скачать книгу бесплатно
– Ты еще, старик, многого не знаешь…
– Хорошо, старик, – покладисто сказал я и похлопал его по плечу, успокаивая, – не хочешь говорить – не надо. Поговорим о чем-нибудь другом.
– Да-да, – согласился Сэшеа, – лучше о другом, хотя… – тут же прибавил он со своей идиотской таинственностью, – я думаю, что это… это все-таки касается и тебя.
– Черт тебя возьми! Говори, раз это касается меня! – потребовал я.
– Нет-нет, не могу! – закапризничал он, видя, что я попался на крючок. – Сначала я должен кое-что обдумать, выяснить. Ничего, даже лучше, что потом…
– Ты ведешь себя, как ребенок, – сказал я.
Он покорно вздохнул: ничего, мол, не поделаешь: ребенок так ребенок. Мне захотелось взять его за шиворот и хорошенько потрясти.
Снизу донеслись шаги. На лестничной площадке появился сам Фюрер.
– Так я и думал, – сказал он удовлетворенно. – Вы, – обратился он к Сэшеа, – ступайте в лабораторию и подумайте, что написать в объяснительной по поводу того, где коротаете рабочее время. В туалете или еще где… А вы, – тут он обратился ко мне, – следуйте за мной в машинный зал, мы с вами там разберемся…
Сэшеа поплелся в лабораторию, а я с Фюрером спустился в машинный зал, где уже собрались несколько «доверенных лиц», в число которых был занесен и я, сам не знаю почему.
Фюрер отпер массивную дверь сейфа и извлек из него спаянный из нержавейки бидон со спиртом, и праздник продолжился в более тесном кругу.
– Слушай, как ты водишься с этим ничтожеством? – доверительно наклонился ко мне Фюрер, имея в виду Сэшеа. – Более тупого сотрудника, скажу тебе, у нас никогда не было. Удивляюсь, как он вообще институт окончил. Я думаю, наверное купил диплом, а?
– Он учился лучше меня, – сказал я. – Он хороший парень.
– Ну не знаю, не знаю… – отмахнулся Фюрер.
Оленька принесла хлеба и колбасы из буфета, холодной воды в графине. Ветеран труда Эмилия поставила па стол домашнее варенье из черники. Мужчины и Эмилия пили спирт не разбавляя; Оленька сделала глоточек разбавленного с вареньем. Засим обсудили жизнь страны.
– Вот я помню, раньше была колбаса, – неторопливо изрекал Фюрер, раскачиваясь на стуле. – Не то что вообще колбаса, говорю. Это же была натуральнейшая колбаса, не нынешняя, бумажная, из которой вода течет… И мясо тоже, помню, было. Кто постарше помнит. Не вообще, говорю, мясо…
Через некоторое время обратили внимание, что Сидор, инженер и отец двух детей, успел уснуть в тени одного из механизмов.
– Си-дор! – заорал на него Фюрер.
– Неси меня! Неси меня! – забормотал спросонок Сидор и ошалело уставился на нас.
– Что значит «неси меня»? – ухмыльнулся Фюрер.
– Бессонные ночи, переутомление, – смущенно объяснил Сидор. – Дома только засыпаем, как один уже кричит: «Мама!» – «Кто кричит?» – спрашивает жена. – «Вова». – «Что»? – «Неси меня!» Жена встает успокаивать. Потом снова: «Папа!» – «Кто кричит?» – отзываюсь я. – «Павлик». Подхожу. «Что?» – «Неси меня!» – «Куда»? – «Туда!» Успокаиваю, возвращаюсь в постель. И так полночи. «Неси меня! Неси меня!..»
– Эх, ты, горе-отец, – сказал Фюрер. – Всыпал бы им раз-другой, спали бы крепко, без капризов.
– Я детей бить не могу, – вздохнул Сидор.
– Иногда нужно всыпать, – наставительно сказал Фюрер. – Вот моя старшая недавно начала, понимаешь, голос повышать, так я ей так двинул по физиономии, что она теперь хорошо запомнит, как показывать свой сопливый характер. Погорячился, конечно. Но зато на пользу…
Определенное количество ректификата было «списано», и Фюрер окинул нас критическим взором.
