Прожектеры: политика школьных реформ в России в первой половине XVIII века

Другой весьма распространенный тип административного предпринимателя – это «министр», выступавший патроном и покровителем целого ряда параллельных прожектов. Для министра прожекты представляли собой ключевой инструмент в его отношениях с монархом и с другими вельможами. Во-первых, представление прожекта позволяло ему вступить в коммуникацию с правителем, отвлечь его внимание от своих соперников, представить себя в качестве активного и способного сановника, компетентного в той или иной сфере государственной деятельности – и повлиять на формирование повестки в данной области. Во-вторых, получение монаршего одобрения проекта подразумевало получение награды и повышение придворного статуса автора. Что еще более существенно, изобретая новые государственные функции, министр расширял и собственный административный домен, «регулируя» ранее неосвоенные государством сферы общественной жизни или вторгаясь на административную территорию своих соперников. Например, прожект, касающийся сферы полномочий другого министра, мог привести к перераспределению полномочий в пользу успешного административного предпринимателя или к получению его клиентами должностей в сфере полномочий конкурента. Разумеется, некоторые прожекты были направлены, наоборот, на защиту собственной территории от таких вторжений со стороны соперников. От вельможи, попавшего в фавор, окружающие могли прямо ожидать целой серии прожектов, которые бы использовали вновь открывшиеся перед ним возможности и продемонстрировали его способность добиваться от монарха одобрения своих идей72. Министр мог усилить свои позиции, успешно «угадывая» ожидания государя, то есть предлагая прожекты, соответствующие намерениям монарха, не сформулированным еще даже им самим. Это помогало административному предпринимателю получать ресурсы для реализации своего проекта и позволяло надеяться, что его последующие прожекты будут также встречены благожелательно. В других случаях прожекты могли быть направлены на то, чтобы вернуть себе инициативу или реабилитироваться в глазах монарха за какой-то промах. Успешная реализация проекта позволяла сановнику публично продемонстрировать свою эффективность, устроив, например, парад, экскурсию на строительный объект, фейерверк или театральное представление: примером такой презентации могут служить легендарные «потемкинские деревни», представленные Екатерине II во время ее путешествия в Крым в 1787 году73.

В практическом смысле административное предпринимательство в исполнении «министров» могло принимать разные формы. Вельможа вполне мог собственноручно готовить черновики предложений, опираться на профессиональный аппарат помощников или внешних экспертов, или же и вовсе продвигать предложения, разработанные другими. Личный вклад самого министра установить поэтому зачастую непросто: иногда мы находим многочисленные черновые версии предложений, отражающие ход работы сановника с текстом документа, в том числе содержащие его собственноручные правки и дополнения; в других случаях таких правок мы не видим, и документ появляется среди бумаг сановника сразу в окончательной версии. Продвигая тот или иной проект, министр мог представлять его как свой собственный, принимая на себя полную ответственность за его результаты; в других случаях он действовал скорее как посредник или брокер, представляя автора монарху и помогая в получении одобрения и требуемых ресурсов. Разумеется, доступ к правителю являлся ключевым фактором. Не менее важно было иметь в своем непосредственном распоряжении некоторые ресурсы, например, ведомство с собственным штатом и источниками финансирования, которые можно было бы использовать для быстрого запуска проекта. Неизбежно, административное предпринимательство министра было тесно связано и с поддержанием и расширением им сети собственных клиентов; нередко именно желание клиентов получить новые карьерные возможности становилось движущей пружиной такого предпринимательства. И наоборот, министр едва ли мог надеяться на успешную реализацию прожектов, если у него не было надежных и мотивированных клиентов, на которых он мог опереться.

