скачать книгу бесплатно
– У неё их хватало, – с пальцами у рта Элиза внимательно слушала рассказ собеседницы. – Она работала в собственном кафе в центре маленького и бедного города.
– Это было не в Амстердаме?
– Дуйсберг, – убрала ресничку у глаза, – город, полный заброшенными фабриками и заводами. После него мы с матерью переехали в столицу, а там она открыла сеть кафе-ресторанов, – язык девушки начинал заплетаться.
– А как же отец?
– Мама любила его нездоровой, – закашлялась, – нездоровой любовью, поэтому и водила по больницам в поисках лекарства от бесконечного запоя. Но проще заставить лечь лошадь, чем алкоголика – бросить употреблять. Угадай: чем это всё закончилось?
– Он умер? – в ответ незнакомка спокойно кивнула головой, а та вздохнула от отчаяния. – Ты расстроилась?
– Мне было жаль маму, но внутри я была счастлива, – икнула, – счастлива потому, что никто больше не будет страдать из-за него.
– Мне тоже было больно наблюдать за мамой на протяжении всех лет, пока отец ей изменял, – Анна стеклянными глазами наблюдала за тем, как Элиза отводит свои, рассказывая историю. – Тогда она плакала каждый день, потому что знала об этом, и, листая каждый вечер старые альбомы, спрашивала у проходящей мимо меня: «Что со мной не так?»
– Что ты отвечала?
– Молчала, – крутила безнадёжно головой. – Я шла дальше, а на выходе из кухни размышляла, действительно ли что-то с ней не так или мой отец, и вправду, заново влюбился.
– Она знала об изменах и молчала?
– Как– то поздно вечером мы ехали с ней на машине с дня рождения моей подруги, тогда она остановилась у ближайшей пустой заправки и решила подлить ещё бензина в почти полный бак своими дрожащими руками. Я читала старый комикс своего брата про супергероев, пока он, маленький, спал на заднем сидении, – вытерла подтекавший нос, – но она не пошла к бензоколонке, где-то минуту втыкала в пустоту, а в один момент совсем расплакалась.
– Сколько тебе было лет?
– Я была одиннадцатилетней девчонкой с комиксом в руках, – опустила голову, – и не знала, что делают взрослые, когда кто-то плачет. Это было глупо, но я спросила: «Ты не знаешь, как заправлять машину?» – собеседница звонко рассмеялась, отчего весь бар повернулся в её сторону. – Тише-тише, – прикрыла ей рот. – Она ответила: «Элиза, – захлёбываясь, – я не знаю, как жить, – повязала меня своими руками. – У твоего отца другая женщина, а я его люблю». Мы сидели дальше в обнимку около минуты, пока она не отклеилась от меня и не побежала покупать себе кофе и заказывать бензин.
– Как ты к этому отнеслась? – Анна указала бармену на кувшин с водой, дабы тот налил ей её в стакан.
– Когда растёшь, понимаешь, что твой отец – отдельный человек, у которого есть своя отдельная от тебя жизнь: свои проблемы, свои мысли, своё окружение. И тогда я не понимала, как можно было бросить женщину, с которой у тебя двое детей и кошка. Хоть я и обижалась на него первый месяц, но он всё равно оставался моим «папой».
– А сейчас?
– Сейчас жизнь кажется не такой простой, как в детстве.
– Я бы не смогла врать человеку, которого люблю, сколько бы мне не было лет.
– Это детские замашки моего отца, – Элиза отпила глоток воды из стакана собеседницы, – а теперь и мои.
– Ты и сейчас мне врала? – девушка помотала головой влево-вправо ей в ответ.
Не желающие жалости
Копировать и вставить – когда я впервые её увидела, то подумала о том, как она похожа на мою мать в молодости: такие же прямые тёмные волосы, такие же глубокие карие глаза и такое же вытянутое лицо, но не представляла, чем она могла быть лучше её. В первое время я боялась подходить к ней ближе, чем на полтора шага, но бывало, что мне приходилось сидеть с ней на соседних креслах.
