скачать книгу бесплатно
Настроение было паршивое. Я метался по судну. После ужина пошёл на бак, на вечернюю прогулку. Разделся, попытался сделать зарядку. Но ничего не получалось. Движения были вялыми, мысли витали совсем в другом измерении. Легкий, освежающий ветерок и лучи заходящего солнца, настроения не исправили.
Судно, потихоньку переваливаясь с борта на борт, шло по дуге большого круга на северо-восток. Сейчас оно шло резвее, и дым из трубы не валил, как прежде.
Конечно, столько труда пришлось приложить, чтобы довести этот двигатель до ума. Попередёргали все поршни, заменили все форсунки. Руки до сих пор ещё не отмылись. А уже десятый день как топаем на Перу.
***
Да, уже больше недели, как я попрощался с Инночкой. А как будто это было вчера.
Ещё в глазах стоит её появление в каюте. Хотя я ждал….
За месяц предупредил капитана, этого" филиппинского царька», что моя жена приедет на судно. Он же «замылил» мой рапорт. Пришлось звонить из Манилы и из Джанзягана в офис. Вести переписку с Питером Борчесом, делать телексы. И всё это под ироничным взглядом филиппинского капитана. А когда пришли в Гонконг, то Пол Хьюзбомер с Аспиналем сделали невинные глаза:
– Чиф, где же твоя жена, почему её еще до сих пор нет на судне? – ну что им было сказать?
– В Тяньцзын приедет, – только и хватило буркнуть в ответ.
Четыре дня до Тяньцзыня были вечностью. Но вот мы уже и у причала. Скидываю робу, моюсь, стараясь смыть пот и грязь. Ведь сегодня пришлось изрядно поработать.
Кондиционер, как назло, «полетел». Короче, сломался. И теперь на судне была жара. Находиться в надстройке было невозможно. Она была раскалена. Попытка спать являлась пыткой. В поту можно было утонуть, если представить себе, что днём надстройка раскаляется до сорока градусов.
Пол Хьюсбомер в Гонконге привёз «новый» – б/у, но японский кондиционер, после ремонта. На новый кондиционер у фирмы денег не было.
Эти последние четыре дня, до захода в Тяньцзинь, мы только и занимались тем, что со сварщиком Серёгой и парой филиппков, тянули этот компрессор наверх, на третью палубу. Вручную, талями. Изготавливали и устанавливали новые трубы и тянули новые провода к ящику для автоматики. Только вот соленоидов и термостатов с ТРВ не было. Пол обещал привезти их в Тяньцзын. А как прожить эти дни в начале июля без кондиционера? Тоска!!! Филиппки и те ходят смурные. Им тоже жарко. Я спал под двумя вентиляторами, но весь потный и в липких простынях. Удовольствие небольшое.
А сейчас, помывшись, я вышел на причал. Агент сказал, что Инночку привезут к часу дня. Но я уже дефилирую по причалу полтора часа, а её всё нет и нет.
Понятно…. Китайская точность. Как назло, приехал шипчандлер. Пришлось идти с ним в каюту. Попутно зову своего верного Фернандо.
Как третий механик, он, конечно, хорош, но рвётся во вторые, сметая всё на ходу. Вадик – это мой новый второй механик, месяц назад прибывший из Одессы долго что-то осваивается, поэтому я был полностью уверен, что Фернандо примет всё снабжение и филиппки у него будут бегать, как заведённые, растаскивая его по кладовкам.
Только я сел за стол с шипчандлером, как раздался стук в дверь.
– Заходи, – кричу по-английски.
В щель просовывается какая-то китайская рожа. Ну, думаю, помощник шипчандлера. И, не обращая внимания, листаю дальше накладные. Фернандо стоит, склонившись надо мной. Но вдруг почему-то распрямился, и в каюте наступила какая-то натянутая тишина.
Дверь распахнулась и… бог ты мой! На пороге каюты стоит она.
Та которую я так ждал, та о встрече, с которой я так тщательно готовился. Та женщина, которая столь часто снилась мне долгими ночами. И вот теперь.…
Нет! Это не сон! Теперь это она!
В длинных шортах, лёгкой блузке под тельняшку, только полоски намного крупнее. Каштановые волосы небрежно раскинуты по плечам и, чтобы из них не получился костёр искр, их украшала немыслимо хорошенькая шляпка из соломки. Глаза удивлённо распахнуты, губы застыли в вопросе:
– Вот она Я, а ты меня опять не встречаешь!