Наконец, третий тип административного предпринимателя можно условно назвать «чиновником» – это клерк или, в нашем случае, учитель или школьный администратор. Предложения таких прожектеров редко принимали форму развернутых трактатов. Вместо этого речь чаще шла о каких-то очень конкретных идеях, в том числе представленных как бы вскользь, ненароком. Толчком для подобного предпринимательства со стороны чиновников часто становились действия других. Например, получив распоряжение от начальника или новый указ из Сената, угрожавшие сокращением его административного домена или делавшие его ответственным за какие-то процессы, контролировать которые он не мог, такой чиновник предлагал четче разграничить сферы полномочий, перераспределить ресурсы, кодифицировать ранее неурегулированные взаимоотношения путем издания письменной инструкции; чиновник мог запросить от начальства уточнение или сам предложить проект регламента или инструкции. Такой документ помог бы ему в будущем защититься от возможных упреков или расширить свой административный домен – одновременно, разумеется, способствуя процессу дальнейшей «рационализации» и «бюрократизации» данной сферы. Шансы на одобрение таких предложений были гораздо выше, если автор был связан патрон-клиентскими отношениями с вышестоящим сановником; те, у кого таких связей не было, вообще реже выступали в качестве административных предпринимателей. Разумеется, чиновник представлял свои предложения как служащие, прежде всего, интересам патрона, то есть расширяющие сферу его полномочий или защищающие его от политических рисков. В отличие от экспертов, которые всячески подчеркивали свой личный вклад в разработку предложения и, соответственно, свое право на награду в случае его успешной реализации, предприимчивые чиновники могли затушевывать свою роль и свои интересы.

* * *

Эта работа не претендует, конечно, на роль хоть сколько-нибудь полного обзора истории образования в петровской и послепетровской России. Вместо этого здесь разбираются лишь некоторые наиболее заметные эпизоды образовательного прожектерства первой половины XVIII века, прослеживается организационная эволюция школы в эти десятилетия и иллюстрируются различные типы и стратегии административного предпринимательства. Основное внимание уделяется «микрополитике» прожектерства – возможно более детальной реконструкции обстоятельств борьбы вокруг конкретных институциональных изменений, помогающей взглянуть изнутри на процесс институционализации школы и на историю появления в России различных форм организации обучения. В индивидуальных главах этой книги делается попытка установить авторство конкретных изменений и понять, как изменения эти отражали интересы соответствующих административных предпринимателей и набор доступных им ресурсов. Новации эти рассматриваются в более широком политическом контексте эпохи, в увязке с интересами других игроков, которые были их бенефициарами и использовали их в собственных целях, тем самым придавая им устойчивость. Еще две важнейшие темы – это роль самого Петра I и потребности «модернизации». В книге очерчивается, насколько возможно, непосредственный личный вклад царя в определение облика образовательных институций, разграничиваются те эпизоды, где этот вклад действительно отражен в источниках, и те, где он традиционно подразумевался, но не находит прямого документального подтверждения. Сходным образом в книге вычленяются, по мере возможности, те конкретные механизмы и каналы, через которые потребности новой «регулярной» армии действительно могли влиять на развитие школ, и показывается, насколько новые организационные формы в образовании отражали (или не отражали) мнения и запросы практиков военного дела.

Глава 1

МОНАХИ, МАСТЕРА, МИССИОНЕРЫ В ПОЗДНЕМОСКОВСКИЙ ПЕРИОД: ОТ УЧИТЕЛЬСТВА К ШКОЛЕ

Старинная картина, висящая на стене морского музея в черногорском городе Котор, помогает нам представить, как именно происходило обучение петровских «волонтеров», посланных царем за границу постигать навигацкие науки. Сам учитель Марко Мартинович сидит за столом, его поза исполнена достоинства, суровое лицо обращено скорее к зрителям, чем к студентам. Напротив него расположилась группа молодых московских аристократов: их разноцветные допетровские наряды подчеркивают контраст между ними и их наставником, изображенным в строгом, темном одеянии. Ученики образуют нечто вроде полукруга вокруг Мартиновича; одни сидят в креслах, другие стоят за их спинами. Несколько человек, как кажется, рассматривают металлическую сферу, стоящую на столе, прочие глядят в сторону или болтают друг с другом. Автор картины постарался передать реакцию «московитских бояр», столкнувшихся со странными и «высокими» науками: ученики выглядят оживленными, их лица и жесты выражают изумление. Впрочем, хотя картина и посвящена событиям, имевшим место в городе Пераст в Которском заливе примерно в 1698 году, создана она была, видимо, где-то около 1711 года в Венеции. Едва ли мы видим на ней, как происходило обучение именно у Мартиновича: скорее всего, неизвестный художник изобразил, как, по его мнению, оно в принципе могло быть устроено в то время74.