Когда отец впервые попал в аварию страшнее царапины на бампере, Хельга была рядом со мной, пока мама работала ночью, тогда я наконец смогла разглядеть её ближе: заплаканные глаза, потрескавшиеся губы, сверкающий кончик носа, пара детских веснушек и недетский беременный живот.
– Элиза, – от её прикосновений по моей руке пробегали мурашки, – если с твоим отцом что-то случится, я этого не переживу.
– Вы правда любите моего отца?
– Ты ненавидишь меня? – Хельга повернула свою голову ко мне, но я, встревоженная, продолжала смотреть в стену напротив сидения, не понимая, как можно ненавидеть незнакомого человека.
– Нет, – но я её не переваривала так же, – не ненавижу, – как и Хельгу из «Эй, Арнольд».
– Мы познакомились в кафе, и я не знала, что у него есть жена, а тем более дети.
– Вы не знали?
– Я узнала об этом пару месяцев спустя, – закашлялась, – но не от него, а твоей матери.
Взгляд, раньше кинутый на отца и вызывающий во мне чувство бурной нежности, теперь вызывал только отвращение и отчаяние. Я не знала, что хуже: быть его дочерью или сидеть с девушкой, носящей его ребёнка.
– Как? – выронила я.
– Это случайность, – выпивала свой остывший кофе из автомата, – мы встретились как– то в кафе-ресторане вечером, где я обычно работаю, сидя за столиком, а она, чуть ли не падая, зашла выпить чая, вся обеспокоенная и глазами кричащая, что никуда не успевает, – посмеивалась, – тогда я сразу поняла, что у неё есть дети, и была не против того, что она выберет мой столик среди других занятых, потому что я уже собиралась уходить.
– Она не успевала забрать меня с дня рождения?
– Твоя мама говорила: «У Элизы появились новые друзья, и она стала ходить на всякие вечеринки, с которых я не успеваю её забирать», – меня удивляло то, как хорошо она запоминает мелочи. – Я не хотела с ней болтать, потому что сама спешила, но она заставила меня остаться и послушать её. Твоя мама рассказала мне о тебе и твоём брате, а затем вовсе показала семейный снимок и после я узнала, что в этом кафе, в котором мы познакомились с твоим отцом, она впервые увидела своего уже бывшего мужа.
– И ты ей рассказала?
– Я не могла поверить в то, что разрушаю чью– то семью, – сделала глоток воздуха, – Твоя мама показалась мне хорошей, – я улыбнулась, – но тогда она вылила чай мне на брюки и убежала, не оставив и цента.
В те минуты, когда ты узнаешь близкого человека с другой стороны, кажется, что всё, что вы проходили вместе, опускается на уровень ниже и не кажется таким важным и доминирующим. Теперь и отец уже не «папа», и молодая наивная Хельга уже не «злобная потаскуха».
– Я проклинала тебя, – каялась я, – и одновременно не понимала.
– Я бы тоже не поняла, – сделала глоток, – даже в свои двадцать.
Как оказалось, она была старше меня на одного Арнольда – семь лет. Я думала о том, как она только шла в школу, в то время, как папа впервые встретил маму и думал, что влюбился навсегда. Встав со старого больничного сидения, я побежала к автомату со сладостями, желая вовсе исчезнуть. Маленькая монетка упала в щель, но мой батончик с нугой и орехами не хотел скатываться, а застрял.
– Не работает? – спросил у меня мальчик лет пятнадцати, подойдя ближе и, по всей видимости. – Жаль, – тоже хотел что-то сладкое.
– Ты лежишь здесь? – спросила я, притормозив его.
– Хожу, – прихрамывая, он отошёл на два шага назад, указав на ноги, чуть синеватые, – но последние полгода только лежал, – ударил рукой по автомату – и оттуда выпал батончик. – А ты?
– Мой отец здесь лежит.
– Ничего серьёзного? – спросил он своим писклявым голосом.
– Пара переломов.
– С этим можно жить, – его смех смешивался с хрипотой.
