали?
– Шутить изволите? – доктор Шпрингер приподнялся на локтях.
– Но были же восстания в Варшаве, в Треблинке, в Собиборе, в рижском гетто… Чем отличается Терезин?
– Действительно, чем? Как-то я никогда на эту тему не задумывался. Ну вот вам пример. Весной сорок четвертого, когда Терезин готовили к визиту представителей Красного Креста, туда просочился один еврей, который удрал из Освенцима…
– Как его звали?
– Славек Ледерер, бывший офицер чехословацкой армии. Зимой сорок третьего его в наказание за курение отправили из Терезина в Освенцим, а весной сорок четвертого он совершил оттуда побег в эсэсовском мундире, добрался до Праги, а потом к нам, уже в цивильной одежде.
– А как можно проникнуть в Терезин?
– Подкупить жандарма. Дело это рисковое. Но для человека, сумевшего сбежать из Освенцима… Первым, кому он рассказал о газовых камерах, был раби Лео Бек[8 - Лео Бек родился 23 мая 1873 года в Позене/Лиссе, Германия, в семье раввина. В 1891–1897 годах учился в раввинской семинарии. Либеральный раввин в Оппельне (1897–1907), Дюссельдорфе и Берлине (1912–1942). Главный раввин германской армии (1914–1918). Президент немецкого отделения «Керен ха-Йесод». Президент Ассоциации раввинов Германии и более ста отделений «Бней Брит». Советник Министерства культуры Пруссии, член, затем президент Совета евреев Германии. Друг и соратник философов Г. Коэна, М. Бубера и Ф. Розенцвейга. С 1939 года – главный раввин Берлина и глава Государственного союза евреев Германии. Депортирован в Терезин из Берлина 28 января 1943 года. Получив статус проминента, вначале работал чернорабочим, при этом выполнял функции раввина и преподавателя еврейской традиции. Позже – член и председатель совета старейшин. Освобожден в Терезине. Автор многих книг и статей по теологии и иудаизму, в частности: «Суть иудаизма» (1936), «Изменения в еврейском мировоззрении» (1942), «Этот народ: жизнь евреев» (1955, 1957), «Бог и человек в иудаизме» (1958), «Иудаизм и христианство» (1958) и «Народ Израиля» (1964). Умер в Лондоне 2 ноября 1956 года. Подробно о нем в третьем томе книги «Крепость над бездной. Терезинские лекции» (далее – КНБ-3).]. Тот счел Славека сумасшедшим, но, как член совета старейшин, привел его в кабинет к высшему начальству. Был вынесен вердикт: во избежание паники эта информация должна храниться в строгой тайне.
– Вы знали Славека лично?
– Да. Мы встречались и после войны. Славек пытался достучаться до прессы, но после советских танков это стало невозможно. Он умер в семьдесят втором, так и не дождавшись публикации. Как лицо, приближенное к терезинской верхушке, весной сорок четвертого я уже узнал, что делается.
– Но сначала вы сказали, что никто не знал…
– Попробую объяснить. Гонда Редлих тоже знал. Но когда разрешили взять в вагон детскую коляску, он сказал: «Вот видите, все вранье, мы скоро встретимся». В человеческом мозгу стоит предохранитель. Его вырубает смерть. Пока предохранитель работает, человек при всем его опыте и богатом воображении не может представить себе свою собственную смерть. Даже я, хирург, видевший не один труп, своей смерти не могу представить.
Доктор Шпрингер положил ногу на ногу в тот момент, когда я лепила его ступни в тапках. Но не просить же его вернуться в прежнюю позу…
– Со мной что-то не так?
Я повернула скульптуру к нему лицом.
– Все понял, – улыбнулся доктор и составил ноги. – Буду соответствовать себе, пластилиновому. Каким слепите, таким и буду.
– Еще чуть-чуть…
– То есть заткнуться, как только я буду готов?
– Доктор Шпрингер, не крутитесь, пожалуйста…
– Зовите меня Эрих! – пригрозил он пальцем и принял серьезный вид.