Стул отлетает с треском, шипчанлер оттолкнут локтём. Я вскакиваю и делаю такие лёгкие, несущие меня к моему счастью, шаги.
И – вот она в моих объятьях.
Вот опять я слышу аромат её волос, и её прерывистое дыхание прерываю поцелуем. Фернандо от такой картины захлопал в ладоши:
– Молодец чиф, – и, подхватив накладные и попутно шипчандлера с его помощниками, закрывает дверь.
– Я всё сделаю, чиф, – говорит он уже из-за полуприкрытой двери.
А я заглядываю в мои зелёные озёра. Но в них буря возмущения, радости, восторга от всего пережитого, что только что произошло.
– Почему ты тут, а не там? – показывает она пальцем вниз.
Не успеваю ответить. Открывается дверь, и какая-то слащавая китайская рожа вносит Инночкины вещи. За ним следом проникли ещё пару таких же прищуренных рож.
Это они привезли моё сокровище и с ними мне надо рассчитаться.
Они встретили Инночку в Пекине, отвезли в Тяньцзин, поселили в гостинице (за её же счёт), потом привезли сюда, на судно. И за всё про всё это двести долларов.
Хотя билет на самолет от Владивостока до Пекина тоже стоил тоже двести долларов. Но торговаться не было ни сил ни и желаний. Хотя цену можно было бы сбить и вдвое. Подписываю им бумаги, не глядя в них, лишь бы эти рожи исчезли подальше от нас.
Но даже и после их ухода уединиться не удаётся. Каюта не закрывается. Успеваю только спросить Инночку о полёте, дороге, гостинице.
Рабочий день. Что поделаешь.
Судно пришло и, если ты что-то заказал, то сделай всё сразу и сейчас же. Вентиляторы месят горячий и влажный воздух. Народу в каюте не уменьшается.
Инночка ушла в спальню. Но разделаться со всеми желающими удаётся только к вечеру. Открываю потихоньку дверь спальни и заглядываю в щелку. Вентилятор гонит на неё воздух, шевеля раскинутые по подушке волосы.
Она лежит, закрыв глаза, под простынёй. Но только дверь приоткрылась чуть больше положенного, глаза, мои глубочайшие озёра, открываются. И она, как будто и не спала, встречает меня вновь тем же грудным голосом.
– Что? Уже все ушли? И ты уже полностью свободен?
Её голос…. Сколько раз за последние месяцы я его слышал по телефону. А теперь вот он, рядом. И ничего нас не разделяет нас и не мешает нам. Моё хрупкое создание. Как же я истосковался по тебе.
Но на сегодня это еще не всё.
Не надо расслабляться старшему механику. Опять раздался стук в дверь.
Это снова прибыла пара китайцев. О! Они привезли из Шанхая долгожданные запчасти для кондиционера.
Зову Вадика. Тот приходит в каюту недовольный. Я ущемил его права второго механика, поручив Фернандо приёмку снабжения.
Но настроение его улучшается, когда я объясняю ему, что как можно быстрее надо ставить привезённые китайцами ТРВ. Он моментом преображается. Понимает, что не всё так просто. Нужен Серёга.
Серёга был из Владивостока. Последние три месяца я только с ним и мог говорить по-русски, пока не приехал Вадик. Хоть он меня тогда полностью понимал и был полностью моей опорой, когда мы дёргали поршни и меняли форсунки. Я даже научил его искусству притирки игл в форсунках. Когда Пол Хьюсбомер узнал об этом, то чуть ли не прыгал от счастья, что таким образом он сможет сэкономить деньги на обслуживание судна.
Серёга был согласен на всё. Хоть сейчас ставить ТРВ с соленоидами. Сам он тоже устал от жары, царившей в каютах. Значит, к утру всё будет готово. А утром, я заправлю, этот чёртов кондишн, фреоном, и мы будем жить по-человечески, в прохладе.
А сейчас, пока Серёга устанавливает ТРВ, можно и расслабиться. Инночка достаёт селедку. Она привезла её из Владивостока, чёрный хлеб (тоже из дома!). Боже! Хоть и жара, но стаканчик холодного пивка с селёдочкой уничтожает все неудобства.
Зову Вадика. Он приносит гитару и своим несильным голосом поёт песни собственного сочинения.