Во многих отношениях навигация – секулярная, «техническая», основанная на математике, – была главной прикладной дисциплиной раннего Нового времени в Европе, и именно благодаря упору на математику и навигацию в петровских школах мы воспринимаем их как особенно новаторские и современные. Однако характерно, что собравшийся вокруг Мартиновича кружок осваивающих навигацию учеников мало походит на институциализированную, «регулярную» школу, привычную нам по более поздней эпохе. Да и сам Мартинович не был «учителем»: он был опытным мореходом на венецианской службе и состоятельным судовладельцем. И в самом деле, в тот период было вовсе не очевидно, что будущего моряка – или офицера, или инженера – надо готовить именно в «школе», под руководством «учителя». Привычные нам учебные заведения для подготовки морских офицеров только начинали, путем проб и ошибок, приобретать свой современный облик; ведущие морские державы обзаведутся такими школами лишь во второй половине столетия. В начале же XVIII века подготовка технических специалистов происходила на практике, в форме ученичества под надзором опытных «мастеров». Если говорить именно о мореходном искусстве, то группу молодых людей могли поручить бывалому капитану, который был готов объяснить им теоретические аспекты навигации (возможно, прямо у себя дома), а затем взять с собой в плавание. Насколько мы можем судить, именно так должен был учить своих русских подопечных и Мартинович75. Подобные неформальные методы обучения были близки и понятны Петру и его современникам, и именно к этим методам царь обращался, когда хотел, чтобы его подданные усвоили те или иные новые навыки. Нарастающая же институционализация и формализация обучения в Московском государстве и в петровской и послепетровской России была обусловлена не столько какими-то очевидными потребностями службы, сколько усилиями предприимчивых прожектеров, продвигавших свои проекты, а вместе с ними и свою повестку, и свои интересы.

А БЫЛИ ЛИ ШКОЛЫ В МОСКОВИИ?

Споры о времени появления школ в допетровской России не утихают уже более столетия. Отталкиваясь по большей части от одного и того же набора источников, историки приходят по данному вопросу к прямо противоположным, даже взаимоисключающим выводам— если одни находят многочисленные школы уже в первые десятилетия XVII века, а то и раньше, то другие вообще отрицают их существование вплоть до начала петровского царствования76. И в самом деле, с одной стороны, у нас имеются неоспоримые свидетельства достаточно массового распространения грамотности и арифметических познаний в допетровской России, даже если в этом отношении она и отставала от ведущих западноевропейских стран. А. И. Соболевский, сто с лишним лет назад первым попытавшийся обсуждать эту проблему с цифрами в руках, полагал, что уровень грамотности среди горожан мужского пола в середине XVII столетия мог достигать 40 процентов и более в крупных городах и 15–20 процентов в прочих; среди дворян и духовного сословия он должен был быть еще выше. Согласно более взвешенным оценкам, однако, общий уровень грамотности среди населения в целом к концу столетия составлял где-то 3–5 процентов, а среди офицеров в полках «нового строя», например, поставить подпись по состоянию на 1670 год могли порядка 55 процентов77. При этом для некоторых русских людей учение не ограничивалось лишь освоением самых базовых навыков. К концу столетия в Москве вполне можно было встретить мелких подьячих или боярских холопов, владевших латынью (см. случай Ивана Хрипунова, описанный в следующей главе). Очевидно, что все эти люди где-то и как-то учились. С другой стороны, источники почти ничего не говорят нам о том, как именно происходило это учение. Время от времени в документах промелькнет упоминание того или иного учителя, ученика или эпизода учения, но затем и наставник, и его «школа» опять исчезают с наших радаров. Попытки идентифицировать конкретные школы, проследить их эволюцию или найти «первую школу» в начале – середине XVII века оказываются обычно неубедительными и даже спекулятивными.