– Как хирург я пользовался репутацией у немцев. Оперировал их в экстренных случаях. И всегда успешно. Евреям везло меньше. Нет, я не халтурил. Но там был конвейер. Меня бы не тронули, если бы еврейский пациент умер на столе, но промахнуться, оперируя нациста, – это гибель не только моя, но и Элишки. С одним эсэсовцем высокого ранга все было на грани. Послеоперационный период вызвал осложнения, в которых я был неповинен, но поди докажи. Отправить меня они тоже не решались, я был тем, кто копался в кишках этого подонка, кстати, он выжил, но ненадолго. После войны его повесили.
– Готово!
– А у меня – нет! Мы – в аритмии. Делайте со мной что хотите, я должен досказать историю. Решили они пощекотать мне нервы – отправить на тот свет мать Элишки. Я просил Мурмельштейна вычеркнуть тещу из транспорта. «Не выйдет», – отрезал он. А его секретарь услышал и говорит мне на ухо: «Ты сглупил, не так надо обращаться. Спроси, что нужно сделать, чтобы сохранить тещу?» Я спросил. Мурмельштейн ответил: «Видишь комендатуру напротив? Карауль Рама». Комендант меня знал. Я сделал успешную операцию его личному повару. Рам вышел, заметил меня и спросил: «Шпрингер, чего хочешь?» Я сказал: «Теща в транспорте». Это было делом рискованным. Один архитектор, которому Рам задал тот же вопрос, получил ответ: «Вот и езжайте вместе». Мне Рам ответил иначе: «В девять утра приходи с Мурмельштейном в комендатуру». Пришли, и он спросил меня: «Знаешь последние новости?» Я ответил: «Не знаю. Меня волнует теща». О чем-то они посовещались, и теща осталась жива. С тем же успехом я мог разделить судьбу архитектора. От них можно было ждать чего угодно. Был у нас один пациент. Шел уставший с работы, и тут его останавливает немец и велит сложить какие-то доски. Тот не послушался – на эсэсовце не было мундира. Немец в него выстрелил. Парня привезли в операционную. «Сделай, чтобы он сдох», – велел эсэсовец. «Я врач, – мое дело лечить, – ответил я. – Вылечу, а там дело ваше». Но парень умер, он был ранен в легкое, после операции началась пневмония… Или другая история. Тот же самый Рам, который принимал на рампе новый транспорт, увидел меня и говорит: «Я приду к тебе в больницу. Хочу проверить, как вы работаете. Я поеду на велосипеде, но ты должен быть на месте раньше меня». Он едет на велосипеде – метров семьсот до больницы, – а я бегу. И прибежал первым.
– Утка готова, – послышался голос Элишки.
Доктор Шпрингер выбрался из кресла-качалки и взглянул на лепку.
– Вы мне польстили. Можете подарить?
– Конечно.
– Куда бы ее поставить?
Я предложила спрятать фигурку в морозильник. Чтоб подстыла.
– Но там же меня никто не увидит, – нахмурился доктор Шпрингер, но, подумав, рассмеялся. – Будем показывать гостям кукольный спектакль. В одно действие. Дверца открывается, а там, на месте продуктов, восседает замороженный хирург на пенсии.
***
Эрих резал утку какими-то особыми ножницами, тоже, видимо, хирургическими. За обедом Элишка рассказывала, что ее близкая родственница была в дружбе с Эйнштейном, что где-то в пятидесятых годах они гостили в Принстоне и встречались с ним, что Эйнштейн в преклонном возрасте прекрасно играл на скрипке. Ко всему прочему девочкой она видела Франца Кафку, но сильного впечатления он на нее не произвел, возможно, он не любил детей, а дети это всегда чувствуют. Рассказывала о каком-то Бергмане, который был женат на Эльзе, дочери Берты Фанты, тоже их родственницы, – он-то и дружил с Кафкой. В двадцатом году Бергман, как сионист, уехал в Палестину, и там они вместе с Мартином Бубером основали движение за мирное сосуществование евреев и арабов. В общем, если бы чешские евреи прислушивались к Бергману, они могли бы уцелеть. Но ведь были и такие, которые не без благословения Масарика уехали в Палестину, но, не вынеся зноя и тяжелых условий тамошнего существования, вернулись на погибель в Чехословакию. Элишка с Эрихом никогда не бывали в Израиле, но там у них есть близкие родственники, и можно было бы, конечно, поглядеть на Святую землю, но с ее здоровьем никак. Эрих дорогу бы одолел, но кто его пустит?