– Ну, хорош, – сказал он, убирая бидон обратно в сейф, – а то ноги не пойдут.
– Хорош, – согласились мы, – а то не пойдут…
Часть компании отправилась в буфет, чтобы взбодриться кофе, а другие расползлись по углам, чтобы расслабиться и подремать. Из радиотранслятора все еще звучал Леонид Ильич.
Оленька и я болтали в закутке между огромным пульсатором и шкафом с воздушными баллонами. Оленька поделилась со мной своей порцион спирта, и теперь я чувствовал себя вполне по-боевому.
– Неужели Фюрер действительно мог ударить дочку по лицу? – спросила Оленька.
– Этот мог, – сказал я и взял ее за руку.
– И даже как будто этим похвалялся! – прошептала она и осторожно придвинулась поближе – так, чтобы я мог обнять ее другой рукой за талию. – Какой грубый, жестокий человек!
– Да, сволочь…
Мы поцеловались, и хотя ее поцелуй показался мне как бы затеоретизированным, меня очень увлекло это ее стремление выглядеть обольстительной. Я помнил, что прошлый раз на даче она была как деревянная.
– А почему вы с женой не заводите детей? – вдруг спросила она.
– Нужно же закончить институт.
– А ты хотел бы?
– Хотел бы.
– Кто-то идет? – дернулась она.
– Никого! – успокоил я. Мы продолжали обниматься.
– Тебе нравится заниматься с детьми? – спросила Оленька.
– Я помогаю Лориной сестренке готовить уроки, – сказал я, припомнив недавний разговор с Сэшеа.
– Она красивая, да?
– Лора?
– Жена, я слышала, у тебя красивая… Сестренка, наверно, тоже красавица?
– Трудно сказать что-то определенное, – пробормотал я. – Жанка еще девчонка.
– Бывают случаи, когда со старшей сестры перекидываются на младшую. Ты это учти, – серьезно посоветовала Оленька.
– Помолчи, – сказал я и полез к ней под свитер.
– Ты так хорошо осведомлен о женских эрогенных зонах!
– Ну…
– Но я тоже кое-что знаю о мужских!
– Откуда это? – вырвалось у меня, но она не восприняла мое восклицание как насмешку.
– Скажи, милый, – прошептала она, – я хоть немножко кажусь тебе сейчас интересней, чем тогда на даче, или опять все дело только в том, что, как говорится, нет некрасивых женщин, а есть мало водки?
– Что за глупости, – вздохнул я.
– Я хочу быть тебе интересной! Честное слово, очень хочу! Ты знаешь, Саша принес мне такую книгу…
– Сэшеа? – удивился я. – Когда это он успел?
– Он как-то завел об этом разговор. О сексе. И я сама его попросила достать мне что-нибудь такое – по искусству любви.
– Может быть, он надеялся…
– Ты думаешь, что он… Нет, он опоздал! У меня ведь уже был ты. После того раза, понимаешь?
– Ну конечно.
– Правда, я тогда была тебе совсем неинтересна…
– Ну конечно… То есть я не это хотел сказать! – спохватился я.
– Нет, так оно и было! – Оленька смущенно уткнулась лицом в мое плечо. – Но теперь я совсем другая!.. Как бы я хотела это тебе доказать!
– Это сложный вопрос…
– О нет! О нет!
Поначалу я шалил, но потом, должно быть, так увлекся, что уже не понимал, действую ли в шутку или всерьез.
– О, как ты… – бормотала Оленька, едва сдерживая свой любовный экстаз. – Подожди!.. Ты хочешь прямо здесь? Я очень хочу, милый, но не могу здесь. Давай, у меня дома? Там будет очень хорошо. Давай?.. Ну, не будь таким сумасшедшим, милый! Мы же не одни!
Я выглянул из нашего укрытия и увидел, что в машинный зал снова начинает собираться народ; пробуждались также и «расслабившиеся».