Источником затруднений, как кажется, является наша собственная склонность описывать образовательные реалии XVII века с помощью современных нам понятий. Историки зачастую трактуют любое упоминание «учения» как свидетельство существования «школы», пытаются втиснуть те или иные эпизоды «учения» в привычные нам категории «технического», «высшего» или «начального» образования. Но употребление подобных ярлыков следует считать неуместным анахронизмом; более того, даже самим термином «школа» следует пользоваться крайне осторожно. В Московском государстве, несомненно, существовали практики, позволявшие представителям самых разных социальных слоев приобретать не только грамотность и базовые арифметические познания, но и навыки, необходимые для ведения государственного и частного документооборота, работы с церковными книгами, и даже знакомиться с теологией и овладевать классической гуманитарной ученостью. Но как уже довольно давно указала Н. Ф. Демидова в своей работе, посвященной практическому обучению в московских приказах в конце XVII столетия, существовавшие при них формы обучения «могут быть названы [школами] только условно и не соответствуют современному пониманию слова»78.

В самом деле, в этих «школах» не было привычных нам классов, не было фиксированной программы обучения (мастер учил, «чему сам знает»), не было ежегодного цикла приема-выпуска учеников и, самое главное, не было формализованных алгоритмов взаимодействия между учителем и учениками. Говоря шире, передача знания в допетровской России происходила в контексте прямого, личного общения с наставником, будь то старший родственник, духовный отец или мастер в ремесленной мастерской. Освоение более «высоких» познаний также происходило в формате личного общения с мудрым человеком: взыскующий учения становился своего рода последователем и интеллектуальным подмастерьем выбранного им наставника. Такой наставник периодически вел беседы с небольшим кружком учеников, которые старались усвоить его стиль и метод и при необходимости обращались к нему за разъяснениями. О. Е. Кошелева совершенно справедливо призывает отказаться от попыток вписать эти практики в наши современные представления о школе. Говоря иначе, на протяжении большей части столетия в Москве, несомненно, были ученики и учителя, но вовсе не обязательно были «школы». И вместо того, чтобы искать «школы» в Московском государстве XVII века, гораздо плодотворнее будет сосредоточиться на изучении существовавших там форм «ученичества» и «наставничества»79

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

1

О Сильвестре см.: Прозоровский А. А. Сильвестр Медведев. Его жизнь и деятельность. М., 1896; Козловский И. Сильвестр Медведев. Очерк из истории русского просвещения и общественной жизни в конце XVII века. Киев, 1895; Богданов А. П. Перо и крест: Русские писатели под церковным судом. М., 1990. С. 233–382; Панченко А. Н. Сильвестр // Словарь книжников и книжности Древней Руси / Под ред. Д. С. Лихачева. СПб., 1993. Т. 3: XVIII век. Ч. 3: П–С. С. 354–361. Цитата см.: Прозоровский А. А. Сильвестр Медведев. С. 338.

2

О «Привилегии» см.: Фонкич Б. Л. Греко-славянские школы в Москве в XVII веке. М., 2009. С. 190–213. Сам текст опубликован на с. 223–231.

3

Панченко А. Н. Сильвестр. С. 356–358.