Все имена, кроме Кафки, были мне чужими. История, в которую я угодила из?за Фридл, казалась непролазной. Казалась? Нет, такою она и была на самом деле. Полный хаос. Разрозненные факты, лес имен…
– О чем задумалась наша гостья?
Доктор Шпрингер положил мне руку на плечо и глянул в глаза. Улыбающееся лицо было совсем близко к моему, и меня накрыла волна отчаяния. Как это объяснить, на каком языке?
Мы пересели за журнальный столик, где нас давно уже ждали бехеровка с водой и бокалы с рюмками.
– Элишка, а ты не слышала такое имя – Фридл Дикер-Брандейс?
– Что-то знакомое. По-моему, у нас есть каталог с детскими рисунками. Лена может посмотреть на полке, где все про Терезин. А я пока принесу мороженое.
Мы с доктором Шпрингером стояли у полки, где «все про Терезин». Я сразу увидела тот тоненький каталог, который Сережа привез мне из Праги, только мой был по-русски, а этот – по-чешски.
– Возьмите себе на память! И это вам, – сказал доктор Шпрингер, доставая с полки брошюру в твердом переплете. «D-r E. Springer. Zdravotnictv? v Terez?nskеm ghette». «Здравоохранение в Терезинском гетто». – Самиздат. Подписывать или не светиться, – усмехнулся он и подарил меня той самой улыбкой, которую мне не удалось вылепить из глины, а из пластилина – вышло.
Доктор Шпрингер недолго размышлял над автографом.
– Держите, но только осторожно, чернила свежие!
«Милой Елене от автора. Во время дружеской беседы мы вспоминали прошлое, которое никак нельзя назвать приятным. Зато какой же приятной была наша встреча!»
Подбить баланс
Вечером доктор Шпрингер повез меня на какую-то другую остановку. С той, на которую я приехала, автобусы в Прагу уже не ходили. Он ловко вел машину вдоль вьющейся дороги, через горы и долины. Навстречу заходящему солнцу.
– У вас есть дети? – спросил меня доктор Шпрингер.
– Да, мальчик и девочка.
– Вы покупаете им пластилин?
– Да.
– Вот и я своей дочке, когда она была маленькой, покупал пластилин.
Я опешила. Когда с тобой говорят на чужом языке, иногда не понимаешь, что именно не понимаешь.
– Но она уже давно не лепит. Скоро ей исполнится восемнадцать. Я завел ее с чешской медсестрой, которая младше меня на целых двадцать два года. Я никогда никого не любил так, как эту девочку. А она холодна ко мне. Осуждает. За то, что я не ушел от Элишки к ее маме. Дело даже не только в том, что она незаконнорожденная, а в том, что вынуждена скрывать имя отца. В Румбурке меня все знают.
– А что Элишка?
– Она не знает. Она бы этого не перенесла. Пришлось мне устроить их в ГДР, это рядом, по ту сторону границы, дочка заканчивает престижную школу, а ее мать работает в госпитале… Все-таки жизнь – штука непонятная, наверное, после смерти ее можно было бы как-то осмыслить, подбить баланс…
Машина въехала в какой-то город, проехала по булыжной мостовой и остановилась.
– Автобус подан, – улыбнулся мне доктор Шпрингер, – бегите!
Я влетела в автобус, и он тотчас тронулся с места.
Брошюра
В автобусе было темно, но можно было включить лампочку в изголовье. На ту пору редкостный сервис. Чтение подслеповатого самиздата – мне достался в подарок плохо пропечатанный экземпляр – заняло всю дорогу до Праги.
«В каждом большом казарменном блоке на несколько тысяч заключенных был главврач, ему подчинялся весь медперсонал. В свою очередь все, вкупе с санитарной командой по уборке трупов и работниками центральной аптеки, подчинялись начальнику отдела здравоохранения.