– Вот видишь, глупенький, здесь нельзя, а дома можно, – торопливо говорила Оленька, приводя себя в порядок. – Расстегнул мне лифчик, сумасшедший! Что теперь делать
– Застегнуть.
– Сумасшедший, я сама!.. Ты только скажи: мы договорились? Ты не сбежишь от меня, как тогда на даче?
Сложив руки на груди, чтобы поддержать лифчик, Оленька выскочила из машинного зала.
– Где народ? – громко вопрошал комсорг, раскладывая на столе свои бумаги. – Подсаживайтесь поближе! Комсомольцы! Где комсомольцы?..
Я поудобнее устроился на стуле, подальше от мельтешившего комсорга, и прикрыл глаза. Мне было тепло и хорошо. Народ неторопливо подтягивался на собрание.
– Спишь? – раздался у меня над ухом голос Сэшеа. – Тебе жизнь обгаживают, а ты спишь! – Он обращался ко мне таким тоном, каким обращаются к товарищу по несчастью.
– Я притворяюсь, – лениво отозвался я, приоткрыв один глаз; я чувствовал себя замечательно.
– А это, между прочим, отличная мысль! – тут же подхватил Сэшеа, подсаживаясь со своим стулом ко мне. – Это что – метод? Притворяться, затаиться, чтобы выстоять? Надеть на себя маску? Ты хочешь сказать, что сознательно этим пользуешься? В этом есть нечто самурайское…
Я не возражал. Сэшеа вздохнул.
– Что – и тебе делалось? Что, Фюрер?
– Черт с ним.
– Жизнь не такая простая штука, если не хочешь юлить перед подлецами, правда? – сказал Сэшеа, которому показалось, что я расстроен.
– Истинная правда.
Все-таки после спирта вид у меня был, надо полагать, довольно беспечный, и Сэшеа подозрительно ко мне приглядывался.
– Товарищи комсомольцы, – начал между тем комсорг, – сегодняшнее собрание у нас необычное, потому что мы собрались в знаменательный день… – Кажется, он и сам толком не понимал, зачем ему потребовалось собирать это собрание, но логика подсказывала, что в знаменательный день он обязан это сделать. Но не голосовать же за одобрение или неодобрение политики партии?.. Впрочем, как обычно, комсорга никто не слушал.
– Нам нужно серьезно поговорить! – дернул меня за рукав Сэшеа. По-видимому, он был настроен продолжать тот идиотский разговор на лестничной площадке, прерванный появлением Фюрера. Я невольно улыбнулся.
– Если бы ты знал, в чем дело, у тебя бы сразу пропала охота ухмыляться! – обиделся Сэшеа.
– Что-то я перестал тебя понимать, – сказал я.
– Я уже говорил, что, может быть, это и лучше для тебя – не понимать. Продолжать делать вид, что ты ничего не понимаешь и не знаешь… – Сэшеа многозначительно приумолк, но, видя, что я тоже молчу, продолжал:
– Я ведь не желаю тебе зла. Всякое может случиться.
– Да что именно может случиться? Скажешь ты или нет?
– Всякое… – повторил он. – Я вообще тебя должен предупредить, старик, что теперь опасно даже быть моим другом. Так что ты прежде подумай!
– Ты просто, старик, расскажи, в чем дело, – посоветовал я.
Сэшеа наклонился к самому моему уху.
– Я, кажется, основательно влип, – сообщил он. – Влип, как дурак… Я не хочу впутывать тебя. Мне достаточно, если ты только пообещаешь, что, когда мне будет совсем худо, ты не бросишь меня одного!
– Что же обещать, – удивился я, – если я даже не понимаю, о чем речь?
– Ты только пообещай! Пообещай! – трагически шептал Сэшеа.
– А что именно может случиться?
– Да говорю: все что угодно!.. Может быть, меня… придут убивать…
– Так уж и убивать? – недоверчиво хмыкнул я. – За что же?
– За национальный вопрос, – выдохнул мой друг. – За что?!