В тот вечер я узнала, что его зовут Вильгельм и у него цианоз вперемешку с лишней кучей болячек, из-за которых он провёл приличную часть жизни разъезжая по больницам вместе с матерью, которая уволилась с работы, лишь бы быть рядом. Тогда я и решила, что потеряла «папу», но приобрела нового друга.
– С такими людьми нужно быть аккуратнее, – сказала женщина, подошедшая ко мне после того, его позвала женщина-врач.
– О чём вы?
– Вильгельм тяжело переносит людей и переживает, когда они уходят, – позже я узнала, что со мной говорила его мама. – Ему нельзя волноваться – последствия могут быть печальными.
Таких людей, как он, я встречала только в кино: на грани между жизнью и смертью, больные и обезвоженные, но не желающие жалости.
«Ещё увидимся!»
Карлинген засыпал по мере того, как часто «французы» выходили из кабака и сколько стаканов арманьяка выпивала Анна, сидящая напротив меня, периодически перебивая привкус алкоголя водой и выкрикивая «гарсон!» со своей поддельной картавой “r”. Бармен, всё так же вытирая стекло от пыли, внимательно слушал разговоры девушек, как вдруг время само себя переиграло: в помещение вбежали двое молодых мужчин без жёлтых жилетов.
– Всем арманьяка! – крикнул один из них, изрядно заряженный. – Всем!
С порога двое приметили Элизу с Анной, таких же молодых и красивых, но девушек, отчего встали рядом и делали вид, что им негде сесть, хотя свободных мест становилось всё больше и больше.
– Некуда сесть? – игриво спросила подруга героини, опираясь о стойку.
– Мадам, – один из них был в шляпе, – верно, – после чего снял её.
Второй же точно уставился на Элизу взглядом не влюблённым, а, скорее, говорящим: “Где-то я Вас видел или слышал”, отчего она не сдержалась и спросила:
– Что-то не так?
– Нет, – помотал головой. – Вы случаем не из наших кругов?
– Я из Штатов, – ответила Элиза, забыв свою “правду”.
– Штатов? – повернула свою голову собеседница. – Разве не из Канады?
– Да, – заметно начала волноваться. – Родилась в Торонто, а приехала из Вашингтона.
В отличие от Мюнхаузена у Элизы не было усов, хотя они выступали в лет двенадцать и тут же были деактивированы, но во всём остальном их нельзя было отличить. Говорят, что мужчина никогда и не врал: у него был свой мир, где царствовала своя правда, даже если для всех она была разной.
– Не желаете прогуляться? – спросил первый, определённо менее скромный за второго. – У нас прекрасный городок! А вы, как я вижу, – указал на их чемоданы у стоек, – приезжие.
– Где Вы заселились? – спросил второй, обратившись к Элизе.
– В гостинице у Кристофера, – встав, ответила за неё Анна, – у мужчины с огромной собакой, – тогда я и узнала, что ночевать мы будем в одной гостинице за одну скидку и в соседних номерах.
– Арне Могнсен, – представился первый, чуть задрав голову.
Симон Клаусен, второй из их шайки, был совершенно другим, начиная от полоумного выражения лица и заканчивая статусом в обществе. Особенно Элизу привлекали их не голландские фамилии: “Монгсен и Клаусен не похожи внешне на нидерландцев и зовутся совсем не так”, – размышляла она, разглядывая их лица.
Недолго думая, девушки решили встать и покататься свои чемоданы по ночному Карлингену, особенно красивому, хотя и идея гулять с незнакомцами казалась Элизе чересчур глупой и небезопасной. Они шли стеной отдельными группами, разделёнными по половому признаку. Во время прогулки по улице в основном говорил Арне, временами расспрашивая девушек о прошлом, но Элиза была вынуждена умалчивать детали, где-то недоговаривать, но придерживаться действительной правды о семье, которую рассказывала ещё около пары часов после рассказа про парковку.
– А у Вас? – решила спросить она, посматривая на Симона сбоку.
– Жизнь удалась, – посмеялся он. – С детства живу с родителями в хорошем доме на окраине городка.
– Не думали уехать отсюда?