Вадик – поэт. Любит свою жену. Тоже по имени Инна. Сильно скучает и в период особого упадка жизненных сил, пишет песни. Все они про любовь, разлуку, море, которое отделяет нас от наших семей и любимых.
Пару раз заходит Серёга за советом. Пиво он не пьёт. Вообще ничего не пьёт. Пришёл на судно, чтобы заработать, вот и работает.
Но вечер заканчивается. Что опять готовит нам завтрашний день? Хорошего я уже отвык ждать. Опять поломки, опять неблагодарная работа механика на судне. Но сейчас со мной она, моя любовь. С Вадиком остаются лишь только его песни.
Вечер заканчивается. Тихо. Мы вдвоём. Как хорошо, что в жизни бывают и такие прекрасные моменты.
Их было очень и очень много за неделю стоянки в Тяньцзыне. Хотя пришлось доделать кондиционер, дёрнуть три поршня на главном двигателе, но вечера были наши. Это и прогулки по ночному Китаю, поездки на пляж и за город и естественно шоппинг. А куда же без него. Но самое главное – мы были вместе. Ничего не торопило нас и не разделяло. Я чувствовал любимое моё тепло. Правда, пару раз просыпался ночью в страхе. Где она? А когда видел в свете ночника любимое лицо и слышал её безмятежное дыхание, то, успокоенный, опять засыпал рядом.
Вместо филиппинского царька пришёл новый капитан – англичанин.
Каптин Брэдли. Шестидесятилетний бритиш покорил Инночку своей вежливостью, обходительностью. В Даляне он пригласил нас в китайский ресторан. А в Инчхоне мы его позвали в русский. Хотя я и был загружен работой по горло, но каптин Брэдли разрешил мне днём с Инночкой несколько раз съездить в город и отдохнуть. Тут уж Вадик отвертеться не мог. В эти периоды вся работа наваливалась на него. Но это только возвышало его, как второго механика, и он был не против этого.
А хронометр времени так и отсчитывал, так и отсчитывал минуты до нашего расставания.
Из Инчхона судно снималось на Перу. И я иногда ловил в Инночкиных глазах затаённую тоску. Один раз она не выдержала и расплакалась
– Опять я буду одна!
Ну что я мог возразить на такое? Где найти слова успокоения? Ведь до Перу месяц, там месяц и назад месяц. Только тогда уж можно будет списаться. А это будет только начало ноября. И никто с ней не будет на пляже, никто с ней не сходит в осенний лес, никто ей не подарит букет цветов, только что сорванных на таёжных лугах и не закричит:
– Мамусь, смотри какой гриб!
Опять одной до поздней осени. А там зима, холод.
– Зато, мамусь, на зиму у тебя будет грелка во весь рост, и ты не будешь мёрзнуть, – пытался шутить я.
– Только-то и остаётся, – сквозь слёзы смеялась она.
Каптин Брэдли разрешил мне проводить Инночку.
На следующий день планировался отход. А сегодня ей надо ехать в отель. Завтра утром у неё самолёт, а все таможенные дела надо оформить обязательно сегодня. Как хорошо, что ещё один вечер мы проведём вместе! И он оказался замечательным.
Парк Вальмидо блистал огнями, гремел музыкой, а мы были вместе. Ничто нам не мешало быть вместе. Нам и не по семнадцать, но всё равно…. Мы ходили за ручку, любовались вечерним морем и звёздами, говорили только о своём. Мои руки и губы чувствовали только тепло моей любимой женщины. А какими сегодня были по-особенному яркими звёзды!
Лёгкий вечерний ветерок гнал дневную духоту, но для нас мы были только вдвоём. Никого не было рядом. И это была не Корея. Это была планета Земля, где на ней нас было только двое.
Даже в «Золотом петушке» мы специально выбрали уголок подальше, чтобы подвыпившие русские моряки не мешали нам быть вдвоём. Я написал на стене фломастером: " Сегодня ты ещё со мной, а завтра будешь далеко, и никакие расстояния не помешают нам быть вместе. Всегда только твой. Механик Макаров».
В тихом ночном Инчхоне ничего не помешало нам дойти до отеля. Цветы на клумбах и деревья излучали свои ароматы в тёплую летнюю ночь. Последнюю ночь перед долгой разлукой.