4

Фонкич Б. Л. Греко-славянские школы. С. 214–217. Столкновение между Медведевым и патриархом традиционно описывалось как отражение идеологических разногласий (в первую очередь, между «грекофилами» и сторонниками «латинской» ориентации). Кэти Портер, однако, настаивает, что идеологически очерченных противоборствующих группировок не существовало и их описания в историографии являются ретроспективной проекцией более поздних культурных процессов. Potter C. J. The Russian Church and The Politics of Reform in The Second Half of The Seventeenth Century. PhD diss. Yale University, 1993. Р. 384–394. Среди недавних работ на эту тему см.: Chrissidis N. A. An Academy at The Courts of The Tsars: Greek Scholars and Jesuit Education in Early Modern Russia. DeKalb, IL, 2016 (русский перевод: Хриссидис Н. Академия при царском дворе. М: Новое литературное обозрение. Готовится к печати). О свержении режима регентства в 1689 году. см.: Лавров А. С. Регентство царевны Софьи Алексеевны. Служилое общество и борьба за власть в верхах Русского государства в 1682–1869 гг. М.: Археографический центр, 1999. С. 157–190.

5

Панченко А. Н. Симеон Полоцкий // Словарь книжников и книжности Древней Руси / Под ред. Д. С. Лихачева. СПб., 1993. Т. 3: XVIII век. Ч. 3: П–С. С. 362–379.

6

Фонкич Б. Л. Греко-славянские школы. С. 208–211, 214–215. Цитата на с. 215; о школе монаха Тимофея см.: С. 103–173; Панченко А. Н. Сильвестр. С. 355–356; Горфункель А. Х. Белобоцкий Ян (Андрей Христофорович) // Словарь книжников и книжности Древней Руси / Под ред. Д. С. Лихачева. СПб., 1992. Т. 3: XVII в. Ч. 1: А–З. С. 128–131.

7

Ключевые работы: Raeff M. Origins of The Russian Intelligentsia: The Eighteenth-Century Nobility. New York, 1966; Okenfuss M. J. Technical Training in Russia under Peter The Great // History of Education Quarterly. 1973, Winter. Vol. 13. № 4. Р. 325–345; Black J. L. Citizens for The Fatherland: Education, Educators and Pedagogical Ideals in Eighteenth Century Russia. Boulder, CO, 1979; Kusber J. Eliten- und Volksbildung im Zarenreich während des 18. und in der ersten Hälfte des 19. Jahrhunderts: Studien zu Diskurs, Gesetzgebung und Umsetzung. Stuttgart, 2004 (русский перевод: Кусбер Я. Воспитание элит и народное образование в российской империи XVIII – первой половины XIX века. Дискурс, законодательство, реальность. М., 2018); Бенда В. Н. Создание и развитие системы подготовки военных кадров в России в конце XVII – первой половине XVIII вв. СПб., 2008.

8

Превосходный анализ историографии по данной работе приводится в работе: Kosheleva О. Е. Education as a Problem in Seventeenth Century Russia // The State in Early Modern Russia: New Directions / Ed. P. Bushkovitch. Bloomington, IN., 2019. P. 191–217.

9

Black J. L. Citizens for The Fatherland. Р. 3. Совсем недавно эта парадигма была вновь – и с обескураживающей прямолинейностью – воспроизведена в: Любжин А. И. История русской школы. Русская школа XVIII столетия. Т. 1. М., 2014.

10

См., например: Анисимов Е. В. Государственные преобразования и самодержавие Петра Великого в первой четверти XVIII века. СПб., 1997. С. 152–154; и, конечно же: Воскресенский Н. А. Законодательные акты Петра I: Акты o высших государственных установлениях. Редакции и проекты законов, заметки, доклады, донесения, челобитья и иностранные источники. М.; Л., 1945. Т. 1; Воскресенский Н. А. Петр Великий как законодатель. Исследование законодательного процесса в России в эпоху реформ первой четверти XVIII века. М., 2017.

11

Bushkovitch P. Peter The Great: The Struggle for Power, 1671–1725. Cambridge, 2001. Р. 3. Обращаясь к более раннему периоду, М. М. Кром также призывает нас «отрешиться от мысли, будто при самодержавном строе любой правительственный шаг предпринимался по воле царствующего монарха» (Кром М. М. «Вдовствующее царство»: Политический кризис в России 30–40-х годов XVI века. М., 2010. С. 610).