– Нет. Никогда не узнаешь, как долго мы будем ещё вместе, – шуршал лакированными ботинками по асфальту. – Каждый год, проведённый с родителями, я представляю как шанс пожить с ними немного больше.
– Боитесь их смерти? – неожиданно спросила Анна, чуть пошатываясь, из-за чего подруга держала её за руку.
– Когда Симон был подростком, их семья потеряла Ребекку, – выкрикнул Арне.
– Кто это? – поинтересовалась Элиза.
– Его младшая сестра.
– Не стоит, – Симон начинал отмахиваться руками.
– И знаете, Элиза, – первый выступил за “стену” и шёл спиной вперёд, – они до сих ищут её! Каждый вечер не обходится без того, чтобы он проходится по городу, а в особенности по порту, думая, что она может приплыть сюда.
– Вы верите, что она жива? – спросила Анна у Симона, поглядывая сквозь мою фигуру, замечая, что в ответ он кивает.
Эта бесконечная борьба за веру в то, что всё будет, как раньше, казалась Элизе безнадежной. Традиции, которые проедают до мозга костей, лица, запомнившиеся на всю жизнь, и движения, приследующие людей в виде привычек, остаются лишь в памяти. “Если Ребекка и умерла десять лет назад, то Симон зря её ищет, а если жива, то он вряд ли её найдёт”, – думала она, побоявшись произносить это вслух.
– Как вам наш арманьяк? – спросил Арне с улыбкой.
– Отличный, – ответила Анна, посмеиваясь, – жаль, что Элиза не попробовала.
– Вы не пробовали? – удивлённо спросил Симон. – Почему?
– У меня аллергия на алкоголь, – покашляла. – Как– то раз в детстве мой отец дал мне выпить вина, но оно тут же вернулось ему в бокал.
– Забавно, – ответил он. – Мои родители всю жизнь производят арманьяк, а я тоже ненавижу алкоголь и в жизни пробовал его лишь раз, но сразу же выплёвывал, – улыбнулся.
Мы проходили разные здания, чуть подсвеченные в темноте, начиная от каменной церкви и заканчивая двумя подъёмными мостами, на которых молча разошлись. Моментами Арне рассказывал что-то о пробегающих перед нашими глазами зданиях, а мы глупо кивали или делали выражения лица, говорящие о том, что мы будто бы удивлены, пока Симон в раздумиях, чуть огорчённый шёркал дорогущими туфлями.
– Ещё увидимся! – уверенно крикнул Арне в конце, ускакивая от нас по карлигенским дорожкам.
«Я потерял всё»
Отец становился одной из тех тем, о которой умалчивают, и ходила я в больницу только потому, что хотела хоть глазком посмотреть на Вильгельма – моего нового друга. Когда мы только начинали общаться, то обходились простым «кивком» головой, а затем стали пожимать друг другу руки, как вдруг заметили, что нам хватало взгляда, чтобы сказать: «Привет, я рад тебя видеть!». В один момент это стало отдельной традицией: мы закрывали на секунду оба глаза, даже если один из нас стоял через десять метров от другого, и обходились без слов – молча разговаривали.
Мне хотелось понимать его маму, ненавидевшую меня за моё присутствие в жизни Вильгельма. Куча оправданий в моей голове пролетало, когда я спрашивала её о том, в какую палату в очередной раз перевели моего друга с синими ногами, но та отнекивалась и говорила, что ничего у нас с ним не получится. И каждый раз мне приходилось наперекор матери Вильгельма искать его самой – я находила:
– Винни! – кричала я, забегая в одну из палат, в которой лежали «чересчур» больные дети, – Ты чего тут? – и тогда я не понимала, что он делает в таких местах.
Я называла его именем медведя из «Винни-пуха», потому что он был на него похож: такой же добрый недотёпа, любящий поесть, хотя далеко не вся еда лезла ему в рот.
– Лежу, – уселся на край кровати, – теперь сижу.
– У меня подарок, – протянула батончик с нугой и орехами.
– Аппарат заработал? – положил под подушку.