Смешной кореец Мэйсон Пак рано утром подъехал к гостинице. На улице чувствовалась утренняя прохлада, а в руках у меня были совсем ледяные Инночкины ручки. Я их целовал и старался согреть.
Мэйсон нервничал в машине. Ему надо было успеть в аэропорт в Сеуле, а я не хотел отпускать от себя свою половиночку. Но она крепилась. Только одна слезиночка выкатилась из её озёр, когда я на прощанье поцеловал столь родное мне лицо.
Я её выпил, как каплю бальзама, который должен подкрепить меня на оставшиеся три месяца. Посадил своё счастье в машину и закрыл дверь.
Мэйсон ударил по газам и только из заднего стекла машины на меня смотрели опечаленные Инночкины глаза. Она махала мне на прощанье рукой, до тех пор, пока машина не скрылась за дальним поворотом.
Всё! Опять я один. Опять судно, опять море. И только через месяц я услышу её далёкий голос, а это будет только в Кальяо.
***
Поэтому и настроение было поганое. И ничего я с собой не мог поделать после отхода. Я опять метался по судну. По несколько раз в день ходил в машину. Заставлял себя заниматься делами. Но все валилось из рук. Я всё ещё был в мыслях с Инночкой. Я всё ещё переживал в душе наше последнее расставание.
Вот и сегодня я под вечер спустился в машину. Там Вадик достаивал вахту. В грохоте машинного отделения он только улыбался мне, а когда я подошёл к нему, то он прокричал мне в наушник что-то ободряющее.
– Вечером, – только одно понял я и утвердительно кивнул головой.
Потом я зачем-то полез в кладовку, подкрепил приспособления, понадёжнее закрыл дверцы шкафов, подвязал канистры с химией, чтобы их не раскидало, если вдруг ночью начнётся качка.
Я не знал, куда себя приткнуть, что бы ещё сделать, чтобы эта, раздирающая душу тоска, куда-нибудь делась. В каюте не сиделось. Я вышел на палубу. Там тёплый ветерок и темнота ночи меня немного охладили и успокоили.
На корме, на левом борту под тентом, филиппки пили пиво. Было воскресенье. Что-то орал магнитофон. Туда меня не тянуло.
Я поднялся на пеленгаторную палубу. Над головой ярко светили звёзды. Стараясь найти знакомые созвездия, я начал успокаиваться. Вот также и тогда в Инчхоне я показывал Инночке эти созвездия. Может быть, и она сейчас на них смотрит. Значит, тогда наши взгляды встречаются.
– Я смотрю на эти звёзды, и вижу твои глаза, родная. Только ты на них тоже посмотри, – сам себе уговаривал я.
Вроде немного отлегло на душе.
– Пойду к Вадику. Он уже помылся после вахты. Чего это он звал меня? – само собой подумалось.
– Владимирыч! Ты где бродишь? Я уже всё приготовил. День рождения у Инночки, – при моём появлении выпалил Вадик.
– На Альдебаране, – пробурчал я в ответ, – Но у неё же он был уже….
– Да не у твоей, у моей. Я и песню новую написал, – Вадик был весел, разговорчив. Его хандра уже прошла.
– Хорошо, что не вместе у нас крыша едет, – подумалось мне.
А стол был уставлен всем, на что только Вадик мог догадаться. Вернее, какие вкусности были в артелке. Но, запасённая из Кореи бутылочка, потела, подпёртая с боку тарелкой с овощами. Картошечка с поджаренным лучком испускала ароматы.
– Ну, ты и молодец, – непроизвольно вырвалось у меня. – Принимай мои поздравления и быстрее зови к столу.
Вадик сиял. После третьей стопочки, основательно подкрепившись, он взял гитару и, многозначительно глянув на меня, произнёс:
– Ну, Инночка, принимай подарок.
Песня пробрала до глубины души.
Или сегодня был такой уж некультяпистый день, толи три пропущенные стопки, но у меня пробило слезу. Вадик почувствовал, что песня пришлась мне по душе и начал петь другую, потом ещё и ещё, а там его уже было не остановить. У меня опять защемило душу. Что-то опять кольнуло в сердце. Вадик куда-то отошёл на второй план, и я опять остался со своими мыслями.
Но, сделав над собой усилие и тряхнул головой, я постарался выкинуть дурь из головы, и предложил Вадику:
– Ещё по одной, только уже за нас с тобой.