12

Artz F. B. The Development of Technical Education in France, 1500–1850. Cambridge, MA, 1966. P. 44–46.

13

Ley F. Le Marechal de Munnich et la Russie au XVIIIe siècle. Paris, 1959. P. 4.

14

Beik W. The Absolutism of Louis XIV as Social Collaboration // Past & Present. 2005. Vol. 188. № 1. P. 195–224.

15

См., например: Kettering Sh. Patrons, Brokers, and Clients in Seventeenth-Century France. New York, 1986; Mettam R. Power and Faction in Louis XIV’s France. New York, 1988; Campbell P. R. Power and Politics in Old Regime France, 1720–1745. London, 1996; Adams J. The Familial State: Ruling Families and Merchant Capitalism in Early Modern Europe. Ithaca, 2005.

16

См.: Martin R. E. The Petrine Divide and The Periodization of Early Modern Russian History // Slavic Review. 2010, Summer. Vol. 69. № 2. P. 410–425. Доводы в пользу понимания петровской эпохи именно как «разрыва» и революции см. в: Cracraft J. The Petrine Revolution in Russian Architecture. Chicago, 1988; Cracraft J. The Petrine Revolution in Russian Imagery. Chicago, 1997; Cracraft J. The Petrine Revolution in Russian Culture. Cambridge, MA, 2004.

17

Обзор новых трендов в литературе см. в: Zitser E. A. Post-Soviet Peter: New Histories of The Late Muscovite and Early Imperial Russian Court // Kritika: Explorations in Russian and Eurasian History. 2005, Spring. Vol. 6. № 2. P. 375–392.

18

Ransel D. L. The Politics of Catherinian Russia: The Panin Party. New Haven, 1975. P. 1–2.

19

О роли родственных/клановых связей и сетей см.: Crummey R. O. Aristocrats and Servitors: The Boyar Elite in Russia, 1613–1689. Princeton, 1983; Kollmann N. Sh. Kinship and Politics: The Making of The Muscovite Political System, 1345–1547. Stanford, 1987; Kivelson V. A. Autocracy in The Provinces: The Muscovite Gentry and Political Culture in The Seventeenth Century. Stanford, 1996; Berelowitch A. La hiérarchie des égaux: La noblesse russe d’Ancien Régime (XVIe – XVIIe siècles). Paris, 2001; Poe M. T. The Russian Elite in The Seventeenth Century. Helsinki, 2004. Vol. 1. The Consular and Ceremonial Ranks of The Russian «Sovereign’s Court», 1613–1713; Krom M. Formen der Patronage im Russland des 16 und 17. Jahrhunderts: Perspektiven der vergleichenden Forschung im europäischen Kontext // Jahrbücher für Geschichte Osteuropas. Neue Folge. 2009. № 57. P. 321–345. Среди работ, в которых подчеркивается межпоколенческая преемственность внутри элит, можно выделить: Meehan-Waters B. Autocracy & Aristocracy: The Russian Service Elite of 1730. New Brunswick, NJ, 1982; Черников С. В. Российская элита эпохи реформ Петра Великого: Cостав и социальная структура // Государство и общество в России XV – начала XX века. Сб. статей памяти Николая Евгеньевича Носова / Под ред. А. П. Павлова. СПб., 2007. С. 366–386; Черников С. В. Эволюция высшего командования российской армии и флота первой четверти XVIII века: к вопросу о роли европейского влияния при проведении петровских военных реформ // Cahiers du Monde russe. 2009. № 50. С. 699–736; Черников С. В. Состав и особенности социального статуса светской правящей элиты России первой четверти XVIII века // Cahiers du Monde russe. 2010. № 51. С. 259–280; Черников С. В. Военная элита России 1700–1725 гг.: Меритократические и аристократические тенденции в кадровой политике Петра I // Правящие элиты и дворянство России во время и после петровских реформ (1682–1750) / Под ред. Н. Н. Петрухинцева, Э. Лоренц. М., 2013. С. 45–62.