Организация больницы была задачей нелегкой: ни коек, ни мебели, ни столов для осмотра и операций. В багаже новоприбывших были медицинские принадлежности и лекарства – болеутоляющие порошки, таблетки против сердечных, кожных и других заболеваний. Они стали нашим основным резервом…»
Про это Эрих рассказывал.
«…В апреле 1942 года мы открыли хирургическое отделение и отделение внутренних болезней. Затем были открыты и другие отделения. Более тысячи коек стояли вплотную друг к другу… Плотность населения в гетто в то время была примерно раз в 50 выше, чем в довоенном Берлине. …При высоком проценте стариков число больных неумолимо росло, в то время как число здоровых сокращалось…
Мы сражались со смертью до последнего. Вдобавок к центральной больнице открыли вспомогательные клиники, детскую больницу, изолятор для неизлечимых больных и дом престарелых. Мест катастрофически не хватало…
… Двести сорок душевнобольных евреев, выдворенных из психбольниц, были присланы в гетто и полностью изолированы. Ухаживать за ними было непросто – многие не понимали, где они и что с ними происходит; бывали ужасные сцены и вспышки насилия. Приказом лагерной комендатуры их скопом отправили в Польшу.
…То же самое случилось с тысячью слепых…
Осенью 1943 года пришел приказ погрузить в три эшелона всех, кто прежде имел освобождение по болезни. Лишь в исключительных случаях кого-то удавалось спасти. Помню пациента, которого я накануне прооперировал по поводу язвы желудка; кроме того, у него еще был туберкулез. Мы сказали начальству, что он не переживет переезда, его оставили, и он благополучно дожил в Терезине до конца войны.
…В невыносимых условиях больным делали переливание крови, донорами часто становились врачи и медсестры, хотя сами были истощены до предела.
Не следует забывать, что в самом Терезине умерло 34 261 человек. В периоды страшных эпидемий с оперативной скоростью организовывались изоляторы…
Когда количество туберкулезных больных стало катастрофически расти, мы устроили специальные палаты на свежем воздухе. Но перед приездом комиссии Красного Креста все туберкулезные больные вместе с лечащими врачами были депортированы в Освенцим. Такая у нас была работа. Бороться за жизнь, не щадя сил, чтобы потом ее отобрали с дьявольской легкостью…»
То, что рассказывал доктор Шпрингер, по сути не отличалось от того, что он писал в 1950 году.
Съемка
Вскоре я вернулась в Румбурк с оператором по фамилии Фишер. Он согласился возить меня на машине «по старичкам», но с одним условием – не рассиживаться, работать компактно, оплата почасовая плюс бензин.
Элишка была больна и вышла к нам лишь на десять минут, но в кадре осталась.
Эрих («Зовите меня Эрих!») рассказал на камеру обо всех подарках от благодарных пациентов, включая керамические вазы и деревянные футбольные кубки, мы сняли рисунки Фляйшмана[9 - Карел Фляйшман родился 22 февраля 1897 года в городе Клатовы, Богемия. Врач, писатель, художник. Окончил гимназию в Ческе-Будеёвице, затем медицинский факультет в Праге. В 1925 году вернулся в Ческе-Будеёвицы, где открыл свою клинику кожных болезней. Член авангардистского течения «Линия», входил в редколлегию альманаха «Линия», где печатал свои рассказы, эссе и графику. Автор ряда романов, в частности: «Возвращение» (1933), «Палец на карте» (1936), «Люди в приемной врача» (1937). Депортирован в Терезин из Ческе-Будеёвице 18 марта 1942 года. Работал заместителем заведующего, а затем заведующим отделом социальной помощи. Депортирован в Освенцим 23 октября 1944 года. Фляйшман оставил после себя обширное литературно-художественное наследие. Единственная посмертная выставка его произведений прошла в Праге в 1984 году. Подробно о нем – в КНБ-3 и КНБ-4.], Кина и Спира – в первый раз я их не заметила, – сняли лошадку и Пьеро, поговорили о медицине в Терезине – понятно, звучали все те же истории – и откланялись.
– И это все? – опешил доктор Шпрингер.
